Харитон дунул, вышел сиплый, нехороший звук. Начали выглядывать
соседи. Шерстюк позвал детей в квартиру. Голова его шла кругом.
Мельтешили вокруг красные галстуки, значки, свежие щекастые лица,
усиливая кружение.
- Берите все! - радостно кричал Харитон, сгребая все свое
имущество в одну кучу.
Пионеры не стали спорить и, забрав полные руки барахла, а заодно
и лежавшие в углу гардины с цацками, выкатились из помещения. Горнист,
задержавшись в дверях, схулиганил и еще раз рявкнул в свою нарядную
трубу, слегка контузив Шерстюка звуком.
Эта небольшая контузия вывела Харитона из состояния ложного
представления, вернув его к печальному настоящему. Печаль же состояла
теперь еще и в том, что жилище его поопустело, лишившись кой-каких
вещиц, унесенных бодрым звеном.
На лестничной площадке гомонили соседи, а Харитону
представилось, что посреди их круга стоит мерзкий двойник и пишет,
чирикает в блокноте, шелестит листами, пером щелкает, ухмыляется
гнусно, поглядывая на его, Харитона, дверь.
- Черта с два меня возьмешь! Плохо вы все меня знаете! - яростно
выкрикивал Шерстюк, судорожно закусывая воротник рубахи...
Но под его зубами не хрустнула ампула с ядом, ее там отродясь не
было, зато он вспомнил с необычайной ясностью, что такой яд имеется в
шкатулке с отцовским еще мелким барахлом и бумагами. Яд был
неизвестного состава, но в очень красивой посуде, темно-синего
заграничного стекла.
Рыча, Харитон козлом поскакал к шкатулке. Вывернув ее на пол, он
принялся рыться в содержимом.
Запахло нафталином и еще какой-то трудно узнаваемой дрянью вроде
рыбьего жира, побежал в сторону таракан. Шерстюку пришлось немедленно
чихнуть, засорить глаз и наколоть палец, вслед за этим взгляду его
подвернулась пожелтевшая записка, лежавшая сбоку от изящного флакона.
Бросились в глаза первые слова:
"Федя, хоть ты и сволочь..."
Следуя желанию отвлечься на постороннее, перевести перед смертью
дух, Харитон дочитал документ до конца...
В сознании его сверкнула молния. Он перечел сызнова и в мозгу
его прокатился гром.
- Гардины, гардины! - твердил он, носясь по комнате, - с кистями
и цацками! - еще ахнул он. - Идиот и сын идиота! - бил он себя обоими
кулаками в лоб, - как это она долежала до этих пор?
Бросив ломать голову, Шерстюк бросился вон со двора. В один миг
к нему вернулись все его прежние качества. Прыгая через три ступеньки,
он мигом достиг улицы. Там отпихнув подростка, он завладел велосипедом
"Орленок" и, растопыря колени, помчался вслед пионерскому звену.
В ушах его гремела знакомая с детства хоровая песня: "Орленок,
орленок, взлети выше тучи..."
Тучи были тут как тут, кудрявились, набиваясь между крыш и
заслоняя небо.
XVI
Черт знает сколько прошло времени с тех пор, как Леопольд
застрял в коридорной расщелине. Во всяком случае, он давно уже ни о
чем не думал, кроме еды, и едой ему казалось уже многое, включая кошек
и мышей, стало быть прошел не один день. Инспектор застрял до того
удачно, что всякая попытка выбраться приводила лишь к дальнейшему
застреванию. Вскоре совсем нельзя стало пошевелиться.
В этой ситуации, когда совсем затекло и онемело туловище, голова
Каверзнева заработала в том направлении, что или помирать, или
выдумать новый план надо. Пожалуй, теперь вернее было не стремиться
наверх, а дернуться как-нибудь особо, прогнуться, да и провалиться
окончательно хоть в самые тартарары, туда, откуда тянуло сквозняком.
Собрав остатки энергии и припомнив некоторые героические сюжеты
из истории, Леопольд принялся извиваться змеем и судорожно биться в
своей щели, пока с радостью не отметил, что край ее совсем скрылся из
глаз, ноги же повисли в пустоте, перестав встречать препятствия.
Пожелав быть тому, что будет, Леопольд дернулся еще раз и
провалился во тьму, в самые тартарары, куда так стремился...
XVII
Пролетев некоторый путь и почти ни за что не задев, Лепа мягко
шлепнулся на кучу теплой золы. Тут же поднявшись, он обнаружил, что
находится внутри камина с низкой кованой решеткой.
Глазам его открылся вид на небольшую залу с лепным потолком,
полную молодыми людьми в гимназических мундирах. Некоторые из них тут
же обернули к Лепе свои лица, привлеченные произведенным шумом.
Кое-кто, впрочем, тут же отвернулся назад, как бы не желая видеть
упавшего.
Леопольд решил было, что попал на съемки исторического фильма,
но не найдя признаков кинооборудования, мучимый невыносимым голодом,
решил ни о чем не думать, а добыть сперва еды.
- Господа! - обратился он к собранию, желая сострить. - Нет ли
тут буфета?
- За углом буфет, - неохотно буркнул ему толстый, угреватый
гимназист и, крестясь мелким крестом, зашипел вслед. - Охранка совсем
обнаглела, везде шпионов сует, скоро из-под столов полезут.
Леопольд, спохватившись, засунул в карман стиснутого все это
время в руке Маузера, затем отряхиваясь и одновременно борясь с
головокружением, поспешил к буфету.
В коридоре толкались гимназисты, и, сбившись кучками, на полном
серьезе судили и рядили о кадетах, эсерах и прочих старинных партиях.
Такое могло сложиться впечатление, что назревали выборы в условиях
многопартийной системы.
Леопольд совсем очумел от происходящего: откуда бы взяться
партиям, да еще прежнего вида? Опять же форма, гербы...
Тут к Лепе подрулил очкастый юнец с трепавшимся в руках списком:
- Вы за кого голосовать думаете?
- Но это же мое личное дело, - нашелся Лепа.
- Да я по-товарищески спрашиваю, - настаивал очкастый, держа
наготове перо.
- За большевиков тогда, - отрубил Лепа.
- Каких таких большевиков? - озадачился юнец и уткнулся в
список. Лепа же, не в силах более мешкать, устремился к вожделенному
буфету, легко отбросив все политические мысли, но будто со стороны
дивясь на себя самого: тут впору было уму за разум зайти, а он
ничего... ищет где бы пожрать, как будто так и надо.
Буфет встретил Каверзнева плакатом над дверью. Плакат был такой,
какими обыкновенно бывают плакаты из недорогого казенного кумача, но
на этом, в окружении двух православных крестов, белела надпись: БОЖЕ
ЦАРЯ ХРАНИ.
- Вот так раз! - подумал Леопольд, едва не ахнув. - Ну и ну, -
продолжил он мысль, но тут же отослал все к черту и вошел в помещение.
Помещение удивило чистотой и уютом. Даже стопки газет и журналов
находились на некоторых столах, маня затейливым шрифтом и цветными
иллюстрациями.
Но в сторону чтение! Закуски! Невиданное число закусок предстало
Лепиному взору и приковало его. По большей части это были такие, что и
не встречались прежде Каверзневу, само собой он их никогда не пробовал
и не знал им названия. А еще полно было красивейших коробок, бутылок
самых неимоверных форм и размеров, каких-то жестянок (верно с
леденцами) и кульков. Сами по себе высились сахарные головы в синей
спичечной бумаге. Все это было толково расставлено, развешано пучками
и гирляндами, построено в пирамиды. Посредине торчал громадный
начищенный до яростного сиянья самовар, мерцающий угольной топкой и
истекающий тяжелым паром. Все помещение отражалось в его боку вместе с
маленьким искривленным Лепой.
Запах совершенно парализовал Лепино сознание, так что тот
старался по большей части вдыхать и совсем не совершать выдохов, чтобы
сильнее осязать это чудо.
Лихорадочно роясь в карманах, ушибая пальцы о Маузера и путаясь
в патронах, Лепа с трудом думал мысль о том, что если и денег теперь
спросят царских, то ему конец, тем более, что и обычных не находилось.
- А в долг нельзя? - щелкнув зубами, спросил он толстяка за
стойкой.
- В долг не отпускаю, - обронил буфетчик и брезгливо отвернулся.
Воспользовавшись этим, Лепа схватил с прилавка круг колбасы и
бросился вон, давясь и глотая на бегу божественно вкусные куски.
Отбежав на приличное расстояние и не слыша погони, Леопольд забрался
под лестницу и там очень плотно позавтракал украденной колбасой. В
животе его, в ответ на сделанное добро, поднялся настоящий бунт. Лепу
скрючило и завернуло винтом от боли. Но благодаря качеству продукта и
жизнеспособности молодого организма вскоре в желудке его наступил
покой, а на душе тихий праздник.
Теперь, после удовлетворения основной человеческой потребности,
у Лепы разыгралось естественное любопытство. Он занялся болтанием по
коридорам и заглядыванием в различные двери.
Заглядывать в них было одно удовольствие. Двери были дубовые, с
медными рукоятками, изображавшими растения и зверей. Они мягко
отворялись на смазанных петлях, издавая приятный уху звук, к тому же
от них исходил запах, нюхая который, Лепа почему-то вспоминал очень
раннее детство, такое раннее, что может даже и не свое, а чье-нибудь
чужое, какого-нибудь дальнего родственника или симпатичного
литературного персонажа. Похожее чувство испытывал он на крышах в
начале поисков.
За этими самыми волшебными дверьми оказывались учебные классы,
являвшие собой мир того предмета, что в них изучался. Наглядные
пособия, приборы, красивые цветные таблицы приковывали внимание,
пробуждая обостренный интерес к этому предмету и настраивая на
серьезный лад.
Неожиданно Каверзнев оказался у знакомой полукруглой аудитории с
рядами столов, в которую он заглядывал через стеклянную дверь с
таинственной лестницы. Он и дверь ту сразу приметил в конце
пространства и захотел было пробраться к ней, но вдруг оказался
подхваченным бурным потоком студентов, который увлек его внутрь
помещения. Леопольд повесил пальто на руку, желая соблюсти вежливость,
и вскоре устроился на удобном месте в третьем ряду.
Инспектор осмотрелся, остановил особо внимание на медной
штуковине перед носом у себя, из числа тех, что расположились и перед
всеми прочими носами, пожалел о недостатке своего образования и стал
прислушиваться к лекции, одновременно обозревая физиономии окружающих
его студентов.
Только он успел отметить значительное их разнообразие, как будто
от сквозняка распахнулось окно, и в его проеме очутился огромный
матрос с раскрытым ртом и поднятой вверх рукой. Мощная эта рука
описала над головой в бескозырке двухметровый круг и швырнула в
аудиторию пачку листовок, разлетевшихся голубями по всему помещению и
белым листопадом опустившуюся в протянутые руки, на пол и столы.
- Терентий! Матрос с Потемкина! - зашумели подростки, - Давай к
нам! На кафедру его!
Но тут же, вслед за матросом в окно ввалилась целая орава
городовых с шашками наголо и громоздкими револьверами на шнурах.
Городовые засвистели в свистки из рыжих усов и, целясь из револьверов,
нестройно заорали простуженными голосами:
- Стой! Руки вверх! - и еще один, совсем бестолковый обратился
было к собранию:
- Господа! Это государственный преступник, задержите его!
Куда там. Аудитория ревела, как штормовой океан и все не в
пользу городовых, даже самые чинные из учеников (в золотых даже очках)
кричали, раскрасневшись:
- Полиция, вон! Долой фараонов! - и кидались в них частями своих
завтраков и всем, чем ни попадя.
Тогда городовые принялись прокладывать себе дорогу выстрелами в
потолок и рукоприкладством. Кое-кому досталось по башке полицейской
"селедкой", разумеется плашмя. Запахло порохом.
- Терентий!!! - перекрывая общий шум, не своим голосом закричал
