кикиморой! Ну и что? Устраивать из-за этого допрос, мордобитие,
так унижать и оскорблять парня? В третьем часу ночи дежурный по
городу сообщил нам, что в Коптеве найден труп юноши лет
семнадцати, зарезан ножом. Не было ли на нашем мальчике меховой
шапки и кожаной безрукавной кацавейки на меху? Меховая шапка
была! Была! Но кожаной безрукавной кацавейки не было. Он мог
взять кацавейку у товарища. Мог зачем-то поехать в Коптево.
Вызвали такси, помчались в Коптево, на другой конец города. В
машине Рите сделалось плохо, остановились, я массировал ей
сердце, шофер побежал за лекарством -- в медпункт Белорусского
вокзала. В морг Коптевской больницы я пошел один, Рита осталась
в машине. Хотя я был совершенно уверен в том, что наш мальчик
не мог очутиться здесь, ноги мои подгибались, когда я спускался
по лестнице в узком каменном коридоре. Юноша был черноволос,
один глаз открыт, другой заляпан черной кровяной коркой. Мы
приехали домой в пятом часу.
В семь он позвонил и сказал, чтоб мы не волновались, что
он у девочки на даче, здесь нет телефона, поэтому он не сообщил
вовремя, виноват, excuse me. А сейчас звонит со станции. "Ты не
пойдешь на контрольную?" -- с внезапной и, как обычно,
изумившей меня трезвостью спросила Рита. "Нет, пока!" Это
"пока" было сказано залихватски, этакое веселенькое, забубенное
-- однова живем! -- затем щелк, трубка повешена. Рита тихонько
плакала, а я сидел в кресле, закрыв глаза, и видел рассветную
тьму на станции, будку автомата, промерзшую, как погреб, запах
гари и низкую, над лесом, луну. Двое бегут на лыжах: сначала по
лыжне вдоль путей, потом сворачивают в лес. За калиткой их
встречает собака, на даче тепло, в печке горят березовые дрова
-- впрочем, это из моей юности, на даче у "девочки", наверное,
батареи водяного отопления, топят углем или газом. Все было
когда-то и у меня. Какие там контрольные! Он про отца-то,
раскровенившего губу, и думать забыл...
Моя необходимость отпала. Это было ясно. Ну -- деньги,
кормежка, билеты на джаз, полезные знакомства, это само собой.
Некоторое волнение, когда мне бывает плохо. "Папа, тебе дать
что-нибудь? Нет?.. Ну, я побежал! У меня деловая свиданка. Ты
лежи, не вставай". А что еще нужно? Один приятель, папаша моего
возраста, сказал: "Скажи спасибо, что он тебе не ответил крюком
слева в печень. Мой однажды меня нокаутировал". Наверное, все
нормально, но я просто не знаю этого: когда я был в возрасте
Кирилла, у меня не было ни матери, ни отца. Мать подолгу
болела, месяцами в санаториях, отец погиб в тридцать девятом на
Карельском перешейке, он был военный инженер. Воспитывала,
тянула изо всех сил старшая сестра, Наташка. Из-за меня, может
быть, и осталась "кикиморой". Откуда мне знать, нужен ли парню
отец, когда у парня рост метр восемьдесят, канадская стрижка,
бас, когда он может три часа танцевать без устали, прочитать за
день целиком английский детективный роман и подойти на улице к
любой девушке и взять у нее телефон?
Летом оказалось, что отец пока еще нужен. "Папа, там
кафедрой руководит такой Меченов, Александр Владимирович, он и
экзамен будет принимать. Я точно выяснил, что он друг твоего
Рафика. Будь добр..." И он и мать знают, что я не люблю такие
дела. Не потому, что чересчур принципиален и мое нравственное
чувство возмущается, а потому, что -- неврастеник, не люблю
одолжаться. Что такое Рафик? Они ведь не понимают, что такое
Рафик. Им кажется: если говорят "ты>>, пьют коньяк в
"Национале" и изредка бывают вместе в Лужниках или на бегах
(Рафик-- игрок, болельщик), то, значит, истинные друзья. Рафик
дает мне работу. Я от него завишу. Ну, не на сто процентов -- я
получаю работу еще в восьми местах, -- но в значительной
степени. Рафик для меня ценная фигура, ферзь. Я в нем
заинтересован, а не он во мне.
Вот этого никак нельзя было растолковать Рите. Как всегда,
когда начинались какие-нибудь домашние кампании, она впадала в
панику и творила глупости. Ей казалось, что Кирилл ни за что не
поступит, если не мобилизовать Рафика. Честно говоря, я считал,
что он и с Рафиком не поступит. Все-таки он обалдуй, наш
парень. Сего ростом, басом и этакой наружной, молодцеватой
независимостью он еще какой-то пацан и рохля. Сочинения писал
посредственно, почерк ужасен, в математике соображал слабо.
Газет и журналов не читал вовсе, кроме "Советского спорта" и
"Экрана". Английский язык? Ну, разве что. В детстве силой
заставляли ходить в английскую группу, а потом пристрастился к
detective story. Но ведь только лексика, а в грамматике -- как
в лесу. Кроме того, наш парень, наглый и очень бойкий на язык
дома, совершенно меняется с чужими людьми. Тут он слова не
может вымолвить, мямлит, конфузится и вообще производит
впечатление Митрофанушки. Где ему выдержать бой на
вступительных! Вначале говорили, что двенадцать человек на
место, потом оказалось -- девять, тоже не ерунда.
Надо было идти к Рафику. Никто не знал, как это мне не по
нутру. Рафик из тех людей, которые ни одного доброго дела не
могут сделать просто так, без расчета на ответ, без "два пишем,
один в уме". Нет, не вульгарно "товар -- товар", а в смысле
лобызания своего благородства, вымогательства, дружбы, ощущения
вечной благодарности и так далее. Все добрые дела Рафика надо
хорошо помнить. Это нудно, но ничего не поделаешь, входит в
правила игры. А я со своей расхлябанностью и ленью часто
нарушал правила, вот же в чем дело. Этого никто не может
понять, как ни объясняй. Надо знать Рафика, этого
самодовольного сморчка, но в сущности добрейшего человека.
Незадолго до того, как возникла проблема Меченова, я получил от
Рафика большую работу, очень солидную, она заняла у меня потом
полгода интенсивнейшего труда -- спасибо ему по гроб жизни,
thank you very much , как сказал бы наш обалдуй, -- но вышло
так, что, получив сию работу, я тут же исчез с Рафикова
горизонта. Провалился. Схватил и уполз в нору. А где дружба?
Где вечная благодарность? Вместо этого вдруг явлюсь с новой
просьбой. Я отлынивал, искал другие возможности, но ничего не
находилось, Рита и Кирилл наседали на меня -- самым
недопустимым было, конечно, то, что Кирилл посвящался во все
секретные предприятия! Я много раз делал за это выговор Рите --
и кончилось тем, что Рита, потеряв терпение, тайно от меня сама
позвонила Рафику и встретилась с ним.
Помню, как однажды в июне она пришла вечером какая-то
молчаливо-напряженная, с пятнами на лице -- эти аллергические
пятна всегда выдавали ее возбуждение -- и вдруг объявила, что
только что видела Рафика, все ему сказала и он все сделает. Она
была на бегах, выиграла полтора рубля.
Оказывается, у Рафика был игровой день, он назначил
встречу у метро "Динамо", откуда, разговаривая, дошли до
ипподрома, и там уж она решила -- "чтоб сделать ему приятное,
потому что он сказал, что новичкам всегда везет" -- пойти с ним
на бега. Мудрейший шаг! Вначале он был сух, а расстались
друзьями. Во-первых, он действительно выиграл. А во-вторых, она
ему понравилась, это точно. Эге, матушка, да не пьяна ли ты?
Нет, пила лишь воду, съела мороженое и два апельсина, угощал
Рафик в буфете, но, в самом деле, она как будто пьяна. Потому
что все замечательно удалось. Жалко, что он такой страшненький,
такой уродушка-квазимодушка. Познакомил ее с какими-то
дядьками, они целовали ей руку и говорили "мадам". Меченов его
старый приятель, они из одного города, так что -- дело в
шляпе...
Кирилл ликовал: "Мать, ты гений!" Я испытывал неясное
чувство. Конечно, хорошо, что дело сделано и, может быть,
поможет нашему обалдую, но я представлял себе выражение лица
Рафика, когда они встретились, и Рита, покрываясь аллергической
сыпью от волнения, бормотала первые слова. "Он был сух!" Слабо
сказано. Надо знать Рафика. Он тут же решил, что я подослал ее,
и, наверное, возмутился: "Какова скотина! Почему я должен без
конца делать ему одолжения?" Но потом она его как-то размочила.
Никаких подозрений, ни намека на ревность я не испытывал. Эти
студенческие чувства теперь посещали меня довольно редко, так
же, например, как желание поиграть в волейбол -- у Риты было,
кажется, то же самое,-- и, кроме того, известно, что Рафик
женщинами не интересуется. Всю эту историю я отнес к разряду
Рафиковых чудачеств. Но там были еще какие-то дядьки,
целовавшие ей руку и говорившие "мадам". И почему надо было
торчать до последнего заезда?
В результате всего, как в сложной задаче, где много
различных действий, делений, умножений и извлечений корня,
осталось одно: чувство неловкости и возникшее отсюда
раздражение.
Я смотрел на Риту, сидевшую в небрежной позе, положив ногу
на ногу, на диване с сигаретой в зубах и с еще не отошедшими
пятнами на шее, и старался увидеть ее так, как ее видели Рафик
и дядьки на ипподроме. Рита относится к тем женщинам, которые
выглядят явно моложе своих сорока. Сорок-то лет видны, но
одновременно видно и то, что выглядит моложе. Она хорошего
роста, статная, длинноногая, правда, если отпустить все
крючочки, стан заметно деформируется. Но это не беда. Она еще
вполне ничего. Когда-то, лет двадцать назад, когда я отбил ее у
одного молодого человека, сына гомеопата, она была красоткой.
Ради нее я оставил первую жену, сына (он геолог, где-то тут, в
Средней Азии), ради нее тяжело ссорился с матерью, которая была
против развода. Просто мать, при ее бесконечной доброте, должна
была кого-то жалеть. Ей делалось больно, когда кому-то
причинялась боль. Потом-то она подружилась с Ритой. И жалела
ее, когда ей казалось, что я ее обижаю. Далеко же это ушло.
Давно нет ни матери, ни той Риты, которая обижалась, ни моей
любви, ни нашей старой квартиры на Житной, коммунальной толчеи,
тесного дивана, криков Кирки по утрам и знобящего чувства, что
-- все впереди, все еще случится, произойдет. Не надо было Рите
бросать работу. Не надо было сооружать этот кооперативный храм
в шестьдесят два метра жилой площади, не считая кладовки.
И вот я смотрел на женщину с красивыми длинными ногами, в
красивом шерстяном платье, с красивым и несколько бледным
лицом, на котором читались намеки на увядание, но и прекрасная
зрелость, вегетативный невроз, холецистит, любовь к сладкой
пище, ежегодные морские купания, и говорил ей спокойно: "Ты ему
понравилась? Дело плохо. Это должно тебя насторожить". И она
отвечала так же спокойно: "Очень остроумно!" Не надо было жить
вместе двадцать лет. Also, sprach Zarathusta: это слишком
долго. Двадцать лет, шутка ли! За двадцать лет редеют леса,
оскудевает почва. Самый лучший дом требует ремонта. Турбины
выходят из строя. А каких гигантских успехов достигает наука за
двадцать лет, страшно подумать! Происходят перевороты во всех
областях научных знаний. Перестраиваются города. Октябрьская
площадь, рядом с которой мы жили когда-то, совершенно изменила
облик. Не говоря уж о том, что возникли новые африканские
государства. Двадцать лет! Срок, не оставляющий надежд.
Я перевожу громадную поэму моего друга Мансура, три тысячи
строк. Называется "Золотой колокольчик". Колокольчик, как можно
догадаться, это прозвище девушки: односельчане прозвали ее так
за звонкий, мелодичный голосок. Поэма будет напечатана здесь, в
Москве и в Минске. Не знаю, почему в Минске. Это уж его дело. Я
спешу, мне нужны деньги, и мне надо уехать отсюда не позднее
десятого июня. Нынешняя жара временна, она может ослабеть,
