тяжелая загнутая колбаса с достигающим запахом, в другой длинная
треугольная бутылка с различимой надписью "Пиво".
- Ишь, отъедаются при царском режиме, - рассеянно подумал Чук,
оборачиваясь к собранию.
- На юг, на юг, к товарища Каверзнева приятелю подаваться нужно!
- опять заныл Чижик.
Чук, сделав озабоченно-почтительное лица, изогнувшись,
повернулся к Лепе и закруглил вопросительно глаза.
- Я лично, все равно еду на юг, к Терентию, а вы, - Лепа
язвительно смерил Чука взглядом, - как хотите. Я вас с собой не звал,
сами набились, теперь думайте... Но недолго.
- Конечно, - серьезно закивал полковник, - разумеется к
Терентию, больше пока некуда. А вы, Леопольд, не сердитесь так. Я ведь
на службе. Как же мне? Вы еще молоды, можете себе позволить, а нас,
старых профессионалов... С молоком матери...- он все гнулся,
протягивал по швам руки, преданно вертел желтыми глазами, -
приказывайте, я готов подчиниться, несмотря, так сказать, на звание и
выслугу лет...
- К Терентию! К Терентию! - зашумели все.
- Тогда слушай сюда! - скомандовал Леопольд. - Едем по железной
дороге.Вести себя скромнее, побольше молчать, чтоб не сморозить
лишнего. Счас расходимся, а завтра вечером у пакгауза общий сбор. За
это время нужно раздобыть еды, денег, разжиться костюмами помоднее.
Поищите какойнито работы, вот и деньги.
- Я достану деньги! - выпалил Чук, - у эскспроприаторов. Их же
тут гибель, земли не видно, и отличить легко, по классовым признакам.
- Нет, полковник, отставить. Знаем, как вы отличаете.
Экспроприируйте, если хотите, уголовных бандитов, только если будете
уверены, не то грабанете какого-нибудь либерального писателя или
там... художника-передвижника - ну вас.
- Есть уголовников! - козырнул полковник и сразу же исчез в
призрачном счете газовых фонарей.
III
Все разошлись по разным сторонам и концам города. Очень скоро
можно было увидеть Реброва, сильно поддатым в окружении каких-то
потертых личностей, переходящего из одного питейного заведения в
последующее и удивленно становящегося столбом при каждой встрече с
извозчиком. Всякий раз тема их разговора круто поворачивала в сторону
обсуждения конной тяги. При этом Ребров сильно размахивал руками и все
пытался начертить в воздухе двигатель внутреннего сгорания.
Новоявленные же его товарищи утверждали на это, что мол все давно уж
известно и старо.
Постепенно компания прибавила к себе лиц женского пола, таких же
потертых и несколько тоже навеселе, которые лица и увели их всех в
неизвестном направлении, освещаемом одним только розовым фонарем.
Чижик долго слонялся где попало, не переставая удивляться
чудесам, пока не увидел молодого человека с накрашенным пополам лицам,
так что все время казалось, что на него светит сбоку фонарь. На
человеке был малиновый бурнус и белые сапоги.
Он непрерывно совершал сложные гимнастические упражнения,
привлекая этим всеобщее внимание. Хорошенько разглядев его, Чижик
увидал и то, ради чего человек старался, - вывеску за спиной над
неприметной дверью. На вывеске было: ВЫСТАВКА ПЕРЕДОВОЙ ЖИВОПИСИ
ОБЩЕСТВА НЕЗАВИСИМЫХ ХУДОЖНИКОВ "ДОБРАЯ ВОЛЯ". Из дверей выходили
различные господа, плюясь и грозя кулаками. Некоторые, впрочем, весело
улыбались.
Не раздумывая, Чиж устремился туда...
Лепа Каверзнев, проводя взглядом товарищей, двинулся по одному
ему известному делу, о котором в дальнейшем пойдет еще речь.
Полковник же Чук, отойдя на приличное расстояние, пораскинул еще
умом и решил все же, что легче будет поступить своим умом и добыть
денег у экспроприаторов.
- Буржуев непуганых целый город, - рассуждал он, - а я стану
искать и экспроприировать в сущность классово близких уголовников, нет
уж, дудки!
Тут же он, пользуясь своими уникальными способностями, миновал
зазевавшегося дворника, начищавшего кирпичом свою бляху, и прокрался в
парадный подъезд раскошного особняка с атлетами по бокам.
На втором этаже Чук, соблазнившись кожаной обивкой двери, проник
под замок и, пройдя бесшумно квартирой, оказался в кабинете с большим
зеленым столом и лампой. Стол был усыпан исписанными листками,
поломанными стальными перьями и пятнами от чернил.
За столом, уткнув личность в рукав, крепко спал небольшой
мужчина, вернее сказать, парень. На самых свежих листках, которыми
полюбопытствовал полковник, речь шла о дворце, пробитых окнах и
корабле, коптящем трубами небо.
- Писатель, либеральный, не надо и к бабке ходить. У него тут и
нет ничего, - решил полковник и, помня Лепины наставления, на цыпочках
вышел вон.
Поднимаясь этажом выше, Чук заметил, что чистота лестницы
достигла уже такой невозможной степени, что даже на поворотах стояли
лохани со свежими цветами, шаги же глушились совершенно цветною
ковровой полосой, плотно пристегнутой к ступенькам блестящими медными
прутьями.
- Эх-ма! - только и сказал полковник, припоминая оставленную
действительность и свой полковницкий подъезд, который в эти дни начал
уже было позабывать.
Другой этаж встретил его табличкой, гравированной если не на
золоте, так на самой лучшей бронзе, такой от нее исходил блеск. Текст
гласил: ЖЕНСКИЙ ВРАЧ Б.ТРЕГУБЫЙ. Прием по записи.
- Типичный недодавленный буржуй, - справедливо определил Чук и,
разувшись, тихо двинулся на самых носках так, что это могло напомнить
балетный танец, но замедленный, внутрь помещения.
Повсюду была тишина, тикали только часы, да с улицы в окошко
доносился монотонный призыв точильщика.
Пистолет в руке полковника и энергический желтый взгляд сразу
раскрыли бы его карты, случись нежданная встреча с хозяином.
По известному закону подлости, такая встреча не замедлила
стучиться. Совершенно внезапно оба два действующих лица оказались
уставленными нос к носу друг друга, так что полковник не успел
обдумать и принять другой, более приличный вид.
В результате этой неожиданности, доктор Трегубый воздел обе руки
в гору и отчаянно провозгласил:
- Я выбираю жизнь! Остальное берите, хоть все.
- Не думайте, я экспроприирую, - пояснил Чук, - где у вас
драгоценности?
- Главная драгоценность - жизнь, - гнул свое Трегубый, - золота
и бриллиантов, клянусь, не имеется, а деньги, все, что есть - вот, -
толкнул он пачку ассигнаций полковнику, который все сверлил его своим
ярко-желтым взглядом, могущим, казалось, разглядеть самые потаенные
закоулки любой загадочной души, не только что Трегубого.
- Может быть, тогда изумруды найдутся? - холодно поинтересовался
Чук, дивясь своей сообразительности и мучительно силясь вспомнить,
откуда выскочил в его голове этот вопрос.
- Клянусь! В моем доме никогда не бывало изумрудов! Впрочем,
может, вы в ироническом смысле, так я готов открыть любую дверь, все
показать вам. Ищите, может быть, как раз и найдете изумруды, -
суетливо бормотал доктор, в то время как Чук разглядывал, уведя
наконец от Трегубого свой мучительный взгляд, полученные купюры.
Увидав на деньгах вместо привычных Ильичей растопыренных
двуглавых орлов, он впал в некий столбняк и на неизвестное время
оторвался от действительной жизни, опустив пистолет и даже позабыв о
нем вовсе.
В тот же миг Трегубый, сразу обнаружив свою суть, с воинственным
криком топнул сапогом по ноге полковника, защищенной одним лишь тонким
носком. Чук, не ждавший подлости, изумленно разинул рот и уронил на
пол оружие, а коварный врач, с усердием, похвальным в лечении дам и
барышень, принялся изо всех сил оттаптывать каблуком полковничьи
пальцы, да вдобавок во все горло звать караул.
Караул мигом оказался тут как тут. Это были четверо дюжих
молодчиков в поддевках и с намазанными деревянным маслом волосами
поверх гладких лиц. Одновременно с их появлением Чук укрепился в своей
классовой оценке доктора окончательно и подумал, что, пожалуй, влип.
Четверка эта, огородив полковника от сторон света, принялась его
тузить по чем попало, производя жуткие нечеловеческие звуки и зверски
рыча.
Трегубый же сразу сделался очень доволен и даже показывал
полковнику нечто вроде "козы", высовывая одновременно язык.
Однако, Чук быстро смекнул, что мог бы много снести таких
побоев, без особенного для себя вреда и, собравшись бесчувственным
комком, ждал окончания спектакля.
Вскоре бойцы притомились и по этой причине сволокли слабо
упиравшегося Чука в подвал, в сопровождении оскорбительных прощальных
жестов и прыжков подлеца Б.Трегубого.
Внизу караульные сразу переменили выраженья своих лиц, растянув
их в улыбки и утерев потные лбы. Затем они объяснили Чуку, что в иных
местах могли бы составить ему партию в таком же или подобном деле и
даже имеют для такого случая некоторый опыт и инструмент.
Тут же было полюбовно решено, что да, давно уж пора "брать"
ювелирный магазин Аптекмана, чем валять дурака. Полковник предложил
свой план, который был с восторгом принят, так как все самое трудное
Чук брал на себя. На Трегубого же было решено махнуть рукой как на
обреченную прослойку.
IV
Леопольд занялся делом прямо противоположным. Еще в начале
последних событий, перед арестом и побегом, его взволновала одна
деталь городского пейзажа - афиша на круглой тумбе. Лепа еще подумал,
что за такой тумбой удобно прятаться от слежки, а потом вдруг увидел
афишу.
Содержание ее прямо-таки перевернуло его душу. В окружении
мелкого текста алело набранное рубленым шрифтом имя: ФЕДОР ШАЛЯПИН.
- Ради одного этого, - думал Лепа, - стоило заводить дружбу с
Терентием. Шаляпина Каверзнев любил с детства, так как имел родню на
Волге, у которой было несколько старинных пластинок в комплекте с
небольшим граммофоном. Бывало, наточит дед Лепин иголку на бруске,
установит ее в специальный зажим и ну гонять Шаляпина весь вечер. А
под окном Волга течет и другой берег виднеется, и церковь с горящим
куполом. Этого впечатления Лепа во всю жизнь позабыть не мог.
Так что, увидав афишу, он сразу решил кровь из носу попасть на
концерт, и теперь ноги его, помня дело, понесли Леопольда в сторону
обозначенного в афише театра.
Дорогой он сообразил, что даром на концерт не пустят, однако
некая уверенность несла его как на крыльях, обещая удачу и наполняя
грудь пьянящим воздухом. С быстрого шага Лепа то и дело сбивался на
прыжки в длину, в высоту и даже на бег крупной рысью.
Как по обещанному, неожиданно подвернулась бильярдная. Не
раздумывая, Леопольд завернул в нее. Тут же он, рискнув своей линзой,
оцененной в рубль серебром, без особого труда выиграл нужные для входа
5 рублей. Всю игру ему везло. Шары сами собой вкатывались в лузы,
помимо тех, что с треском влетали от ударов молниеносного Лепиного
кия. Почувствовав в себе признаки губительного азарта, Леопольд
прервал сражение, удовлетворенный выигрышем и, зажав в кулаке синюю
купюру, поспешил к выходу.
Купив место, Каверзнев сразу занял его и стал ждать, оглядываясь
кругом себя.
Зал наполнялся публикой. Лепа с радостью отметил кругом приятные
и, зачастую, как бы знакомые лица.
Заплескали аплодисменты, сразу же перешедшие в настоящую овацию,
и на сцену стремительно вышел Шаляпин. Это был точно он!
Лепа задохнулся. Еще тот не начал, а уж Леопольда охватил
восторг. По телу пробежали мурашки, совершалось настоящее чудо!
