страницах столичных газет; радикальные плебейские делегаты нашли себе новые
темы для нападок на правительство Юстинов; высокородные князья Сената и
вовсе ни разу за этот тихий май не собрались на свое заседание. Столичное
общество как будто погрузилось в дрему; вяло обсуждались гастроли индийского
цирка, новые персонажи в паноптикуме сенатора Корнелия Марцеллина,
неожиданное банкротство банка "Геркулес", последние новости о любовных
похождениях знаменитого сердцееда Астиага, наследника падишаха персов, и
тому подобное. В коридорах Квиринальского дворца главной темой обсуждения
оставалось нежелательное повышение цен на рабов-мауров, случившееся в связи
с эпидемией тропической лихорадки в Эфиопии, Лестригонии, Батуту и других
южных странах. Наконец, атлеты и спортивные болельщики вовсю готовились к
очередным Патрисианским играм, намеченным, как обычно, на период с первого
по двенадцатое июня...
То было обманчивое затишье перед неотвратимой схваткой. О мятежном
Варге и его стране не забыл никто. Империя готовилась. Делом чести всякого
политика, вовлеченного в нарбоннские дела, было примерно покарать строптивца
Варга и вернуть Нарбоннию под сень "Скипетра Фортуната". Но в этой точке
мнения начинали расходиться.
Корнелий Марцеллин и его фракция требовали радикального решения
нарбоннского вопроса. Не пристало правительству Его Божественного Величества
столь длительное время церемониться с этой страной, говорили они. Не желают
нарбоннские варвары жить в мире с Империей -- и не надо. Пришло время
упразднить их государство и вместо герцогства создать имперский экзархат.
Власть экзарха в Нарбоннской Галлии поддержит постоянный воинский
контингент; все смутьяны будут немедленно обращаться в рабов и
переправляться на каменоломни в Оркус, а их место на нарбоннской земле
займут имперские поселенцы, акриты.
Поборники окончательной оккупации мятежной страны доминировали в
коридорах власти всю первую половину мая. В сущности, им никто не
противоречил: София Юстина устранилась от руководства внешней политикой
Империи, а ее сторонники держали загадочную паузу. В Генеральном штабе
полным ходом шла проработка планов решительной интервенции. Мало кто из
знающих людей сомневался, что герцогское правление в Нарбонне доживает
последние дни, в крайнем случае, недели.
Все изменилось четырнадцатого мая, когда в Темисии неожиданно
объявилась свергнутая герцогиня Кримхильда. С легкой руки столичных
публицистов ее полагали собственноручно растерзанной звероподобным братом.
Но вот она возникла вновь; темисиане, едва припоминавшие неприметную,
застенчивую, стесненную всевозможными варварскими условностями дочь Круна,
были ошеломлены, узрев в Кримхильде решительную, гордую, уверенную в себе
женщину-правительницу -- а какой редкостной красавицей она смотрелась в
венце из роскошных платиновых волос! И трех дней не прошло, как оборотистые
репортеры сотворили из незадачливой герцогини героический образ Новой
Аталанты, а некоторые, особенно ретивые, сравнивали Кримхильду с самой
властительной Минервой. В газетах писали, будто Кримхильда чудесным образом
спаслась из когтей своего чудовищного брата, и единственными, кто ей в этом
помогал, были сами великие аватары, которым она не уставала молиться.
Выбравшись из узилища, писали столичные газеты, законная герцогиня не сразу
покинула Нарбонну; нет, сначала она собственной рукой покарала убийц своего
мужа, благородного патриса Виктора Лонгина. Узурпатор Варг, этот монстр в
людском обличии, по версии газетчиков, бросил на поимку сестры всех своих
приспешников, но она ловко обошла их и отыскала возможность вырваться к
истинным друзьям.
То есть в Темисию.
На какое-то время герцогиня Кримхильда стала в аморийской столице самой
популярной личностью, затмив даже персидского царевича Астиага с его
скандальными любовницами. Репортеры выстраивались к ней в очередь за
интервью, газеты смаковали подробности героических деяний герцогини, в
которых, между прочим, оказалась задействована ни кто иная как София
Юстина... да, да, та самая!
В этот момент в процесс мифотворчества столичных репортеров вмешались
чьи-то влиятельные руки, и он увял, буквально в считанные часы; самым
ретивым искателям сенсаций пришлось переверстывать свои газеты.
Что касается самой герцогини Кримхильды, ее приходилось воспринимать
как новую реальность -- для кого безрадостную, а для кого и отрадную!
Правительство, вспомнив, что Кримхильда не только звезда всеобщего внимания,
но и законная архонтесса своей страны, утвержденная самим Божественным
императором, первым делом оградило ее от вредного влияния оборотистых
газетчиков. Кримхильду поселили в правительственном особняке под Темисией. К
изумлению чиновников, устраивавших варварскую архонтессу в этом особняке,
она проявила строптивый нрав и потребовала немедленной встречи с первыми
лицами государства.
Семнадцатого мая ее принял в Малом Квиринале сам Тит Юстин. С самого
начала герцогиня повела беседу в агрессивной манере. Смысл ее пылких речей
сводился к одному: Империя обязана восстановить попранную подлыми язычниками
справедливость. Под справедливостью Кримхильда понимала возвращение себя на
нарбоннский престол и беспощадное возмездие мятежникам. И если для второго
Империи вовсе не нужна была Кримхильда, то для первого она была необходима
обязательно. Выслушав герцогиню и найдя ее весьма неуравновешенной особой,
первый министр Империи решил отделаться туманными обещаниями -- и тут же
понял, на кого напал: Кримхильда немедленно заявила о намерении выступить
перед народными избранниками... и рассказать им все!
Это было уже очень серьезно. Тит Юстин сказал, что обязан сперва
выслушать мнение министерства колоний. В переводе с дипломатического на
обычный язык это означало: судьбу нарбоннских галлов вновь будет решать
София Юстина. Поэтому настойчивая Кримхильда потребовала от первого министра
устроить ее встречу с дочерью. Тит Юстин заявил, что София выхаживает
больного сына... Это нисколько не смутило Кримхильду. "Я буду рада
поддержать мою добрую подругу и покровительницу", -- заявила она. Первому
министру ничего иного не оставалось, как пообещать искомую встречу.
Наученная Софией Кримхильда успокоилась только тогда, когда вырвала из уст
Тита Юстина священную княжескую клятву; на том и расстались.
Вечером того же дня первый министр имел трудный разговор с дочерью.
Многоопытный князь Тит и прежде порицал нарбоннские затеи Софии, теперь же,
познакомившись с Кримхильдой, он пребывал в совершенной уверенности, что
дальнейшее сотрудничество с ней не доведет Софию до добра. София, в глубине
души признававшая правоту отца, тем не менее настаивала на восстановлении
Кримхильды на нарбоннском престоле. Дело, конечно, было не в самой
Кримхильде, не в обязанности имперского правительства вернуть строптивую
колонию под покровительство Божественного Виктора и даже не в опасении
прослыть в благочестивом обществе "отступниками от дела справедливости" --
дело было в том, что проницательная София увидела в возвращении Кримхильды
уникальную возможность совместить острую политическую необходимость с
опрометчивой княжеской клятвой Круну, той самой клятвой in articulo
mortis58, клятвой "пощадить" детей благородного друга и его страну...
Тит Юстин, разумеется, ничего не знал о священной клятве дочери, и ее
неожиданное иррациональное упрямство изумило и возмутило его. В гневе отец
наговорил дочери много неприятных слов. Сверх того, впервые за последние
годы он попытался избавиться от ее опеки. Это выразилось, в частности, в
требовании к Софии уйти из правительства и, хотя бы на время, покинуть
Темисию.
Гнев и угрозы отцов хороши для слабодушных детей. Сильные духом только
ожесточаются и укрепляются в собственной правоте. Тит Юстин забыл на
какие-то мгновения, что в свои молодые годы София уже обладает в политике
хваткой львицы и изворотливостью змеи -- она ему напомнила. Она напомнила
отцу о сомнительных делах, которые он страшился даже вспоминать, и первый
министр внезапно осознал, что никакие заклятые политические враги не могут
похвастаться таким внушительным досье на него, как собственная дочь... Более
осознание этого горестного факта, чем недвусмысленные намеки Софии, сломило
последнее сопротивление князя Тита.
Он глядел на любимую дочь, единственную наследницу славы могучего
юстиновского рода, которую он сам сделал той, кем она стала, и думал, что
более не властен на нее влиять, не волен остановить ее и оградить от
превратностей коварной Фаты... Ему не было шестидесяти лет еще, но в тот
тяжелый вечер, в те минуты откровения он ощущал себя глубоким стариком. Она
тоже поняла это и дала задний ход.
Поздно! В тот вечер София Юстина сохранила и умножила свой контроль над
отцом, но невидимая нить родственного понимания, связывавшая их, была
окончательно оборвана.
В стремлении остановить погибельный, как полагал он, полет любимой
дочери князь Тит прибег к последнему средству. Он заявил, что завтра же
подаст в отставку. А так как по закону первым министром может быть лишь
подданный Империи, достигший возраста тридцати лет, Софии в ее полные
двадцать семь не суждено сменить отца в Малом Квиринале. Пусть даже сам
зловещий Корнелий Марцеллин станет первым министром, лишь бы не она...
Отец снова недооценил дочь. Оказывается, она готова и к такому повороту
событий. Очарованные ею сенаторы, равно как и плебейские делегаты, которых
она запугала либо приручила своими досье, устроят обструкцию любому другому
кандидату. Так минуют два года с небольшим, и все это время она, София
Юстина, будет руководить правительством по специальному рескрипту
Консистории; где-то в древних законах она отыскала названную возможность...
"Кто знает, -- еще с усмешкой добавила предусмотрительная дочь, -- может
быть, сам август издаст исключающий эдикт, который позволит мне стать
полноправным первым министром прежде достижения тридцатилетнего возраста!".
И отец понял, что она, если понадобится, переступит даже через него --
как уже мысленно и на деле переступила через других.
Он сам ее учил: идешь в политику -- забудь о чувствах -- только
священный долг, только холодный разум, только суровая целесообразность!
Он даже не догадывался, сколь важны чувства для его достойной дочери.
Следующим днем состоялась обещанная встреча Софии и Кримхильды. Обе
героини нашего романа встретились как самые близкие подруги. Для Софии
возвращение в игру потерянной фигуры оказалось приятным сюрпризом, а для
Кримхильды поддержка самой влиятельной персоны Империи была непреложным
условием существования. Подруги наговорили самим себе массу комплиментов, а
завершилась встреча проникновенными словами герцогини: "Когда мы вместе, нам
никто не страшен!".
София больше слушала Кримхильду, но при этом незаметно направляла ход
ее мыслей. К концу беседы Софии стало ясно, что Кримхильда, какой бы
строптивой, гордой, решительной она ни казалась, на самом деле всего лишь
большая и красивая кукла.
Ее, Софии, кукла. Бывали куклы и похуже!
В двадцатых числах мая наступил окончательный перелом общественных
настроений. Идея Нарбоннского экзархата ушла с повестки дня. В Генштабе
разрабатывались планы операции "Герцогиня". А некоторые плебейские делегаты,
