злости. Поэтому первый рывок не имел успеха. Все разгорячились, стало
душно. Приготовлялась вторая попытка. Участники ее, покрепче упершись
каблуками в край щели, намотали бесцеремонно на руки части Лепиного
пальто и дружно рванули.
Но взамен того, чтобы вытащить Леопольда наверх, вся компания,
сопровождаемая треском гнилых досок и грохотом кирпичей провалилась
вниз, устремилась, расшибая и крутясь, разрывая обмундирование и теряя
принадлежность, навстречу морозному сквозняку.
Один Агдам кружил у провала и скулил.
втоpая часть
ДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД
ГУТТАПЕРЧЕВЫЙ ГОД
I
Но сколько же можно лететь, когда надо приземляться, хотя бы и
убившись насмерть?!
К счастью, обошлось без смертей, и герои, все до единого,
приземлились-таки в неизвестном месте среди пыли и тьмы. В одной из
сторон, представленных им на выбор, слабо брезжил голубоватый свет.
Кое-как выбравшись на волю, все кинулись, руководимые обозленным
полковником, вслед убегавшему улицей Каверзневу.
Но почти сразу бег их стал замедляться, ибо внимание разбегалось
вдогонку глазам по окружавшим их предметам и явлениям. Местность
оказалась пугающе странной. Какой-то в местности содержался обман.
Что-то вроде стереокино или волшебного сна. Такого свойства была
странность, что хотелось тут же поискать под собой кресла с
подлокотниками, чтоб опереться и тогда попытаться уловить
ускользнувшую суть.
Во-первых, под ногами горбилась булыжная мостовая, которой не
было края, и даже сбоку, в проулке можно было заметить еще булыжные
кучи, приготовленные для мощения новых пространств. Ноги от бега по
такой мостовой сразу уставали, подковы на каблуках страшно лязгали, а
после со звоном отлетали прочь. Асфальта же не предвиделось.
Вторым номером шли дома, частью вроде бы знакомые, даже об
заклад можно было побиться, что знакомы или в знакомом окружении, но
прочие меж ними - вот штука - совершенно чужие и как бы мелки, но на
диво хороши. К этому прибавлялись яркие разнокалиберные вывески,
афишные тумбы и даже дворники мужеского пола в фартуках и с помелами.
Словом, опять похоже на кино.
Единственно, что оставалось неколебимо знакомым и понятным, это
убегавший Лепа Каверзнев, сразу ставший как бы родным. Поэтому вся
компания бросилась за ним, применяя угрожающие окрики и свист.
Полковник, тот даже порывался вытащить на бегу оружие, но не смог, так
как кобура сбилась далеко за спину и там застряла.
Однако решительно нельзя было продолжать погоню в прежнем
смысле. Становилось необходимо все же разобраться и понять
происходящее. И, пожалуй, никто не мог лучше разъяснить все, чем тот
же проклятый Леопольд. Так что группа с новой силой устремилась
вдогонку убегавшему Лепе. В криках бегущих уже не содержалось угроз, а
слышалось как бы предложение потолковать. Даже полковник оставил в
покое пистолет и лишь ожесточенно пыхтел. В Лепиной оглядке начал
сквозить ответный интерес, продиктованный отчасти усталостью, могли
начаться переговоры, но из-за угла с вывеской, изображавшей красавца
кавказской наружности, только что спустившегося с гор, служивших
теперь ему фоном и прижимавшего к груди веер из открыток с приделанной
полукруглой надписью: "Дагерротипы! Изумительное сходство!
Фантастический эффект красоты!", вышел, привлеченный шумом,
военно-морской патруль, весь сверкавший якорями и бляхами. Тут же для
подкрепления ограниченных сил, выкатился из полосатой будки толстый
городовой, поводя красными со сна глазами и путаясь в гремящей по
булыжникам сабле.
Всю погоню, глупо улыбавшуюся и совершенно онемевшую, мгновенно
повязали, туда же был прикручен Каверзнев, не отрицавший причастности.
Повязанных сволокли в участок старорежимной полиции. На всем пути они
лупали по сторонам глазами, но концы с концами не вязались ни у кого,
кроме Лепы. Лепу же распирало давно предвкушенное любопытство. Он был
почти счастлив и, ничего не боясь, легко сносил тычки и ругань.
В участке их довольно быстро разоблачили как вооруженную банду,
поотбирали пистолеты и пихнули до времени в камеру.
Лязгнул кованый засов, ушел, пыхтя и звеня ключом, коридорный
надзиратель.
Все разом бросились к Каверзневу.
- Каверзнев! Объясните! - захлебываясь накинулся полковник, -
это ведь чертовщина, верно? Гипноз, правда ведь? Скажите! Ну, что же
вы, ответьте! - он вцепился зубами и пальцами в Лепин лацкан и
принялся трясти, требуя немедленного ответа. Лицо его, против обычной
надменности, покраснело, пошло пятнами, казалось, еще секунда
промедления - и его хватит удар.
- Полковник, - укоризненно произнес Леопольд, как бы напоминая
Чуку о высоком звании, - да бросьте вы это, оставьте, - он
окончательно высвободил у него пальто, - я не могу ответить вам так,
чтобы стало легче, напротив, только хуже будет. Обождите, потерпите
малость, все и образуется, а счас просто отдохните.
- Не будет хуже, Каверзнев! Некуда уж хуже! Этого всего не может
же быть в самом деле! Это вражеский гипноз действует, я понимаю. Но
вы-то тут неспроста, я следил за вами. Вы должны знать выход! Так вот,
немедленно мне, чтоб сей же час покончить с этим всем, меня работа
ждет!
- Нет выхода, - хмыкнул Лепа, - есть только вход. Тудасюда
только Терентий умеет сновать, но его не так просто сыскать. Он
вообще, возможная вещь, что на юг подался, к морю.
Все разом на разные голоса принялись высказывать свое мнение о
сказанном, бесполезно гомонить, затевать скандал, но вовремя прозвучал
железный скрежет ключника, распахнулась тяжелая дверь и всю компанию
призвали к допросу.
Только их ввели в просторный с ажурными решетками на окнах
кабинет, как Каверзнев восторженно толкнул Реброва в бок:
- Глянь-ка, Ребров, - Хобот!
За столом и вправду, подбочась, сидел Хобот в форме полицейского
чиновника, с торчащим из-за обшлага кружевным платком. Перед ним
фронтом развернулся чернильный прибор, числом предметов превосходящий
все известные, в руке же помещалось перо с только что заостроженной в
чернильнице фиолетовой мухой. Муха, пронзенная сталью, тем не менее
старательно очищалась лапками от чернил.
- Лев Борисович!.. - рванулся к нему полковник. - Приятная
встреча.
- Отставить! - рявкнул внезапным, не свойственным Хоботу басом
Хобот. - Сидорчук! Дай-ка ему раза, чтоб себя не забывал.
Знакомый уже городовой вышел из-за спин, козырнул Хоботу и не
отводя от него преданных глаз, двинул Чука в зубы.
Полковник откачнулся, но стерпел и, продолжая цепляться за
ускользавшую идею, опять потянулся к полицейскому чиновнику:
- Ну, хороши вы, Лев Борисович, не узнаю вас. Называется, свои
люди...
- Что?! - выкатил глаза Хобот.
- Бросьте, вот же часы, вы же мне и поднесли в день милиции -
Чук вынул и показал часы луковкой.
Хобот вырвал у него предмет и поднес к лицу:
- Хо! Мои часы, верно! Украл? Сидорчук!
Сидорчук двинулся к полковнику, сворачивая новый кулак и отводя
руку, но Чук согнулся, отпрыгнул к стене и, слазав под рубаху,
выдернул наконец свой забившийся к самому шивороту и оттого уцелевший
ТТ. Тут же он обрел прежний достойный вид и взял тон:
- Ах вот вы как? Разыгрывать меня вздумали! Гипнозом взять?! Из
игры решили убрать? Дудки!
Затем жестокий Чук навел пистолет на растопыренного Сидорчука и
выпалил ему в грудь, так что тот осел на четвереньки, продолжая
глядеть действие стекленеющими глазами, пока не завалился на бок.
После этого беспощадный полковник повел дымящимся стволом и прицелился
в Хобота.
- Па-а-звольте!!! - завизжал тот знакомым фальцетом вместо баса
и замахал на Чука выхваченным кружевным платком. - Я же не Лев никакой
и часы, точно, не совсем мои, мои без надписи! Можно же договориться!
о-ох! У-у-у! Не-не-е-е!!! - Он вопил, приседал, дергал руками с мокрым
от слез и соплей платком, переводя взгляд с подстреленного Сидорчука к
пристальному стволу с вырастающим на глазах отверстием. При этом он
исподволь давил и давил на замаскированную кнопку электрического
звонка, зовя караул, пока этого не заметил полковник.
- Да ты шельма, Хобот, - с тихой грустью обронил Чук, - ну да не
ты первый, не ты и последний, - строго добавил он и пальнул во второй
раз. Хобота отбросило к стене и он поехал по ней к полу, удивляясь на
несработавшую кнопку.
- Монтер сволочь! - подумал он, стукаясь затылком об пол.
Муха сорвалась с оброненного пера, оставив на нем часть брюха, и
зигзагами полетела в дверь.
II
На все эти стремительные действия ушло несколько секунд, так что
прочие участники драмы исполняли роль истуканов, парализованные
отчасти видом огнестрельного действующего оружия, то есть никому не
пришло в голову заступиться за власть, даже Лепе.
- Вы мясник, полковник! - очнулся все-таки Каверзнев. - Это же
скорее всего дед Хобота! Сами могли б сообразить.
- Идите вы, Каверзнев, в жопу! - взбесился полковник. - Я,
по-вашему, тоже дед? Или, может, внук?
- По-моему, полковник, вы просто...
- Ноги! Ноги надо делать, - подскуливал Чижик, суясь между
спорящими. - И на юг поскорее, где инспекторский дружок. Не то
застрянем здесь черт знает на сколько.
Все ожили. Ребров бросился к столу, обшарил по-быстрому ящики,
насовал чего-то в карманы, затем выглянул в коридор:
- Вот служба! Ни души!
- Дергаем! - скомандовал Лепа, и все на цыпочках, держа в руках
снятую обувь и вытянув шеи, пошли к выходу.
Полковник задержался, наклонился к Хоботу. Неподвижные глаза
того, мертво отражавшие оконный свет, внезапно двинулись и,
встретившись с взглядом Чука, мрачно мигнули левым.
Полковник вздрогнул, хотел толкнуть Хобота сапогом, но взамен
того бросился бежать за товарищами, с трудом переставляя очугуневшие
ноги и суеверно бормоча:
- Опять чертовщина, гипноз... Я ведь бью, так уж без промаха.
Господи, твоя воля, спаси меня и сохрани!
Поймав себя на идеологически вредной концовке, он смешался и
несколько поник духом.
- За Лепу держаться надо, - лихорадочно соображал он, - не
рассуждать, а повиноваться. Поповинуюсь пока, а там даст Бог,
расквитаемся. Зато может обойдется еще, выкручусь как-нибудь.
Позиция была Чуку знакомая и он ободрился. На самом выходи
нарвались на постового, закрывавшего спиной дверь.
Все прижались к стенке, делая руками метр и пуча глаза.
Доносился с улицы птичий щебет, детские выкрики, скрип сапог
караульного. По освещенному улицей полу тянулась от него длинная
колеблющаяся тень. Пахло сургучом и сапожной мазью, приготовляемой,
как известно, на рыбьем жиру.
Первым нашелся Ребров. Достал из кармана чесночной колбасы и,
жуя, вышел к часовому. Вынул пачку "Беломора", угостил того, дал
прикурить и, пока постовой рассматривал диковинную пачку, группа тихо
прошмыгнула мимо. Ребров же, хлопнув полицейского по плечу и выбив
клуб пыли, ускользнул вслед группе в проходной двор.
- Будете поощрены! - потряс ему руку Чук.
- Георгия желаю, - сказал лихой Ребров. - Чтоб полный бант
набрать и стать кавалером.
- Ничего не получите! - обозлился полковник и раздраженно
отвернулся в сторону. Его взгляду попались двое оборванцев, увешенные
связками бубликов, пучками воблы, в одной руке у каждого находилась
