приятны именно своей ограниченностью, которые не в состоянии
видеть предметы с различных сторон и которые вечно увлекаются.
Суждения этих людей бывают односторонни и ошибочны, но всегда
чистосердечны и увлекательны. Даже узкий эгоизм их кажется
почему-то простительным и милым. Кроме того, для Володи и меня
Дубков имел двоякую прелесть - воинственной наружности и,
главное, возраста, с которым молодые люди почему-то имеют
привычку смешивать понятие порядочности (comme il faut), очень
высоко ценимую в эти года. Впрочем, Дубков и в самом деле был
тем, что называют "un homme comme il faut"*). Одно, что было
мне неприят но, - это то, что Володя как будто стыдился иногда
перед ним за мои самые невинные поступки, а всего более за мою
молодость.
--------------
*) благовоспитанный человек (фр.).
Нехлюдов был нехорош собой: маленькие серые глаза,
невысокий крутой лоб, непропорциональная длина рук и ног не
могли быть названы красивыми чертами. Хорошего было в нем
только - необыкновенно высокий рост, нежный цвет лица и
прекрасные зубы. Но лицо это получало такой оригинальный и
энергический характер от узких, блестящих глаз и
переменчивого, то строгого, то детски-неопределенного
выражения улыбки, что нельзя было не заметить его
Он, казалось, был очень стыдлив, потому что каждая малость
заставляла его краснеть до самых ушей; но застенчивость его не
походила на мою. Чем больше он краснел, тем больше лицо его
выражало решимость. Как будто он сердился на самого себя за
свою слабость.
Несмотря на то, что он казался очень дружным с Дубковым и
Володей, заметно было, что только случай соединил его с ними.
Направления их были совершенно различны: Володя и Дубков как
будто боялись всего, что было похоже на серьезные рассуждения
и чувствительность; Нехлюдов, напротив, был энтузиаст в высшей
степени и часто, несмотря на насмешки, пускался в рассуждения
о философских вопросах и о чувствах. Володя и Дубков любили
говорить о предметах своей любви (и бывали влюблены вдруг в
нескольких и оба в одних и тех же); Нехлюдов, напротив, всегда
серьезно сердился, когда ему намекали на его любовь к какой-то
рыженькой.
Володя и Дубков часто позволяли себе, любя, подтрунивать
над своими родными; Нехлюдова, напротив, можно было вывести из
себя, с невыгодной стороны намекнув на его тетку, к которой он
чувствовал какое-то восторженное обожание. Володя и Дубков
после ужина ездили куда-то без Нехлюдова и называли его
красной девушкой...
Князь Нехлюдов поразил меня с первого раза как своим
разговором, так и наружностью. Но несмотря На то, что в его
направлении я находил много общего с своим - или, может быть,
именно поэтому, - чувство, которое он внушил мне, когда я в
первый раз увидал его, было далеко не приязненное.
Мне не нравились его быстрый взгляд, твердый голос, гордый
вид, но более всего совершенное равнодушие, которое он мне
оказывал. Часто во время разговора мне ужасно хотелось
противоречить ему; в наказание за его гордость хотелось
переспорить его, доказать ему, что я умен, несмотря на то, что
он не хочет обращать на меня никакого внимания. Стыдливость
удерживала меня.
Глава XXVI. РАССУЖДЕНИЯ
Володя лежал с ногами на диване и, облокотившись на руку,
читал какой-то французский роман, когда я, после вечерних
классов, по своему обыкновению, вошел к нему в комнату. Он на
секунду приподнял голову, чтобы взглянуть на меня, и снова
принялся за чтение - движение самое простое и естественное, но
которое заставило меня покраснеть. Мне показалось, что во
взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром
наклонении головы желание скрыть от меня значение взгляда. Эта
склонность придавать значение самому простому движению
составляла во мне характеристическую черту того возраста. Я
подошел к столу и тоже взял книгу; но, прежде чем начал читать
ее, мне пришло в голову, что как-то смешно, что мы, не
видавшись целый день, ничего не говорим друг другу.
- Что, ты дома будешь нынче вечером?
- Не знаю, а что?
- Так, - сказал я и, замечая, что разговор не клеится, взял
книгу и начал читать.
Странно, что с глазу на глаз мы по целым часам проводили
молча с Володей, но достаточно было только присутствия даже
молчаливого третьего лица, чтобы между нами завязывались самые
интересные и разнообразные разговоры. Мы чувствовали, что
слишком хорошо знаем друг друга. А слишком много или слишком
мало знать друг друга одинаково мешает сближению.
- Володя дома? - послышался в передней голос Дубкова.
- Дома, - сказал Володя, спуская ноги и кладя книгу на
стол. Дубков и Нехлюдов, в шинелях и шляпах, вошли в комнату.
- Что ж, едем в театр, Володя?
- Нет, мне некогда, - отвечал Володя, краснея.
- Ну, вот еще! поедем, пожалуйста.
- Да у меня и билета нет.
- Билетов сколько хочешь у входа.
- Погоди, я сейчас приду, - уклончиво отвечал Володя и,
подергивая плечом, вышел из комнаты.
Я знал, что Володе очень хотелось ехать в театр, куда его
звал Дубков; что он отказывался потому только, что у него не
было денег, и что он вышел затем, чтобы у дворецкого достать
взаймы пять рублей до будущего жалованья.
- Здравствуйте, дипломат! - сказал Дубков, подавая мне
руку.
Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз,
после обеда у покойницы бабушки, она как-то при них,
разговорившись о нашей будущности, сказала, что Володя будет
военный, а что меня она надеется видеть дипломатом, в черном
фраке и с прической a la coq, составлявшей, по ее мнению,
необходимое условие дипломатического звания.
- Куда это ушел Володя? - спросил меня Нехлюдов.
- Не знаю, - отвечал я, краснея при мысли, что они, верно,
догадываются, зачем вышел Володя.
- Верно, у него денег нет! правда? О! дипломат! - прибавил
он утвердительно, объясняя мою улыбку. - У меня тоже нет
денег, а у тебя есть, Дубков?
- Посмотрим, - сказал Дубков, доставая кошелек и ощупывая в
нем весьма тщательно несколько мелких монет своими
коротенькими пальцами. - Вот пятацок, вот двугривеницик, а то
ффффю! - сказал он, делая комический жест рукою.
В это время Володя вошел в комнату.
- Ну что, едем?
- Нет.
- Как ты смешон! - сказал Нехлюдов, - отчего ты не скажешь,
что у тебя нет денег. Возьми мой билет, коли хочешь.
- А ты как же?
- Он поедет к кузинам в ложу, - сказал Дубков.
- Нет, я совсем не поеду.
- Отчего?
- Оттого, что, ты знаешь, я не люблю сидеть в ложе.
- Отчего?
- Не люблю, мне неловко.
- Опять старое! не понимаю, отчего тебе может быть неловко
там, где все тебе очень рады. Это смешно, mon cher*).
-------
*) мой дорогой (фр.).
- Что ж делать, si e suis timide!*) Я уверен, ты в жизни
своей никогда не краснел, а я всякую минуту, от малейших
пустяков! - сказал он, краснея в это же время.
----------
*) если я застенчив! (фр.)
- Savez vous, d'ou vient vorte timidite?.. d'un exces
d'amour propre, mon cher*), - сказал Дубков покровительственным
тоном.
--------
*) Знаете, отчего происходит ваша застенчивость?.. от
избытка самолюбия, мой дорогой (фр.).
- Какой тут exces d'amour propre! - отвечал Нехлюдов,
задетый за живое. - Напротив, я стыдлив оттого, что у меня
слишком мало amour propre; мне все кажется, напротив, что со
мной неприятно, скучно... от этого...
- Одевайся же, Володя! - сказал Дубков, схватывая его за
плечи и снимая с него сюртук. - Игнат, одеваться барину!
- От этого со мной часто бывает... - продолжал Нехлюдов.
Но Дубков уже не слушал его. "Трала-ла та-ра-ра-ла-ла", -
запел он какой-то мотив.
- Ты не отделался, - сказал Нехлюдов, - я тебе докажу, что
стыдливость происходит совсем не от самолюбия.
- Докажешь, ежели поедешь с нами.
- Я сказал, что не поеду.
- Ну, так оставайся тут и доказывай дипломату, а мы
приедем, он нам расскажет.
- И докажу, - возразил Нехлюдов с детским своенравием, -
только приезжайте скорей.
- Как вы думаете: я самолюбив? - сказал он, подсаживаясь ко
мне.
Несмотря на то, что у меня на этот счет было составленное
мнение, я так оробел от этого неожиданного обращения, что не
скоро мог ответить ему.
- Я думаю, что да, - сказал я, чувствуя, как голос мой
дрожит и краска покрывает лицо при мысли, что пришло время
доказать ему, что я умный, - я думаю, что всякий человек
самолюбив, и все то, что ни делает человек, - все из
самолюбия.
- Так что же, по-вашему, самолюбие? - сказал Нехлюдов,
улыбаясь несколько презрительно, как мне показалось.
- Самолюбие, - сказал я, - есть убеждение в том, что я
лучше и умнее всех людей.
- Да как же могут быть все в этом убеждены?
- Уж я не знаю, справедливо ли или нет, только никто, кроме
меня, не признается; я убежден, что я умнее всех на свете, и
уверен, что вы тоже уверены в этом.
- Нет, я про себя первого скажу, что я встречал людей,
которых признавал умнее себя, - сказал Нехлюдов.
- Не может быть, - отвечал я с убеждением.
- Неужели вы в самом деле так думаете? - сказал Нехлюдов,
пристально вглядываясь в меня.
- Серьезно, - отвечал я.
И тут мне вдруг пришла мысль, которую я тотчас же высказал:
- Я вам это докажу. Отчего мы самих себя любим больше
других?.. Оттого, что мы считаем себя лучше других, более
достойными любви. Ежели бы мы находили других лучше себя, то
мы бы и любили их больше себя, а этого никогда не бывает.
Ежели и бывает, то все-таки я прав, - прибавил я с невольной
улыбкой самодовольствия.
Нехлюдов помолчал с минуту.
- Вот я никак не думал, чтобы вы были так умны! - сказал он
мне с такой добродушной, милой улыбкой, что вдруг мне
показалось, что я чрезвычайно счастлив.
Похвала так могущественно действует не только на чувство,
но и на ум человека, что под ее приятным влиянием мне
показалось, что я стал гораздо умнее, и мысли одна за другой с
необыкновенной быстротой набирались мне в голову. С самолюбия
мы незаметно перешли к любви, и на эту тему разговор казался
неистощимым. Несмотря на то, что наши рассуждения для
постороннего слушателя могли показаться совершенной
бессмыслицею - так они были неясны и одно-сторонни, - для нас
они имели высокое значение. Души наши так хорошо были
настроены на один лад, что малейшее прикосновение к
какой-нибудь струне одного находило отголосок в другом. Мы
находили удовольствие именно в этом соответственном звучании
различных струн, которые мы затрогивали в разговоре. Нам
казалось, что недостает слов и времени, чтобы выразить друг
другу все те мысли, которые просились наружу.
Глава XXVII. НАЧАЛО ДРУЖБЫ
С той поры между мной и Дмитрием Нехлюдовым установились
довольно странные, но чрезвычайно приятные отношения. При
посторонних он не обращал на меня почти никакого внимания; но
как только случалось нам быть одним, мы усаживались в уютный
уголок и начинали рассуждать, забывая все и не замечая, как
летит время.
Мы толковали и о будущей жизни, и об искусствах, и о
службе, и о женитьбе, и о воспитании детей, и никогда нам в
голову не приходило, что все то, что мы говорили, был
ужаснейший вздор. Это не приходило нам в голову потому, что
вздор, который мы говорили, был умный и милый вздор; а в
молодости еще ценишь ум, веришь в него. В молодости все силы
души направлены на будущее, и будущее это принимает такие
разнообразные, живые и обворожительные формы под влиянием
надежды, основанной не на опытности прошедшего, а на
