прислать ему "жену", объяснял, для каких целей это нужно, и толковал об
основном способе управления человеком в обществе изгоев, Мамонт воспринял
все как-то отвлеченно, обезличенно и был согласен, что без "постельной
разведки" ему не обойтись. Но стоило появиться Даре, стоило увидеть ее в
конкретном, реальном образе, как сразу же встал непреодолимый барьер.
Стратиг мог изменить его судьбу, заставить выполнять чужой урок, но не в
силах был изменить его природу.
Не таясь, Мамонт сел в машину, запустил мотор и выехал к подъезду, из
которого выходила Дара. Это был для нее выразительный сигнал-команда. Она
поняла, однако оставлять Кристофера не спешила. Он держал ее под руку и
что-то говорил на ухо - Дара заливисто смеялась. Наконец поцеловала его в
щеку, помахала рукой и побежала к машине.
Мамонт не стал разворачиваться, а сделал круг по дворам на глазах у
Кристофера и наблюдателей из автофургона, затем выехал на улицу.
- Милый, ты, кажется, все испортил,- сказала она, кутаясь в плащ.
- Не называй меня больше так! - отрезал Мамонт.- Не хочу слушать эту
ложь!
- О, предчувствую бурный семейный скандал! - воскликнула она весело.-
Извини, дорогой, ты еще не все знаешь. У меня назначено свидание через два
часа!.. Если ты его не испортил!
- Все! Я не буду твоим сутенером!
- Это мне нравится. И ты сейчас ненавидишь меня? Он хотел сказать -
презираю! - но это было не так.
- Мне противно то, что ты делаешь! В твоей помощи я больше не нуждаюсь.
- Как печально это слышать,- проговорила она и замолчала.
Мамонт покрутился между домами и выбрался на улицу Рокотова с другой
стороны, от парка, затем свернул на газон и медленно подъехал к торцу дома №
7. Отсюда были видны лишь подъезды и автостоянка: Кристофер не мог уйти
пешком - слишком был изнежен. Если через час или два он не попытается
скрыться отсюда, значит, еще не все потеряно.
- Не бойся, он не уйдет,- сказала Дара.- Он будет ждать меня.
Ему хотелось сказать, что таких, как она, Кристофер принимает сразу
четырех и чувствует себя при этом совершенно свободным и ничем не обязанным.
Однако посмотрел на нее и промолчал: пожалуй, таких, как она, у этого
гиперсексуального мальчика еще не было. Время шло медленно, от неподвижного
ожидания клонило в сон. Минут через пятнадцать Дара пошевелилась, напоминая
о себе, и виновато сказала:
- Хочешь, он сейчас выбросится из окна?
- Не хочу,- буркнул Мамонт.- Он нужен живым.
- В таком случае тебе будет трудно без моей помощи,- после паузы
проговорила она.- Я вижу, как ты пытаешься найти выход...
- Ничего, справлюсь! - отрубил он, не желая разговаривать.
- Тогда скажи об этом Стратигу,- упавшим голосом сказала Дара.
- О чем?
- О том, что не нуждаешься в моей помощи.
- При случае скажу,- пообещал Мамонт и отвернулся.
- Мы напрасно стоим здесь,- еще минут через пять попыталась она наладить
отношения.- Он не станет скрываться, он побоится потерять меня.
- Ты слишком самоуверенна,- хмыкнул Мамонт.
- Хочешь, я ему сейчас позвоню? И скажу, что приду только вечером?
- В этой квартире нет телефона.
- Есть. Он дал номер.
Мамонт проверял сначала по справочнику, затем на абонентной станции -
телефон не значился...
- Позвони,- согласился он.
Дара тут же сняла трубку радиотелефона и набрала номер. У Мамонта
возникло ощущение, что он подслушивает чужой, интимный разговор, хотя
знакомые слова царапали душу.
- Это я, дорогой... Да, милый... Непременно, дорогой... Ему хотелось
заткнуть уши. В солнечном сплетении закипала боль. Кроме этих слов, она
почти ничего не говорила, выслушивала какие-то длинные речи, наверное,
клятвы в любви, потому что снисходительно улыбалась. Эти слова одинаково
отвратительно звучали для Мамонта теперь что на русском, что на английском.
- Мне удобно, милый... Хорошо, дорогой...
Дара отключила телефон и мгновенно стала серьезной:
- У него что-то случилось. Ждет машину, переезжает в гостиницу "Москва",
надеется снять свои апартаменты... Тебе это о чем-то говорит?
- Говорит! - оживился Мамонт и запустил двигатель.
- Я очень рада!
- Чему?
- Что смогла тебе помочь...
Возвращение Кристофера в гостиницу могло означать единственное: он
принимал условия партнерства с "конкурентом". И оставалось лишь гадать, что
могло так резко повлиять на его внезапное решение.
11
Стоило полковнику, пожалуй, впервые в жизни расслабиться так, чтобы
почувствовать себя нормальным, свободным человеком, как его тут же унизили,
причем с жестокостью и неожиданным цинизмом. Он никогда не позволял
глумиться над собой и потому ничего подобного не испытывал и на какой-то
момент растерялся. Попытка объяснить, кто он, почему оказался без
документов, с оружием, в этой дурацкой солдатской форме, ничего не дала. Как
старый и опытный оперативник, он прекрасно понимал, что не следует что-то
доказывать, дергаться, а спокойно потребовать старшего начальника, один на
один все объяснить ему, попросить разрешения позвонить в отдел, чтобы
приехал дежурный помощник и удостоверил личность. Было ясно, что у этих
ребят есть приказ задерживать всех подозрительных, а тем более вооруженных,
но никто не мог отдать приказа издеваться над людьми. Арчеладзе хорошо знал
закономерности развития конфликтной ситуации и, пока их с Капитолиной
"брали", обыскивали и везли на пост ГАИ, старался не нарываться. Где-то еще
теплилась надежда, что на посту есть офицер, что через несколько минут во
всем разберутся, возможно, принесут извинения и отпустят. Можно было
стерпеть, что лежал мордой на грязном асфальте, что сковали наручниками,
бесцеремонно выкручивая руки; можно было даже как-то оценить действия группы
захвата - работали в общем-то профессионально, хотя грубо, по-голливудски.
Однако когда втолкнули в помещение, ярко освещенное лампами дневного света,
и рассмотрели, кого взяли, началось невообразимое. Раздеваться Арчеладзе
отказался, потребовал офицера, но вместо него по лестнице спустился старшина
в милицейской рубашке и приказал раздеть обоих задержанных. На полковника
навалились втроем, содрали куртку, свитер, затем пристегнули наручником к
решетке окна и стащили брюки. Старшина делал вид, что обыскивает одежду,
прощупывает швы, но это было умышленное унижение, неподдельное глумление!
Капитолина попыталась вступиться, объяснить- ее поставили лицом к стене.
- Сволочи! Подонки! - кричала она.- Вы же за это ответите! Да вы знаете,
кто он?! Это же полковник Арчеладзе!
Она могла кричать и возмущаться; она имела право обзывать их, угрожать-
для полковника все это было несолидно. Да и противно! И лишь когда старшина
схватил Капитолину за волосы и пообещал "размазать рожу по стене", Арчеладзе
взорвался:
- Не трогайте женщину! Не смейте трогать, ублюдки!
И мгновенно получил удар торцом дубинки в солнечное сплетение...
Он задохнулся, ноги подломились, и, чтобы не встать на колени, полковник
обвис на решетке, намертво вцепившись руками. Но удивительное дело! -
сознание как бы обострилось и открылось зрение, и он увидел страх в глазах
этих людей! Страх, и больше ничего! Именно он вызывал и жестокость, и
желание издеваться. Они хотели унизить, запугать, растоптать его честь
только потому, что сами были униженными, запуганными и растоптанными. Они не
терпели непокорных!
На глазах у полковника Капитолину приковали наручником к решетке
соседнего окна и тоже начали стаскивать одежду. Он видел это и ничего не мог
сделать, поскольку не в силах был вздохнуть после удара. И ощущал не
беспомощность и боль, а смертную тоску! Не ее - его позорили, ибо
женственность и беспомощность Капитолины были выше позора. Он мог бы
отвернуться, мог бы закрыть глаза, но смотрел, чтобы потом, когда придет час
отплатить, не дрогнула рука...
А мысль о мести в тот момент была единственным оправданием его будущей
жизни: иначе после такого позора жить было невозможно.
- Ну что, мужики, оттрахаем ее хором?- спросил старшина.- Пока эта коза
на привязи!
В глазах этих "мужиков" страх стал еще ярче и тяжелей. Они не проявляли
особой охоты, возможно, потому, что тупым своим разумом понимали, что и так
уж зашли далеко, а после этого уйдут еще дальше. Старшина же подзадоривал,
поигрывая дубинкой перед лицом Арчеладзе,- все было рассчитано на него!
- Кто первый? Ну? Не бойтесь, она сама подвернет!..
- Давай по старшинству,- невнятно предложил один, отчего-то потный и
взлохмаченный.
Стало ясно, что, если сейчас, на его глазах, эта банда изнасилует
Капитолину, их попросту пустят в расход. Назад этим выродкам пути нет!
Отвезут куда-нибудь в лес и пристрелят.
- Если по старшинству, то начнем с него! - засмеялся старшина, ткнув
дубинкой в живот Арчеладзе.- Ты говоришь, полковник? Ну, давай, полковник,
спусти-ка своего Полкана! Научи рядовых, видишь, робеют! Ну как? Стоит, если
стоит? Попробуй!
В этот миг полковника осенило: они знали, с кем имеют дело! И все - от
задержания до издевательств - спланированная операция. Этот подонок сейчас
выдал себя, намекнув на бессилие Арчеладзе. Поэтому они и идут на все,
знают, что останутся безнаказанными... Но при этом все равно страшно, ибо
знают, что творят и с кем!
Полковник кое-как раздышался и, подтянувшись на руках, встал на ноги.
Перед ним были конченые ублюдки, специально подобранные для таких вот дел и
приписанные к какому-нибудь спецподразделению. Но они были простыми
исполнителями чужой воли и получили задание опозорить, сломать Арчеладзе,
ибо никакими другими причинами их поведение объяснить невозможно.
А чья это воля- у полковника не было сомнений. Значит, вчера Кутасов со
своей группой побывал в фирме "Валькирия" и успешно провел тренаж на
пленэре. Комиссар вычислил, чья это работа, и организовал контратаку.
Он как-то сразу успокоился- это была война, а на войне всегда все
понятнее и проще. Теперь надо выдержать, не сломаться и не испугаться угроз.
Они не тронут Капитолину: групповое изнасилование - чистая уголовщина,
которая сейчас невыгодна и не нужна Комиссару. Поэтому старшина лишь говорит
об этом, но ни один из его банды не делает ни одного движения. Слово к делу
не пришьешь, а даже для попытки насилия нужны определенные действия.
- Ладно! - вдруг сказал старшина.- Если ты не хо-чешь- я с удовольствием!
Телку ко мне наверх! Я с ней договорюсь.
Он швырнул дубинку в угол. Двое его подручных отстегнули Капитолину от
решетки и потащили по лестнице. Она не сопротивлялась, а лишь бормотала тупо
и отрешенно:
- Ненавижу, подонки, ненавижу... Это надо было выдержать! Чтобы отомстить
и Комиссару, и подонкам.
- А ты одевайся, поедешь в Лефортово! - приказал старшина полковнику.-
Будешь потом вспоминать на нарах свою телочку!
Арчеладзе понял" что ему хотят устроить побег: "случайно" оставят
открытой дверцу машины, даже притормозят где надо, и потом еще постреляют
над головой, чтобы бежал и петлял, как заяц. Надо ведь как-то приводить
"задержание" к логическому концу, не везти же его в самом деле в
Лефортовскую тюрьму. Старшина сам снял наручники и швырнул одежду.
Вся эта банда не была профессиональной и набиралась из полууголовной
шпаны, ибо настоящие профессионалы всегда брезговали подобной работой.
Кое-чему их обучили, кое-чего они нахватались из американских боевиков,
накачали мышцы на анаболиках и даже резинку жевали из постоянной нужды
кому-то подражать, создавая имидж крутых парней. Вместе со старшиной их было
