- Газетчик, - пояснил спутник, - стригу со всего понемногу. На
выпить-закусить хватает. Грамотных ведь, сами знаете... Так что работа
есть. - Он достал сосуд, стопочки из серебра и, разлив, сделал
гостеприимный жест.
Лепа с Чижом зашевелились, достали своей колбасы, придвинулись к
столу.
Выпили. Стали закусывать.
- А позвольте узнать, - заговорил Чижик, оглянувшись на
Каверзнева. - Как цензура-то у вас, небось свирепствует?
- Цензура?! - Газетчик налился кровью и подался вперед. -
Цензура обнаглела до последней крайности! Попадись мне только цензор
какой-нибудь, я из него сейчас дух вышибу.
- А имя ваше позвольте узнать, - опять спросил Чиж.
- Артамон Меньшиков меня зовут, и меня цензура знает. - Артамон
погрозил вдаль кулаком, видимо, в сторону цензуры.
- Скажите, а это не вы - граф? - уточнил Лепа.
- Ну разве это важно - князь, граф... Двадцатый век на носу.
Успевай только поворачиваться, хоть ты князь, хоть ты граф... -
неопределенно ответил Меньшиков и, пригнувшись к столу, продолжил: - Я
вам признаюсь - попался мне раз цензор, цензор, говорит, я! Ну,
значит, стало быть, отвечаю, получи в ухо! Раз, да другой, до третьего
добрался, потом еще по хребтине его и в загривок... Но чувствую -
мало, не доходит - живуч, стервец! Что ж! Бью дальше! Так поверите ли,
господа, целый день его, каналью, лупил. Все кулаки в дым истер, не
поленился, сбегал на пристань к бурлакам: "Ребята, - говорю, - айда
цензора бить! Всем по штофу!" Прибегаем, да в толчки его опять. Шум,
гром, народ сбежался. Кто? Что? Цензора бьют! Помогай давай! Так всем
городом его и лупили. Ей-богу, не вру - очередь по записи была. После
уморились, бросили его как есть... "Ну, - спрашиваю, - понял,
щелкопер, как в чужом чиркать?" "Понял, - говорит, - больше не буду".
Так вот у меня с этим братом, - закончил попутчик и, утомленный,
откинулся на спину.
- Послушайте, - заволновался Чиж, - а вот у меня статья одна
есть об искусстве. Может, и я могу?
- Напечатать?
- Ну да, если можно?
- Наливай! - скомандовал граф. Чижик разлил. Все выпили.
- Пойдем к редактору, - заговорил Артамон, - дадим твою статью,
и если не напечатают, так мы из этого редактора тут же и душу вон.
Понял? А что за статья?
- Да про художников, - застеснялся Чижик. - Название такое:
"Воздействие корешения в среде художников на процесс искусства". И еще
есть, - захлебывался он.
- Отличная статья, я наперед вижу, что да, у меня глаз! На
первой полосе пойдет. Высший класс. Полный сбор. Брр... Р-р-р, - князь
захрапел, а Чижик возбужденно задергался, видно было, что мыслями он
уже далеко, в лучшем месте и положении.
Лепа внимательно и с сожалением вглядывался в него, предчувствуя
разлуку.
Затем достал из кармана свою поршневую ручку с золотым пером,
протянул Чижу: - Возьми на память, Чижик. Почаще промывай и перо
береги.
- Понимаете, Леопольд, я не надолго, потом догоню вас, найду.
Очень хочется себя попробовать. Я давно уж мечтал, да случая не было.
- Чижик бережно спрятал ручку и уставился горячим взором в окно.
Поезд подходил к городу. За окном сновали носильщики, улюлюкали
лотошники, двигалась цветная толпа.
XVI
По возвращении в деревню, полковник роздал гостинцы, оделил
сластями и свистульками детей, показал новые калоши поселянам.
- Гуттаперча! - восторженно цокали языками мужики, от -тягивая
край и отпуская.
- Известно, не лыко.
- Да не лыко, и не содрано ни с кого... Чудеса!
- Льют ее, гуттаперчу энту, - объяснил мужик в пиджаке, - варят
и льют в форму. После остудят, и готово тебе - сапог.
- Рассказывай, - сомневались мужики, - скажи еще - сеют! Нешто
кожу льют? Кожу дерут, да мочут, да мнут - эвон как, а ты - варят.
- То кожа, пень трухлявый, а то, вникай, гуттаперча! - горячился
пиджак.
- Варено - перчено, - отзывался названный пнем. - Ишшо как
носиться будет - не ведомо, может, о траву истопчешь, о песок сотрешь.
- Трешь - мнешь! - обозлился пиджак, - небось Чук не промах,
дерьма не купит.
- Да уж этот Чук не пол-Чука, а целый Чук...
На том и сошлись. Сдвинули за Чука стаканы с бражкой, выпили,
налили еще. Дымил пахучий самосад. Садилось солнце.
* * *
Чук сильно похорошел собой и вскоре женился на вдове героя
турецкой кампании, оказавшейся как раз тем, чего не хватало ему для
полного счастья, а она со своей стороны сумела родить ему сына,
получившего выбранное полковником имя Гектор.
XVII
- Человек предполагает, а Господь - располагает, - так думал
Лепа, живя в городе вторую неделю и все откладывая дальнейшее
продвижение к югу. Причины тому состояли главным образом в отсутствии
средств. Необходимо было как-то подзаработать на дальнейшую жизнь.
Лепа залез в долги к графу с Чижом, которые сделались друзья
неразлейвода и снимали даже на двоих одну приличную квартирку в центре
города, куда взяли и Леопольда.
Не соглашаясь есть чужого хлеба, Каверзнев обратился в сыскное с
предложением своих услуг по уголовным делам. Леопольд был охотно
принят, так как работы была пропасть, а сыщиков нехватка, жалованье же
ему положили приличное и даже весьма. С первой же получки Лепа мало
того, что роздал долги, так еще столько накупил добра, что едва его
донес.
Чиж с графом напропалую мотались по каким-то редакциям, клубам и
прочим собраниям.
Чижиковские статьи сразу, как и было сказано, напечатали,
перепечатали, и вскоре он стал известен в области искусства и смежных
областях настолько, что желание еще побыть практикантом у Лепы ни разу
у него не возникло. Ко всему, граф приучил податливого Чижика питаться
в ресторанах, и Чиж вскоре раздался вширь, поважнел и, колбася в
очередную редакцию, смотрел совершенным Гоголем.
Дни слагались в недели, недели в месяцы. Извозчики поменяли свои
пролетки на санки, отчего на улицах сразу затрещал мороз.
В городском парке залили центральную площадку водой и устроили
каток. С наступлением сумерек над ним зажигалась иллюминация и играл
военный духовой оркестр.
Каток был столпотворением. Это был праздник и увлечение,
смешавшее все людские слои. Все лучшее и здоровое собиралось тут.
По льду раскатывалось великое множество катальщиков на
привязанных к обуви стальных и деревянных коньках с завернутыми
носами, известных под названием "снегурки".
Не нужно объяснять, что для молодых людей каток был все! Где еще
можно с таким блеском и легкостью завязать знакомство и, что
немаловажно, иметь выбор знакомств? А выбор был: кружились по льду
краснощекие гимназистки в отороченных шубках, полосатых гамашах и с
двумя косами за спиной. Скользили при помощи плавных движений корпуса
крепкотелые кухарки. Упруго и чинно катались, выделывая гимнастические
фигуры, строгие курсистки, имеющие под кофтой непременный запретный
листок или бледно отпечатанную брошюру.
Противная сторона представлена была усатыми энергичными
господами, носившимися на манер майских жуков, а также обладателями
нежных подусников, с робкими, но пылкими взглядами из глаз. Были и
пожилые господа в наутюженных панталонах и шубах нараспашку, из тех, у
кого "седина в голову, а бус в ребро". Повсюду брались за руки,
улыбались, совершали вращения, элегантно отставляя то руку, то ногу.
Кто-то кого-то преследовал, кто-то не без удовольствия падал лбом,
кто-то закусывал свернутым в трубу блином с икрой, не замедляя
кружения. И у всех без исключения изо рта и ноздрей валил белый пар.
Идя сюда, имеющий расстроенные нервы должен был или оставить их
дома, или хоть у самого входа, но не дальше: что бы он с ними делал,
получив в лицо или ухо снежный ком внезапно и не раз от тайного
доброжелателя, или если бы его закружили неизвестные в масках и
установили вдруг вверх ногами в сугроб, сами скрывшись в толпе?
На все тут следовало отвечать одним лишь смехом и улыбкой, даже
на таяние льда за воротником. Но ведь тем и лучше! Никому не
запрещалось образовать ответную партию и украшать сугробы чужими
протестующими ногами.
А музыка?! Что за чудо-музыка звучала из военной беседки!
Музыканты падали, замерзая, но продолжали надувать красные щеки и дуть
в инструменты, не чувствуя обморожений, а чувствуя лишь одно - восторг
души и сердца.
Нет уж той музыки, и нет больше таких композиторов, что могли бы
ее сочинить.
Лепа с завистью смотрел сквозь решетку на это гулянье, но
поучаствовать не мог. Работа отнимала все время, так что некогда было
даже расправить собранный в морщины лоб, обдумывающий очередную
каверзу преступникам.
Зато авторитет Леопольда рос день ото дня - результаты его
работы были налицо. Стоило только кому-нибудь ограбить банк или
нанести оскорбление действием, как тут же он представал перед
Леопольдовым укоризненным взором и был вынужден поднять руки для
заключения их в наручники.
Бандитский мир затрепетал. За Лепой стали следить, подбрасывать
ему угрожающие письма и даже постреливать в него с отдаленных
расстояний.
В ответ Леопольд ловко расставлял ловушки с засадами, в которые
косяками вваливался уголовный элемент, проклиная вездесущего и
неподкупного инспектора Каверзнева.
Углубившись в работу, Лепа обнаружил, что разбойники очень
хорошо уяснили преимущество совместных действий, и весь мир опутан уже
нитями организованности.
И Хобот оказался тут как тут, пришел-таки по следу, рыскал по
городу, держал себя начальником среди местной полиции, активно якшался
с темным миром.
Вскоре Леопольд обнаружил, что некоторые нити ведут прямехонько
к нему. В газетной хронике то и дело мелькало имя Хобота в связи с
самыми жуткими происшествиями, в которых, как правило, принимали
участие социалисты-бомбисты, иностранные шпионы и загадочные
незнакомки.
Новый коллега сразу вызвал у Каверзнева сильное недоверие.
- Живуч больно и не в меру боек, - решил Лепа и начал наводить
справки повсюду, где только мог.
Кое-какие справки случились у Чижа с графом по роду их газетной
деятельности и деятельности графа, ежевечерне приводившего дам из
разных городских слоев, захватывая и из купеческого, и из слоя девиц,
которых граф обозначал названием "специальный резерв", используя
почему-то английское слово "Спэшл".
- Спэшл резерв, - представлял он их товарищам, если те
оказывались дома.
Резерв этот был поистине неисчерпаемым кладезем всяческих
сведений. Так что мало-помалу Лепа разглядел на фоне действий
разномастных бомбистов, похождений блестящих и неблестящих дам и
просто мордобоя причудливую сеть, сотканную живучим Хоботом.
- Эх, - думал Каверзнев, - сюда бы чуковскую хватку. С ним на
пару мы бы скоренько прищучили паука.
XVIII
Однажды, аккуратно пробуя одну из нащупанных в последние дни
нитей, Леопольд обнаружил припутанного туда Котовского.
- Гришу в обиду не дам, - твердо решил Каверзнев и ринулся на
поиски героя.
Вскоре спецрезерв довел до Лепиного сведения, что готовился
очередное ограбление в "Одеоне", солист - Котовский.
- Ну вот и случай подоспел, - обрадовался Лепа и взялся за
чистку нового длинноствольного "Смит и Вессона", употребив в дело
специальный ершик, клетчатый носовой платок и мягкую фланельку. Вскоре
