так, чтобы Капа почувствовала себя счастливой. Но одновременно с этим,
каким-то задним, параллельным сознанием он анализировал ее поведение и будто
бы ухмылялся каждому слову. Мол-де сыграно совсем неплохо. Можно поверить,
что тебя завербовали обманом, втянули в мужские игры через постель. И
теперь, припертая к стене, ты стараешься внушить к себе доверие через
женские слабости...
Все это уживалось в полковнике, существовало вместе всегда, и впервые
только он осознал, насколько сильна в нем власть противоречия. Не воли, не
ума, не силы и интеллекта, а именно противоречия - раздвоенного сознания и
чувств. И это раздвоение считалось качеством положительным, благородным,
высоким и называлось- мужеством. Под властью противоречия можно было смело
шагать и по головам, и по судьбам, и по трупам, быть судимым и оправданным,
ужасаться и творить жестокую реальность.
"Гогия, ты памидоры любишь? Кушать - да, а так - нэт..."
Слезы делали ее некрасивой, и она, зная об этом, наверное, старалась
никогда не плакать. Теперь же не стеснялась ни красных пятен на скулах, ни
растянутых, бесформенных губ и заложенного носа.
- Не плачь,- попросил полковник, сдерживая дыхание.- Давай вместе делать
дыхательную гимнастику... Вот так, медленно втягиваешь воздух и задерживаешь
дыхание. Чтобы успокоилась диафрагма. Считается, что диафрагма разделяет в
человеке душу и тело. Если душа болит и человек плачет, плевра трепещет и
бьется в конвульсиях... Ну, давай еще раз?..
Капа набрала в грудь воздуха, затаила дыхание. Он осторожно запрокинул ее
голову, уложил возле своей груди и стал вытирать слезы ладонью. Она сделала
несколько упражнений и тихо проговорила:
- Какая смешная у тебя борода... Мягкая, как у подростка.
- Потому что еще ни разу не брил.
- И голову не брил?
- Нет... Я был лысый.
- Теперь седой... волосы серебристые.
Она уткнулась в шершавую армейскую куртку и уснула.
Ему вновь казалось, что на сеновале стоит один лишь солдатский запах...
Полковник проснулся от шума дождя. Старая крыша на сеновале отчего-то
перестала светиться щелями, но кое-где о хрусткое сено билась капель. Он
хотел посмотреть, который час, однако на этой руке спала Капитолина. Это
была отработанная привычка- отмечать время, сейчас совершенно ненужная,
потому что ничего вокруг, кроме сеновала и дождя, не существовало. Полковник
укрыл Капу краем плащ-накидки, прижал к себе плотнее расслабленное сном тело
и бездумно закрыл глаза.
И вдруг где-то неподалеку раздался выстрел, затем еще два, почти слитых в
единый. По звуку он определил, что стреляют из карабина. Капитолина
вздрогнула, но не проснулась. Через несколько минут выстрел грохнул где-то
на краю луга, и сквозь шум дождя послышались неясные крики.
- Что это? - спросила она испуганно.
- Не знаю... Наверное, охотники,- предположил он.
- Почему так темно? Который час?
- Кажется, вечер,- легкомысленно сказал полковник.
- Это нас ищут! - уверенно заявила Капитолина.- Слышишь голоса?..
Кто-то шел к сеновалу - хлюпала вода, доносился непонятный говор.
- Давай спрячемся?- тихо засмеялся он.- Пусть ищут!
Полковник ухватил большой пласт сена и навалил на гнездо. Сразу стало
тепло, пыльно, окружающий мир отдалился и на некоторое время заглох даже шум
дождя.
- А корзины?! - зашептала Капа.- Найдут! Корзины остались где-то сверху.
- Темно, не заметят...
Здесь было так хорошо, что не хотелось думать о каких-то корзинах. Они
лежали, прижавшись друг к другу, касаясь щеками, плотно придавленные сеном,
как душным, толстым одеялом. Кто-то распахнул дверь, сказал громко:
- Были бы тут - услышали!
- Залезь посмотри! - приказал Воробьев.- Лежат, поди, трахаются!
- Никого!- откликнулся незнакомый голос.- Сеновал течет...
- Крыша у него течет! - Воробьев выматерился.- Я эту прошмандовку удавлю
на березе!
Полковник дернулся, поднимая головой сено, но Капа схватила за шею.
обвисла, удержала:
- Не надо... прошу тебя...
Дверь захлопнулась, шаги прочавкали вдоль стены и, когда смолкли,
растворились в шуме дождя. Полковник выбрался из ямы, помог встать
Капитолине. На опушке луговины грохнул выстрел, и белая ракета, взвившись в
небо, высветила все щели над головой.
- Крыша течет,- повторил Арчеладзе.- Ладно, пусть течет. Идем!
Они выбрались из сеновала, оставив там корзины,- за шиворотом кололась
сенная труха, встречный ветер сек дождем по лицу. Мир был темным и неуютным,
за спиной время от времени гремели выстрелы. Они почти бежали, спотыкаясь и
уворачиваясь от деревьев, уходили, словно партизаны от облавы. Похоже,
Воробьев с Нигреем подняли на поиски всю обслугу охотничьего домика.
Крадучись, они обогнули терем - в окнах горел яркий свет - и тихо сели в
машину. Полковник запустил двигатель, не включая света, вырулил на дорогу.
- Пусть поищут!
Выехав на трассу, полковник стал откровенно лихачить. Это забавляло
Капитолину и возбуждало в нем жажду риска, испытания судьбы. Он опасно шел
на обгон, стиснув зубы, ждал встречной машины из-за поворота - везде
проносило. Взрывались под колесами лужи на асфальте, "дворники" на лобовом
стекле не справлялись с дождем, впереди колыхалось туманное пространство, в
котором мельтешили яркие пятна фар, едва различимая дорожная обочина,
красные огни впереди едущих машин и россыпь фонарей придорожных поселков.
Эта ночная гонка увлекала полковника, отрывала его от земли, и создавалось
полное ощущение полета. В машине было тепло, уютно, как на сеновале, и
окружающий мир вновь перестал что-то значить. Капитолина сняла сапоги,
армейскую куртку- вся их одежда осталась в охотничьем тереме - и,
устроившись с ногами на сиденье, не сводила с него глаз. Он чувствовал
восторг в ее взгляде- тот самый, уже забытый, будоражащий душу; он ждал
этого ее восхищения еще там, в зале трофеев, возле живого огня. Только эти
глаза и эти чувства были в состоянии возродить в нем утраченную мужскую силу
- то, что может врачевать лишь женщина, испытывающая хотя бы мимолетную
любовь.
Он почти физически ощущал, как вырывается, выламывается из коросты
неуверенности, как этот вездесущий ядовитый стронций, не подвластный ни
лекарствам, ни вину, тает и превращается в ничто под ее доверчивым и
восхищенным взглядом. Он как бы насыщался этим светом, тянул, как вампир,
впитывал целительную его силу и торжествовал. Он уже знал, что никогда не
сможет расстаться с этой женщиной, что она превращается для него в нечто
большее, чем просто приятная и красивая женщина, избранная для прогулки.
Возможно, она становилась тем самым символом, образом, о котором он мечтал и
который подспудно носил в своем воображении, даже испытывая ненависть к
женщинам. Власть противоречия довлела повсюду...
Ему не хотелось, чтобы кончалась эта лихая дорога, чтобы прервался этот
полет в тесном, замкнутом пространстве машины. Окружающий, пронизанный
дождем, ветром и холодом, мир преследовал повсюду. Он ворвался в их
уединение там, возле камина в зале трофеев; он отыскал их на сеновале,
разбудив стрельбой. И теперь он наплывал, накатывался девятым валом
московских огней.
Полковник не заметил поста ГАИ, как, впрочем, многого не замечал на этой
дороге. Будто бы мелькнули перед капотом полосатый жезл и фигура в белой
каске, на миг выхваченная светом фар,- все унеслось и пропало в темноте. Он
не обнаружил погони, поскольку летел без оглядки, и не увидел, как впереди
перед ним раскатали "ежа"- ленту, унизанную шипами. Машина резко осела на
все четыре колеса и потеряла скорость. И тут же путь перекрыл автомобиль с
блистающим "попугаем" на крыше. Полковник затормозил. В тот же момент кто-то
распахнул обе передние дверцы одновременно, чьи-то жесткие, как рачьи
клешни, руки вырвали его из кабины и тут же прижали к мокрому асфальту.
Арчеладзе сделал попытку встать и услышал злобный, какой-то механический
голос:
- Лежать!
Ствол автомата больно вдавился в щеку. Его обшаривали, ощупывали с ног до
головы: вот жесткая рука полезла в боковой карман, где лежал пистолет...
Он вспомнил, что все документы вместе с одеждой остались в охотничьем
домике, но тут же и забыл о них, поскольку услышал пронзительный крик
Капитолины..
10
Стратиг уверял, что самый лучший способ изменить внешность и стать
неузнаваемым не грим и не пластическая операция, а совершенно иная
психологическая среда существования и прямо противоположный прежнему
социальный статус. Никому в голову не придет искать бессребреника среди
вальяжных финансовых воротил. Если бы даже кто-то из знакомых увидел
Мамонта, то вряд ли бы допустил мысль, что это он. Похож - да, но не он,
потому что такого не может быть.
Впрочем, точно так же можно было скрыться за маской крайней нужды и
бедности. Император Александр I, обрядившись в поношенный солдатский мундир,
пришел на собственные похороны, а затем под именем старца Федора Кузьмича
прожил всю оставшуюся жизнь.
Однако Гипербореец узнал его, несмотря ни на что. Встреча была
неожиданной, и Мамонт оказался неготовым к ней, ибо даже Стратиг не
предполагал ее и потому ничего не посоветовал.
Оказавшись в машине, Носырев почувствовал себя неуютно. Его начало
корежить, задергалась голова, а глаза С болезненным блеском закрывались сами
собой, словно его разморило после улицы.
- Все равно это ты, Мамонт,- бормотал он, выставив руки перед собой.-
Узнаю твое поле... Но откуда такая защита?.. Ты всегда был темнилой... Но не
было защитного поля!
Гипербореец в самом деле что-то чувствовал и узнавал не только по облику.
Он верил в то, что говорил, и тем самым как бы устрашал себя. Просто так от
него уже было не отвязаться... Мамонт уехал подальше от злополучного
перекрестка, покрутился по переулкам и загнал машину на какой-то пустырь со
строящимися гаражами. Едва он подумал, что здесь будет несложно отделаться
от Гиперборейца, вытолкнув его из машины, как тот вцепился в подлокотник.
- Знаю! Слышу, избавиться хочешь!.. Не выйдет, Мамонт, не избавишься.
Тем самым он как бы предупредил Мамонта, что не следует держать никакой
задней мысли и говорить то, что думаешь. Однако тот незаметно коснулся
кнопки записи магнитофона и сел вполоборота к незваному гостю.
- Тебе невыгодно, чтобы я ушел,- с трудом выговорил Носырев.- Я слишком
много знаю о тебе...
- Кто много знает, тот мало живет,- мрачно сказал Мамонт.
- Не пугай, меня ты не тронешь... Я не сделал тебе зла. У тебя рука не
поднимется. Вижу твою ауру...
- Говори, что тебе нужно от меня?
- Не дави,- попросил он.- Я очень чувствительный к чужой энергии. Все
равно совсем не задавишь, а нам поговорить нужно.
- Я не давлю,- признался Мамонт, поскольку и в самом деле не прилагал
никаких усилий, чтобы хоть как-то подавить психику Гиперборейца.
- Да, верю...- забормотал тот.- Это не ты... Тебя кто-то страхует. Блин,
не могу справиться...
- У меня мало времени, говори!
- Не думай, я не шантажист,- Носырев стал делать пассажи над своей
головой.- Я знаю, ты нынче ползал на Урале... Это ты грохнул генерала
Тарасова с его ребятами... Меня попросили установить - кто. Я установил...
Но тебя не назвал.
- Ждешь благодарности?- холодно усмехнулся Мамонт.
- Нет... И денег мне не нужно. Я предлагаю тебе совместное дело.-
Гипербореец поморщился.- Кто-то все время перекашивает мое биополе!
- Не хочу иметь с тобой дел,- отрезал Мамонт.
- Это серьезное дело... Почему?
- Потому что ты- кретин! Ты можешь орать среди улицы!
