- Спасибо, я за рулем,- сказал Мамонт.- А где же она сейчас живет?
- Кто, сучка-то эта? - Красавица казачка посмотрела так, будто вывернула
Мамонта наизнанку.- А зачем тебе она?
Придумывать легенды не имело смысла, да и стыдно было изворачиваться
перед этими людьми.
- Вражина один у нее прячется, иностранец. Достать бы мне его нужно.
- Кто он такой?- поинтересовался казак.
- Есть такая организация- Интернационал...
- Значит, красный! - заверил тот.- Большевик. Рубать их, гадов!
- Сиди, рубака,- отмахнулась жена.- А эта стервоза живет где-то на
Рокотова. Квартиру там купила. Вроде Жига ее фамилия, а зовут Галька.
- Жуго, а не Жига,- поправил муж.- Галина Васильевна.
- Нашел Васильевну!.. Мурзика вымыл?- вдруг спросила она грозно.- Иди и
мой! Да хорошенько, чтоб блестел!
Казак крякнул, улыбнулся и пошел в ванную.
- Мурзик - это котенок? - чтобы поддержать разговор, спросил Мамонт.
- Да нет! - засмеялась красавица.- Коня себе купил!
- Коня?..
- Ну! - отмахнулась она.- Да такого, что между ног Проскакивает. Пони
называется. А видом - жеребец!
Мамонт поблагодарил и начал собираться. Из ванной доносились властные
окрики.
- Стоять! Стоять, я сказал! Мурзик, стоять! Ухо отгрызу!
- Иди провожай станичника! - окликнула его жена.- И оставь Мурзика в
покое. Сама вымою. Он у меня будет стоять!
Казак появился обрызганный водой с ног до головы, босой, с засученными
шароварами.
- Звони, если что,- он назвал номер телефона и прошептал: - Я за
квартирой присмотрю, дверь буду слушать... Эх, и песен не попели!
Впервые после возвращения в Москву Мамонт шел по улице и беспричинно
улыбался. Надежда была призрачная: следовало еще отыскать эту женщину на
улице Рокотова, и неизвестно, там ли сейчас Кристофер Фрич. Однако после
казачьего дома ему вдруг стало хорошо и спокойно. В их суматошной и буйной
жизни скользила радость и реальность бытия.
Потом его радовал мощный и устойчивый "Линкольн", которому везде уступали
дорогу. Пусть не из уважения, а из боязни поцарапать дорогую машину, за
ремонт которой не расплатишься, но и в этом что-то было. Мамонт выехал на
Профсоюзную, стал в скоростной ряд и приготовился катить до самого Ясенева.
Предчувствие удачи нарастало за каждым перекрестком. На пересечении с улицей
Гарибальди он попытался нажать, чтобы проскочить под желтый свет, и в
последний момент понял, что не успеет. Тяжелый "Линкольн" имел хорошие
тормоза, однако Мамонт остановил его лишь на пешеходной "зебре". Хотел сдать
назад и опоздал: почти вплотную к бамперу пристроился "Нисан-патрол". Поток
людей, устремившийся по переходу, вынужден был обходить раздражающий
роскошью автомобиль. Кто-то пнул, кто-то стукнул кулаком по капоту - Мамонт
извиняюще разводил руками, дескать, простите, люди добрые.
И когда невысокий мужичонка плюнул на машину и погрозил кулаком, он тоже
сделал жест извинения. Но вдруг этот человек остановился и, развернувшись,
пошел к водительской дверце. Мамонт надавил кнопку опускания стекла- хотел
извиниться персонально, однако услышал восторженный крик:
- Мамонт! А-а, Мамонт! Я узнал вас!
Мамонт поднял стекло и отвернулся. Как назло, вереница пешеходов не
кончалась и томительно долго горел красный свет.
- Русинов?! - блажил этот невзрачный, плохо одетый человек.- Ну, что ты
морду воротишь, а? Разбогател, гад, не узнаешь? Опять в начальниках?..
Русинов?! Вы поглядите, какая машина? Какое авто!
Он начал стучать по машине - люди, обтекая ее, оборачивались,
вглядывались в лица. Светофор будто заклинило.
- Мамонт! Я узнал тебя! Открывай двери! Это же я, Носырев! Помнишь?
Гипербореец... Русинов? Саша?! Полковник Русинов?!
Прохожие замедляли шаг, останавливались...
Мамонт выключил фиксатор задней двери, потянул защелку на себя.
Гипербореец ворвался в машину, повалился на сиденье, тараща глаза.
И наконец загорелся желтый свет...
9
Замкнутое пространство машины не позволяло выразить ни чувств, ни эмоций
целых три часа. Отчего-то все сидели как на иголках, и это странным образом
развлекало Арчеладзе. Воробьев был за рулем, по за дорогой следил
невнимательно, поминутно вертел головой, и было непонятно - то ли от
интереса, что происходит на заднем сиденье, то ли укачивал постреливающий
нерв зуба. Нигрей был рядом с ним и тоже не находил себе места: оглядка
назад у него стала навязчивым движением. Он поворачивал себя всякий раз
лицом на дорогу, однако в течение трех минут его тело - плечи, колени,
голова - само по себе ориентировалось на начальника.
Полковник понимал, отчего всю дорогу вертятся и молчат мужчины.
Машинистка Капитолина сидела рядом с ним и тоже чувствовала себя неуютно в
этой компании. Она не могла отказаться от приглашения самого Арчеладзе, к
тому же была шокирована им и в первое время сидела несколько бесчувственная
и отрешенная. Затем тоже стала проявлять беспокойство и не знала куда деть
свои прекрасные колени - кожаная юбка и так была коротка, тут же, в
положении сидя, ее длина уворовывалась бедрами, обнажая их выше середины. И
руки с прекрасными музыкальными пальцами ей тоже мешали и не находили
занятия. Испуганно-нежный взгляд Капитолины ни на секунду не задерживался ни
на одном предмете, однако не бегал, а плавно и бесконечно скользил в
пространстве. Ощущая его на себе, полковник чувствовал прикосновение, как
если бы она тронула рукой. Он единственный всю дорогу сидел непринужденно и
испытывал тихий восторг. Предощущение отдыха в осеннем лесу, прогулки с
Капитолиной, вечер в охотничьем доме - все будоражило и возбуждало его душу.
И было совершенно наплевать, что спецотдел, этот корабль в автономном
плавании, на целые сутки останется без капитана, что рядом сидит сотрудница,
предающая его интересы, и что по этому поводу волнуются и переживают мужики.
Охотничий домик, а вернее, небольшой деревянный те-рем, окруженный
постройками-подсобками и домами обслуживающего персонала, строился когда-то
для партийного вельможи и был обставлен соответствующим образом: зал трофеев
с камином из дикого камня, где на полу искрились медвежьи шкуры, извивались
оленьи рога, из которых была сделана мебель, кабаньи и косульи морды
таращили блестящие глаза из яшмы, на аскетически бревенчатых стенах висели
медные рожки, старинные ружья с пороховницами, охотничьи пистолеты и ножи.
Полковнику хотелось именно сюда, в эту исконно мужскую обстановку,- тянуло к
дереву, шкурам, открытому огню. Хотелось мяса, жаренного на костре, много
вина в глиняной посуде и чтобы рядом на медвежьей шкуре лежала женщина. Не
обязательно любимая, не обязательно преданная, а просто как символ, женское
начало, та, другая половина живого мира, имеющая детородные формы,
необъяснимую притягательность.
Обслуживающий персонал остался прежним, обученным, внимательным, по виду
гостей знающим, что требуется для отдыха. Кроме двух егерей и трех
профессиональных стрелков-загонщиков, добавилось еще два инструктора- по
рыбной ловле и поиску грибов. К приезду полковника все было готово - стол,
огонь и вино. Осталось лишь заполнить собой пространство зала трофеев,
освещенного газовыми фонарями. Две молодые барышни, две оленицы с кружевными
наколками на волосах в виде ветвистых рогов гостеприимно приглашали к
дубовому столу.
И тут Воробьев все начал портить. Он выбрал подходящий момент, пока мыли
руки в туалете, и зашептал:
- Никанорыч, на хрена ты эту... привез с собой? Посмотри, какие девушки!
- Володя, не шуми,- добродушно предупредил полковник.- Мне так хочется.
- Ну ведь ни поговорить, ни погулять при ней! - возмутился тот.- Все
"пожарнику" доложит!
- Не доложит, Володя...
- Ты делаешь глупости, Никанорыч! - расходился и потерял чувство меры
Воробьев.- Давай отправим ее с машиной к чертовой матери. Бери любую телку
на выбор!
Полковник схватил его за бороду- благо есть за что взять, подтянул к
себе:
- Мне не нужны твои телки! Я не бык, я человек, понял? Еще раз услышу! Не
смей трогать Капитолину. Воробьев завращал глазами:
- Ты что, влюбился, Никанорыч? Отпусти... Полковник оставил его, вымыл
руки и стал вытирать их полотенцем, одним с Нигреем. Тот невозмутимо
наблюдал за этим разбирательством и лишь заметил, что негоже делить
полотенце, по примете, можно и поссориться. Арчеладзе отмахнулся.
Воробьев в какой-то степени сам был виноват в том, что Капа оказалась в
компании. Он столько о ней трещал, столько восхищался ее ножками, коленями и
грудью, что незаметно вбил, вдолбил полковнику некий идеал, тот самый
женский символ, после Чернобыля утраченный, обращенный в неприязнь. И теперь
настойчивое нежелание Воробьева видеть здесь Капитолину вызывало подозрение-
уж не влюблен ли он сам в машинистку? И таким образом сейчас пытается отнять
ее у шефа.
За столом он вдруг начал капризничать, отказался есть обжаренное на
костре мясо, ссылаясь, что болит зуб и он не может грызть его; просил то
колбасы, то коньяку вместо вина, то апельсинового сока. Оленицы носились
возле него, старались угодить, и таким образом он становился центром
внимания за столом, тянул одеяло на себя, будто бы хотел ущемить самолюбие
начальника.
А полковнику стало все равно, потому что по левую руку сидела Капитолина,
а по правую - все понимающий и молчаливый Нигрей, горел огонь в камине,
струился тихий свет газовых рожков, было вино, мясо и много острых, терпких
приправ, овощей с грядки, трав и корней хрена. В глазах Капы скоро выгорел
испуг и осталась лишь нежность, подсвеченная живым огнем. Она расслабилась и
улыбалась ему и уже не боялась открыто и долго смотреть в его лицо.
Полковник ощутил то желанное состояние духа, когда отлетели все заботы,
головные боли и беспокойство; он забыл, что начальник, что женщина рядом с
ним- изменница, предающая его интересы. И она тоже преобразилась, став
просто женщиной, чувствующей, что нравится этому мужчине, что он думает о
ней и желает ее. После дороги и автомобильной тесноты, где ей, вероятно,
казалось, что везут на казнь, после напряженного ожидания- что же будет? -
она поняла, что страшного ничего не случится, что у начальника- чистые
помыслы, и как бы сейчас заново открыла его, увидела в нем человека,
мужчину. Можно было представить, что говорили в женском обществе отдела о
своем начальнике- известном женоненавистнике: даже секретарями посадил
мужчин. Теперь все это сломалось в ее сознании, и она чувствовала себя
счастливой избранницей, готова была защищать полковника от всех пересудов и
домыслов. Полковник читал это в ее глазах, замечал, как высвобождается
активность, воля и появляется первый признак высвобождения- желание шутить.
Капа огладила ладонью его лысую голову и, склонившись, засмеялась.
- Все думают, что вы лысый... Зачем вы бреете голову? Вам так лучше?
Она почувствовала, как растут волосы!
- Зарок дал,- шепотом сообщил полковник.- Обет. Только никому!
Эта тайна, придуманная на ходу, этот шепот в отблесках живого огня вдруг
сблизили их, сломав, может быть, десятки преград.
- Увидеть бы вас с прической! - мечтательно проговорила она и наверняка
уже видела в своем воображении.
- Придет час,- таинственно сказал полковник.- Никогда не следует торопить
события.
- Почему вы не говорите тостов?- спросила она.- Вы же грузин?
- Тоже по секрету... Я не грузин.
- Кто же вы? А фамилия?
- В моих жилах течет крутая огненная смесь,- зашептал он.- Если поднести
спичку - будет взрыв.
- Мне казалось, вы холодный...
