играет очень отчетливо фильдовские концерты, некоторые сонаты
Бетховена; Катенька играет варьяции и вальсы, задерживает
темп, стучит, беспрестанно берет педаль и, прежде чем начинать
играть что-нибудь, с чувством берет три аккорда arpeggio...
Но Катенька, по моему тогдашнему мнению, больше похожа на
большую, и поэтому гораздо больше мне нравится.
Глава XXII. ПАПА
Папа особенно весел с тех пор, как Володя поступил в
университет, и чаще обыкновенного приходит обедать к бабушке.
Впрочем, причина его веселья, как я узнал от Николая, состоит
в том, что он в последнее время выиграл чрезвычайно много.
Случается даже, что он вечером, перед клубом, заходит к нам,
садится за фортепьяно, собирает нас вокруг себя и, притоптывая
своими мягкими сапогами (он терпеть не может каблуков и
никогда не носит их), поет цыганские песни. И надобно тогда
видеть смешной восторг его любимицы Любочки, которая с своей
стороны обожает его. Иногда он приходит в классы и с строгим
лицом слушает, как я сказываю уроки, но по некоторым словам,
которыми он хочет поправить меня, я замечаю, что он плохо
знает то, чему меня учат. Иногда он потихоньку мигает и делает
нам знаки, когда бабушка начинает ворчать и сердится на всех
без причины. "Ну, досталось же нам, дети", - говорит он потом.
Вообще он понемногу спускается в моих глазах с той
недосягаемой высоты, на которую его ставило детское
воображение. Я с тем же искренним чувством любви и уважения
целую его большую белую руку, но уже позволяю себе думать о
нем, обсуживать его поступки, и мне невольно приходят о нем
такие мысли, присутствие которых пугает меня. Никогда не
забуду я случая, внушившего мне много таких мыслей и
доставившего мне много моральных страданий.
Один раз, поздно вечером, он, в черном фраке и белом
жилете, вошел в гостиную с тем, чтобы взять с собой на бал
Володю, который в это время одевался в своей комнате. Бабушка
в спальне дожидалась, чтобы Володя пришел показаться ей (она
имела привычку перед каждым балом призывать его к себе,
благословлять, осматривать и давать наставления). В зале,
освещенной только одной лампой, Мими с Катенькой ходила взад и
вперед, а Любочка сидела за роялем и твердила второй концерт
Фильда, любимую пьесу maman.
Никогда ни в ком не встречал я такого фамильного сходства,
как между сестрой и матушкой. Сходство это заключалось не в
лице, не в сложении, но в чем-то неуловимом: в руках, в манере
ходить, в особенности в голосе и в некоторых выражениях. Когда
Любочка сердилась и говорила: "целый век не пускают", это
слово целый век, которое имела тоже привычку говорить maman,
она выговаривала так, что, казалось, слышал ее, как-то
протяжно: це-е-лый век; но необыкновеннее всего было это
сходство в игре ее на фортепьяно и во всех приемах при этом:
она так же оправляла
платье, так же поворачивала листы левой рукой сверху, так
же с досады кулаком била по клавишам, когда долго не удавался
трудный пассаж, и говорила: "ах, бог мой", и та же неуловимая
нежность и отчетливость игры, той прекрасной фильдовской игры,
так хорошо названной jeu perle *), прелести которой не могли
заставить забыть все фокус-покусы новейших пьянистов.
----------
*) бисерной игрой (фр.)
Папа вошел в комнату скорыми маленькими шажками и подошел к
Любочке, которая перестала играть, увидев его.
- Нет, играй, Люба, играй, - сказал он, усаживая ее, - ты
знаешь, как я люблю тебя слушать...
Любочка продолжала играть, а папа долго, облокотившись на
руку, сидел против нее; потом, быстро подернув плечом, он
встал и стал ходить по комнате. Подходя к роялю, он всякий раз
останавливался и долго пристально смотрел на Любочку. По
движениям и походке его я замечал, что он был в волнении.
Пройдя несколько раз по зале, он, остановившись за стулом
Любочки, поцеловал ее в черную голову и потом, быстро
поворотившись, опять продолжал свою прогулку. Когда, окончив
пьесу, Любочка подошла к нему с вопросом: "Хорошо ли?", он
молча взял ее за голову и стал целовать в лоб и глаза с такою
нежностию, какой я никогда не видывал от него.
- Ах, бог мой! ты плачешь! - вдруг сказала Любочка,
выпуская из рук цепочку его часов и уставляя на его лицо свои
большие удивленные глаза. - Прости меня, голубчик папа, я
совсем забыла, что это мамашина пьеса.
- Нет, друг мой, играй почаще, - сказал он дрожащим от
волнения голосом, - коли бы ты знала, как мне хорошо поплакать
с тобой...
Он еще раз поцеловал ее и, стараясь пересилить внутреннее
волнение, подергивая плечом, вышел в дверь, ведущую через
коридор в комнату Володи.
- Вольдемар! скоро ли ты? - крикнул он, останавливаясь
посреди коридора. В это самое время мимо него проходила
горничная Маша, которая, увидав барина, потупилась и хотела
обойти его. Он остановил ее.
- А ты все хорошеешь, - сказал он, наклонясь к ней.
Маша покраснела и еще более опустила голову.
- Позвольте, - прошептала она.
- Вольдемар, что ж, скоро ли? - повторил папа, подергиваясь
и покашливая, когда Маша прошла мимо и он увидал меня...
Я люблю отца, но ум человека живет независимо от сердца и
часто вмещает в себя мысли, оскорбляющие чувство, непонятные и
жестокие для него. И такие мысли, несмотря на то, что я
стараюсь удалить их, приходят мне...
Глава XXIII. БАБУШКА
Бабушка со дня на день становится слабее; ее колокольчик,
голос ворчливой Гаши и хлопанье дверями чаще слышатся в ее
комнате, и она принимает нас уже не в кабинете, в
вольтеровском кресле, а в спальне, в высокой постели с
подушками, обшитыми кружевами. Здороваясь с нею, я замечаю на
ее руке бледно-желтоватую глянцевую опухоль, а в комнате
тяжелый запах, который пять лет тому назад слышал в комнате
матушки. Доктор три раза в день бывает у нее, и было уже
несколько консультаций. Но характер, гордое и церемонное
обращение ее со всеми домашними, а в особенности с папа,
нисколько не изменились; она точно так же растягивает слова,
поднимает брови и говорит: "Мой милый".
Но вот несколько дней нас уже не пускают к ней, и раз утром
St.-Jerome, во время классов, предлагает мне ехать кататься с
Любочкой и Катенькой Несмотря на то, что, садясь в сани, я
замечаю, что перед бабушкиными окнами улица устлана соломой и
что какие-то люди в синих чуйках стоят около наших ворот, я
никак не могу понять, для чего нас посылают кататься в такой
неурочный час. В этот день, во все время катанья, мы с
Любочкой находимся почему-то в том особенно веселом
расположении духа, в котором каждый простой случай, каждое
слово, каждое движение заставляют смеяться.
Разносчик, схватившись за лоток, рысью перебегает через
дорогу, и мы смеемся. Оборванный ванька галопом, помахивая
концами вожжей, догоняет наши сани, и мы хохочем. У Филиппа
зацепился кнут за полоз саней; он, оборачиваясь, говорит:
"Эх-ма", - и мы помираем со смеху. Мими с недовольным видом
говорит, что только глупые смеются без причины, и Любочка, вся
красная от напряжения сдержанного смеха, исподлобья смотрит на
меня. Глаза наши встречаются, и мы заливаемся таким
гомерическим хохотом, что у нас на глазах слезы, и мы не в
состоянии удержать порывов смеха, который душит нас. Только
что мы немного успокоиваемся, я взглядываю на Любочку и говорю
заветное словечко, которое у нас в моде с некоторого времени и
которое уже всегда производит смех, и снова мы заливаемся.
Подъезжая назад к дому, я только открываю рот, чтоб сделать
Любочке одну прекрасную гримасу, как глаза мои поражает черная
крышка гроба, прислоненная к половинке двери нашего подъезда,
и рот мой остается в том же искривленном положении.
- Votre grand-mere est morte!*) - говорит St-Jerome с
бледным лицом, выходя нам навстречу.
------------
*) Ваша бабушка умерла! (фр.)
Все время, покуда тело бабушки стоит в доме, я испытываю
тяжелое чувство страха смерти, то есть мертвое тело живо и
неприятно напоминает мне то, что и я должен умереть
когда-нибудь, чувство, которое почему-то привыкли смешивать с
печалью. Я не жалею о бабушке, да едва ли кто-нибудь искренно
жалеет о ней. Несмотря на то, что дом полон траурных
посетителей, никто не жалеет о ее смерти, исключая одного
лица, которого неистовая горесть невыразимо поражает меня. И
лицо это - горничная Гаша. Она уходит на чердак, запирается
там, не переставая плачет, проклинает самое себя, рвет на себе
волосы, не хочет слышать никаких советов и говорит, что смерть
для нее остается единственным утешением после потери любимой
госпожи.
Опять повторяю, что неправдоподобность в деле чувства есть
вернейший признак истины.
Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания и
различные толки о ней. Толки эти преимущественно относятся до
завещания, которое она сделала перед кончиной и которого никто
не знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча.
Между бабушкиными людьми я замечаю некоторое волнение, часто
слышу толки о том, кто кому достанется, и, признаюсь, невольно
и с радостью думаю о том, что мы получаем наследство.
После шести недель Николай, всегдашняя газета новостей
нашего дома, рассказывает мне, что бабушка оставила все имение
Любочке, поручив до ее замужества опеку не папа, а князю Ивану
Иванычу.
Глава XXIV. Я
До поступления в университет мне остается уже только
несколько месяцев. Я учусь хорошо. Не только без страха ожидаю
учителей, но даже чувствую некоторое удовольствие в классе.
Мне весело - ясно и отчетливо сказать выученный урок. Я
готовлюсь в математический факультет, и выбор этот, по правде
сказать, сделан мной единственно потому, что слова: синусы,
тангенсы, дифференциалы, интегралы и т. д. чрезвычайно
нравятся мне.
Я гораздо ниже ростом Володи, широкоплеч и мясист,
по-прежнему дурен и по-прежнему мучусь этим. Я стараюсь
казаться оригиналом. Одно утешает меня: это то, что про меня
папа сказал как-то, что у меня умная рожа, и я вполне верю в
это.
St.-Jerome доволен мною, хвалит меня, и я не только не
ненавижу его, но, когда он иногда говорит, что с моими
способностями, с моим умом стыдно не сделать того-то и
того-то, мне кажется даже, что я люблю его.
Наблюдения мои в девичьей давно уже прекратились, мне
совестно прятаться за двери, да притом и убеждение в любви
Маши к Василью, признаюсь, несколько охладило меня.
Окончательно же исцеляет меня от этой несчастной страсти
женитьба Василья, для которой я сам, по просьбе его,
испрашиваю у папа позволения.
Когда молодые, с конфетами на подносе, приходят к папа
благодарить его, и Маша, в чепчике с голубыми лентами, тоже за
что-то благодарит всех нас, целуя каждого в плечико, я
чувствую только запах розовой помады от ее волос, но ни
малейшего волнения.
Вообще, я начинаю понемногу исцеляться от моих отроческих
недостатков, исключая, впрочем, главного, которому суждено
наделать мне еще много вреда в жизни, - склонности к
умствованию.
Глава XXV. ПРИЯТЕЛИ ВОЛОДИ
Хотя в обществе знакомых Володи я играл роль, оскорблявшую
мое самолюбие, я любил сидеть в его комнате, когда у него
бывали гости, и молча наблюдать все, что там делалось. Чаще
других приходили к Володе адъютант Дубков и студент князь
Нехлюдов-Дубков был маленький жилистый брюнет, уже не первой
молодости и немного коротконожка, но недурен собой и всегда
весел. Он был один из тех ограниченных людей, которые особенно
