- и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа
переходит в вечность; вот вечность - и я провел с одной
стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же
с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая
же может быть вечность с одной стороны, мы, верно,
существовали прежде этой жизни, хоть и потеряли о том
воспоминание.
Это рассуждение, казавшееся мне чрезвычайно новым и ясным и
которого связь я с трудом могу уловить теперь, - понравилось
мне чрезвычайно, и я, взяв лист бумаги, вздумал письменно
изложить его; но при этом в голову мою набралась вдруг такая
бездна мыслей, что я принужден был встать и пройтись по
комнате. Когда я подошел к окну, внимание мое обратила
водовозка, которую запрягал в это время кучер, и все мысли мои
сосредоточились на решении вопроса: в какое животное или
человека перейдет душа этой водовозки, когда она околеет? В
это время Володя, проходя через комнату, улыбнулся, заметив,
что я размышлял о чем-то, и этой улыбки мне достаточно было,
чтобы понять, что все то, о чем я думал, была ужаснейшая гиль.
Я рассказал этот почему-то мне памятный случай только
затем, чтобы дать понять читателю о том, в каком роде были мои
умствования.
Но ни одним из всех философских направлений я не увлекался
так, как скептицизмом, который одно время довел меня до
состояния, близкого сумасшествию. Я воображал, что, кроме
меня, никого и ничего не существует во всем мире, что предметы
не предметы, а образы, являющиеся только тогда, когда я на них
обращаю внимание, и что, как скоро я перестаю думать о них,
образы эти тотчас же исчезают. Одним словом, я сошелся с
Шеллингом в убеждении, что существуют не предметы, а мое
отношение к ним. Были минуты, что я, под влиянием этой
постоянной идеи, доходил до такой степени сумасбродства, что
иногда быстро оглядывался в противоположную сторону, надеясь,
врасплох, застать пустоту (neant) там, где меня не было.
Жалкая, ничтожная пружина моральной деятельности - ум
человека!
Слабый ум мой не мог проникнуть непроницаемого, а в
непосильном труде терял одно за другим убеждения, которые для
счастья моей жизни я никогда бы не должен был сметь
затрогивать.
Из всего этого тяжелого морального труда я не вынес ничего,
кроме изворотливости ума, ослабившей во мне силу воли, и
привычки к постоянному моральному анализу, уничтожившей
свежесть чувства и ясность рассудка.
Отвлеченные мысли образуются вследствие способности
человека уловить сознанием в известный момент состояние души и
перенести его в воспоминание Склонность моя к отвлеченным
размышлениям до такой степени неестественно развила во мне
сознание, что часто, начиная думать о самой простой вещи, я
впадал в безвыходный круг анализа своих мыслей, я не думал уже
о вопросе, занимавшем меня, а думал о том, о чем я думал.
Спрашивая себя: о чем я думаю? - я отвечал: я думаю, о чем я
думаю. А теперь о чем я думаю? Я думаю, что я думаю, о чем я
думаю. и так далее. Ум за разум заходил...
Однако философские открытия, которые я делал, чрезвычайно
льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим
человеком, открывающим для блага всего человечества новые
истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на
остальных смертных; но, странно, приходя в столкновение с
этими смертными, я робел перед каждым, и чем выше ставил себя
в собственном мнении, тем менее был способен с другими не
только выказывать сознание собственного достоинства, но не мог
даже привыкнуть не стыдиться за каждое свое самое простое
слово и движение.
Глава XX. ВОЛОДЯ
Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей
жизни, тем тяжелее и труднее становится оно для меня. Редко,
редко между воспоминаниями за это время нахожу я минуты
истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего
начало моей жизни. Мне невольно хочется пробежать скорее
пустыню отрочества и достигнуть той счастливой поры, когда
снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким светом
озарило конец этого возраста и положило начало новой,
исполненной прелести и поэзии, поре юности.
Не стану час за часом следить за своими воспоминаниями, но
брошу быстрый взгляд на главнейшие из них с того времени, до
которого я довел свое повествование, и до сближения моего с
необыкновенным человеком, имевшим решительное и благотворное
влияние на мой характер и направление.
Володя на днях поступает в университет, учители уже ходят к
нему отдельно, и я с завистью и невольным уважением слушаю,
как он, бойко постукивая мелом о черную доску, толкует о
функциях, синусах, координатах и т. п., которые кажутся мне
выражениями недосягаемой премудрости. Но вот в одно
воскресенье, после обеда, в комнате бабушки собираются все
учители, два профессора и в присутствии папа и некоторых
гостей делают репетицию университетского экзамена, в котором
Володя, к великой радости бабушки, выказывает необыкновенные
познания. Мне тоже делают вопросы из некоторых предметов, но я
оказываюсь весьма плох, и профессоры, видимо, стараются перед
бабушкой скрыть мое незнание, что еще более конфузит меня.
Впрочем, на меня мало и обращают внимания: мне только
пятнадцать лет, следовательно, остается еще год до экзамена.
Володя только к обеду сходит вниз, а целые дни и даже вечера
проводит на верху за занятиями, не по принуждению, а по
собственному желанию. Он чрезвычайно самолюбив и не хочет
выдержать экзамен посредственно, а отлично.
Но вот наступил день первого экзамена. Володя надевает
синий фрак с бронзовыми пуговицами, золотые часы и
лакированные сапоги; к крыльцу подают фаэтон папа, Николай
откидывает фартук, и Володя с St.-Jerome'ом едут в
университет. Девочки, в особенности Катенька, с радостными,
восторженными лицами смотрят в окно на стройную фигуру
садящегося в экипаж Володи, папа говорит: "Дай бог, дай бог",
- а бабушка, тоже притащившаяся к окну, со слезами на глазах,
крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом
переулка, и шепчет что-то.
Володя возвращается. Все с нетерпением спрашивают его:
"Что? хорошо? сколько?", но уже по веселому лицу его видно,
что хорошо. Володя получил пять. На другой день с теми же
желаниями успеха и страхом провожают его и встречают с тем же
нетерпением и радостию. Так проходит девять дней. На десятый
день предстоит последний, самый трудный экзамен - закона
божьего, все стоят у окна и еще с большим нетерпением ожидают
его. Уже два часа, а Володи нет.
- Боже мой! Батюшки!!! они!! они!! - кричит Любочка,
прильнув к стеклу.
И действительно, в фаэтоне рядом с St.-Jerome'ом сидит
Володя, но уже не в синем фраке и серой фуражке, а в
студенческом мундире с шитым голубым воротником, в треугольной
шляпе и с позолоченной шпагой на боку.
- Что, ежели бы ты была жива! - вскрикивает бабушка, увидав
Володю в мундире, и падает в обморок.
Володя с сияющим лицом вбегает в переднюю, целует и
обнимает меня, Любочку, Мими и Катеньку, которая при этом
краснеет до самых ушей. Володя не помнит себя от радости. И
как он хорош в этом мундире! Как идет голубой воротник к его
чуть пробивающимся черным усикам! Какая у него тонкая длинная
талия и благородная походка! В этот достопамятный день все
обедают в комнате бабушки, на всех лицах сияет радость, и за
обедом, во время пирожного, дворецкий, с прилично-величавой и
вместе веселой физиономией, приносит завернутую в салфетку
бутылку шампанского. Бабушка в первый раз после кончины maman
пьет шампанское, выпивает целый бокал, поздравляя Володю, и
снова плачет от радости, глядя на него. Володя уже один в
собственном экипаже выезжает со двора, принимает к себе своих
знакомых, курит табак, ездит на балы, и даже я сам видел, как
раз он в своей комнате выпил две бутылки шампанского с своими
знакомыми и как они при каждом бокале называли здоровье
каких-то таинственных особ и спорили о том, кому достанется le
fond de la bouteille *). Он обедает, однако, регулярно дома и
после обеда по-прежнему усаживается в диванной и о чем-то
вечно таинственно беседует с Катенькой; но сколько я могу
слышать - как не принимающий участия в их разговорах, - они
толкуют только о героях и героинях прочитанных романов, о
ревности, о любви; и я никак не могу понять, что они могут
находить внимательного в таких разговорах и почему они так
тонко улыбаются и горячо спорят.
-----------
*)последний глоток (фр.).
Вообще я замечаю, что между Катенькой и Володей, кроме
понятной дружбы между товарищами детства, существуют какие-то
странные отношения, отдаляющие их от нас и таинственно
связывающие их между собой.
Глава XXI. КАТЕНЬКА И ЛЮБОЧКА
Катеньке шестнадцать лет; она выросла; угловатость форм,
застенчивость и неловкость движений, свойственные девочке в
переходном возрасте, уступили место гармонической свежести и
грациозности только что распустившегося цветка; но она не
переменилась Те же светло-голубые глаза и улыбающийся взгляд,
тот же, составляющий почти одну линию со лбом, прямой носик с
крепкими ноздрями и ротик с светлой улыбкой, те же крошечные
ямочки на розовых прозрачных щечках, те же беленькие ручки...
и к ней по-прежнему почему-то чрезвычайно идет название
чистенькой девочки. Нового в ней только густая русая коса,
которую она носит как большие, и молодая грудь, появление
которой заметно радует и стыдит ее.
Несмотря на то, что Любочка всегда росла и воспитывалась с
нею вместе, она во всех отношениях совсем другая девочка.
Любочка невысока ростом и, вследствие английской болезни, у
нее ноги до сих пор еще гусем и прегадкая талия. Хорошего во
всей ее фигуре только глаза, и глаза эти действительно
прекрасны - большие, черные, и с таким неопределимо приятным
выражением важности и наивности, что они не могут не оставить
внимания. Любочка во всем проста и натуральна; Катенька же как
будто хочет быть похожей на кого-то. Любочка смотрит всегда
прямо и иногда, остановив на ком-нибудь свои огромные черные
глаза, не спускает их так долго, что ее бранят за это, говоря,
что это неучтиво; Катенька, напротив, опускает ресницы,
щурится и уверяет, что она близорука, тогда как я очень хорошо
знаю, что она прекрасно видит. Любочка не любит ломаться при
посторонних, и, когда кто-нибудь при гостях начинает целовать
ее, она дуется и говорит, что терпеть не может нежностей;
Катенька, напротив, при гостях всегда делается особенно нежна
к Мими и любит, обнявшись с какой-нибудь девочкой, ходить по
зале. Любочка страшная хохотунья и иногда, в припадке смеха,
машет руками и бегает по комнате; Катенька, напротив,
закрывает рот платком или руками, когда начинает смеяться.
Любочка всегда сидит прямо и ходит опустив руки; Катенька
держит голову несколько набок и ходит сложив руки. Любочка
всегда ужасно рада, когда ей удается поговорить с большим
мужчиной, и говорит, что она непременно выйдет замуж за
гусара; Катенька же говорит, что все мужчины ей гадки, что она
никогда не выйдет замуж, и делается совсем другая, как будто
она боится чего-то, когда мужчина говорит с ней. Любочка вечно
негодует на Мими за то, что ее так стягивают корсетами, что
"дышать нельзя", и любит покушать; Катенька, напротив, часто,
поддевая палец под мыс своего платья, показывает нам, как оно
ей широко, и ест чрезвычайно мало. Любочка любит рисовать
головки; Катенька же рисует только цветы и бабочек. Любочка
