освещенную светом редких масляных фонарей. Пройдя пару кварталов, он
обнаружил, что за ним крадучись следует маленькая, почти незаметная фигурка,
сливаясь с темным камнем глухих заборов и стен. Он замедлил шаги, потом
споткнулся, оступившись на скользком снегу.
Он спешил во дворец, но, кажется, потерял ориентацию. Он вздрогнул, но не
от страха от боли. Болезнь, предоставив ему короткую передышку, снова
вступила в свои права.
Он не хотел умирать, он не мог себе этого позволить. Он шел, медленно
переставляя ноги, цепляясь за мокрые стены. Они помогали ему, когда отступала
воля. Он шел.
Это не более трудно, чем бежать сквозь зачарованный лес, говорил он себе.
Или обнажаться перед парой пламенеющих глаз. И то, и другое он делал. Так что
aeqonjnhr|q не о чем. Он выживет, он победит.
Тень настигала его. Он попытался свернуть в переулок, но ноги не слушались,
они стали тяжелые, как бревна. Они не сгибались, и он стал падать лицом вниз.
Он ждал удара, рассекающего мускулы беззащитно склоненной шеи. Но кровь не
хлынула, и он не упал.
Милосердный Аварьян!
Он узнал этот голос и перевел дыхание, опираясь на маленькое, вовремя
подставленное плечо.
Островитянка для своего роста была удивительно крепкой. Наверное, таскать с
детства из моря тяжелые сети нелегкий труд. Одной рукой она обвила торс
Корусана, вцепившись в ремень, на котором болтался кинжал, другой обхватила
его запястье, фиксируя руку оленейца на своих плечах. Шатаясь, как подгу
лявшая парочка, они побрели к дворцу, мрачному, угрюмому зданию, в стенах
которого было заключено тело убитой императрицы, и умирал жрец, и вздрагивал
в беспокойном сне едва пришедший в себя император.
Ему на миг показалось, что приступ прошел, однако островитянка имела на
этот счет свое мнение. Она втащила оленейца в свою комнату и уложила на узкую
кровать. Он попытался сесть.
Я не могу... Я должен...
Она толкнула его обратно. Он отшвырнул ее руку и задохнулся от боли. В
груди опять зашевелились крючья и шипы.
Правду говорят люди, кашлянешь выплюнешь легкое. Он уже лежал лицом в
таз, вуаль его была откинута, поднимая голову, он натыкался на пристальный
взгляд серых глаз.
Теперь ты должен убить меня, не так ли? вопрошала она. Ты сделаешь
это сейчас? Или подождешь, пока приступ пройдет?
Я не... сказал он. Вернее, пытался сказать. Гортань саднило, голосовые
связки словно покрылись коркой.
Помолчи, дуралей, приказала грубая, невоспитанная рыбачка. Как ты
выдерживаешь такое? Это чудо, что ты все еще жив.
Я... доберусь до тебя, прошептал он с придыханием. Ты можешь убить
меня сейчас, но... я доберусь.
Убить тебя? Она бросила на него насмешливый взгляд. Ну нет. Ты
собственность императора. Только он волен в твоей жизни и смерти.
Почему? Разве он для тебя бог?
Ее холодная улыбка была подобна опасному лезвию.
Я думаю, это именно ты молишься на него каждый вечер.
Она смеется над ним, она оскорбляет бессильного. Вновь тысячи кинжалов
вонзились ему в грудь, но он уже не боится их. Он выживет. Он обязательно
выживет, чтобы отомстить.
Спокойным движением, без видимого отвращения, она отставила таз в сторону и
вновь склонилась к нему. Ее ладони поплыли над его телом, от головы к
ступням. Магия? Он напрягся, но, кроме легких покалываний, ничего не ощутил.
Потом пришла боль, сладкая, очищающая.
О Небо, бормотала она, кропотливо, без суеты совершая свою работу, ты
словно скреплен из разных лоскутков. Варвары! Что они собирались сделать с
тобой? Уничтожить как можно скорее? Или наоборот растянуть твои мучения?
Боже, какие нелюди!
Корусан молчал. Она словно не замечала этого.
Это еще полдела, ты нуждаешься в более основательном очищении. Вот
погоди, закончится наш поход... Она длинно выругалась, наткнувшись на что-
то сильно ее возмутившее. Вонючие деревенские колдуны! Почему, во имя ада,
ты еще не развалился на части?
Потому что я хочу жить, ответил он.
Она вскинула брови. Казалось, ее удивляло, что он произносит простые
человеческие слова, а не каркает как ворона.
А ты штучка, сказала она, растягивая слова. Теперь я понимаю, почему
он так увлекся тобой.
Он прикусил язык. Он ощущал в себе силу, способную победить ее магию, он
видел эту девчонку насквозь. И всю ее ревность, и магический пыл, и какие-то
огромные пласты ее сущности, принадлежащие черному королю.
Почему она так рьяно принялась за его лечение? Потому что так же, как и
маги Гильдии, впала в ошибку, воображая, что он раскрыт перед ней до дна, что
связь оленейца с черным королем исключает возможность предательства и
коварства с его стороны.
И все-таки дело свое она знала неплохо. Она сводила в единое целое все его
разрушающиеся части, она дарила ему жизнь. На несколько дней или циклов, а
может быть... лет. Он чувствовал это костями.
Он сел. Осторожно, придерживая дыхание, но в этом не было надобности. Он
двинул плечами. Они побаливали, но не больше, чем обычно, и эта боль
затихала.
Островитянка откинулась на пятки, наблюдая за ним. Теперь он мог без помех
уничтожить ее одним движением руки, одним искусным ударом. Она была безоружна
и казалась очень уставшей. Она даже не двинулась бы с места, если бы он
выказал намерение напасть на нее.
Черный король очень любит ее, в этом нет никаких сомнений. За что? Она не
из тех девиц, что сводят мужчин с ума движением бедер, и не из тех барышень,
красоту которым заменяет знатность происхождения и благородство манер.
Рыбачка, простолюдинка, грубая, дерзкая дрянь.
Я дарю тебе жизнь, сказал он заносчиво, во-первых, из благодарности
за твою службу, а во-вторых, потому, что ты принадлежишь ему.
Нет.
Она вспыхнула и прижала кончики пальцев к пылающим щечкам. И сделалась
вдруг так хороша, что он невольно залюбовался ею.
Некоторое время оленеец и жрица молча сверлили друг друга взглядами.
Я тоже понимаю, сказал он наконец, что он находит в тебе.
Она наградила его легким шлепком по сущности. Он не принес ему боли, но
весьма удивил. Как потомок Золотого Семейства, он считал себя огражденным от
вторжения магических сил, он позволял магии проникать в себя, но лишь на ту
глубину, которую сам отмерял, и каждое постороннее вмешательство в его внут
ренний мир сопровождалось болью. Островитянка с легкостью проделала то, чего
не удавалось магам хваленой Гильдии. Глупцы. Они презирали эту девчонку. Он
готов был дорого заплатить за то, чтобы посмотреть, как вытянутся их рожи,
когда они сойдутся с ней в открытом бою.
Он уже предвкушал это удовольствие.
ГЛАВА 44
Эсториан пробудился в одиночестве. Он тут же почувствовал, что атмосфера
опочивальни словно пропитана слезной печалью. Кто мог разводить вокруг него
сырость? Скорее всего Галия. Он чуть сдвинул брови, мысленно прошел по ее
следу через путаницу коридоров и комнат и обнаружил беглянку на женской
половине дворца среди фрейлин императрицы. Он не стал смущать ее сущность
прикосновением: Галия была в безопасности, пора подумать о других неотложных
делах.
Ни с чем несравнимое чувство собственной полноценности радостно
шевельнулось в нем, но тут же было подавлено бременем вновь навалившегося
горя. Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего с этим поделать.
Он застонал, припомнив, сколько раз ссорился с ней, сколько раз бывал
беспричинно груб, вызывая ее ярость. Как императрица и жрица она многого
могла бы не спускать ему с рук, но как мать всегда прощала выходки своего
глупого сына.
Одевшись в жреческую тогу, он накинул на плечи малиновый плащ и
прошествовал в зал, где лежало ее тело. Они уложили леди Мирейн в богато
убранный гроб и укрыли расшитым золотом покрывалом, соответствующим ее
императорскому званию. Она лежала в абсолютном безмолвии, недвижная и
холодная, ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по обычаю се
верных королевских домов. Тяжелые золотые украшения покрывали ее грудь,
золото мерцало на запястьях и длинных пальцах, массивные золотые подвески
наползали на брови, крупные золотые серьги прижимались к посеревшим, немного
ввалившимся щекам.
Моя амуниция, так она называла все это убранство, а сама любила, распустив
bnknq{ по плечам, ходить в поношенной домашней накидке и носила одно-
единственное украшение простенький браслет, который по ее просьбе ей
подарил перед свадьбой отец.
Медь, обвитая золотой ниткой, такие браслетики были в ходу у служанок и
бродячих танцовщиц; эта вещица повергала в шок многих леди двора. Но мать,
как истая северянка, мало внимания обращала на мнение посторонних людей, а
отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие вещи носить.
Теперь они соединились там, в заоблачных далях, а их сын рыдает у
материнского гроба, сжимая край погребального покрывала в пылающем кулаке. Он
всхлипнул, совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно размножился и
отозвался в углах зала. Эсториан поднял голову. Охранницы старались не
смотреть на него, но по щекам рослых янонок катились крупные слезы.
Он выбросил их из своей сущности. Император должен действовать, а не
ожидать неизвестно чего.
Горе горем, но оно дотла растворяется в ярости, ярости жгучей, раскаленной,
словно солнечные лучи, проникающие в этот зал сквозь запыленное окно. Он
тронул одну из сияющих струн. Она несла в себе свежесть морозного утра. Он
увидел площадь, заполненную гомонящим народом, услышал ржание сенелей и даже
различил одинокую птицу, сидящую на крыше храма.
Итак, повстанцы выступили и были отброшены, однако не следует считать, что
ему удалось окончательно разгромить врагов. Не следует забывать о Вратах и о
силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он будет думать потом.
Сейчас ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя было
предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи и ей надлежало скользнуть в
уже обнимающую ее дух темноту. Он мог похоронить матушку здесь, сделав весь
При'най огромной ее усыпальницей, сумасшедшая, но не такая уж невыполнимая
идея. С другой стороны, леди Мирейн ожидало место в Эндросе Аварьяне, рядом с
останками ее мужа, погребенного в толще увенчанного Черным Замком утеса.
Но... путь в Керуварион долог, Асаниан на грани гражданской войны, мятежники
поднимают головы, к тому же долг чести обязывает отомстить за ее смерть.
Солнечный лорд никогда никому не мстил.
Он усмехнулся. Матушка опять пытается воздействовать на него с помощью
хитрой уловки. Еще немного, и он угодил бы в расставленные силки.
Солнечный лорд никогда никому не мстил по той единственной причине, что у
него не было в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами в обоих своих
обличьях, вела с ними открытую войну. На войне умирают и убивают, но никому
не приходит в голову мстить пленным за раны, полученные в честном бою.
Он же имел дело с ядом, предательством и убийцами. Они уже забрали его
отца, слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого и в юности,
и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.
Милорд.
Жрец, маг крученое ожерелье, желтые волосы, перетянутые золоченым
шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
Зачем? спросил Эсториан. Что стряслось? Опять измена, интриги,
предательство?
Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин с узким скуластым лицом
кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах
