перелетных гусей.
Полковник проснулся от собственного крика и с щемяще-тоскливым, тревожным
чувством. Все было по-прежнему, только дрова догорели, рассыпались в
дотлевающий, подернутый пеплом уголь. В зале было почти темно. Кажется, в
охотничьем тереме все спали - тишина постукивала в ушах. Он пробрался в
коридор, освещенный неяркими бра из лосиных рогов, отыскал туалет и
тщательно умылся. Остатки сна и воспаленная живым огнем, иссохшая кожа на
лице - все отошло. Осталась лишь тревога, вынесенная из сновидения.
Полковник вдруг вспомнил о Нигрее, быстро пошел в конец коридора и открыл
дверь его спальни- постель даже не расстилали. Его сумка и корзина валялись
возле порога... Он шагнул к соседней двери, где должен был ночевать
Воробьев, но замер: из спальни явственно доносился скрип кровати и
"характерные возгласы", как писала наружка в донесениях...
На миг ему показалось, что там, у Воробьева, сейчас Капитолина. Чтобы
досадить Арчеладзе, отомстить ему за то, что выставил из зала, не послушал
советов "убрать уши"... Решил, что полковник напился в одиночку и уснул у
камина. Воспользовался, стервец...
Однако он в тот же момент и раскаялся за свою ревность: Капитолина вышла
из своей спальни и притворила дверь спиной. Сиреневая хламида - то ли ночная
рубашка, то ли халат - волочилась по полу, скрывая руки и шею.
- Простите меня, Эдуард Никанорович,- слабо попросила она.- Я думала о
вас дурно... Я не поняла, что вы хотите... Что с вами...
- Где Нигрей?
- Не видела... Но кто-то ходил на улице, под окнами. Полковник выбежал на
высокое, с галереей, крыльцо. Ветер сотрясал фонари, в свете которых
мельтешил дождь со снегом. Кругом ни души, в домах обслуживающего персонала
света не было - третий час ночи, лишь во дворе одного в маленькой летней
кухне горели окна. Арчеладзе обошел терем. Рубашка из "мокрого" шелка
прилипла к телу. Показалось, что на берегу, у ивняка, мелькнула человеческая
фигура.
- Нигрей?! - крикнул он и побежал на призрак.
Оттуда донеслось приглушенное ворчание: охотничья лайка грызла ободранную
лосиную ногу с копытом...
Он вернулся к терему, на всякий случай заглянул в машину сквозь
заплаканное окно - пусто. Надо было поднимать тревогу! Этот самолюбивый
идиот может сделать что угодно! И тогда подтвердится самая страшная версия:
все люди, к которым он прикасался, немедленно умирали...
Полковник перескочил через забор и направился к летней кухне. Свет из
окна слепил, не позволял рассмотреть, где вход... Он приблизился к дощатому
домику и услышал пение. За отпотевшим стеклом Арчеладзе увидел две фигуры,
сидящие за маленьким столом с бутылками и стаканами. Нигрей и егерь пели,
упершись лбами, ничего не видя и не слыша, кроме себя...
Арчеладзе вернулся в терем, сунулся было в зал, к камину, однако там и
углей не осталось. Он вздул легкий пепел и лишь запорошил себе лицо.
Подрагивая от озноба, он прихватил со стола непочатую бутылку, стакан и
направился в свою спальню. За дверью Воробьева стонала кровать, слышались
сдавленные вопли и страстное мычание: похоже, у него была оленица... вот
кому все нипочем! Ни боли, ни мук совести! Полковник отворил дверь к себе и
тут же услышал все эти звуки еще явственней: перегородки между спальнями
были хилые. Он сдернул с себя рубашку и бросил на пол, как мокрую половую
тряпку. Нашарил в темноте полотенце на спинке кровати и вдруг увидел на
подушках неясное очертание головы в орнаменте светлых волос.
Полковник потянулся к бечевке выключателя торшера, ловил его наугад и
никак не мог поймать.
- Не включайте,- попросила Капитолина.
- Надо полагать, ты напилась? - Полковник стал растираться полотенцем.-
Приняла наркоз и пришла... так?
- Нет... Простите меня!
Он долго расковыривал пробку на бутылке, затем, отчаявшись, пробил ее
пальцем.
- Сейчас... Мне тоже нужно принять наркоз. Чтобы не чувствовать себя
образиной рядом с тобой... Сейчас!
- Прошу, не сердитесь на меня... Я женщина, мне можно простить слабости.
Я каюсь перед вами...
- Наконец-то! - засмеялся он, прислушиваясь к звукам из-за стены.- А я-то
решил, пришла ко мне в постель, чтобы убедиться: импотент я или нет. Вам же
интересно узнать своего начальничка! Гадаете сидите...
- Поверьте мне! - взмолилась Капа.- Не хотела обидеть! Не знала, что вы
такой... беззащитный.
- Я - беззащитный?
- Нет, я хотела сказать,- заспешила она,- с вами что-то произошло... или
происходит! Не ожидала, что вы такой, что так можете... Способны пожалеть
человека! Способны чувствовать!
- И потому ты пожалела меня?- Полковник навис над ней.- Пришла ко мне в
постель? Из благодарности за чувства? Или из любопытства?
Он включил свет и сам сощурился от его вызывающей резкости. Капитолина
закрыла ладонями глаза.
- Уходи! - приказал он.- Эксперимент окончен. Она протянула руку,
погасила свет и белым привидением поплыла к двери. Полковник сел на край
постели: будто бы утихнувшие за стеной звуки вновь набирали темп. Слушать
это уже не было сил. Он постучал кулаком в стену - там ничего не слышали...
Полковник разделся и лег. Постель была еще теплая, нагретая ее телом,
насыщенная энергией и едва уловимым запахом цветочных духов. Он стиснул зубы
и застонал, выдавливая из себя неистовую глухую боль разочарования. Это была
пытка - слушать все "характерные" звуки! Воробьев резвился там с оленицей и
умышленно дразнил его! Все его дразнили, будоражили, как медведя в берлоге.
И Капитолина- тоже... Возможно, сговорились!..
Он торопливо оделся и выскочил в коридор: мстительная мысль испортить
Воробьеву эту ночь заслонила все остальное. Полковник рванул дверь и включил
свет...
Воробьев сидел на кровати, полубезумно стонал и качался, усмиряя зубную
боль. Щека его была перевязана полотенцем, из-под которого торчком стояла
борода.
Пока Арчеладзе свозил Воробьева в районный центр да пока там удаляли
больной зуб, занялось серенькое утро. Спать уже было некогда, хотя
полковника потряхивало и в глазах резало, словно от песка. Инструктор по
поиску грибов - немолодой, седовласый человек, больше походивший на
инструктора местного райкома, - поторапливал на завтрак и готовил снаряжение
и амуницию. Оживший, но еще с тампоном во рту, Воробьев говорил сквозь зубы
и тоже командовал. Присутствие инструктора оскорбляло его, и,
воспользовавшись моментом, Воробьев отослал "знатока" грибных мест домой.
После завтрака все обрядились в армейские брюки, куртки и сапоги, каждому
досталась плащ-накидка, корзина и палка. Свежее всех выглядел Нигрей,
поскольку успел напиться и хорошо выспаться у егеря в летней кухне,
остальные зевали, терли глаза, в том числе и сам Воробьев.
- Шаг влево, шаг вправо считается побегом,- предупредил он.- Ходить в
пределах видимости друг друга, если что - кричать.
И повел в лес, который начинался сразу же за огородами.
Утром полковник всего лишь несколько раз переглянулся с Капитолиной,
проверяя ее чувства и отношение: она ничем не отпугивала, не напоминала о
вчерашнем. В лесу же Капа оказалась рядом, и они незаметно откололись от
Воробьева и Нигрея. Воробьев покрикивал, чтобы не отставали, потому что лес
очень большой и Арчеладзе бывал в этих местах всего один раз. Полковник
отмахивался и отвечал, что он приехал сюда не грибы собирать, а просто
отдохнуть на природе и что в жизни никогда не терялся в лесу, даже в
тропиках Никарагуа, где одно время исполнял должность вроде инструктора по
поиску грибов - помогал сандинистам отлавливать остатки сомосовских
вооруженных формирований.
Они брели молча и через километр окончательно оторвались от спутников.
Как назло, не попадалось ни одного гриба, чтобы хоть как-то разрядить
напряженное, испытывающее молчание. Но зато еще через километр они вышли на
луг, где стоял бревенчатый сеновал на сваях.
- Так спать хочется! - вдруг призналась Капитолина.- Все равно грибов
нет...
- Никогда не спал на сеновале,- признался полковник.- А говорят, здорово.
Они забрались под самую крышу доверху набитого сеновала, разгребли яму,
постелили плащ-палатку и улеглись. Было сухо, мягко и тепло, запах сена
напоминал жаркий летний день, но к нему примешивался стойкий солдатский дух,
исходящий от армейской одежды и сапог. Несколько минут они лежали тихо,
касаясь друг друга плечами.
- Жду, когда ты спросишь,- вдруг сказала она,- почему я стала шпионить.
- Я знаю почему,- отозвался полковник.- Все старо как мир...
- Нет, ты не знаешь! - горячо заговорила Капа.- Ты ничего не знаешь!..
- Сначала он сделал тебя своей любовницей,- объяснил он.- Потом заставил
приносить ему информацию. А ты не могла ему отказывать, потому что боялась.
Она долго молчала, затем повернулась к нему и подперла голову рукой.
- Я его и сейчас боюсь... Но откуда тебе все известно?
- О тебе конкретно мне неизвестно ничего. Но так делают все начальники. В
нашей конторе все просто и даже безвкусно.
- Когда я познакомилась с ним, не знала, что он- шеф,- призналась
Капитолина.- Все тривиально: подвез меня на машине...
- Вроде бы случайно...
- Да... Потом еще раз... А потом меня вызвали в кадры, дали какую-то
бумажку, чтобы я подписала ее у шефа...
- Ты входишь, а шеф - твой любовник. Он пригласил тебя в комнату отдыха,
вы пили коньяк, возможно, с лимоном,- монотонно рассказывал полковник.- Ты
сияла от счастья и воображала себе карьеру. Он тебе обещал, что скоро
переведет в свой аппарат.
- Нет, не обещал...
- Ну, тогда посулил загранкомандировку месяца на три!
- На полгода, в наше посольство, в Аргентине,- поправила Капитолина.
- И обманул, подлец!
- Трудно сказать... Второй год откладывает сроки. Говорит, ты
незаменимая.
- Значит, ты единственная шпионка в отделе... Она пошуршала сеном,
угнездилась.
- Нет, не единственная.
- Вот как?! - Полковник сел.- Сколько же вас?
- Я знаю четверых. Они приносят мне информацию, я передаю ее дальше.
- О, все-таки он тебя повысил! - усмехнулся Арчеладзе.- Сделал
резидентом. Или резидентшей!
Он лег и отвернулся. Сено было еще пышным, хрустким и шуршало от дыхания.
- Тебе неинтересно, кто эти люди?- после долгой паузы спросила
Капитолина.
- Интересно,- пробурчал он.- Но сейчас мне так хорошо... И я хочу спать.
Никогда не спал на сеновале... А ты говори, раскаивайся. Будет легче.
- Мне не в чем каяться,- вдруг отрезала она.
- Как же - не в чем?
Она надолго замерла, даже сено перестало шуршать от дыхания. Полковнику
показалось, что она уснула. Он повернулся: Капитолина сидела к нему спиной,
подобрав ноги.
- Я каюсь, что родилась женщиной,- проговорила она.- Каюсь, что слабая,
беспомощная, что боюсь злой воли мужчин. Каюсь, что не могу совладать с
жестокостью, каюсь, что мне растоптали душу, что меня обманули,
использовали. Каюсь, что ненавижу ваше подлое племя! Что должна унижаться
перед вами, просить милости, ждать ваших чувств, которых нет в природе!
Полковник взял ее за плечи, но Капитолина вырвалась, отшатнулась. Он
увидел ненависть, смешанную со слезами беспомощности.
- Каюсь и проклинаю вас! - крикнула она в лицо.- А ты спи! Тебе же
хорошо. Ты никогда не спал на сеновале. Ты такой же, как остальные... или
даже опаснее, потому что презираешь женщин.
В этот миг он поразился своим чувствам. Он ощущал свою вину перед ней,
жалел ее и задыхался от восторга - она сейчас нравилась ему! Хотелось
утешить ее, приласкать, усмирить бушующую в ней ненависть любовью и сделать
