Зарубежная фантастика - Джудит Тарр

(4) Солнечные стрелы

Judith Tarr  Arrows of the Sun , 1993
ДЖУДИТ ТАРР

                              СОЛНЕЧНЫЕ СТРЕЛЫ
                                                                             
                                                                 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
                                                               ЭНДРОС АВАРЬЯН

                                                                      ГЛАВА 1

 Эсториан  обратил свой взор на плотно закрытые жалюзи и, впустив  в  спальню
поток  солнечных лучей, счастливо засмеялся. Илу'Касар   сын Солнца   купался
в  волнах  утренней зари и сиял подобно золотому слитку, окруженному пылающим
нимбом.
    Его  величество,  кажется, в хорошем расположении  духа...  Вэньи  сладко
потянулась и вновь зарылась в гнездышко из многочисленных подушек и одеял. Ей
сейчас  было особенно уютно и тепло, но отнюдь не от ворвавшегося  в  комнату
солнца. Ее полусонная улыбка предназначалась августейшему баловню судьбы.
    Его величество остается его величеством и сегодняшним утром. Разве это не
прекрасно?
    Все  это  так,  милорд,  однако  далеко  не  каждое  утро  истекает  срок
регентства и пустующий трон империи готовится принять законного повелителя.
 Он чуть изменил позу, демонстрируя свой чеканный профиль.
   Мне, наверное, следует выглядеть сейчас более взволнованным?
   Несомненно!
 Вэньи  села, подтянув колени к груди, и зябко поежилась: весна еще не успела
окончательно вытеснить зимний холод.
 И  все  же тепло не покидало Вэньи. Оно зарождалось в глубине души, ибо  его
источали сильные руки Эсториана.
    Все мои вчерашние тревоги и страхи улетучились. Сегодня я буду самоуверен
и безмятежен, как мамонт.
   Это чудесно! Но не хочешь ли для начала немного подвинуться?
 Он  подвинулся столь неуклюже, что несколько поприжал ее. Она было собралась
воспротивиться, но заметила в комнате стороннего наблюдателя.
 Зеленые  мерцающие глаза хищно щурились. Ленивый зевок обнажил  клыки  цвета
слоновой кости.
    Да-да,  и  для вас, леди киска, это утро тоже кое-что значит!     сказала
Вэньи.
 Крупное тело животного изящно вытянулось в прыжке и мягко обрушилось  на  их
ноги.  Вэньи  с  удовольствием погрузила руки в  густой  переливающийся  мех.
Эсториан  воспользовался моментом и ткнул пальцем ей под ребро. Взвизгнув  от
неожиданности, она накинулась на коварного наглеца и колотила его подушкой до
тех пор, пока он не запросил пощады.
 
 Следующий   визитер  вел  себя  более  пристойно,  чем  королевская   кошка.
Молоденький  паж,  свидетель пикантной сцены, казался несколько  растерянным,
возможно  даже,  лицо его покрылось румянцем, но он был северянин,  а  потому
черен, как леди Ночь.
    Милорд,     пробормотал он запинаясь,   сир. Ее величество императрица...
Ваша матушка... Она...
    Пусть  войдет,     произнес Эсториан, прежде чем  Вэньи  успела  что-либо
сказать.
 Паж, поклонившись, исчез за высокой дверью.
 Вэньи  всполошилась,  заметалась  по  постели,  проклиная  свои  спутавшиеся
волосы,  а  заодно  и  некоторых  без пяти минут  императоров,  нисколько  не
озабоченных тем, что кто-то может увидеть их нагишом.
 Он  поцелуем  заставил  ее  умолкнуть. Есть из-за  чего  поднимать  шум!  Он
взрослый человек и волен поступать, как ему заблагорассудится.
 Вэньи  покорно  вздохнула и опустила глаза. Вся ее рассудительность  куда-то
исчезла, стоило ему лишь прикоснуться к ней.
 Императрица  застала их в весьма фривольной позе. Вэньи натянула  одеяло  до
подбородка, а он лежал у нее в ногах, обнимая рысь,
    Матушка,    сказал он, приподнимаясь на локте,   я не ожидал увидеться  с
вами так рано.
   Не очень-то рано,   заметила императрица.   Солнце уже высоко.
 Однако она улыбнулась и церемонно поцеловала сына: сначала в лоб, а затем  в
обе щеки, выражая так материнскую любовь.
 Вот  от  кого, подумала Вэньи, Эсториан унаследовал смуглость кожи и высокий
рост,  но  в  нем  ни  капли материнской красоты. У  него  было  скуластое  и
горбоносое  лицо  чистопородного варьянца,  не  красавца  и  не  урода.  Люди
поговаривали,  что он очень похож на своего предка Мирейна, который  именовал
себя  сыном  Солнца  и,  дожив до восьмидесяти лет, положил  начало  династии
императоров, в которой Эсториан готовился стать пятым. От Ганимана, отца, ему
достались  жесткие  вьющиеся  волосы и родовой  профиль,  и  он  выглядел  бы
типичным уроженцем окраин, если бы не глаза. Глаза Эсториана ошеломляли.
 Впрочем,   он  словно  был  рожден  ошеломлять,  и  склонность   к   эпатажу
проявлялась прежде всего в манере одеваться. Еще в ранней юности  его  пышные
кричащие наряды, его немыслимые шляпы повергали в изумление записных модников
столицы. Сейчас он несколько поутих, но все еще ерошил перышки.
 Короче,  с  точки зрения жителей столицы, его внешность портила только  одна
деталь     глаза.  Крупные, желтые, как у льва, они казались почти  белесыми,
пока  он широко не раскрывал их. Тогда его взор загорался янтарным огнем,  от
которого мороз шел по коже.
 Это  был  взгляд  асанианина, более того, асанианина благородных  кровей,  а
таких здесь не любили.
 Сейчас он спокойно разглядывал мать, чуть наморщив в раздумье лоб.
    Не  понимаю, чем ты так встревожена? Уж не тем ли, что я отнимаю  у  тебя
твои титулы? Но они принадлежат мне по праву.
    Я  тревожусь потому, что должна переложить все тяготы управления империей
на плечи совсем юного человека.
 Он  резко  сел, спустив ноги на пол. Рысь вздрогнула и недовольно  зарычала.
Он успокоил ее ласковым движением руки.
   Я уже не ребенок.
   Да, ты мужчина,   согласилась императрица,   ты вырос, мой мальчик, и все-
таки...
   Время прошло,   сказал он сухо и спокойно.
    Время  течет как вода,   кивнула императрица,   но я всего лишь  мать,  а
любая  мать старается оградить свое дитя от грозящих ему неприятностей,  даже
если в его бороде уже светится серебро августа.
 Эсториан потер подбородок, покрытый утренней щетиной, седины в ней  пока  не
замечалось.
 Императрица улыбнулась и протянула ему руку.
   Поспеши, сын! Слуги заждались тебя.
 Он  стремительно встал, поцеловал руку матери и выбежал в двери,  ведущие  к
умывальне. Императрица последовала за ним.
 Вэньи   туже   закуталась  в  одеяла  и  с  некоторым  смущением   встретила
пристальный взгляд темных немигающих глаз.
   Миледи,   почтительно произнесла она.
   Жрица.   Тон матери ее возлюбленного был холоден.
    Вы,  верно,  огорчены, что девственность теперь не в моде  даже  в  рядах
служителей культа?
    Разумеется,   качнула головой царственная особа,   но мой сын,  я  думаю,
стал бы возражать, если бы вас приговорили к смерти от солнечного удара.
    Ах,     вздохнула  Вэньи,     неужели и вы полагаете,  что  я  заслуживаю
подобной участи?
 Ее  сердце  бешено заколотилось. Вот уже третий сезон она делит с Эсторианом
ложе  и  за все это время не перемолвилась с его матерью и парой слов.  Вэньи
знала,  что думает двор о сбившейся с праведного пути жрице Солнца,  неведомо
как  пробравшейся  в императорскую постель. Что думает императрица,  не  знал
никто.  Царствующая  леди  Мирейн  слыла колдуньей,  поклоняющейся  владычице
Мрака,  и ее мысли надежно хранились за черными бриллиантами тускло мерцающих
глаз.
   Мой сын очень нежен с тобой,   сказала она.
   Я думаю, что он любит меня,   тихо ответила Вэньи.
 Она понимала, как хрупко все это.
    У  него горячее сердце,   усмехнулась императрица.   И потом, ты ведь его
первая женщина.
 Щеки   Вэньи  заполыхали.  Казалось,  к  ним  прихлынула  вся  кровь.  Такое
случалось  с  ней редко. Настолько редко, что за молочную белизну  лица  люди
прозвали  ее   девушка-смерть . Потому что сами они  были  либо  черны,  либо
коричневы либо отливали всеми оттенками красной бронзы. Даже желтые  асаниане
казались рядом с ней выточенными из посиневшей слоновой кости.
 Но  Эсториану  нравилась эта бледность. Нравилось ласкать смуглой  рукой  ее
белоснежную грудь и наблюдать, как пульсируют голубые жилки под тонкой кожей.
    Да, ему сейчас кажется, что он любит тебя,   сказала императрица надменно
и  жестоко,   но ему также хорошо известно, что он не может жениться на тебе.
Ты простолюдинка, да к тому же еще и островитянка, разве не так?
    В  ваших словах нет ничего нового, миледи,   пробормотала Вэньи  и  зябко
поежилась.     Почему же вы не остановили меня еще тогда, когда наши  взгляды
впервые  встретились?  Ведь так легко было это сделать.  Что  значила  бедная
перепуганная девчонка рядом с блистательным принцем крови?
    Я  решила,  что  эта  связь  ничем  не  грозит  моему  сыну,     ответила
императрица.
 Вэньи  вскинула  голову. Взгляды женщин столкнулись.  На  губах  императрицы
заиграла торжествующая улыбка.
    Ты  прекрасно  сознаешь, кто ты есть, и никогда  не  перешагнешь  границы
дозволенного.  Ты  не можешь взойти на трон по известным причинам.  Я  долгое
время  наблюдала  за  тобой  и поняла, что ты горда  и  именно  это  качество
помешает  тебе  беспокоить  Эсториана непомерными требованиями,  хотя  он  по
твоему  желанию  мог бы снять луну с неба. А главное, ты не можешь  иметь  от
него ребенка, ибо принадлежность к касте жрецов наложила печать бесплодия  на
твое лоно. Так что ты во всех отношениях хороша для него.
 Вэньи не могла ничего ответить на это. Во рту пересохло, горло сжалось  так,
что трудно было вздохнуть.
    Вспомни,     продолжала императрица,   как умер  его  отец.  Собираясь  в
Асаниан после слишком долгого пребывания на востоке, мой супруг решил взять с
собой  нашего  сына,  чтобы  наследник  престола  мог  лучше  ознакомиться  с
империей,  которой  ему  предстоит управлять. Отец и сын  въехали  в  столицу
королей  Кундри'дж-Асан,  не  подозревая, что одного  из  них  там  поджидает
смерть.   Нет,  не  благородная  гибель  в  бою  от  вражеского  клинка,   но
мучительная, позорная смерть от капли яда в чаше вина на глазах у беснующихся
недругов и чародеев...
 Вэньи  знала  эту историю, хотя Эсториан никогда не упоминал о  ней.  Десять
лет   назад   по  городам  и  храмам  империи  разнеслась  весть  о   подвиге
двенадцатилетнего  мальчишки,  который  в  гомонящей  толпе   асаниан   сумел
вычислить  отравителя и поразил его. На это воистину героическое деяние  ушли
все  силы ребенка. Эсториан заболел и был близок к помешательству. С тех  пор
радости детства ушли от него безвозвратно.
 Но  молодость  и  жажда  жизни одолели болезнь.  Силы  Эсториана  постепенно
восстановились, и он, казалось, вычеркнул скорбное событие из  своей  памяти.
Только  с  тех  пор  он  стал вздрагивать во сне и,  даже  повзрослев,  порой
просыпался  от собственного крика. Также было замечено, что принц никогда  не
упоминает  об Асаниане и сторонится людей из тех краев, являвшихся  время  от
времени в столицу засвидетельствовать свое почтение трону.
    До  твоего  появления в жизни принца мы очень боялись за него.  Понимали,
что тот черный день все еще властен над ним, что злые чары могут вернуться  и
сокрушить его существо. Он загонял внешние проявления болезни внутрь себя, не
выказывая своих страданий, но мы все видели. И опасались за его рассудок.
    Теперь  принц  совершенно здоров!   Вэньи произнесла  эти  слова  немного
жестче, чем ей хотелось бы.
    Это  так,   ответила императрица спокойно.   И поверь, я очень благодарна
тебе.
   Но не настолько, чтобы благословить наш брак.
    Новая  императрица  должна произвести на свет  благородное  потомство,   
nrberqrbnb`k` дочь горских владык.
    Чего  не  могу я, рожденная среди сетей, лодок и связок сушеной  рыбы.   
Вэньи  ощутила  неожиданный  прилив ярости. Но что  произойдет,  когда  принц
подыщет  себе  невесту  и  я  вынуждена  буду  покинуть  его?  Вдруг  болезнь
возвратится и обрушится на него с новой силой? Что станете вы делать тогда?
    Поживем   увидим,   усмехнулась императрица.   Закон не запрещает владыке
иметь наложниц помимо супруги, делящей с ним трон.
   Новая императрица может ввести такой закон,   сказала Вэньи.
    Может  быть    да,   задумчиво произнесла леди Мирейн.   А может  быть   
нет!
 Она чуть наклонила голову и резко выпрямилась.
    Во  всяком  случае, с этой минуты и до тех пор, пока в  покои  принца  не
войдет  его избранница, ты будешь пользоваться моим покровительством.  Привет
тебе, жрица Солнца, охранница Врат! Береги моего сына!
    Вся  моя  жизнь  принадлежит ему,   прошептала Вэньи и больше  ничего  не
могла к этому прибавить.
 
 Было  немного прохладно, когда Эсториан, освобожденный от одежд, направлялся
к ожидавшему его трону, доказывая своим подданным, что он настоящий мужчина и
готов принять на себя нелегкое бремя власти. Он не стыдился своей наготы, ибо
знал,  что  его тело ладно скроено, к тому же ему нравилось время от  времени
выкидывать  нечто из ряда вон выходящее. Раздражал лишь холодок,  муравьиными
лапками царапавший обнаженную кожу.
 Правда,  через  пару минут, когда на плечи взвалили тяжелые  плотные  мантии
западных  властителей,  ему  стало жарко, и он  с  несказанным  удовольствием
сменил  их  на  облачение южных вождей   легкие узкие  шаровары  и  суконный,
расшитый  золотом  плащ. Этот белоснежный блистающий наряд только  подчеркнул
смуглость его лица, на котором пламенели широко распахнутые янтарные глаза.
 Вэньи  затерялась  среди жрецов и придворных, наблюдая за  церемонией  из-за
высокой белой колонны, пятнистой от солнечных бликов.
 Эсториан  ощущал  ее  присутствие и иногда краем глаза выхватывал  из  толпы
бледное  личико, освещенное мерцающей призрачной улыбкой. Но все его внимание
сейчас  было поглощено происходящим действом, центром коего являлся  он  сам,
влекомый  к трону, который напоминал глубокое кресло и возвышался на каменном
подиуме  в  дальнем  конце  храма. Мириады солнечных  зайчиков,  пляшущих  на
неровных  поверхностях  выложенных  золотыми  самородками  стен,  мешали  ему
рассмотреть  выступавшие  из  них барельефы предков,  да  он  к  этому  и  не
стремился. Его ожидал трон.
 Ему  так и не довелось посидеть на нем даже в детстве, ибо отец находился  в
постоянных  разъездах,  а  с  его  смертью детство  Эсториана  закончилось  и
подкралась  болезнь, а потом появилась Вэньи. Эсториан вздохнул и  передернул
плечами.  Тяжелое  золотое  ожерелье колыхнулось на  его  груди,  и  короткая
жреческая косичка стукнула по левой лопатке.
 Трон   ждал.  Казалось,  не  было  ничего  величественного  в  этом  глубоко
отесанном  куске  серебристо-серой  скалы,  и  все  же  от  него  веяло   все
подавляющей, почти мистической мощью.
 Он словно пульсирует, подумала Вэньи. Слабо. Едва различимо.
 Чьи-то  плечи  на  миг заслонили от нее церемониальное  шествие,  и  в  душе
неожиданно шевельнулось острое чувство потери. Она постаралась отогнать  его,
мысленно  улыбнувшись  огоньку  радости, тихо  сиявшему  в  самых  заповедных
глубинах  ее существа. Ровно через год и четыре дня ее Странствие закончится,
и  заклятие,  наложенное жрецами на ее лоно, утратит  свою  силу.  Она  вновь
станет  полноценной  женщиной, способной принести своему возлюбленному  самый
ценный  на  свете дар   ребенка, взлелеянного ее плотью. Этот  факт  вряд  ли
обрадует   леди  Мирейн,  а  также  новую  императрицу,  но  она  не   станет
оглядываться на них. Она непременно родит ему сына.
 Трон вновь озарился белесым светом, подобным мерцанию осенних небес. Она  не
видела  лица  Эсториана,  но  знала,  что оно  предельно  сосредоточенно.  Он
двигался навстречу холодным, пульсирующим лучам.
 Шаг. Еще шаг.
 Он  замер возле подиума, окруженный сильными мира сего. Плечом к плечу рядом
q  ним  стояла его мать в ослепительно белых королевских одеждах     высокая,
надменная  и  прекрасная. В полушаге от нее возвышался лорд-канцлер  империи,
элегантный  южанин, принц крови, потряхивая завитками огненно-красных  волос.
Жрецы  Света  и  Тени, склонившиеся почтительно, словно  отгораживали  их  от
остальных  вельмож,  прибывших  на  торжество.  Здесь  были  чопорные,  пышно
разодетые  лорды  двора, за ними теснились бородатые короли-горцы  в  широких
юбках-килтах  и гладко выбритые властители южных пустынь, цветастые  шаровары
которых перекликались с яркими тюрбанами магистров Девяти Городов.
 Эсториан ступил на подиум и повернулся спиной к трону. Леди Мирейн  и  лорд-
канцлер  последовали  за  ним.  Они  составляли  прекрасную  пару     статная
темнокожая женщина и бронзовоскулый высокий мужчина. Толпа затаила дыхание.
 Они  молча поклонились принцу и протянули друг другу руки. Эсториан возложил
на  их  сомкнутые  кисти  правую ладонь и замер.  На  какое-то  мгновение  он
показался  Вэньи  хрупким и беззащитным, словно тростинка, растущая  на  краю
пропасти.
 Это  ощущение  тут  же исчезло, когда Эсториан вскинул  голову  и  расправил
плечи. Он поклонился матери и по-будничному непринужденно сел.
 Толпа ахнула.
 Ничего  особенного  вроде  не произошло, но каждый из  присутствующих  вдруг
ощутил себя во власти некой подавляющей дух и притупляющей разум силы.
 Она исходила от камня, посылающего в толпу странные пульсирующие лучи.
 И новый император стал их проводником.
 
                                                                      ГЛАВА 2
 
 Барабанная дробь, пульсирующие удары.
 Медленно,  медленно, затем все быстрее. Поднимаясь до треска и опускаясь  до
хрипа. Паника. Ужас.
 Он бежал, отрешенный и бесчувственный.
 Но  что-то  все  еще  позволяло  ощущать  себя:  ветер,  бьющий  в  лицо   и
разрывающий  легкие,  боль  от  хлещущих  по  глазам  веток,  острые   камни,
вонзающиеся в подошвы босых ног. Страх, неожиданный и сильный, леденил  душу,
так же как хищные шипы терновника терзали его тело.
 Через  какое-то  время он растворился во всеобъемлющей  мгле.  Только  едкий
запах пота и крови щекотал ноздри.
 Закон говорил   беги. Барабаны рокотали   беги. И он бежал.
 Где  он?  Что  с  ним? Рассудок отказывался повиноваться. Лес,  сумрак,  бег
через тусклое ничто.
 Зачем?
 Вдруг  какая-то  сила  заставила его замедлить движение  ног,  остановиться.
Икры,  ноющие от недостатка кислорода, и бешено колотящееся сердце сомкнулись
в единое целое, имеющее имя.
   Корусан?
 Нет.
   Кору-Асан?
 Уже ближе.
 Он  открыл глаза. Леса как будто вовсе не бывало. Барабаны смолкли.  Тишина.
Он  стоял на камне, и камни окружали его. Грубое сукно туники царапало  кожу.
Непонятно   он выиграл или проиграл?
 Холодный  металл прикоснулся к его затылку. Он не позволил себе  вздрогнуть.
Даже внутренне.
   Сила.   Голос, знавший его имя, шел из-за спины.   Своенравие.
    Кровь Льва.   Перед ним вырос какой-то человек. У него не было лица.  Как
и  у  всех остальных, молчаливо стоящих вокруг. Даже блеск глаз не пробивался
сквозь густую темную ткань, полностью окутавшую их с головы до ног.
 Корусан  смежил  ресницы. Поздно. Собственные глаза выдали его.  Они  всегда
выдавали  его,  когда он ослаблял контроль над ними. Именно из-за  них  он  и
получил это прозвище   Кору-Асан. Золотой Глаз. Желтый Глаз. Взор Льва.
    Гордость.     Человек прижимал к его шее нож.   Высокомерие.  Так  о  нем
говорят. Но почему? Его кровь не отличается от нашей.
   Он сам породил эти слухи.   Сухой голос прилетел из молчаливой толпы.
    Он  сам придумал себя.   Новый голос был холоден. Холоднее полоски стали,
прижатой к шее.
 Корусан  пошевелился. Осторожно, едва заметно. Но это движение  не  укрылось
от молчаливых соглядатаев.
    Он  умрет, прежде чем станет мужчиной. Зачем ему жить, если его потомство
обречено  на  гибель от немощи и слабоумия? Смерть в детстве  лучше  жизни  в
окружении  безмозглых  и  сумасшедших отпрысков. Таковы  все,  в  чьих  жилах
струится кровь Льва.
    Он  проживет достаточно долго, чтобы родиться вновь,   возразил  человек,
стоящий перед Корусаном.
   Зачем ему длинная жизнь?
 Закон  повелел  бежать, И Корусан бежал. Закон повелел  молчать.  И  Корусан
молчал. Но бегство и молчание не приносили ему ничего, кроме страданий.
   Я проживу столько, сколько должен прожить,   сказал он.
    Ты  умрешь  в  недалеком будущем.   Холодный голос был жестче  камня,  на
котором стоял Корусан.   Тебя сейчас поддерживает твое воображение. И  магия.
И снадобья. И выучка. Но все имеет свой предел. Я вижу мрак, приближающийся к
твоему сердцу. Хищные когти смерти уже смыкаются вокруг твоих костей.
    Все  люди когда-нибудь умирают,   спокойно сказал Корусан.   Это  подарок
судьбы   знать свой срок.
   А также знать и ненавидеть тех, кто обрек тебя на скорбную участь?
 Он  рассмеялся. Мрачные фигуры зашевелились и раздвинулись. Это принесло ему
невероятное облегчение. Слова сами полились с его губ.
    Они  давно  умерли,  те, что приговорили мой род к медленному  вымиранию.
Мужчина без женщины и женщина без мужчины. Они сошлись только раз и произвели
на  свет  единственное  дитя. Это было их слабостью   то,  что  они  оставили
девочку  в живых. А может быть, особой жестокостью. Они ведь знали,  что  она
поражена  страшной  болезнью, передающейся из поколения  в  поколение.  Но   
ненавидеть их? Зачем?
 Он перевел дыхание.
    Они  нисколько  не виноваты в том, что ей взбрело в голову  женить  своих
сыновей  на  собственных дочерях, чтобы сохранить чистоту расы.  Если  кто  и
достоин  ненависти, так это она, моя слабоумная прародительница. Только  один
ребенок нарушил ее волю и породнился с варварами...
   И запятнал чистоту крови Льва,   произнес сухой голос.
    С  небольшим  успехом,    парировал Корусан.     Мои  сестры  умерли  или
сделались  идиотками. Я могу умереть прежде, чем произведу  потомство.  Но  в
преддверии  собственной  смерти я все же надеюсь поднять  цену  нашей  крови.
Кровь  отпрысков Солнца здоровее моей. Однако она течет в жилах единственного
человека, к счастью, этот человек пока одинок.
    Что  мы знаем о нем?   Леденящий душу голос напоминал завывание  ветра  в
ветвях древней сосны.
   Кое-что.
 Новый  голос, вмешавшийся в разговор, дышал уверенностью и спокойствием.  Он
принадлежал мужчине в сером плаще, который выдвинулся из толпы мрачных фигур.
Его  лицо  было  открыто,  как и лицо сопровождавшей  его  женщины  в  черной
накидке.
 Корусан  без боязни встретил ее пронизывающий взгляд. Светлый маг. Все  было
предельно ясно.
 Он усмехнулся и вскинул брови. Светлый маг посмотрел на него почти ласково.
    У  того,  о ком ты говоришь, нет сына.   Он пожевал губами и  добавил:   
Дочери тоже нет.
    Надеюсь,     сказал  Корусан.     Хочу  верить,  что  он  воздержится  от
плодоносного соития до тех пор, пока я не возьму его жизнь в свои руки.
 Он улыбнулся магам.
   Вы увидите это.
 Они были явно шокированы его дерзостью.
 Корусан ждал.
 Полоска  стали,  прижатая  к  затылку,  шевельнулась.  Он  резко  присел   и
закружился  на  месте,  но,  оступившись на мелком камешке,  пошатнулся.  Эта
небрежность чуть не стоила ему жизни. Холодное лезвие рассекло кожу, к  ногам
ecn скатилась длинная прядь волос.
 И  все  же  ему  удалось завладеть оружием своего стража, на груди  которого
сияла  тяжелая золотая бляха   символ принадлежности к клану вождей. Корусан,
оскалив  зубы,  приставил клинок к животу противника и  отвесил  ему  звонкую
оплеуху.   Капюшон  сбился  на  сторону,  обнажив  жесткие  завитки   коротко
стриженных волос. Ухватившись за них, Корусан потянул своего стража на  себя,
но не стал валить его наземь.
    Нет,     выдохнул  он,   я  не хочу твоей крови.  Я  не  воин.  Я  рожден
повелевать. Кланяйтесь, оленейцы. Кланяйтесь своему владыке.
 Он  вовсе не надеялся устрашить их. Врагов было много, сильных, уверенных  в
своем  превосходстве.  Но  уверенность рассудка не есть  уверенность  живота.
Темные  безликие  фигуры стояли недвижно, не выказывая признаков  негодования
или  гнева. Вождь, которого Корусан все еще держал за плечо, мотнул  головой.
Покровы, скрывавшие его лицо, разошлись.
 Он  выглядел  моложе,  чем  можно было представить.  Золотистые,  обведенные
белой  каймой  глаза  смотрели  внимательно  и  бесстрашно.  Борьба  взглядов
продолжалась несколько секунд. Наконец ресницы оленейца дрогнули.
   Да, ты мой лорд,   сказал он, склоняя голову.   Ты мой император.
   Я не император,   возразил Корусан.
   Ты или никто,   ответил вождь и повелительно махнул рукой.
 Этот жест послужил сигналом для остальных. Лица мрачных фигур обнажились.
   Я не хочу быть императором,   сказал Корусан.   Я хочу быть оленейцем.
    Ты можешь быть и тем, и другим,   предложил вождь. Корусан промолчал.  Он
уже  наговорил  и  наделал  немало глупостей, отклонившись  от  ритуала.  Ему
оставалось  только  надеяться, что все поправимо.  Взяв  нож  за  лезвие,  он
протянул его вождю. Длинные темные пальцы обхватили рукоять.
 Корусан  медленно перевел дух. Вождь мог отказаться принять клинок, и  тогда
кем  бы  он стал? Императором без трона? Оленейцем без покрывала? Изгоем,  не
знающим, где приклонить главу?
 Клинок  вспыхнул, метнувшись к его лицу. Он не шевельнулся и сохранил полную
неподвижность даже тогда, когда острая сталь кольнула кожу. И раз, и  другой,
и  третий  сверкающее жало порхнуло возле его глаз, но он оставался  спокоен.
Девять  тоненьких струек крови расчертили алыми линиями его скулы и  щеки  по
добно  следам  хищных когтей, и каждый из этих следов был свидетельством  его
возвышения.
   Это сильное очищение,   заметил он, получив передышку.
   Не для тебя.   Вождь тронул пальцем кончик клинка.   Ты мог обороняться.
   Я победил бы тебя.
 Вождь  вскинул  руку.  Корусан  не отстранился.  Сталь  прошла  от  скулы  к
подбородку. Он чувствовал, что порез глубок.
   Это   твоему высокомерию.
 Вождь извернулся и нанес Корусану второй удар.
   А это, чтобы закрепить урок.
 Сталь рассекла другую щеку. Корусан опустил глаза.
    Теперь ты оленеец. Будь гордым, но не чрезмерно. Будь сильным, но  следи,
чтобы  сила  не  разрушила  твоей сущности.  Будь  быстрым,  но  не  старайся
опередить смерть. Теперь присягни на верность своим родичам и учителям.
 Корусан  опустился на колени и посмотрел на вождя. Теперь  он  имел  на  это
право. Он чувствовал на себе бесцеремонные взгляды собравшихся людей,  и  ему
вдруг  захотелось укрыться от них. Он устал. Он смертельно устал и ничего  не
желал кроме покоя.
 Два пронзительных взгляда не давали ему скользнуть в темноту. Маг светлый  и
маг черный. Корусан внутренне содрогнулся.
 Он  знал  магию,  не  мог  ее  не знать, ибо она  была  принадлежностью  его
существа,  как  янтарные глаза, как смерть, ожидающая  его  чуть  позже,  чем
многих  из  собравшихся здесь мужчин, но раньше, чем только  что  родившегося
младенца. Но он не любил чародеев.
    В  наших  обычаях,     сказал  вождь,   скреплять  клятву  верности  роду
бронзовым кольцом, облегающим шею.
    Но  для  тебя,   продолжил светлый маг,   мощь бронзы слишком  слаба.  Мы
закрепим твою клятву словом и силой, стоящей за ним.
 Корусан  почувствовал, как огонь охватывает каждую клетку  его  тела,  кости
заныли,  словно он вновь оказался в мрачном лесу. Он с трудом подавил желание
вскочить  на  ноги и оттолкнуть магов. Хищные острые когти вновь терзали  его
плоть, к горлу подступил комок, желудок корчился в спазмах. Хорошо, что слуги
отказались  принести ему завтрак, тупо подумал он. Они всегда были  послушны,
но тут воспротивились его воле, подчиняясь требованиям ритуала.
 Поглощенный  мыслями  о  своем желудке, он не сразу  заметил,  что  действия
чародеев  замедлились. Светлый маг пошатнулся, и женщина в черном  поддержала
его. Слуха коснулось ее бормотание:
   О боги! Он сопротивляется!
   Тише. Он слышит нас.
 Он  знал, что их разговор не понятен никому, кроме него, что они говорят  на
великом языке безмолвия, стоящего за словами. Светлый маг заметил его взгляд.
   Он силен, но неопытен. Берегись его дерзости. Он может разрушить тебя.
 Корусан владел этим языком. Слова отошли в прошлое. Они предназначались  для
его  братьев,  для оленейцев. Они значили многое для них и не значили  ничего
для  него,  охваченного жестокими чарами. Только чары и кровь, струящаяся  из
порезанных щек.
 Служи  там,  где  должен  служить! Повелевай  там,  где  должен  повелевать!
Сражайся  с  врагами  и  родней, но не открывай  своего  лица  никому,  кроме
братьев!  Свято храни секреты их касты   твоей касты. Долг и месть.  Месть  и
долг. Помни о них, пока живешь, и не торопи смерть.
    Он     воин.  Если не по крови, то по воспитанию. Враги оленейцев     его
враги.  Друзья оленейцев   его друзья. Он принял вуаль и плащ.  И  кинжал,  и
парные мечи. Он омочил их в своей крови.
 Облаченный,  укрытый,  вооруженный   он танцевал. Он двигался  по  кругу  от
одной  фигуры к другой. Он танцевал под барабаны, их дробь все учащалась,  но
она  теперь  приносила ему радость. Он обнажил свои мечи.  Сталь  клинков  то
тускло мерцала, то пламенела. Он кружился. Он прыгал. Он пел.
   Оу-хэй, Оленей! Оу-хэй!
 Танцевали  все.  Сталь взлетала над сталью. Это было  похоже  на  битву,  на
возбуждение  перед соитием. Он стал вихрем и центром всего  сущего.  Корусан!
Оленей! Щенок Льва! Великий воин, рожденный умереть молодым!
 Властитель и защитник.
 Стрела, пущенная из лука и устремленная к Солнцу.
 
                                                                      ГЛАВА 3
 
 Власть. Величие.
 Хмельнее  вина. Слаще грез. Головокружительнее запаха Вэньи. Нечто,  похожее
на океан, осыпанный лунным светом.
 Эсториан  с  трудом сдерживал эмоции. Трон   грубо отесанный  обломок  белой
скалы   подарил ему эту остроту ощущений.
 Жар  в  его правой руке усилился от взрыва солнечного света. Он почувствовал
боль,  которая привела в порядок его мысли. Он чуть передвинул руку и  крепче
прижал пальцы к пылающей ладони. Боль   не такая большая плата за могущество.
 Сотни  глаз следили за каждым его движением. Он вновь обвел взглядом  толпу.
Черные,   коричневые,  бронзовые  пятна  лиц.  Где-то  среди  них  затерялось
белоснежное личико его возлюбленной. Она беспокоится за него. Единственная  в
целом свете.
 Это  все  мать. Намеками, уговорами, увещеваниями она убедила  Эсториана  не
выставлять  напоказ  его  привязанность  к  Вэньи,  пока  не  пройдет  время.
Возможно,  она  права. Но сам он тоже не прост. Он знает, что  время  пройдет
быстро.
 Он  развернул  ладонь, на которой горел знак Солнцерожденного, и  воцарилась
тишина.  Он  помахал  толпе вскинутой рукой, и она разразилась  восторженными
воплями.  Длинной  цепочкой люди двинулись к нему, чтобы  засвидетельствовать
свое почтение Закону, Силе и Власти. Их яркие одежды расцвечивали зал, словно
стеклышки гигантского калейдоскопа.
 Среди  них  не было Вэньи. Пусть. Наступит день, и она взойдет на  трон  как
императрица и мать его сына. Время пройдет быстро.
 И   все   же   она   была  презираема  сворой  служительниц  культа:   этими
высокомерными  колдуньями, жрицами Солнца и охранницами Врат, которые  скорее
умрут, чем допустят к себе мужчину, даже если этот мужчина будет самим лордом
Вселенной.
 Эсториан   хмуро   смотрел  на  нескончаемую  вереницу  поздравителей.   Они
припадали  к  царственным  стопам,  целуя  ему  руки  и  бормоча  уверения  в
покорности  и  преданности трону. Он устал отвечать на приветствия,  в  горле
першило,  губы  одеревенели от деланных улыбок, шея ныла от кивков,  которыми
приходилось выражать благодарность за подносимые дары.
 Приподнятое  настроение сменилось приступом раздражения. Он дал  ему  выход,
оттолкнув  ногой пышную, расшитую золотом подушку   дар толстого  меднорожего
купца,  чем  вызвал  смех  в  толпе  зрителей.  Подушка  угодила  дарителю  в
физиономию. Купчина, одурев от ужаса, попятился и получил от стоящей  за  ним
рыбной торговки крепкий пинок под зад.
 Время  шло.  Река поздравлений превратилась в тоненький ручеек,  и  к  трону
двинулась  группа  людей,  державшихся до сих пор особняком.  Они  тоже  были
частью  его  империи, но о них с давних времен мало кто осмеливался  при  нем
упоминать. Маслянисто-желтые люди с круглыми предательскими глазами кланялись
и  пресмыкались, но лица их были полны презрения к окружающим  варварам.  Все
они     черные, коричневые, оранжевые   были мелюзгой в сравнении с сыновьями
Асаниана.
 Эсториан  пытался  заглянуть в их головы, но мысли  асаниан  не  поддавались
прочтению. Они были словно вода, подернутая рябью. Кто-то намеренно  волновал
их.
 Асанианский  посол  согнулся в поклоне и преклонил колени.  Он  был  одет  в
пятислойную  мантию принца крови, жесткие соломенно-золотые волосы  дрогнули,
когда  лоб их владельца коснулся пола. Его свита распростерлась рядом с  ним,
вихляясь и дергаясь.
 Их  явно опекал опытный маг. Нет, не из аварьянских жрецов, которых Эсториан
знал,  и  не  из  магов  древней  и захиревшей  Гильдии.  Это  был  серенький
человечек, в серой накидке, с глазами плоскими и тусклыми, как монеты.
 Эсториан  стиснул  зубы,  ощутив  прикосновение  чужой  воли.  В   нем   еще
сохранялись  остатки  прежней силы, той силы, с помощью которой  ему  удалось
уничтожить  убийцу  своего отца. Она покинула его в  тот  момент,  но  иногда
возвращалась, и каждое ее возвращение сопровождалось мучительной болью.
 Боль  сейчас  владела всем его существом. Боль и гнев.  Как  смеет  какой-то
чародей  раскидывать свои сети в присутствии императора? Ситуация  попахивала
если не государственной изменой, то оскорблением Его Величества.
 Пауза  затягивалась.  Асанианин  и его свита  безмолвно  лежали,  уткнувшись
лицами в каменные плиты пола. Придворные недоуменно пожимали плечами.
   Эсториан!   склонившись к его уху, прошипела мать.
 Он вздрогнул от звука ее голоса и совершил досадный промах.
   Встань!   повелел он высокому гостю, словно евнуху Среднего двора.
 Асанианин  поднялся на ноги с прирожденной грацией, сквозившей в каждом  его
движении.  Его свита была менее ловка. Волна их неприязни ударила  в  больной
мозг.
 Принц  ничем не выказал своих чувств. Он неторопливо произнес слова присяги,
четко  выговаривая каждый слог, и одарил императора холодной  улыбкой.  Свита
молчала.  Это  молчание  было  небольшим, но достаточно  ощутимым  нарушением
этикета.
 Асанианин  вновь  низко  поклонился  и выпрямился,  не  дожидаясь  монаршего
повеления. Император дорого заплатит за эту маленькую ошибку.
 Он   еще  раз  поклонился  и  попятился,  собираясь  уйти.  Эсториан  знаком
остановил  его.  Посол замер и совершил ужасную вещь,  чего  до  сих  пор  не
позволял  себе ни один асанианин. Он поднял голову и посмотрел  властителю  в
лицо.
 Эсториан  встретил  взгляд  желтых  глаз.  Они  сияли,  словно  две  золотые
холодные  звезды,  на круглой, гладкой как бильярдный шар  физиономии  посла,
лоснящейся  от  масла. Смелость и ум. Достоинство и стать.  Прекрасный  ответ
невежеству варвара, облеченного властью.
 Эсториан улыбнулся.
    Похож  ли я на того, кого ты рассчитывал здесь увидеть? Пристальный  взор
асанианина погас. Он опустил глаза и вмиг растерял всю свою важность. Как мог
он  допустить столь непростительную вольность? Кому вздумал показывать норов?
Властителю  владык, по знаку которого к подножию его трона сбегаются  короли?
Или  он  совсем  выжил  из  ума,  забыл, что в жилах  этого  дикаря  струится
асанианская кровь? Яростная кровь Льва, сотрясающая державы!
 Эсториан  почувствовал  его  страх и отвернулся.  Слегка  изменив  позу,  он
милостиво   кивнул  полному  островитянину.  Тот,  бесцеремонно   расталкивая
желтоглазых недоумков, протискивался к Его Императорскому Величеству.
 
 Он  стоял  посреди  просторной  гардеробной  и  привыкал  к  тишине.  Слуги,
почтительно  кланяясь,  ушли,  заперли  дверь  снаружи  и  оставили   его   в
одиночестве.
 Он  взял  со  стола  бутыль вина и дрожащей рукой  наполнил  кубок.  Он  был
совершенно  измучен   и физически, и душевно. К тому же страшно проголодался.
Но  главный  церемониймейстер  двора, этот маленький  лысый  тиран,  запретил
прислуге  подавать Его Величеству съестное. Император должен выйти к  пиршест
венному столу последним и продемонстрировать подданным свой аппетит.
 Он  залпом осушил кубок и забегал по комнатам, огибая сундуки и вешалки  для
плащей. Вино разгорячило кровь, но не улучшило настроения. Кто виноват в  его
дурном  самочувствии? Дерзостный асанианин или наглый чародей? Ему  следовало
арестовать  их  обоих на месте. Впрочем, отдать приказ об  их  задержании  не
поздно и сейчас.
    Я,  возможно,  молод,    произнес он, обращаясь  к  вертикальной  штанге,
увешанной  накидками,    но еще не сошел с ума. Никто не  может  задеть  меня
безнаказанно.
   Кроме богов.
 Он резко обернулся.
 Закрытая  дверь никогда не была препятствием для хорошего мага, а  его  мать
обладала  редкостной  силой.  Как  и сопровождавший  ее  человек.  В  высоком
бородатом богатыре-северянине, с головы до пят увешанном побрякушками, трудно
было заподозрить искусного чародея с развитым и тонким чутьем.
 Их  видели  вместе гораздо чаще, чем порознь. Ходила шутка, что  они  вдвоем
составляют  одного  мага старой Гильдии, который таким образом  демонстрирует
свою  двойственную  сущность.  Они на двоих делили  регентство  и  занимались
воспитанием Эсториана.
 Случавшиеся разногласия никогда не приводили к раздорам и умело гасились.
 Леди  Мирейн со вздохом упала в кресло. Она как всегда выглядела  прекрасно,
но  глаза  ее казались усталыми. Эсториан подал ей кубок, наполненный  вином.
Мать приняла его, благодарно кивнув, но пить не стала.
 Аварьянский  верховный жрец Эндроса никогда не испытывал  колебаний.  Единым
духом он опорожнил свою чашу, удовлетворенно крякнул и сел.
 Эсториан  неприязненно  оглядел парочку, ощутив укол  зарождающейся  злости.
Они  вновь ведут себя как хозяева и принимают его за ребенка   совсем забыли,
что ребенок подрос и коронован.
    Я  умоляю  о прощении,   иронически сказала мать, прочитав  его  мысли  с
раздражающей  легкостью.     Нам надо о многом  поговорить,  и  очень  трудно
выбрать для этого время.
    Это  настолько  важно, что не может потерпеть до утра?     хмуро  спросил
Эсториан.
    Я  думаю     нет,     сказал лорд Айбуран. Он произнес  это  с  необычной
жесткостью,  хотя  глаза  его излучали благосклонность.  Хорошо,  что  он  не
рассержен. Когда Айбуран сердится, трепещут горы.
 Айбуран рассмеялся.
    Так уж и горы? Собери свои мысли, малыш. Они развеваются, словно флаги  в
ветреный день.
    Может быть, я сам хочу этого,   огрызнулся Эсториан. Он выставил копья, с
лязгом  захлопнул  ворота и запер себя на ключ. Айбуран поморщился.  Эсториан
ощутил прилив мстительной радости.
   Эсториан!   предостерегающе воскликнула мать.
 Он прикусил язык, готовый вытолкнуть грубость.
    Объясните мне, что происходит? До каких пор вы собираетесь мною помыкать?
Разве я марионетка, а вы все еще продолжаете царствовать?
 Глаза леди Мирейн сузились.
    Ты  должен  научиться властвовать, и прежде всего    собой.  В  этом  моя
единственная  надежда.  Ты  все еще молод, сын.  И  твоя  болезнь  продолжает
терзать тебя. Ты одеваешься в колючки и отталкиваешь от себя все без разбору,
не отличая хорошее от плохого.
    Хорошее    это, конечно, Асаниан?   Эсториан выдержал пристальный  взгляд
матери.   Но детство осталось в прошлом. Я теперь император, разве не так?
   Так,   сказала она,   и ты должен помнить об этом.
   Я еще не успел этого осознать.
    Не  огорчай  меня,  повторяя свои прежние  ошибки,  сын.     Леди  Мирейн
поставила  на  стол нетронутый кубок и потерла пальцами брови.     Ты  должен
победить страх.
   Я не боюсь запада.
    Конечно, не боишься!   Она говорила с ним мягко и терпеливо.   Ты  никого
и ничего не боишься. Кроме желтокожих людей и собственных воспоминаний.
 Он открыл было рот, но промолчал. Слова застревали в горле.
    Тебе следует научиться спокойно смотреть в сторону Асаниана,   продолжала
мать.    Не стоит задирать посланников этой богатой страны. Такие выходки  не
делают тебе чести.
    В  твоей  империи,   вмешался Айбуран,   существуют  не  только  север  и
восток.  Есть  еще и запад, о котором ты мало знаешь, потому  что  ненавидишь
его.
    Да,   выкрикнул Эсториан,   ненавижу! Я был там! Я знаю их! И   презираю,
но не боюсь.
    Ах,  сын,    вновь качнула головой леди Мирейн. Голос ее был  по-прежнему
мягок,  взгляд  спокоен  и ласков.   Разве можно ненавидеть  население  целой
страны?  Один глупец, подстрекаемый кучкой других глупцов, убил твоего  отца.
Ты  отомстил ему, и на этом нужно поставить точку. Таким наемником мог стать,
например,  какой-нибудь северянин или житель Ста Царств.  На  его  месте  мог
оказаться любой...
 Сердце Эсториана оледенело.
    Ты  никогда  не любила его,   вымолвил он с трудом.   Отец  подарил  тебе
трон  и  власть,  и  ты приняла этот дар. Но его любовь и он  сам  ничего  не
значили для тебя.
 Удар  был  незамедлительным  и таким сильным, что  Эсториан  пошатнулся.  Он
инстинктивно вскинул к лицу руки и замер, изумленно моргая глазами. Мать даже
в глубоком детстве не позволяла себе шлепнуть его.
   Ну-ну, полегче,   пробормотал Айбуран, неизвестно к кому обращаясь.
   Никогда, слышишь, никогда больше не говори мне таких вещей!
   Угомонитесь,   невозмутимо сказал Айбуран.   Вы оба зашли слишком далеко.
   Хорошо.   Леди Мирейн нервным движением поправила волосы.
 Голос  матери звучал спокойно, но Эсториан видел, что ей нелегко  справиться
с собой.
    Итак,  продолжим.  Тот,  кто  осмелился открыто  взглянуть  тебе  в  лицо
сегодня,  прибыл  из  Асаниана,  чтобы бросить  вызов  всем  нам.  Керуварион
принадлежит тебе по праву, сын, но Асаниан   завоеванное королевство. И  этот
факт  нужно  понять и принять. Они раздражены тем, что вынуждены  подчиняться
варварам и ублюдкам. Таковыми, на их взгляд, являемся мы.
 Глаза леди Мирейн загорелись. Она прошлась по комнате и повернулась к сыну.
    Есть еще одна вещь, которую ты должен знать. Мой дорогой повелитель  был,
с  их точки зрения, очень не прав, когда взял меня в жены, отвергнув женщину,
предложенную ему советом Асаниана.
    Асанианскую  женщину?   Эсториан вздрогнул.   В этом  случае  я  вряд  ли
появился бы на свет.
 Леди Мирейн немного помолчала.
    Вопрос  мог  быть  решен иначе, но я никогда бы не  потерпела  соперницы.
Асанианская  знать затаила обиду и стала вынашивать планы мести.  В  один  из
черных дней она свершила ее, но не забыла нанесенного оскорбления. Она ничего
не забывает. Никогда. И никогда не прощает.
    И  чем  же  все  это  грозит обернуться сейчас? Гражданской  войной?  Или
вспышками мятежей? Плохая собака всегда ворчит, пока ей не покажут палку.  Вы
видели,  как  увял этот князек, когда я сбил с него спесь. Я дал ему  понять,
кто есть кто, и он это понял.
   Прекрасно понял,   пробормотал Айбуран.
    Все  они   потомки рабов, даже их принцы. Он готов был спрятаться в  щель
собственной глотки, когда сообразил, что его могут арестовать.
    Так,     сказал  Айбуран, пригладив бороду.    Придется  зайти  с  другой
стороны.  Асаниан  занимает половину твоей империи,  малыш,  а  ты  как-никак
наполовину асанианин. Но знаешь ты сейчас обо всем этом не больше, чем слепая
рыба знает о солнце.
 Эсториан остолбенел.
    Это  неправда. Струйкой грязи нельзя осквернить океан. Чистоту моей крови
не запятнал никто, кроме Хирела.
    Запятнал?     тихо  произнесла  леди Мирейн.     Боги,  помогите  мне.  И
вразумите его.
   Это ложь,   повторил Эсториан упрямо.
 Она промолчала. Он выпрямился и провел ладонями по своему торсу.
    Взгляните  на  меня. Кого вы видите перед собой? Разве  асаниане  таковы?
Разве  они  высоки  ростом и смуглы? От них мне досталось только  это.     Он
поднес сжатые кулаки к глазам.   Кто в том повинен? Отец? Варьян? Нет. Только
Саревадин,  обратившая  свои  взоры на запад.  Впрочем,  она  терпела  своего
муженька  лишь  потому, что Хирел Увериас мало походил на  своих  родичей  и,
говорят, сам не очень-то жаловал их.
    Да,    сказал Айбуран,   и в этом не было ничего необычного, если  учесть
эксцентричность  его  натуры. Он без памяти влюбился  в  чужеземку  и  всегда
приговаривал, что это рок, довлеющий над его семейством.
    Так оно и есть,   воскликнул Эсториан и осекся. Не стоило сейчас говорить
ничего лишнего и впутывать Вэньи в эти дрязги.
    Эсториан,    заговорила леди Мирейн.   Выслушай меня. Время, быть  может,
сейчас  не  очень подходящее для подобных бесед, но ничего не  поделаешь.  Ты
должен  знать  то,  что должен знать. Твой отец, когда женился  на  мне,  дал
обещание  Совету  империи,  что наследник загладит  его  вину  и  никогда  не
повторит родительских ошибок.
   Разве это ошибка   жениться по любви?
    Для  человека, облеченного высшей властью, да. Равно как для  подвластной
ему  страны.  Эта  ошибка в конце концов погубила его. И пошатнула  трон.  Ты
должен исправить положение. Ты обязан заключить брак на западе.
   Нет,   решительно заявил Эсториан.
 Он  лихорадочно напрягал мозг в поисках весомых аргументов своего отказа, но
не  мог  ни  за  что  зацепиться.  Совет, безусловно,  отвергнет  Вэньи.  Она
простолюдинка, родилась в семье рыбака. Она ничего не добавит к его богатству
и знатности. Она   ничто для чванливых вельмож.
 Но  связаться с асанианкой? С желтой, как дождевой червь, женщиной?  Бр-р...
Пригреть змею на своей груди и наплодить змеенышей?
 Его  чуть не вытошнило. Он никогда не сделает этого. Он просто физически  не
способен на такой подвиг.
    Это не подлежит обсуждению,   сказала мать.   Это наименьшее из того, что
тебе надлежит сделать.
  Я  и не стану ничего обсуждать,   пробормотал он.   Я просто раз и навсегда
отвергаю это.
   Ты когда-нибудь общался с асанианками, мальчик?
 Эсториан обернулся к Айбурану.
   Почему это, черт побери, я должен общаться с ними?
    Как  можно  судить о том, чего и в глаза не видел? До  встречи  со  своей
жрицей  ты  содрогался  от одного вида островитян.  Ты  называл  их  ходячими
трупами, провонявшими рыбьим жиром. Ты не считал их за людей.
   Островитяне не убивали моего отца!
    Ты  просто упрямишься, малыш. И не желаешь взглянуть правде в  глаза.  Ты
ведешь себя, как глупое, избалованное дитя.
 Эсториан натянуто рассмеялся.
    Ну  конечно,  я  с  ног до головы погряз в пороках, а  бедные,  обиженные
асаниане прекрасны и добродетельны.
    Ты сможешь судить о них справедливо тогда, когда поближе познакомишься  с
ними.  Рано  или поздно тебе придется это сделать. Асанианский  императорский
дворец пустует со дня гибели твоего отца. Он ждет тебя.
   Означает ли это, что уже утром я должен отправиться в путь?
    Ничего  не  получится,   невозмутимо сказал Айбуран,  словно  не  замечая
иронии.     Пройдет по меньшей мере пара Циклов, прежде чем  ты  приведешь  в
порядок  свои  дела.  Но потом   да. Я думаю, ты начнешь движение  в  сторону
запада. Твои подданные ждут этого. Они хотят видеть тебя, чтобы понять,  чего
ты стоишь.
   Так же, как сегодняшний асанианский посол?
   Даже так. Если ты не придумаешь чего-нибудь получше.
   О боги!   воскликнул Эсториан.   Это несомненно приведет к войне.
    Приведет,   подтвердил Айбуран,   и скорее, чем ты думаешь, если  высокий
посол отправится восвояси униженным.
    Не думаю, что он ждет каких-либо объяснений с моей стороны,   пробормотал
Эсториан. Он сильно покраснел. Слова застревали у него в горле.
    Он  ждет. Но посол   всего лишь один человек. За ним стоит целая  страна.
Она хочет знать своего властителя.
    Мой  отец  прислушивался к подобным советам,   сказал Эсториан,     и  он
умер.
    Он  умер  потому, что никто не верил, что император, рожденный  в  магии,
нуждается  в  защите  от  злых чар. Он умер потому,  что  мы  были  глупцами,
Эсториан.
    Да.    Эсториан почувствовал желчную горечь во рту.   Вы были глупы.  Все
вы.  Он.  Я.  Все.     Он с трудом глотнул.   Я тоже буду глупцом.  Я  поеду.
Проклятие, воспитатель. Я еду.
   Как скоро?
 Голова  его  раскалывалась. Не потому, что кто-то пытался проникнуть  в  его
мысли. Это боль другого сорта. Из глубины его существа. Она затуманила мозг и
заставила произнести роковые слова.
    Когда Ясная Луна вернет свою полноту. На четвертый... нет, третий день. Я
отправлюсь  на  запад.  Я  повстречаюсь с моими  демонами.  Я  заставлю  себя
вспомнить все. Но я не хочу   вы слышите?   я не хочу спать с асанианкой.
   Все произойдет так, как решат боги,   ответил жрец Света.
 В   голосе   его   не  было  торжества.  Айбуран  из  Эндроса   никогда   не
злорадствовал, побеждая.
 
                                                                      ГЛАВА 4
 
 Тишина властвовала в Аварьянском храме Эндроса, тишина столь глубокая,  что,
казалось,  поглощала свет и превращала шелест дыхания в рев,  а  всхлипывания
крови  в  висках   в грохот. Ни шагов, ни голосов. Даже сквозняки присмирели,
запутавшись  в  тяжелых  складках храмовых занавесей.  Вэньи  несла  одинокое
вечернее  дежурство  в  храме, опустевшем и притихшем.  Она  тщетно  пыталась
забросить магическую сеть в сторону императорского дворца. Стена, возведенная
вокруг  него  магами,  собравшимися на пиршество, была неимоверно  плотна,  и
любая  брешь  в  ней  тут же тщательно заделывалась. Самые  именитые  чародеи
страны старательно оберегали императора от любого воздействия чужой воли.
 Она  уже  дважды  концентрировала  свою силу,  но  безрезультатно.  Аура  ее
возлюбленного не обнаружила себя ничем. Может быть, Эсториан умер?
 Странно  было  думать о нем так, ведь еще утром он смеялся и дурачился,  как
мальчишка.  Ее сеть дернулась от неимоверного желания ощутить  его  и  опала,
натолкнувшись на незримый барьер.
 Занимаясь  собой, Вэньи совсем позабыла о своих обязанностях.  Она  боязливо
огляделась  вокруг и закружилась в ритуальном танце, напевая  слова  молитвы,
поддерживающей  опоры Врат. Танцы и песни, сколько она себя  помнила,  всегда
были  неотъемлемой  частью  ее существа. Даже в детстве,  когда  она  штопала
мокрые рыбачьи снасти, задыхаясь от вони гнилой рыбы, ноги ее ритмично  двига
лись,  а с языка слетали мелодичные звуки. Там, на берегах залива Сеюн,  одни
qwhr`kh  ее  дурочкой, другие   ребенком, подброшенным эльфами в родительскую
колыбель  и  получившим  от них в дар глаза цвета  морской  волны  и  волосы,
вобравшие  все  краски  осеннего  вереска. Она  сторонилась  людей  и  любила
разговаривать с чайками, они доверчиво подплывали к ее коленям.
 Все   это   было  теперь  далеко.  Она  стояла  в  прозрачном,  напоминающем
стеклянный  шар помещении, наполненном обморочным лунным светом  и  немолчным
гулом,  долетавшим  сюда от Врат. Там тяжело ворочалось  потустороннее  море,
волны которого ритмично толкались в призрачные берега. Она бодрствовала рядом
с ним, туманным и переменчивым, и глядела в темноту, полную звезд. Эти звезды
были  глазами,  обжигающими глазами дракона, и взгляд его  пронизывал  ее  до
самого донышка души. Он словно ощупывал ее изнутри, вникая в каждую мелочь.
 Она  тяжело  вздохнула. Звук, сорвавшийся с ее губ, саднящий  и  обнаженный,
словно обрел плоть и обрушился на нее долго не смолкающим эхом. Глаза дракона
погасли. Они вновь стали звездами.
 Крупная  дрожь  сотрясла  ее тело. Мир изменился   в  нем  обозначился  путь
Врат.  Бесконечный,  чуждый  и  странный. В  нагромождениях  ледяных  глыб  и
гигантских языках пламени. Там роились и ползали отвратительные существа. Они
подбирались к коленям, но тут же скучнели от ее взгляда.
 Вэньи  свела  в  единое целое разум и силу. Они стали  какими-то  тонкими  и
словно поношенными, но их хватило, чтобы забросить сеть.
 Море  было мирным. Ничего устрашающего не было в его волнах. Маги продолжали
работать,  но довольно лениво. Маленькие люди грезили, засыпая и пробуждаясь.
Духи  воздуха  и огня носились над ними, как мошкара. Никакой угрозы.  Ничего
проникающего и ужасного.
 Она  натянула сеть. Сердце остановилось. Колени ее подломились. Тело  покрыл
холодный  пот.  Вэньи распростерлась возле Врат, уткнувшись лицом  в  пол,  и
стала молиться последним закатным лучам.
 Эсториан  вернулся в свои покои намного раньше, чем предполагала  Вэньи.  Он
счел  за  лучшее  сбежать  с  пиршества  и  прогуляться  по  ночной  столице,
заглядывая во все кабачки. Подгулявшие грузчики, каменотесы и метельщики улиц
шумно приветствовали своего императора. Они узнавали его, несмотря на простую
одежду,  в которую успел облачиться герой дня. Он пил с ними пиво и  распевал
фривольные песенки, возбуждая всеобщую любовь. Он проделывал это вовсе не  из
политических соображений. Ему нравилось время от времени окунаться в народную
жизнь.
 Он  шагал по ночным улицам, окруженный шумной ватагой дюжих мужчин, и  запах
пива  катился  впереди  него. Вэньи слышала, как он  прощается  под  окном  с
батальоном  веселых  приятелей, отпускавших соленые шутки  в  адрес  лилейной
служаночки, сумевшей приворожить такого бравого молодца.
    Ох уж эти служанки!   кричал кто-то.   Они хороши не только снаружи!  Что
может быть лучше горячей девчонки в прохладную ночь!
 Пьянчуги  загоготали,  как  стадо  гусей. Эсториан  рассмеялся  и  захлопнул
входную дверь.
 Вэньи  встретила  его со свитком в руках, один из разделов  был  зачитан  до
дыр. Она улыбнулась.
 Он  словно не заметил ее улыбки. С его лица исчезла веселость. Оно  казалось
мрачным, даже зловещим.
   Неприятности?   спросила Вэньи.
    Нет,   солгал он и рассердился на себя. Он сорвал кольца с ушей и швырнул
их в стену. Они со звоном брякнулись на пол.
 Вэньи аккуратно закрыла книгу, неторопливо щелкнув застежками.
   Значит, катастрофа,   сказала она.
 Он сбросил плащ.
   Когда Ясная Луна станет полной, я поеду в Асаниан.
 Она молча смотрела на него.
   Наверно, тебе уже доложили об этом.
 Его тон был омерзителен. Она проигнорировала это.
   Я была в храме и никого не видела.
 Его губы кривились. Ей захотелось поцеловать их.
   Я искал тебя. Я думал, после дежурства ты заглянешь на празднество.
   Я собиралась.   Она задрожала.
 Боже,  какая  холодная ночь, подумала она. Не стоило отпускать слуг  прежде,
чем они разожгут жаровню.
   Я почувствовала себя усталой. И уснула.
 И проснулась в кошмарах. И читала книгу, названия которой не помнит.
   А потом ты ушел в город.
 Он  перекинул  жреческую  косичку  через плечо  и  дернул  завязку.  Она  не
поддавалась.  Он сдвинул брови. Дрожащими от напряжения руками Вэньи  помогла
ему. Его волосы были прекрасны   тонкие, вьющиеся, мягкие как шелк. Черные до
синевы. Она запустила в них пальцы.
 Его  тело  было  твердым как камень. Она поцеловала его в бугор  плеча.  Он,
кажется, чуть расслабился.
   Почему,   спросила она,   почему именно сейчас?
 Он  сбивчиво  рассказал  ей  обо всем. Каждое  слово  рассекало  ее  сердце.
Асаниан    это испытание для него. Испытание, может быть, самое ничтожное  из
тех,  что  ему предстоят. Зачем ему эти испытания? Она не могла и  не  хотела
понимать.
    Я отправляюсь на запад,   он выталкивал слова сквозь сжатые зубы,   чтобы
побороть  свои детские страхи. Я не труслив. Но я не могу... Я не желаю  быть
племенным бычком, загнанным в стадо желтых коров!
   Я понимаю,
 Голос Вэньи был спокоен. Она гордилась собой.
    Одна  дорога  до Кундри'дж-Асана займет пропасть времени.  Церемониальный
кортеж движется медленно.
   Год и три дня?
 Он слабо улыбнулся.
    Не похоже, Вэньи. Они протащат меня вдоль всех границ и загонят в Золотую
империю на парад червеобразных девственниц.
   Ты покажешь им, что значит настоящий мужчина.
 Он тяжело вздохнул.
    Не шути так, Вэньи. Зачем мне все это надо? Разве здесь не хватает земли,
чтобы жить свободно и ласкать тебя?
    Ты    император,   напомнила Вэньи, зябко передерну плечами.   Керуварион
знает и любит тебя. Асаниан   не знает,
    Они  нагляделись на меня в детстве.   Он говорил отрывисто и  сердито.   
Таскали  по  стране,  как  уродца, взгромоздив на носилки  и  придавив  горой
мантий. Каждый ротозей мог вдоволь насладиться дивным зрелищем.
 Она  не знала, что сказать. Все слова выветрились из нег. Провалились сквозь
землю.  Холодно.  Очень холодно. На сердце, в покоях, везде. Теперь  понятно,
почему  с  ней  утром разговаривала леди Мирейн. Она пыталась смягчить  удар.
Вэньи благодарна ей за такую милость.
 Она  заговорила,  тщательно подбирая фразы, которые  не  принадлежали  и  не
могли принадлежать ей.
    Они не знают, каким ты стал, когда вырос. Они боятся и ждут. Приди к  ним
с открытым сердцем, и они полюбят тебя. И назовут своим императором.
    Я  глуп  как  пробка,     пробормотал  он  с  неожиданной  свирепостью  и
пошатнулся.  Волна враждебной энергии докатилась до него и  ударила  с  такой
силой,  что  иной  человек на его месте свалился бы замертво.  Но  он  только
потряс головой и зябко потер руки.
 Она  порвала в клочья чужую сеть и накрыла покои барьером. Потом  взяла  его
руки и приложила к своим щекам. Он успокоился моментально и, похоже, даже  не
понял, что с ним произошло. Жар ушел внутрь. Глаза просветлели.
    О  мой господин!   прошептала она.   О мой дорогой господин! Неужели кто-
нибудь когда-нибудь сможет отнять тебя у меня?
 По щекам ее покатились слезы.
   Что с тобой?   встревожился он.   Ты нездорова, Вэньи?
 Она  покачала головой и позволила ему перенести себя на постель. Он нежно  и
ласково овладел ею, и в душе ее воцарились умиротворение и покой.
 Тьма. Звезды. Глаза дракона. Клыки, мерцающие во мгле. Утроба, разверстая  и
ожидающая.
   Вэньи!
 Она сжалась в комок. Откуда дракон знает ее имя? Зачем ему называть ее?
 Она открыла глаза.
   Вэньи!
 Это  Эсториан.  Она уцепилась за его голос, как утопающий  за  соломинку,  и
соломинка выдержала ее вес.
   Тише, девочка, тише.
 Он ухватил ее за бока и провел жесткими пальцами по ребрам.
 Она зашлась в приступе смеха, вырываясь и дергаясь.
   Нет! Прекрати! Это мои владения! Ты всего лишь ночной дух!
   Кое-что в этом мире принадлежит и мне!
 Она  извернулась  и  заглянула ему в лицо. Он улыбался.  Темные,  обведенные
золотистой каемкой зрачки пламенели.
 Она  вырыла  норку в толще тепла, исходящего от него, и уютно  устроилась  в
ней. Ночные видения утратили, силу, ужас сморщился и завял.
 Она  быстро  сообразила,  в чем дело. После вечернего  бдения  в  храме  она
забыла  поесть, и Врата наказали или просто подшутили над ней. Их причудливые
создания, выбравшись из пустого желудка нерадивой жрицы, терзали ее  во  сне.
Врата  умели многое. Сейчас не осталось магов, знающих все их секреты. Только
чародеи древней Гильдии, в пору расцвета соорудившие это окно в иные миры,  в
полной мере эксплуатировали свою постройку.
 Однако древняя Гильдия Магов давно развалилась, и нельзя сказать, что  Вэньи
особенно  сожалела об этом. Конечно, ей очень хотелось бы побольше  узнать  о
магии,  о  Вратах,  об иных мирах, соседствующих с земным миром.  Но  незачем
проливать слезы по невозможному.
 Высокомерие  питает  невежество. Империя двинулась  на  империю,  Керуварион
пошел на Асаниан или наоборот, кто об этом теперь помнит? Цели каждой державы
были  высокими:  подмять  врага  и посадить  на  освободившийся  трон  своего
ставленника.  Для  борьбы,  в  которой изнемогали  обе  страны,  понадобились
чародеи  попроще,  умеющие лишь разрушать и отбивать удары.  Из  семи  цветов
радуги  выделились два основных   черный и белый. Храмы Света  и  Тени  стали
расти  как  грибы.  Гильдия, не выдержав соперничества, в конце  концов  тихо
распалась. Но Врата уцелели.
 Жрец, который сменял на дежурстве Вэньи, мог бы рассказать о них многое,  но
он,  как  все мастера, был молчалив. О чем говорить опытному магу  с  недавно
посвященной девчонкой, умевшей только усмирять демонов голода и бессонницы?
 Эсториан  лежал  смирно, не вмешиваясь в ее раздумья. У него  хватало  своих
забот.  Вэньи  накинулась  на  него  с  поцелуями.  Он  рассмеялся,  поначалу
неохотно, а потом разошелся вовсю.
 Прекрасно,  подумала она. Смех прогоняет тьму. Смех и любовь.  Чего-чего,  а
уж этого-то у них хватает!
 
                                                                      ГЛАВА 5
 
 Столица    Керувариона   располагалась   невдалеке   от   слияния   притоков
глубоководной  реки  Сувиен, там, где она огибала громаду  уходящего  в  небо
утеса. Северный и восточный склоны его вздымались почти отвесно, южный сбегал
к открытой всем ветрам равнине.
 С  западной  стороны  утес омывала река. Рыбацкие лодки и  торговые  корабли
чинно направлялись к гостеприимным причалам широкой и многолюдной набережной.
Отсюда  величавые  очертания гигантской скалы смотрелись особенно  хорошо,  и
становилось  понятно, почему она получила такое название     Эндрос  Аварьян,
Трон  Солнца.  Здесь  постоянно толклись люди и  двигались  караваны  вьючных
животных.
 Противоположный  берег,  на  котором возвышался  утес,  был  пуст.  Сюда  не
залетали  даже  птицы. Утес одиноко темнел на фоне бескрайних небес.  Вершину
его   венчал   Замок,  своими  мрачноватыми  очертаниями   напоминая   силуэт
нахохлившегося орла.
 Слепые,  гладкие  стены взлетали к высоким башням. Ни дверей,  ни  окон,  ни
бойниц,  ни  даже  чего-либо,  отдаленно  напоминающего  щель,  нельзя   было
обнаружить на ровной поверхности камня.
 Эсториан   вздохнул.   Он  стоял  на  смотровой  площадке   Северной   башни
императорского  дворца     самой  высокой  точке  столицы     и   разглядывал
g`c`dnwmne  строение.  Замок  был черен как  ночь,  но  магический  кристалл,
парящий  над  ним,  ослепительно сиял, напоенный солнечными лучами.  Эсториан
упрямо сверлил взглядом каменную твердь. Нестерпимый блеск хрустального шара,
казалось, совсем не мешал ему.
 Этот  Замок  был  некогда  возведен усилиями  трех  магов:  Солнцерожденного
короля,  императрицы  Гилен и Воителя-северянина. Молва утверждала,  что  они
строили его по ночам.
 
    Но  почему?   Эсториан стукнул себя кулаком по колену.   Возможно,  чтобы
не привлекать к работам внимания простого люда. Говорят, несколько человек  в
те времена сошли с ума, прогулявшись в окрестностях утеса.
 Юлия  потянулась  и  зевнула.  Когти передних лап  рыси  царапнули  парапет.
Зеленые  глаза  уставились  на  хозяина.  Эсториан  ласково  потрепал  ее  по
загривку.
    Даже ты понимаешь, насколько все это бесполезно. Провертеть сотни пещер в
толще  скалы, наделать усыпальниц для королей на тысячу лет вперед,  а  потом
взять  и заколдовать свое творение. Это ни на что не похоже, малыш. Туда  нет
дороги.  Туда  можно  проникнуть только через Врата или вооружившись  ключом,
который я никак не могу отыскать.
 Юлию  совершенно  не интересовал Замок, чернеющий на той  стороне  реки.  Ее
занимали голуби, вьющие гнездо в бойнице соседней башни.
 Эсториан  усмехнулся. Кошка была практична, как и большинство его подданных.
Лучше  синица  в  руке, чем журавль в небе. Что с того, что  Солнцерожденный,
готовясь  к  смерти, заточил себя в Замке? Из этой истории сапог не  сошьешь.
Молва гласила, что старый король не умер, а просто погрузил себя в длительный
сон,  потому  что  войска его были разбиты и для новых  сражений  не  хватало
бойцов.  Он  проснется,  когда бог прикажет ему встать  и  вновь  взяться  за
оружие.
    Это всего лишь легенда,   раздумчиво произнес Эсториан.   Что тут правда,
а  что  ложь, теперь разобраться трудно. Ясно одно, я император этой дурацкой
страны, и мне самому придется расхлебывать заваренную моими предками кашу.
 Он поморщился от укола солнечного луча, прилетевшего с той стороны реки.
    Меня ждет другой замок   в Кундри'дж-Асане. Мой отец так и не стал в  нем
хозяином.  Ему не дали. Он был сумасшедшим, так они говорят. А  я  утверждаю,
что он был поумнее их обоих. Как и многих других. Он ненавидел Асаниан.
   И поступал глупо.
 Эсториан  не  обернулся.  Его коробили внезапные  появления  матери,  но  он
предпочитал не делать по этому поводу никаких замечаний. Он не говорил с  ней
со дня своего восшествия на престол, мать тоже не делала попыток сблизиться с
ним. К обоюдному удовольствию, почему-то подумалось ему.
    Император  не должен ненавидеть половину собственной империи,     сказала
она.   Если, конечно, он хочет остаться императором.
    Они  рассчитывают на обратное, не правда ли?   спросил он горько.    Они,
скорее всего, полагают, будто моя ненависть велика настолько, что позволит им
уйти из-под моей власти?
   Возможно,   сказала леди Мирейн.
 Он скривил губы.
    Возможно, говорите вы? Что ж. Я готов предоставить им такой шанс. Что  вы
скажете,  матушка,  если  я отрекусь от Асаниана? Если  оставлю  их  гнить  в
собственном дерьме?
    Такой  шаг  чреват для нас гибельными последствиями, сын.  Окрепнув,  они
поднимутся  и потрясут восток. Так однажды случилось много лет  назад,  и  мы
были вынуждены жить под железной пятой завоевателей.
 Эсториан повернулся к ней.
    Послушай себя! Даже сейчас ты, не задумываясь, в разговоре делишь мир  на
мы и они. Мы   это Керуварион. Они   Асаниан. Эти державы разные и никогда не
были единой империей. И никогда не станут. Это два непримиримых врага.
    Осознать это,   произнесла леди Мирейн спокойно,   значит сделать  первый
шаг на пути к примирению. У тебя хватит на это сил.
    У  меня  была сила! Каждый знает об этом! Много силы! Но ее почему-то  не
хватило  даже на то, чтобы спасти от смерти отца. Она только выкрутила  меня,
j`j мокрую рубаху, потом вываляла в грязи, потом высушила!..
 Он неожиданно рассмеялся.
    Вот  почему  я и вырос такой,   он пощелкал пальцами, подбирая  слово,   
такой... перекрученный.
   Ты действительно полоумный,   сказала мать. Она не смеялась.
 Наступило  молчание. У них бывали размолвки и прежде, и они  потом  долго  и
плохо сходились. Но   не так долго. И не так скверно. Трещина между ними  все
расширялась.  И  он не понимал, как поправить дело, с какого  конца  за  него
взяться.
 После  продолжительной паузы она заговорила, тщательно подбирая  слова.  Она
всегда так делала, когда волновалась.
    Сейчас послушай меня внимательно. Обстоятельства складываются так, что  я
вряд ли смогу сопровождать тебя в Кундри'дж-Асан. Кому-то надо остаться здесь
  регентом Керувариона.
 Он растерялся.
    Регентом  Керувариона? Не ты ли сама не так давно  говорила  мне,  что  я
должен самостоятельно править моей империей?
   Шрамы слишком глубоки. Их не излечишь в один день.
   Почему ты только сейчас говоришь мне об этом?
    Никто  не  мешал  тебе самому прийти к этому выводу. Она  сделала  паузу.
Чтобы  перевести  дыхание.  А может быть, чтобы успокоить  нервы.  Или  чтобы
переждать вспышку гнева. Но он молчал.
   Тебе очень хочется, чтобы я поехала с тобой?
   Разве у меня есть выбор?
   Да.
 Он  посмотрел на нее как на помешанную. Он, конечно, любил ее, этого  нельзя
отрицать.  Но  любовь  и ненависть вылупились из одного  яйца.  Кто-то  верно
подметил  это  много лет назад. Один из его остроумцев предков. Они  понимали
толк в подобных вещах.
    Так,    язвительно произнес он.   Ты, значит, поедешь со мной? И  станешь
контролировать  каждое мое движение? И будешь сводничать для меня  в  гаремах
Золотой империи?.. Она пропустила его слова мимо ушей.
    Красный  принц  мудр.  Народ  любит его. Он успешно  сможет  осуществлять
регентство в твое отсутствие.
   Он не намного старше меня.
   Ты   император.
 Эсториан отсалютовал ей рукой, как шпагой.
     Прекрасный   вид,  матушка!  В  моей  империи  все  всё   умеют,   кроме
единственного  человека, мешающего всем. Его боятся оставить дома,  чтобы  он
ничего  не  напортил,  и  опасаются отпускать  одного  в  дорогу  по  тем  же
соображениям. Вы думаете, я этого не вижу?
    Я  думаю,  что ты нуждаешься во мне,   сказала леди Мирейн,     и  именно
поэтому так грубо со мной обращаешься.
 Она  стояла  по-прежнему прямо и была безупречно красива, но на ресницах  ее
заблестели  слезы.  Эсториан ощутил жжение в переносице, но  тут  же  одернул
себя.
 Он  опять  чуть  не  попался  на  удочку. Его матушка  была  непревзойденной
мастерицей придумывать разного рода штучки и женские уловки, с их помощью она
всегда  добивалась  своего.  Кроме того, она зачастую  без  зазрения  совести
пускала  в  ход свои чары, абсолютно не заботясь о том, что у него  после  ее
проделок разламывается голова.
 И  все-таки он размяк. Глупо, совсем по-детски, хотя отчетливо сознавал, что
она не даст ему ни минуты покоя, если он разрешит ей ехать с собой.
 Честно  говоря,  он  действительно нуждается в ее  поддержке.  Она  обладает
проницательным  умом,  сильной  волей и достаточно  поднаторела  в  искусстве
плетения интриг и, наоборот, в случае надобности умело расплетает их. Все это
может  очень  ему  пригодиться. Особенно в Асаниане, где коварство  считается
естественным   свойством  человеческой  натуры,   а   убийство       приятным
времяпрепровождением.
    Хорошо,   сказал он.   Мы едем. Я принимаю такое решение, потому что  сам
хочу этого, а не по каким-либо иным соображениям.
   Разве когда-нибудь было иначе?   сказала она.
 Некоторое  время  она  не  сводила  с него пристального  взгляда.  В  скором
согласии  сына  ей  чудился скрытый подвох. После ее ухода над  башней  долго
витал тонкий аромат благовоний.
 
 Прошло  девять  дней  вместо намеченных трех, прежде чем  Двор  мало-мальски
подготовился  к  отъезду. И все же камергеры сбивались с ног, продолжая  свою
хлопотливую  деятельность. Ближе к вечеру Эсториан  решил  объявить  главному
распорядителю этой кутерьмы свою волю.
    Простые  сержанты  за полдня могут поднять в поход  армию  из  двенадцати
тысяч человек. А ты вот уже десять дней возишься с кучкой придворных.
 Нуриан  затрясся  от  обиды  и пустился в пространные  объяснения.  Эсториан
жестом велел ему умолкнуть.
    Я уезжаю,   сказал он,   завтра утром. Кто успеет собраться, тот едет  со
мной. Кто опоздает, тот опоздал.
    Но, сир,   пискнул Нуриан.   Как же быть с багажом, с продовольствием,  с
вашим гардеробом?
 Эсториан выругался. Коротко и энергично. Камергер оскорбленно затих.
    Я  ношу то, что могу носить. Остальное великолепно разместится в дорожной
суме.  Разве  в  Асаниане  нет  купцов? Разве там  нет  ювелиров,  шляпников,
обувщиков?
   Императору в Золотом дворце не нужна обувь.
 Нуриан не на шутку разволновался, если посмел прервать своего господина.
   Но ведь отец выезжал в свет? Или куда-нибудь еще?
   Нет,   ответил Нуриан,   нет, сир. Он никогда не покидал стен дворца.
 Так  полагал  камергер. Эсториан придерживался другого мнения,  но  не  стал
вступать в дискуссию со слугой.
   Утром я еду,   спокойно сказал он.   Двор может следовать за мной.
 
 Стояло  прекрасное  утро,  когда он покидал столицу.  Солнце  ярко  сияло  в
безоблачном небе, свежий ветерок колыхал флаги. Обоз, состоявший из  повозок,
облепленных  верховыми и пешими слугами, тянулся за ним.  Гвардия  императора
красовалась  в походных доспехах красных и золотых расцветок, охранницы  леди
Мирейн  предпочитали зеленый цвет. За ними двигались разодетые  придворные   
лорды  верхом, дамы в носилках, окруженные толпой стражей, грумов  и  лакеев.
Маленькая группка жрецов и жриц выглядела на их фоне очень скромно.  Крученые
ожерелья  и  гладкие  волосы,  заплетенные  в  тугие  косички,  выдавали   их
принадлежность к касте служителей культа. Вэньи находилась среди них.
 Эсториан  двигался во главе колонны. Сенель1 под ним был черен  как  ночь  и
хороших кровей. Крупные, голубые, как незабудки, глаза, остро отточенные рога
и  белая звездочка между ними делали его просто неотразимым. Он был еще молод
и  не прочь подурачиться, но достаточно смышлен, чтобы повиноваться малейшему
движению  поводьев.  Сейчас Умизан неторопливо трусил  по  дороге,  беззлобно
пофыркивая  на  Юлию,  бежавшую рядом. Он ничего не имел  против  королевской
кошки,  потому что еще жеребенком играл с ней и рос. Рысь лениво  огрызалась,
но  все  же  старалась  держаться подальше от  острых  раздвоенных  копыт,  с
царственной невозмутимостью игнорируя толпу обступивших дорогу зевак.
 Казалось,  весь  Эндрос хлынул за пределы крепостных стен,  чтобы  проводить
своего  императора.  Гром  приветственных криков и рукоплесканий  не  смолкал
вокруг  него,  но  лица многих горожан были опечалены. Простой  люд  искренне
симпатизировал  своему  молодому правителю, и его  отъезд  воспринимался  как
ощутимая  потеря  в  жизни  столицы. Конечно, через  какое-то  время  мальчик
вернется  в  родные края, в чем он публично поклялся, глядя на  черные  башни
Замка, но кто знает, как оно все там устроится. Прошлый император вот так  же
клялся,  отбывая  в  чужую страну. Вернуться-то он вернулся,  но  неживой,  и
косточки его теперь в толще скалы.
 Эсториан обернулся в седле. Он оглядел белые стены столицы и перевел  взгляд
на мрачные зубцы башен; над ними парил собирающий солнечный свет кристалл. Он
отсалютовал ему правой рукой. Кристалл вспыхнул и послал в его сторону  пучок
нестерпимо ярких лучей. Молодой император рассмеялся.
    Привет тебе,   негромко произнес он.   Приглядывай за моей столицей, пока
  в отъезде.
   И ты говоришь все это с легким сердцем?
 Эсториан  обернулся  и  бросил взгляд на жреца,  который  приноравливал  бег
своей кобылы к размашистой трусце Умизана. Лицо его было серьезно.
    Это  такая  сила,   медленно произнес Айбуран,   перед  которой  трепещут
боги.
   Разве твои слова, воспитатель, не ересь?
 Эсториан  ослепительно  улыбнулся  толпе.  Умизан,  почувствовав  настроение
хозяина,  вильнул  крупом  и замахал кисточкой вскинутого  хвоста.  Жрец,  не
прибавив ни слова к сказанному, поклонился и отъехал прочь.
 Через  какое-то  время добровольный эскорт, сопровождавший императора,  стал
редеть,  и  приветственные возгласы постепенно смолкли. К  полудню  повернули
восвояси самые решительные из провожающих. Когда солнце склонилось к  западу,
голова каравана достигла пограничного камня, белого столба, стоящего на меже,
отделявшей  территорию  Эндроса  от земель Ста  Царств.  За  ними  возвышался
пологий  холм,  рассеченный надвое рекой и увенчанный подобием  гребня.  Этот
холм не шел ни в какое сравнение с величественными хребтами северных гор,  но
здесь, на равнине, даже такой плюгавый бугор казался серьезной преградой.
 Эсториан   оглядел  свиту.  На  лицах  придворных  читалось  явное   желание
передохнуть,  и  даже мать его выглядела усталой. Он усмехнулся  и  пришпорил
Умизана.
   Вперед,   сказал он.   Только вперед.
 Некоторое  время  копыта  сенелей  упорно  месили  мягкое  покрытие  дороги,
постепенно превращая его в грязь. На вершине холма Эсториан бросил поводья.
 Умизан коротко всхрапнул и опустил морду к земле. Юлия игриво подпрыгнула  и
покатилась  по траве, издавая воркующие звуки. Судя по всему, она чувствовала
себя  прекрасно,  совсем не сожалея о том, что ее вынудили бросить  город,  в
котором  она  родилась. Ее дикая натура наслаждалась свободой и первозданными
запахами, идущими от влажной земли.
 Эсториан  посмотрел  в сторону столицы. Она стала такой  крошечной,  что  ее
можно  было взять в ладони и, как следует все рассмотрев, поставить  обратно.
Изящная   безделушка,  вырезанная  из  слоновой  кости,  украшенная  золотыми
накладками.
 После  смерти  отца  ему  не раз приходилось покидать  ее.  Но  эти  поездки
совершались  только  в  северном или восточном направлении.  И  никогда     в
западном.
 Почему-то  он ощущал себя сейчас птицей, вырвавшейся из клетки. В  душе  его
роились  разные  чувства;  но и страх, и смятение, и неуверенность  побеждало
нечто такое, чему он не знал названия.
 И  вот  оно  явилось.  Сверлящая радость! Ощущение  полной  свободы!  Пускай
непрошеной,  пускай  из-под  палки. Оно явилось  внезапно  и  уже  не  желало
покидать его.
 Ужасно, чудесно, великолепно.
 Он  тронул  пяткой  тугой бок Умизана. Жеребец подхватил с  земли  последний
клочок  травы  и, описав полукруг, отвратил взор хозяина от скучной  равнины.
Теперь  перед ним расстилалось иное, еще неизведанное пространство, в котором
смутно белела стена Хан-Гилена.
   Вперед,   промолвил он.   Только вперед!
 
                                                                      ГЛАВА 6
 
 Императорский  поезд  двигался в хорошем темпе, среднем  между  марш-броском
армии  и  выездом  лежебок на загородный пикник. Бодрость  сенелей  и  погода
способствовали  путешествию, но изгибы дороги и неровности  ландшафта  сущест
венно замедляли его. Частые остановки в городах и храмах также наносили ущерб
скорости  продвижения  каравана,  однако  Эсториан  был  упорен  и  терпелив.
Пьянящее  чувство свободы не покидало его, он правил своими  людьми  железной
рукой, что, впрочем, не мешало ему пребывать в отличном настроении и потакать
прихотям Умизана.
 Весна  разгоралась.  В солнечном свете ярко блистали воды  реки  Сувиен,  за
белой  стеной Хан-Гилена клубились причудливые туманы. Они миновали  покрытые
pny`lh  холмы Айбена и Сареса и въехали в дремучие леса Куриона. Городков  на
их  пути  поубавилось,  все чаще попадались одинокие замки,  стоявшие  на  об
рывистых берегах Сувиен или целиком занимавшие отдельные острова в центре  ее
стремнины.  Хозяева их не всегда приходили в восторг, обнаружив  за  воротами
своих  крепостей гомонящую толпу, но, узнав императора, меняли свое отношение
к  происходящему.  Он знал, как обращаться с ними. Иногда  крепкое  словцо  в
беседе   с  простыми  людьми  значит  много  больше,  чем  ласковая  речь   и
ослепительная улыбка.
    Порой я не понимаю, чего они хотят,   пожаловался он Вэньи однажды утром,
  подольше задержать меня у себя в гостях или поскорее выпроводить.
 Она  бросила поводья, рассчитывая, что ее сумасбродная кобылка сама  одолеет
крутой  склон,  и  призадумалась, потом заговорила тщательно подбирая  слова.
Лицо ее неожиданно зарумянилось, возможно, от свежего воздуха и быстрой езды.
    Конечно, им хочется удержать тебя. Ты хорошо относишься к ним,  помогаешь
решать  спорные вопросы, исцеляешь недуги и благословляешь их коров и женщин.
Они любят тебя.
    Они  улыбаются,  когда мои придворные как саранча уничтожают  их  скудные
съестные припасы.
    Это  гордость.   Она поправила непослушную прядь волос, упавшую на  лицо,
но свежий ветерок тут же вернул ее на место.
 Кобылка Вэньи оступилась на мокром камне, и девушка ласково похлопала ее  по
лоснящейся  от пота шее. Кто-то чуть пониже ростом, но энергичный  и  бодрый,
также  ожидал знаков внимания. Зеленые глаза рыси неотступно следили за  ней.
Юлия подпрыгнула и в полете потерлась о руку девушки.
 Не дождавшись ответа, Вэньи снова заговорила.
    Они  дают тебе больше, чем обязаны давать господину вассалы,  но  ведь  и
сами  извлекают из этого пользу. Ты очень полезный во всех отношениях  гость,
хотя  бы  потому,  что  твое  посещение на  долгие  годы  даст  им  пищу  для
разговоров.
 Он  посмотрел  вниз  и обнаружил беспорядок, возникший  в  центре  каравана.
Замешательство  вызвал  местный лорд, с восхитительным  упорством  пытавшийся
завернуть колонну в сторону своего обиталища. Подъехавший Айбуран завел с ним
непринужденную беседу. Непринужденную для верховного жреца Эндроса и довольно
мучительную для жителя дремучих лесов.
 Эсториан потер подбородок. В последнее время он стал все чаще отлынивать  от
бритья,  и  его  щетина превратилась в роскошную кудрявую  поросль.  Холодная
вода, холодная бритва   достаточно веские причины, чтобы оправдать леность.
 Вэньи  по  утрам  любила  играть  с его бородкой.  Она  вновь  покраснела  и
рассмеялась.
    Я думаю,   сказал он,   сегодня ночью мы разобьем собственный лагерь. Мне
говорили, что день или два нам не будут встречаться ни поселки, ни замки.
    Но один из них все же находится где-то поблизости,   возразила она,     и
уж его владелец не преминет заполучить нас в свои сети.
    Что ж, придется предложить ему стать нашим гостем и поскучать с нами  под
лунами. Это внесет в его жизнь некоторое разнообразие.
   Это не оскорбит его?
   Нет, если приглашение сделаю я, со всем присущим мне обаянием.
   Ах,   сказала Вэньи, лаская его взглядом,   ты все-таки неисправим.
 Он поцеловал свою ладонь и приложил ее к щеке спутницы.
   Благословляю тебя и весь твой род, дитя мое!
 Вэньи напряглась и побледнела.
    Никогда,     сказала она звенящим от ярости голосом,    слышишь,  никогда
больше не шути со мной так.
   Вэньи!   Он попытался обнять ее.
 Она  уклонилась  так  резко,  что  зубы  ее  клацнули.  Растрепавшаяся  коса
колыхнулась  на  узких плечах. Она ударила пятками кобылку, и  та,  удивленно
хрюкнув,  дернулась в сторону. Эсториан хотел поддержать Вэньи, но она  опять
увернулась,  и  взволнованные сенели заскользили вниз по  крутому  склону,  с
трудом удерживая равновесие.
 Когда  дорога выровнялась, Вэньи вновь обрела дар речи, но голос ее все  еще
дрожал.
    Я  не корова и не деревенская плодовитая дурочка. Я не могу подарить тебе
ребенка  до  тех  пор, пока мое Странствие не закончится. Зачем  ты  обижаешь
меня?
 Вэньи  была  права,  он сморозил глупость, но гордость мешала  ему  признать
это. Он усмехнулся и холодно произнес:
   Твое Странствие это также и мое Странствие. Я думал, ты понимаешь.
    Ты отмечен милостью Небес.   Слова давались ей с трудом, но она все же не
собиралась  уходить от разговора.   Ты   император, и твое  Странствие  может
считаться во всех отношениях приятным.
   Если исключить из него Асаниан,   язвительно заметил он.
 Вэньи  призадумалась, рассеянно поглаживая по холке свою  кобылку,  которая,
расшалившись,  стала  шарахаться от каждой тени.  Умизан  фыркнул  на  нее  и
опустил  рога.  Это  была демонстрация высшей степени  отвращения  жеребца  к
глупой  твари противоположного пола. Кобылка, прижав уши к безрогому  черепу,
фыркнула в ответ, но все же присмирела.
    Да,     сказала  Вэньи наконец,   запад велик и опасен. Такое  Странствие
достойно тебя.
     В   достойное  Странствие  я  отправился  бы  один  или  с  единственным
компаньоном,     он многозначительно посмотрел на нее   и следовал  бы  туда,
куда велят Небеса.
   Разве не они ведут тебя сейчас?
   Нет,   выдохнул Эсториан и умолк.
 Дорога  шла  теперь  вдоль  реки, сквозь колоннаду  мощных  стволов  вековых
деревьев.  Солнечные лучи едва пробивались сквозь пышную  листву,  то  совсем
исчезая, то ослепительно вспыхивая. Эсториан сложил ладони лодочкой и  поднял
их  над  холкой Умизана. Ему тут же стало жарко, в ушах зазвенело.  Никто  не
умел  лучше  него притягивать солнечный свет. Даже маги. Он поднес  ладони  к
лицу  и  зажмурился от удовольствия. Солнечная энергия проникла в него сквозь
поры  кожи.  Он  словно пил ее. Она пьянила и бодрила лучше вина.  Он  обычно
проделывал  это  по вечерам, на закате, когда интенсивность светила  спадала,
или  в  зимние дни. И сейчас в сумрачном лесу ему сразу стало теплее.  Ладони
его пылали.
    Вот  видишь,     благоговейно произнесла Вэньи. Эсториан рассмеялся.  Она
видела его насквозь. Он разжал пальцы, и солнечные зайчики, выскочив из  них,
растворились  в прохладной полумгле. Умизан забеспокоился и пошел  боком.  Эс
ториан  легонько ударил его по голове. Сенель подобрался и понесся вперед  по
тропе уверенной рысью, которая постепенно перешла в галоп.
 
 Они  разбили  лагерь  невдалеке от слияния Сувиен с ее  притоком     быстрым
Иленом,  на  солнечном берегу реки. Переправа находилась выше по течению  под
стенами крепости Сувилен. Там достаточно лодок, чтобы перевезти на ту сторону
весь караван, сказал проводник. Река там поуже и помельче, берега высоки,  но
пологи и поросли мягкой травкой, не то что здесь.
    Тут  много  водоворотов,   пояснил проводник. Это  был  суровый  мужчина,
лесник  правителя Куриона. Он говорил отрывисто, не выказывая особого трепета
перед  величием  своего  собеседника.   Река там раздваивается  на  повороте,
обтекая  небольшой  островок. Хорошее место для  рыбалки.  Люди  из  крепости
выходят  с  сетками и шестами и поставляют рыбу к столу нашего господина.  Он
неравнодушен к рыбке, наш господин.
    Его величество ближе к ночи также намеревается поужинать свежей рыбой,   
высокомерно  сказал  Годри,  придворный из свиты  Эсториана.  Он  не  одобрял
поведения  неотесанного мужлана, разговаривающего с императором  без  должной
почтительности.
   А кто ее наловит?   удивился лесник.   Может быть, ты?
 Годри  побледнел.  Гордый отпрыск клана вождей, обитающих в  пустыне  Варяг-
Суви,  не  прощал  оскорблений. Шрамы, змеящиеся по  его  лицу,  красноречиво
говорили об этом. Он не был старейшим или главным среди придворных Эсториана,
но  имел  вес  в  обществе,  равный  длине своего  меча.  Только  присутствие
императора удержало его от немедленной расправы с обидчиком.
 Он  ничем  не  выказал своих чувств и, со свойственной ему грацией  небрежно
махнув рукой, произнес:
   У нас много слуг. Они прекрасно справятся с этой работой,
   Я сам займусь этим,   бросил Эсториан.
 Наступившее  молчание  было  ему  ответом.  Он  рассмеялся,  глядя   на   их
изумленные физиономии.
    Владелец  Сувилена,  надеюсь,  почтит своим  присутствием  нашу  вечернюю
трапезу. Он будет принят с подобающим ему уважением.
   Но...   заикнулся было Годри.
   Никаких но. Я отправляюсь на рыбалку.
 Молодой   император  величественно  кивнул  своим  собеседникам  и  удалился
прежде,  чем они пришли в себя. Лагерь разбит, костры ярко пылают,  сенели  и
поклажа  находятся  там,  где им и положено быть. Хозяин  всего  этого  может
позволить себе немного поразвлечься.
 Переметная  сума,  принадлежащая  Вэньи, была  расстегнута.  Из  нее  торчал
обернутый  шелком  пакет. Сама она сейчас с группой  магов  возводила  вокруг
лагеря  незримую стену защиты. Он чуть напрягся и коснулся ее ауры. Волшебное
ощущение,  сравнимое, пожалуй, с игрой солнца на едва колышущейся поверхности
воды.
 Она была так поглощена своим занятием, что не заметила его самоуправства.
 Он  улыбнулся,  когда  Вэньи все-таки обнаружила его в  одном  из  тайничков
своего существа, и с легким сердцем покинул лагерь.
 Над  излучиной реки все было спокойно. Легкий ветерок доносил  сюда  людские
голоса  и  повизгиванье  сенелей,  но эти звуки  не  задевали  его  сознания.
Уединение казалось абсолютным. Даже Юлия исчезла куда-то, решив поохотиться в
лесной чаще. Она вернется ночью, урча от сытости, или выскочит словно призрак
из кустов ранним утром, к неудовольствию Умизана.
 Эсториан  поежился. Здесь было прохладнее, чем в Эндросе,  несмотря  на  то,
что  лето уже вступало в свои права. Возможно, где-то в укромных лощинах  все
еще прячется снег. Он погрузил руки в Сувиен. Вода показалась ему ледяной. Он
поднес  ладони ко рту. Вода была жесткой и отдавала прелью. Это Илиен нес  ее
сюда  с  нагорий  Янона. Можно сказать, с края света. Первый  Солнцерожденный
вышел из этих земель.
 Он  побрел  вдоль берега и вскоре достиг следующей излучины  реки.  Здесь  в
воды  Сувиен  вдавалось множество мысков и мысов. На  самом  большом  из  них
должен  стоять  Сувилен. Лорд Куриона, скорее всего, прибудет  приветствовать
своего императора на лодке.
 Но  сейчас густо поросший деревьями и кустарниками островок загораживал  всю
панораму. Он был окружен песчаными отмелями, и протоки Сувиен сбивались здесь
в обширную заводь со слабым течением, глубокую и чистую.
 Рыба  любит подобные места. Так говорит Вэньи. Она могла бы многому  научить
его,  но  он был нерадивым учеником и частенько отвлекался от ее наставлений,
находя  себе более интересные занятия. Впрочем, кое-какие сведения о народных
способах  ловли  рыбы  все же зацепились в его мозгу.  Он  оглядел  спокойную
поверхность,  во  многих  местах  рассекаемую быстрыми  стреловидными  телами
обитателей   реки.  Порой  они  вспыхивали  на  солнце  и  создавали   мелкие
водовороты.
 У  него  имелся  для них небольшой сюрприз, извлеченный из  шелкового  тючка
Вэньи.  Он  осторожно развернул снасть   толстую длинную веревку,  в  которую
были  искусно  вплетены  крепкие шнуры. На их концах болтались  металлические
блесны, с острыми крючками.
 Грубый  лесник  наверняка презрительно сплюнул бы, увидев столь  примитивное
приспособление.  Эсториан  улыбнулся. Многое, что на  первый  взгляд  кажется
глупостью, скрывает в себе совсем противоположные качества.
 Он  выпрямился и забросил снасть в реку, действуя так, как его учила  Вэньи.
Вернее,  попытался  забросить. Веревка от сильного  броска  взлетела  слишком
высоко  и  запуталась в нависающих над водой тенистых ветвях,  а  там  ничего
нельзя было выловить, кроме ругательств.
 Однако  истинный  творец  должен  быть  терпеливым.  Серебряные  бляшки   со
смертельной  начинкой  вновь метнулись навстречу  своим  подводным  подобиям.
Глупая рыба почему-то не спешила глотать их.
 Эсториан  подергал снасть. Солнышко пригревало, воздух был напоен  ароматами
свежей  зелени. И никого вокруг. Ни стражников, несущих дежурство, ни веселых
jnlo`mhi, ни праздношатающихся гуляк, рыщущих в поисках приключений.
 Новая   попытка  оказалась  удачной.  Эсториан  снял  с  крючков   несколько
извивающихся  сгустков  живого  серебра и побросал  их  на  траву.  В  сердце
загорелся  огонек азарта. Он снова забросил снасть, вытащил и вновь забросил.
Быстрые тени кружились в воде, подбираясь к добыче.
   Тяни!
 Эсториан  подскочил  на месте. Ловушка выпрыгнула из воды.  Сверкающие  тела
рыбешек  сорвались  с  хищных  крючков  и  с  плеском  обрушились  в  заводь,
насмешливо помахивая хвостами.
   Ты, трижды безмозглый сын прокаженного!   выругался он и осекся.
 Это был не Годри. И не какой-нибудь скучающий бездельник из свиты.
   Ты скачешь, как кролик, попавший в силки!
 Насмешливый тон незнакомца заставил Эсториана открыть в изумлении рот.
   Это мой обед,   только и нашелся сказать он.
    Это?     Незнакомец презрительно покосился на кучку жалких, вывалянных  в
земле рыбешек.   Не очень-то много мяса на их костях.
   Ты от рождения такой сварливый, или это случилось с тобой недавно?
 Эсториан  нарочитой грубостью пытался скрыть свое замешательство. Незнакомец
усмехнулся и отобрал у него снасть.
   Скорее всего, ты сам был воспитан невеждами.
 Он  аккуратно сложил веревку и точным движением метнул ее в середину заводи.
Блесны вошли в воду почти без всплеска.
    Вот  теперь,    мягко и даже ласково пропел незнакомец,     теперь  будем
тянуть.
 Эсториану  оставалось  только следить, как тяжелые, словно  поленья,  рыбины
шлепаются  к  его  ногам.  Блаженное  состояние,  минуту  назад  безраздельно
владевшее  всем  его  существом, исчезло, на смену ему пришла  злость.  Он  с
небольшим  опозданием  понял, что перед ним   женщина, и  это  обстоятельство
только усугубило его раздражение. Впрочем, любой на его месте мог обознаться.
 Непрошеная гостья была худощава и одета в некое подобие охотничьего  платья,
грубо  пошитого  из  на  скорую  руку  выделанных  шкур.  Ее  волосы,  гладко
зачесанные,  были заплетены в длинную жреческую косичку, однако  ожерелья  на
ней  не  было. Небольшое темное личико чуть портил крупный горбатый нос,  над
которым  сияли  черные, навыкат, глаза северянки. Белки их матово  светились,
перекликаясь с белоснежным мерцанием зубов.
 Движения  незнакомки  были  быстры  и грациозны.  Черная  девка.  Аппетитная
штучка.  Она могла бы понравиться Эсториану, если бы не седина, блестевшая  в
ее волосах, и не надменная усмешка, от которой у него заныли скулы.
 С  пренебрежительной  легкостью она вытащила из  воды  еще  пару  трепещущих
серебряных слитков.
   Ты ведьма,   сказал он.
   О да,   усмехнулась незнакомка.   Но сейчас я   рыбак.
   Рыбачка,   хмуро поправил он.
  А  ты  завистник. Раздражительный и обидчивый. Взгляни, тут хватит рыбки  и
тебе и мне. Где же твоя благодарность?
   Я сам бы с этим справился, если б ты не помешала.
    Чем  же  я  тебе помешала? Тут ведь не королевский садок,  Который  кишит
рыбой. Тут каждый себе хозяин и устраивается как умеет.
   Я первый пришел сюда.
    Ну и что же? Ты был настолько беспечен, что я свободно Могла бы всадить в
тебя нож. Но я поступила справедливо.
   Мне велено наловить рыбки к столу моего господина. Я заберу все.
    Да?     Она смерила его взглядом и притворно потупилась.   И как  же  мне
теперь быть?
   Ты скажешь своему хозяину, что рыбалка не удалась.
   Кто тебе сказал, что у меня есть хозяин?
 Он иронически усмехнулся.
    Ты  явно не лорд Перидан, а также не его матушка, а другой знати,  как  я
слышал,  в  этих  местах  нет.  Кроме  моего  господина,  развлекающего  себя
путешествием.
    Ох,     вздохнула  она,   я и вправду не самый яркий  цветок  на  лугу  и
deiqrbhrek|mn  пришла сюда из Сувилена, но тем не менее на  этой  земле  мною
никто не владеет.
   Даже император?
 Эсториан   не  мог  удержаться  от  этой  маленькой  провокации.  Незнакомка
держалась с ним свободно только потому, что не подозревала, кто он  на  самом
деле, и ему захотелось продолжить вольную беседу.
    Даже  император,   согласно кивнула она.   Он ведь не  властен  над  всем
миром или даже над большей частью его.
    И все же у него под рукой гигантская территория. От ледяных просторов  до
опаленных солнцем песков.
    Власть потомков Солнцерожденного велика,   опять кивнула незнакомка,   но
она  объемлет  только один континент. За морями, дитятко, есть другие  земли,
там, где восток сходится с западом.
   Ты видела их?
 Она промолчала, стаскивая рыбу с крючка.
   Ты видела их?
 Он был явно заинтригован и ожидал ответа.
   Кое-что повидала.
 Она освободила снасть от трепещущей добычи и вновь забросила ее в заводь.
     Моря  широки  и  опасны,  и  лишь  немногие  судовладельцы  отваживаются
направить  свои корабли в их просторы. Страшно, когда последний кусочек  суши
скрывается  за  горизонтом. Страшно, когда свирепые  ветры  волнуют  огромные
массы  воды  и  гонят  суденышко вдаль, пока его не прибьет  к  какому-нибудь
островку,  где  матросы  пополняют припасы и ждут погоды.  И  только  единицы
добираются до обширных неизведанных материков, таинственных и прекрасных.
   Кто там живет? Люди? Драконы?
    Там  живет  много  людей,  говорящих на  странных  языках  считающих  нас
божествами, детьми моря.
   А драконы?
 Она рассмеялась.
    Драконы есть, но они не больше обычного коршуна. И крылатые рыбы. А также
насекомые, откладывающие алмазные яйца. И мохнатые бестии, поющие слаще птиц.
   Сказки,   бросил Эсториан.
   Возможно,   улыбнулась она.   Но в них достаточно правды.
   Если это правда, почему же Солнцерожденный не завоевал эти края?
 Тень легла на лицо незнакомки.
   Наверное, он просто устал.
   Кто-нибудь когда-нибудь завоюет эти народы!
   Или они покорят нас.
   Никогда, покуда я жив!   почти выкрикнул он, забыв о своем притворстве.
 К   счастью,  незнакомка  уже  не  слушала  его.  Она  с  трудом  удерживала
подрагивающую  веревку,  на  другом конце  которой  ходила  кругами  огромная
рыбина.  Эсториан ухватился за снасть. Объединенными усилиями  они  выволокли
владычицу подводных глубин на берег и оттащили к подножию скалы.
   Этим можно накормить целую армию!
    Но  не  свиту  моего господина,   заметил Эсториан.     А  что,  владелец
Сувилена любит отведать рыбки?
   Он обжирается ею.
 Не  очень-то  лестная  характеристика. Особенно  из  уст  простолюдинки.  Но
Эсториан  был  не  из  тех, кто придирается к словам. И все  же  он  поспешил
сменить тему разговора.
   Как тебя зовут?
   Мужчина представляется первым,   усмехнулась удачливая рыбачка.
   Эсториан,   склонил он голову в шутливом поклоне.   А теперь назови себя.
 Она пожала плечами.
    У  меня  много  имен.  Если  хочешь, зови меня  Сидани.  Это  означало   
Скиталица. И даже чуть-чуть   Изгнанница. Он усмехнулся. Имя ей подходило.
   Сидани,   повторил он.
    Эсториан,   отозвалась она.   Я знала кое-кого с таким имечком. Его носил
человек с огненно-рыжими волосами. Он женился на жрице-асанианке, чем  вызвал
большой скандал.
    Это  был  последний князь Хан-Гилена,   пробормотал Эсториан.    Он  умер
молодым.  Как  можешь  ты  помнить  его?  Он  что,  приходил  покачать   твою
колыбельку?
   Я ужасно стара,   улыбнулась Сидани.   Так тебя назвали в его честь?
    Нет,     сказал он, все еще озадаченный ее словами.   Эсториан    обычное
для южан имя. Но ты ведь не можешь быть такой древней?
    Почему, дитятко?   рассмеялась она.   Потому что ты не можешь представить
себе никого старше своих родителей?
    В  девяносто  лет не шатаются по дорогам. В девяносто лет  сидят  дома  у
окошка, если еще могут сидеть. А слуги или родня выносят за ними горшки.
   Со мной такое было,   сказала Сидани.   Но это мне скоро надоело.
   Но...
 Эсториан умолк, не окончив начатой фразы. Странная женщина опять не  слушала
его.  Она  уже  потрошила рыбину, разделывала ее судорожно  дергающееся  тело
кривым,  похожим на коготь рыси ножом. Закончив разделку, Скиталица  обернула
крупные куски будущего лакомства листьями лопуха и протянула их ему.
   Вот ваш обед, милорд!
    А  также и твой!   сказал он неожиданно для себя. Он вновь повторил  свое
приглашение, словно какой-то демон подталкивал его к этому.
    Идем  со  мной  в  лагерь. Я постараюсь найти  тебе  местечко  у  огня  и
прослежу, чтобы тебя не обнесли чаркой вина. И даже подберу тебе компанию  из
разговорчивых людей. Правда, их сказки скучнее, чем твои.
 Сидани  нахмурилась. Он понял, что она хочет отказаться от столь  необычного
приглашения, и поспешил закинуть другую наживку.
   Неужели ты хочешь, чтобы лорд Перидан съел всю пойманную тобой рыбу?
   Это брюхо на тонких ножках не стоит извергающегося из него дерьма!
 Она сердито сплюнула в сторону и выпрямилась.
     Что   ж,   пусть  будет  по-твоему.  Идем.  Надеюсь,   ты   не   станешь
расстраиваться, если что-нибудь выйдет не так.
 Все  будет  нормально,  подумал Эсториан. От нее не исходило  зла  или  иных
колдовских  чар.  Наоборот,  он чувствовал себя великолепно,  как  никогда  в
жизни.  Мускулы  не  болели,  голова была  ясная,  и  с  плеч  свалился  груз
постоянных забот о караване. Случись какой-нибудь подвох, он тут же ощутил бы
влияние дурных сил.
 Она  вытерла  нож пучком сухой прошлогодней травы и спрятала его  в  складке
пояса. В ее жестах и движениях не осталось ничего от женственной мягкости. Он
даже подивился тому, что сумел распознать в ней женщину десяток минут назад.
   Что ж, мальчик, пошли.
 Голос   глубокий  и  благозвучный.  Без  лукавства  и  старческой  хрипотцы.
Завораживающий, волнующий, молодой голос.
   Пожалуй, в конце дня можно позволить себе часок побездельничать.
 Эсториан рассмеялся.
    Безусловно  можно. Ступай за мной, леди Скиталица.  У  тебя  будет  время
отточить свое остроумие на кавалерах двора.
 
                                                                      ГЛАВА 7
 
 Отсутствие  Эсториана  прошло менее болезненно, чем он  ожидал.  Лагерь  был
спокоен  и  даже безмятежен. Лорд Перидан восседал в центре его  на  огромном
обрубке только что сваленного дерева и, тяжело отдуваясь, потихоньку брюзжал.
    Менее всего,   вздыхал он, помаргивая сонными глазками,   менее всего его
величество  должен  думать  о  своих  преданных  вассалах,  когда  собирается
совершить  прогулку.  Вассал  обязан  терпеливо  дожидаться,  когда  господин
изволит  обратить на него внимание. И если милорду желательно принимать  пищу
за  грубо  сколоченным  столом,  а  не  в  уютной  столовой  в  замке  своего
подданного,  то  подданный этот обязан подчиниться его  воле,  хотя  подобное
неудобство  может  причинить  вред  его  пищеварению.  К  тому  же  преданный
вассал...
 Эсториан,    бесцеремонно   растолкав   придворных,   столпившихся    вокруг
экзотического толстяка, склонился перед ним в глубоком поклоне. Лорд  Перидан
недовольно нахмурился.
   Это зачем,   произнес он.   Это кто разрешил?
 Усы  вельможи  сердито  встопорщились,  тело  раздраженно  заколыхалось.  Он
внимательно  оглядел толпу окружавших его людей, затем уставился на  наглеца,
посмевшего  прервать  его  монолог. И хрюкнул от  удивления,  столкнувшись  с
насмешливым взглядом янтарных глаз. Такие глаза принадлежали в Эндросе только
одному человеку.
   Сир?   благоговейно всхрапнул толстяк.
 Эсториан  покосился на свою спутницу. Интересно, как она отнесется к  такому
повороту событий? Сидани стояла неподвижно, ничем не выказывая удивления  или
беспокойства. Только брови ее чуть шевельнулись.
 Эсториан состроил умильную гримасу.
    Лорд  Перидан,   почтительно произнес он.   Я надеюсь, ваше  ожидание  не
было  вам в тягость. Надеюсь также, что это подношение,   он вывалил на  стол
добычу,     поможет  мне загладить свою вину перед вами.  Мои  повара  весьма
искусны и не заставят нас долго томиться.
 На  лице лорда Перидана появилось плотоядное выражение. Он разглядывал  рыбу
так, словно хотел тут же проглотить ее всю   целиком.
    Отвратительно,     раздался тихий голос над ухом Эсториана.  Он  чуть  не
подскочил от неожиданности. Скиталица, оказывается, умеет читать мысли.  Надо
будет как следует покопаться в ее сущности. Но не теперь.
 Он улыбнулся лорду Сувилена.
    Нет-нет, не вставайте, прошу вас. Годри сейчас принесет вам чару вина,  а
также  выполнит любые ваши пожелания. Как поживает ваша жена? Здорова  ли  ее
матушка?  Как  чувствуют себя ваши очаровательные сыновья? Старший,  кажется,
уже совсем взрослый? Скоро ли вы начнете вывозить его в свет?
   Осенью, сир,   почтительно ответил лорд Перидан.
 Он  уже  забыл  о  своем  недовольстве. Или сделал вид,  что  забыл,  охотно
вступив   в   игру,  предложенную  императором.  Эсториан  подарил   толстяку
очаровательную  улыбку.  Эта  отдувающаяся  гора  свиного  сала  должна  была
послужить  ему  отличной  защитой  от  раздражительных  интонаций  матери   и
возможного гнева Айбурана.
 Сообразив,  что  император какое-то время будет занят, Си-дани  решила  сама
позаботиться о себе. Она выбрала подходящий костер и устроилась у  огня.  Она
чувствовала, что он помнит о ней, и этого было достаточно, чтобы остаться.
 
   Он сожрет все,   пробормотала незнакомка.   Можешь не сомневаться.
 Вэньи  бросила на нее косой взгляд. Женщина пришла сюда с Эсторианом и имела
полное право находиться здесь. Даже если он не счел нужным объяснить это кому-
либо. Вэньи посмотрела на кучку удалившихся от огня и шепчущихся придворных.
 Идиоты.  Лакеи.  Император  знает,  что делает.  Его  поступки  не  подлежат
обсуждению.
 Она,  должно  быть,  высказывала свои мысли вслух, ибо  незнакомка,  кивнув,
подтвердила:
   Глупы, как разжиревшие коты. Ты не находишь?
   Твои слова вряд ли понравились бы нашему господину,
   Он думает точно так же.
 Скиталица  оказалась права. Гора жареной рыбы постепенно  исчезла  в  глотке
знаменитого  обжоры, за исключением нескольких кусков. Годри  завернул  их  в
пергамент и, повинуясь движению бровей своего владыки, отнес к костру,  возле
которого сидели женщины. Сам Эсториан забавлялся беседой с толстяком и  сыпал
комплиментами, физиономия его сотрапезника лоснилась от удовольствия.
 Скиталица  кивком поблагодарила Годри, но не прикоснулась к угощению.  Куски
великолепно    приготовленной   рыбы   маслянисто    поблескивали,    издавая
восхитительный запах. Их следовало поделить.
    Почему  я?   Незнакомка пожала плечами.   Достаточно того, что я  поймала
ее.
 Она  лениво  потянулась  к блюду и, разделив его содержимое  на  две  равные
кучки, подтолкнула одну из них к Вэньи.
   Ешь. Это лучшее, что можно добыть в здешних местах.
   Морская рыба гораздо вкуснее.
   Зато речная   нежнее.
 Скиталица  принялась за еду с аккуратностью сытой кошки,  осторожно  выбирая
косточки и бросая их в пламя костра.
   Сидани,   сказала она через минуту.   Так они меня называют.
    Вэньи,     представилась  девушка. Маги обычно  оберегают  свое  имя.  Но
вежливость старше магии.
 Впрочем, странная женщина не была магом. Вэньи чувствовала это. Она не  была
и жрицей. И все же оба эти качества неуловимо присутствовали в ней. Возможно,
такое впечатление создавалось возрастом гостьи. Равно как и ее высокомерием.
 Люди,  подобные ей, считают южан холопами, низкими, презренными  существами.
Они  непомерно  гордятся  тем,  что  первый Солнцерожденный  поначалу  правил
Яноном. Янон   сердце севера и перед ним трепещут остальные державы.
    Я  не  янонка,    сказала Скиталица,   хотя в жилах отца  текла  северная
кровь. Я унаследовала от него все и почти ничего.
    Ты  очень  похожа  на янонку,   медленно произнесла  Вэньи.     Зачем  ты
делаешь это?
 Взгляд темных глаз был по-детски чист.
   Делаю что?
 Читаешь  в моей сущности, беззвучно крикнула Вэньи. Ничего. Ни всплеска,  ни
отклика.  Сущность  незнакомки была первозданно  чиста  и  просвечивалась  до
донышка.  В  ней струились ясные мысли, живые, как рыбешки, и подвижные,  как
ртуть.  Одна  из них, с трудом уловленная, вертелась вокруг медовой  лепешки,
которую  сейчас  неторопливо пережевывала Скиталица, вторая была  обращена  к
Вэньи. Незнакомка находила личико жрицы в высшей степени симпатичным.
 Вэньи  не  терпела загадок. Она с трудом подавила желание подняться  и  уйти
прочь.  Ее собственная сущность отвердела. Это начинало казаться опасным.  Не
для нее. Для Эсториана.
 Она   выглядела  вполне  безобидно,  эта  пожилая  Скиталица,  удостоившаяся
благосклонности императора. Он всегда был свободен в своем выборе.  Маленькая
жрица,  свершающая  свое  Странствие, поняла это  еще  тогда,  когда  впервые
появилась  в  столице  и душа ее наполнилась восторгом и благоговением  перед
окружившими ее чудесами. Она ничем не выделялась из сотен подобных ей учениц,
но он заметил ее. И ввел в стены дворца. И сделал своей избранницей.
 Но  тут  и  речи не было о соперничестве. Скиталица немолода, и вряд  ли  ее
прелести могут возбудить огонь страсти в совсем еще юном мужчине.
 Темные  глаза лукаво блеснули. Вэньи тряхнула головой. Она не может прочесть
ее мысли. Сила бродяжки не может противостоять силе охранницы Врат.
   Кто эта женщина? Где ты ее нашел?
 
 Эсториан  был  загнан  в ловушку и не делал попыток сопротивляться.  Скучное
пиршество  наконец-то закончилось, но даже в собственном шатре  он  не  обрел
покоя. Вэньи, если захочет, сумеет добиться своего.
 Он вздохнул и расслабленным тоном произнес:
    Надеюсь,  лорд  Перидан  будет  так долго  рассказывать  моей  матушке  о
состоянии своих дел, что у нее не хватит сил явиться ко мне среди ночи с теми
же вопросами.
 Вэньи  умело  расплела его косичку и достала гребень. Он покорно  подчинился
быстрым движениям ее рук.
    Итак,  прежде  чем ее величество явится за своим клочком шерсти  с  твоей
шкуры, отвечай   кто она?
    Скиталица,   сказал он.   Умеет рассказывать всякие истории. Хорошо ловит
рыбу.  Может быть, даже поставляет ее к столу его высочества, так как сказала
мне, что идет из крепости.
   Его высочество не подал вида, что знает ее.
    Его  высочество ничего не замечает вокруг, кроме еды. Удивляюсь,  что  он
еще как-то справляется с делами. Править таким замком, как Сувилен, отнюдь не
легко.
   Возможно, тут все идет своим чередом еще с давних времен.
 Вэньи легонько хлопнула его по макушке.
    Не  уходи от темы. Итак, ты не знаешь об этой женщине ничего.  Почему  бы
тебе  не  расспросить о ней Айбурана? Он опытен и знает обо  всем  на  свете.
Хочешь, я позову его?
    Не  надо,  я сам разберусь с этим.   Он повернулся и сомкнул руки  на  ее
бедрах.   С твоей помощью, разумеется.
 Она изучающе посмотрела на него. Бородка делала его старше, но свободные  от
нее черты лица были все равно нежными и по-мальчишечьи округлыми.
    Ты  очень  доверчив,  Эсториан. Что, если эта женщина  кем-то  подослана?
Вспомни  об  изгнанниках, которые хотели уничтожить  Солнцерожденного  еще  в
материнской утробе и потом долгое время преследовали его.
    В Сидани нет зла,   сказал Эсториан.   Возможно, она чуточку сумасшедшая.
И даже больше того. Но она не собирается причинить мне вред.
 Руки Вэньи стали жесткими, острые ноготки впились в его плечи.
    Откуда ты можешь об этом знать? Что вселяет в тебя такую уверенность? Она
не  то, чем хочет казаться. Я чувствую это всем своим существом, поверь  мне,
Эсториан.
 Он  медленно высвободился, по-детски передернув лопатками, и выпрямил спину,
на которой виднелись следы ее ноготков.
    Конечно,  она не так проста, как о ней можно судить с первого взгляда.  В
ее  жилах, скорее всего, течет благородная кровь. Возможно, какой-нибудь лорд
когда-то  пошалил с поселянкой, и Сидани появилась на свет.  Она  необычна  и
интересна.  И  знает много разных историй, которыми мне не терпится  усладить
свой слух.
   Ребенок,   нежно произнесла Вэньи.   Глупый мальчишка. Влюбчивый идиот.
 Его  крупные,  чуть  вывернутые губы притягивали ее.  Она  не  удержалась  и
чмокнула его в уголок рта. Но тут же нахмурила брови. Пусть не надеется,  что
все уже кончилось.
    Не  нравится мне эта леди.   сказала она и тут же поправилась.   Нет,  не
так.  Я не испытываю к ней неприязни. Просто мне кажется, что ты поступил  не
очень-то мудро, пригласив ее сюда.
    Может быть, так, а может быть   нет,   пробормотал в раздумье Эсториан.  
Мудро,  не мудро или как там еще, но я не почувствовал в своем желании ничего
дурного. Не бойся, она не обидит меня. И уж конечно, никак не затронет тебя и
твою жизнь. Я позабочусь об этом.
    Об  этом  я меньше всего беспокоюсь,   сказала Вэньи.   И все же  спасибо
тебе,  мой  добрый  малыш.  Тебе ведь и в голову  не  приходит,  что  я  могу
ревновать.
 Он посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.
    Ну  да,   подтвердила Вэньи.   Она очень хороша в своем роде. И,  как  ты
сам только что заявил, необычна и интересна.
   Она стара!
 Он  был  так  растерян и так обиженно шевелил губами,  что  Вэньи  с  трудом
удержалась от смеха.
   Она... Она сама мне сказала, что ей девяносто...
    А  выглядит  только на семьдесят. Или даже на шестьдесят.   Она  тихонько
прыснула  в  кулачок и покровительственно похлопала его по  плечу.     Ладно.
Дорога  тяжела для старых костей. Держи ее при себе. слушай ее россказни.  Но
не очень-то доверяй им.
   Даже если они будут трижды правдивы?
 Она  попыталась  стукнуть  его,  но  он,  рассмеявшись,  парировал  удар   и
опрокинул ее на ковер. Шутливая возня увлекла их настолько, что они не  сразу
заметили,  как в палатку вошла леди Мирейн в сопровождении своего неизменного
спутника  Айбурана.  Поговаривали, что их сущности   темная  и  светлая     в
слиянии  составляют  одного мага древней Гильдии.  Так  это  или  нет,  никто
достоверно  не  мог  знать,  но  то, что они были  любовниками,  не  вызывало
сомнений у всякого, имеющего глаза.
 Вэньи  растерялась. Ей захотелось куда-нибудь спрятаться. Она  откатилась  в
тень  под  свод  шатра, намереваясь незаметно ускользнуть, но  тяжелая  ткань
полога не поддавалась.
    О милая жрица,   с добродушной усмешкой произнес Айбуран,   останьтесь  с
нами. Мы вовсе не собираемся прямо сейчас драть с него шкуру.
 Вэньи  покраснела до корней волос и знала, что они видят это. Сознавая,  что
ее  поступок граничит с неслыханной дерзостью, она подтащила к себе небольшую
скамеечку и села по правую руку от Эсториана. Воцарилось неловкое молчание.
 Эсториан,  казалось,  полностью погрузился в себя, глядя  на  тусклое  пламя
светильника, заливающее неярким дрожащим светом пространство палатки.
 Наконец Айбуран, кашлянув, заговорил:
    Полагаю, нам нужно кое-что обсудить. Твое исчезновение из лагеря  вызвало
нежелательные  толки среди свиты, не говоря уже о том, что  оно  было  просто
невежливым по отношению к нам.
    Оно  никому не причинило вреда,   сказал Эсториан.   И потом, вы  никогда
не запрещали мне совершать прогулки.
   Мы не можем тебе ничего запретить. Ты   император.
    Разве  это  обстоятельство  когда-нибудь вас  останавливало?     Эсториан
усмехнулся.   Согласен, я поступил не очень-то мудро. Но мудрость как таковая
не  свойственна мне вообще. Возможно, меня увели из лагеря боги. Разве  можно
противиться их воле?
    Возможно,    проворчал Айбуран.   Но какие боге:? Восточные, несущие  нам
свет и правду? Или западные, утверждающие мрак и обман?
   А почему не те и другие вместе?
   Потому что они невоссоединимы!
    Хватит.     Голос  императрицы звучал холодно.    Мы  можем  жонглировать
словесами  до  утренних  звезд, но так ничего и не  добьемся.  Выслушай  нас,
Эсториан.  Мы можем заблуждаться во многом, но ненормальными нас все-таки  не
назовешь. Ты подумал о том, что тебя могут убить?
 Вэньи  не  отрывала  взгляд  от  собственных ног.  Правая  туфелька  немного
разлезлась. Завтра она починит ее. Если завтра наступит.
 Она  ощутила  жар во всем теле. Этот жар не принадлежал ей.  Он  исходил  от
Эсториана. Однако голос его звучал спокойно и тихо.
    Если я не могу гулять в одиночестве в моей собственной империи вдоль моей
собственной  реки под моим собственным небом, значит, мне следует  отказаться
от своего титула. Поправьте меня, коль это не так.
 Он перевел дыхание и продолжал:
    Это  Керуварион, матушка. Когда мы прибудем в Асаниан, я постараюсь вести
себя  тише  воды  ниже травы, я буду сдержан и разумен, я никогда  никуда  не
выйду  без охраны. Но пока я здесь, в моей собственной стране, я буду  делать
все, что мне заблагорассудится!
    Все это прекрасно,   сказала императрица.   И чрезвычайно глупо. Ты не  в
столице,  сын.  Здесь  нет  крепких запоров и  прочных  стен,  которые  могут
сдержать убийц.
    Здесь нет убийц!   воскликнул он, разгневанно сдвинув брови.   И я отнюдь
не  глупец.  В моей стране мне не нужна охрана. Я сам, если надо, сумею  себя
защитить.
   То же самое говорил твой отец.
 Жестокие  слова,  подумала  Вэньи,  но,  безусловно,  необходимые.  Эсториан
молчал.
 Он  продолжал  хранить молчание, даже когда леди Мирейн, низко  склонившись,
пожелала  ему  спокойной ночи, и только когда высокие гости  покинули  шатер,
соизволил разжать губы.
   Отец погиб не в Керуварионе,   сказал он.
 Это, конечно, было правдой, но отнюдь не решало многих проблем.
 
                                                                      ГЛАВА 8
 
    О-о-о,    протянула Сидани,   мне довелось скитаться по морским волнам  с
самим Чубадаем. Он никогда не был пиратом, как о нем говорят, но всегда  брал
что  хотел,  не очень-то заботясь при этом о правилах приличия.  Особенно  он
любил  золото и, завидев золотые побрякушки, просто выходил из себя.  У  него
было много золота.
   Награбленного золота,   уточнил кто-то.
    Держу пари,   вмешался другой голос,   он превращал в золото даже морскую
соль, чтобы очаровать эту леди!
   Он шел на многое ради меня,   задумчиво произнесла Сидани.
 Слушатели  расхохотались. Женщины, взвизгнув, отпрянули   у  Скиталицы  была
тяжелая рука.
    Щенок!   усмехнулась колдунья.   Я не всегда выглядела такой немощной. О,
я  была  когда-то молода и красива. Ты прав, молокосос, Чубадай действительно
положил   на  меня  глаз.  Я  была  юной,  гибкой  как  хлыст,  сумасбродкой,
очарованной ревом морской стихии. Неудивительно, что он взял меня с  собой  в
кругосветное странствие.
 Вэньи  слушала,  цепенея от злости. Вокруг Сидани всегда  собиралась  толпа.
Эти  бездельники разевали рты, слушая ее дурацкие байки, и совершенно  теряли
головы,  когда она своим глубоким чарующим голосом начинала напевать странные
песенки,  аккомпанируя себе на арфе. Арфу принес ей он. Он просто влюбился  в
старуху  и  не  скрывал  этого. Многие злословили по  поводу  его  страсти  к
древней, как мир, леди.
 Но  никогда   в присутствии Сидани. И никогда   с осуждением, что  могло  бы
утешить  Вэньи. Отвратительное существо с каждым часом, казалось, становилось
моложе. Вэньи припомнила переправу через Сувиен. При взгляде на бурлящий стре
мительный поток бледнели даже маги. Даже Вэньи, рожденной у моря, стало не по
себе.   Сидани   наклонилась  к  самой  воде,  с  неизъяснимым   наслаждением
вглядываясь  в быстро бегущие струи. Она расхохоталась, когда страшный  бурун
резко  подкинул лодку, так что зазвенело тяжелое днище и огромный  тюк  с  по
клажей исчез в кипящей пучине.
 Эсториан  словно  обезумел от нее. Она потребовала  покладистого  мерина  со
ступленными рогами и так спокойно покачивалась в седле, как будто срослась  с
сенелем.  Они  ехали  колено к колену, непринужденно  болтая,  или  сидели  у
костра, обсуждая дороги богов и людей, а иногда пели вместе   голос темный  и
голос  светлый,   и ветер уносил к небесам их напев. Почему так  происходило,
Вэньи не знала.
 Ночами  все  было  иначе. Он обнимал Вэньи так нежно и так  крепко,  что  ей
хотелось плакать. А еще ей хотелось плакать оттого, что приближался Асаниан.
    Я  никогда не оставлю тебя,   сказал он однажды.   Я никогда тебя  никуда
не  отпущу, если ты сама не захочешь этого. Клянусь, Вэньи. Ты во  мне,  я  в
тебе, мы   одно существо.
    О-ох!     протяжно  выдохнула она и закрыла ему рот ладонью.  Его  борода
отросла  и  была теперь пышной и плотной. Она только что расчесала ее  острым
зазубренным гребнем.   Не давай опрометчивых клятв. Будем просто любить  друг
друга столько, сколько отпустят нам боги.
   Всегда,   сказал он.   Мы будем любить друг друга всегда.
 Она оседлала его с бешеной страстью, утоляя внезапно шевельнувшийся голод.
 Он  заснул  непривычно скоро. Путешествие утомило его, хотя он  старался  не
показывать  этого никому. Последние ночи он спал мало, принимая делегации  из
мелких  селений,  расположенных в лесной глуши,  разбирая  тяжбы  и  пируя  с
провинциальной  знатью. Через день или два они должны были  пересечь  границу
Асаниана.  Ближе  к  вечеру императорский караван въехал в маленький  городок
Салуян,  население которого оказалось более деликатным, чем  жители  подобных
местечек.  Просители  покинули резиденцию Эсториана  еще  до  захода  солнца.
Верховная жрица городка смотрела на него с величественной жалостью.
    Бедный  милорд,     сказала  она.    Вам  обязательно  надо  как  следует
отдохнуть.  Вы нуждаетесь сейчас в крепком сне гораздо больше,  чем  мы     в
вашей  бессоннице.  Отдыхайте,  сир, и  ни  о  чем  не  беспокойтесь.  Мы  не
потревожим вас до тех пор, пока вы сами не пожелаете этого.
 Молодой   император   попытался  возражать,  но  жрица   была   непреклонна.
Властитель  должен отправиться почивать, не заботясь о нуждах ее  подопечных.
Она  сама  прекрасно справляется с ними. Мудрая женщина, подумала Вэньи.  Она
все-таки сумела переупрямить его.
 Да  и чего можно было ожидать от родственницы Айбурана! Правда, родственницы
дальней.  Северная  кровь бежала в ее жилах тоненькой  струйкой,  однако  она
придала  облику  жрицы  величавость, наделила  высоким  ростом  и  статью.  В
остальном  же  правительница  Салуяна была золотисто-коричневой  женщиной,  с
медными волосами, пламенеющей солнечной кожей и глазами цвета речного  песка.
Асанианка  с чертами северянки. Эсториан присмирел, только взглянув  на  нее.
Такое случалось редко и потому сейчас приятно поразило.
 Они,  поклонившись, вышли и расположились в комнатке возле покоев.  Айбуран,
жрица  и вдовствующая императрица. Они, кажется, собирались бодрствовать  эту
mnw|. Вэньи тяжело переносила незримое присутствие столь высоких персон.  Пос
ледние несколько дней она плохо спала, бессонница словно поселилась в  ней  и
грызла  ее  внутренности подобно болезни. Скорее всего сказывалось утомление,
вызванное долгим путешествием и постоянной тревогой.
 Быстрым  поцелуем  Вэньи благословила его сон. Эсториан что-то  пробормотал,
но  не  проснулся.  Она  соскочила с постели, взяла  в  руки  свои  туфли  и,
склонившись   в   низком  поклоне,  босиком  пробежала  через   будуар,   где
расположились высокие особы.
 Дом  верховной  правительницы Салуяна был самым большим в городке,  и  Вэньи
миновала  добрый десяток комнат, прежде чем добралась до выхода. Тут  мог  бы
разместиться  весь  императорский  караван.  Однако  большинство   придворных
ночевали  в  лагере  под  крепостной стеной, и лишь немногие  из  них,  самые
знатные  и  доверенные,  были  допущены  разделить  с  императором  кров.   В
помещениях  просторного здания дежурили императорские гвардейцы.  Они  хорошо
знали   Вэньи  и  почтительно  приветствовали  ее,  однако  той,   кого   она
бессознательно искала, нигде не было видно.
 Вэньи  обнаружила Сидани возле храма. Скиталица недвижно стояла на  каменной
площадке, прильнув к опорному столбу, поддерживавшему навес над крыльцом. Она
сама,  казалось,  превратилась в колонну и почти не изменила  позы,  заслышав
приближение  маленькой  жрицы.  Она  только  чуть  отклонилась  от  столба  и
повернула к ней темное лицо.
 Вэньи  собиралась помолиться у алтаря, как она делала это при всяком удобном
случае,  испрашивая  у  богов  милости к своему возлюбленному  господину.  Но
сегодня  желание  было  особенно острым, словно там, в глубине  ее  существа,
ерзало  раскаленное лезвие и избавить от него могла только молитва. И вот  на
пути к алтарю образовалась досадная заминка.
 Помеха. Препятствие. Тень в тени. Сущность, окутанная молчанием.
   Ты хочешь войти?   Вэньи старалась говорить сдержанно.
    Да,  с  твоего позволения,   сказала Сидани. В голосе ее прозвучала  едва
заметная насмешка. Но так ли это, определить было непросто.
   Тебе это нужно?
    Возможно,   ответила Скиталица.   Когда-то я проклинала их. Богов светлых
и богов темных. Всех вместе   небесных братьев и подземных сестер. Они отняли
у меня все, что я любила. Они повергли меня в прах.
    Они  вольны  поступать так,   сказала Вэньи.   Они дают, и они  забирают.
Иначе кто бы считал их богами?
   Может быть, они нам вообще не нужны.
 Нельзя  сказать,  чтобы  Вэньи  была шокирована  этим  заявлением.  Одна  из
заповедей Книги Странствий гласит:  Не каждому дано узреть Божий промысел .
 Сидани  повернулась спиной ко входу в храм, словно позабыв о своем намерении
войти  в  него.  Ее лицо все еще оставалось в тени, но глаза ярко  вспыхнули,
отражая пламя светильника.
   Я не очень испугала тебя, малышка? Ведь ты вряд ли согласна со мной?
   Ты знаешь, что это так.
 Сидани  опустила голову, как бы разглядывая цветную мозаику пола,  и  вечный
огонь,  пылающий у алтаря, внезапно осветил ее черную шею, на которой  белели
странные  шрамы.  Такие потертости на коже обычно образовывались  от  долгого
ношения ошейника или тяжелого жреческого ожерелья.
 Вэньи осторожно поднесла руки к своему горлу, коснувшись саднящих ссадин.
 Кто же стоит перед ней? Рабыня или жрица?
    Да,   сказала Скиталица, заметив ее взгляд.   Ты совершенно права. Я была
жрицей  Солнца. Многие годы никто не мог видеть то, что сейчас видишь ты.  Я,
как  и  ты,  выслушивала  наставления  больших  мудрецов,  искусных  магов  и
священнослужителей,  воображающих, что они находятся  на  единственно  верном
пути. Они были слепы, как новорожденные котята.
   И ты сбежала от них?
 Сидани  рассмеялась  грубым и хриплым смехом, от  которого  кровь  стынет  в
жилах.
   Беглецов ловят, разве тебе не известно это?
    Ты  наверняка  что-нибудь  придумала, чтобы тебя  не  смогли  найти.  Мне
кажется, если возникнет необходимость, ты без труда сумеешь спрятать  себя  и
nr самой себя.
    Что тут поделаешь? Это мой недостаток. Да, я бежала, ты совершенно права.
Я швырнула свое ожерелье на алтарь, я прокляла тот день, когда приняла его из
их  рук.  Они ничем не помогли мне в самые жуткие минуты моей жизни.  Они  не
сочли нужным ссудить меня своей силой, когда мой возлюбленный умирал.
 Вэньи вздрогнула.
    Жрецы  Солнца порой могут быть холодны как мрамор. Они ничего  не  делают
без воли Небес.
    Так  они  говорили  и ему. Они ненавидели его. Он  никогда  не  хотел  ни
слушать  их,  ни  поклоняться их богам. Даже перед  кончиной,  когда  отблеск
вечного света лег на его лицо.
 Она словно окоченела, погрузившись в пучины мрачных воспоминаний.
    О,  он был холоден, жесток, бессердечен, мой повелитель. Но я любила  его
безгранично. Он был всем для меня, я же в его глазах не стоила ничего.
   Это был Чубадай?
 Сидани раздвинула губы в надменной улыбке.
    Этот  жирный пират? Он никогда не прикасался ко мне. Он знал, что  с  ним
станется, если он попробует посягнуть на меня.
    Итак, твой возлюбленный умер?.. И ты обратила свой гнев против богов?..  
Вэньи  говорила с трудом, ощущая во рту металлический привкус.    Я...  я  не
знаю, что стала бы делать, случись такое со мной.
    При  чем  здесь  ты? Он будет жить долго, твой красавец мальчишка,  если,
конечно,  ускользнет от убийц. Мой господин был обречен умереть  молодым.  Он
сохранил  свою  грацию  даже перед уходом. Он... прекрасно  ушел.  Он  лежал,
откинувшись на подушки, и мы переругивались, чтобы хоть чем-то себя занять.
   Вы ссорились с ним на смертном одре?!
     Это  было  восхитительно!  Он  упорствовал  до  последнего  вздоха,   он
богохульствовал, утверждая, что Небеса пусты. Я готова была задушить его,  но
он  умер прежде. Прежде, чем старость иссушила его черты, прежде, чем  острый
ум его притупился и одряхлел. Он не чадил и не вонял, он вспыхнул и угас, как
факел.   Улыбка сошла с лица Сидани.   Но я все равно никогда не прощу  их   
этих  важных, раздутых от собственной спеси жрецов, отказавших ему в  помощи.
Никогда!
 Глаза ее засверкали.
    Мне следовало бы отвернуться от тебя,   тихо сказала Вэньи,   если  бы  я
была достаточно тверда в моей вере.
   Ты достаточно тверда, девочка.
 Сидани шагнула к алтарю и обратила лицо к подвешенному над ним светильнику.
    Здесь,     провозгласила она,   здесь ютятся твои боги, твои  кумиры.  Ты
знаешь,  что  я  думаю  о  них. Ты должна сразиться со  мной.  Растерзай  мою
сущность, малышка. Я долго жила на свете и стала наполовину призраком.  Вонзи
в меня свои коготки. Найди в себе мужество прикончить бесконечность.
 В  голосе  ее шелестела печаль. Она была старше Вэньи и гораздо сильнее.  За
плечами ее дымилась пустота. Вэньи пошатнулась.
 Опасность. Соблазн. Риск. Усталая плоть не может сражаться. Она нуждается  в
отдыхе.
 Боль. Пылающие щеки. Она заглянула в черное лицо.
   Твои глаза лгут,   сказала она.
 Черные  зрачки  вспыхнули. Сидани отпрянула. Вэньи лежала  на  полу,  Сидани
стояла над ней на коленях. Северянка, уродка. Вэньи поморщилась. Почему ей  в
детстве   так  хотелось  походить  на  них,  на  этих  уродливых,  надменных,
отвратительных  северян. Дурость и ничего больше. Как  безобразны  их  птичьи
головы и хищные большие носы, нависающие над острым подбородком.
 Разве  так  уж плоха светлая кожа? И глаза цвета морской волны?  И  вьющиеся
волосы островитян?
 Ее  пальцы  царапнули светлую поверхность пола. Желудок  словно  отяжелел  и
сжался в плотный ощутимый комок. Из прыгающих губ вылетело нечто, похожее  на
сдавленный хохот. Все эти дни, месяцы, годы она прожила, не зная,  какая  это
мука   задыхаться от приступа жуткой, выворачивающей наизнанку тошноты.
 Неудивительно, что некоторые люди умоляют богов о смерти. Как  отвратительно
это удушье, как судорожно дергается живот   нет, ей не вынести этой муки.
 Сильные   тонкие  пальцы  погладили  ее  волосы,  отерли  с  лица  испарину.
Негромкий    голос    монотонно   изрыгал   проклятия.    Вэньи    подивилась
изобретательности Скиталицы.
   Не бранись,   прошептала она.
    Совсем  немножко,  совсем  чуть-чуть,  девочка.     Сидани  растирала  ее
оледеневшие руки.   Потерпи, милая. Это место обратило свой гнев на тебя, мне
не  стоило  ворошить  его.  Сейчас  я  перенесу  тебя  туда,  где  ты  будешь
чувствовать себя получше.
   Не надо... я не хочу...
 Стало  чуть  легче. И все же позывы тошноты продолжали тревожить Вэньи.  Она
боялась, что ее вывернет на одежду Скиталицы.
 Новые  глаза вспыхнули над ней, яркие, золотистые, освещу удивленное  темное
лицо.  Сильные руки обвились вокруг ее тела. Стало приятно и даже  уютно.  Но
ненадолго. Звучный рассерженный голос произнес:
   Ей плохо. Что ты сделала с ней?
    Ничего.   Вэньи опередила слова Сидани.   Ничего,   пробормотала  она,   
море... оно так далеко... Волны и кровь... Кровь и волны...
 Они  выплескивались из нее. Безжалостно, неумолимо. День за днем.  Месяц  за
месяцем.  Год за годом. Только так. Только она и волны. И удары, гулкие,  как
звон колокола, сотрясающие и разрывающие ее чрево.
   Нет!
 Ее  наставники были строги. Она всегда знала это. Но она не знала,  что  они
так  безжалостны. Они проникали в ее лоно, утверждая торжество  пустоты.  Они
обрывали связи.
 Вдруг  она  поняла.  Он все-таки завязался в ней и сейчас  боролся  за  свою
жизнь.  Ребенок, плод нежной любви, о котором столько мечтали она и Эсториан,
совсем не надеясь, что это в ближайшее время возможно. Он умирал в ней     их
сын или их дочь,   и она ничего не могла с этим поделать.
 
   Что ты сделала с ней?
 Эсториан  говорил  гораздо спокойнее. Гнев уже покинул  его,  уступая  место
растерянности. Он томился, не зная, что ему делать сейчас. Сидани  знала.  Ее
ловкие  руки хлопотали вокруг Вэньи, усмиряя обильное кровотечение тампонами,
которые она, казалось, выхватывала из воздуха.
    Я думаю,   сказала она медленно, когда Вэньи перестала метаться и затихла
в  полубессознательном забытьи,   я думаю, спрашивать здесь надо не с меня. У
нее бывали выкидыши прежде?
 Это слово огнем опалило его мозг.
    Выкидыши?   Он покачал головой. Эта женщина не понимает, что  говорит.   
Вэньи не может зачать! Ее лоно бесплодно! Заклятие, наложенное жрецами...
    Ты  забываешь о том, кто ты есть,   прервала его Си-дани.     Что  значат
какие-то  заклятия перед мощью и славой Солнцерожденного.  Неужели  никто  не
научил  тебя  элементарным  вещам?  Например,  как  предохраняться  во  время
любовных игр, если не хочешь обременить свою возлюбленную?
   Но это... это варварство!   ужаснулся он.
 Она рассмеялась.
   В тебе говорит асанианин.
 Ее слова звучали сухо, как щелканье бича.
    Твоя  мать знала, что девушка может понести от тебя, и ничего не  сказала
тебе об этом?
 Голова  его  пошла  кругом. Неужели мать понимала, что  может  произойти,  и
молчала? И не сделала ничего, чтобы предотвратить несчастье?
     Богиня  была  милосердней  к  смертным  во  времена  моей  молодости,   
продолжала  Сидани усталым голосом, стерев с лица саркастическую  усмешку.   
Сейчас  же  она  холодна как лед и очень небрежна к тому, что несет  свет.  Я
вовсе  не виню твою мать, я констатирую факт. Она не прислужница силы     она
посвящена.
   Моя мать не чудовище.
    Конечно  же,  нет,   согласилась Сидани.   Она хорошая  жрица  и  строгая
императрица. Твой отец сделал правильный выбор.
  Это с какой стороны посмотреть!..    вдруг подумал Эсториан.
    Просто  она  могла  бы  предупредить тебя, что Солнце  сильнее  ухищрений
магов. Всего этого могло бы и не быть.
 Он  опустил  взгляд  на  Вэньи. Она казалась совсем  крохотной  на  огромной
постели. Белой и смирной, как новорожденный ягненок. Сердце его содрогнулось.
   Я чуть не убил ее.
    Вздор!     Он  чуть  не подпрыгнул от ее резкого тона.     Она  здоровая,
сильная девка и останется такой, если твои жрецы перестанут вмешиваться в  ее
циклы.  Будет лучше для вас обоих, если вы никому не позволите совать  нос  в
свои дела. Хотя,   голос Скиталицы стал задумчивым,   вряд ли это сможет хоть
что-нибудь изменить. Этот огонь рожден в пустоте среди звезд.
    О  чем  ты?     хрипло  спросил он.   Ты говоришь так,  словно  о  чем-то
знаешь...
 Блестящие  черные глаза метнулись к нему. Глубокие, как вечность, подвижные,
как ртуть, они, казалось, совсем не имели возраста.
    Все сказки,   отмахнулась она.   Но если хочешь послушать   изволь.  Твой
дед  однажды подарил твоему отцу женщину заведомо бесплодную, по крайней мере
так утверждали маги. Твой отец бросил свое семя в сухую почву и...
 Она,  недоговорив,  нахмурилась. Руки Вэньи  чертили  в  воздухе  магические
знаки.  Пальцы ее сплетались и расплетались в напряженной пляске. Она  словно
боролась с чем-то незримым и страшным.
   Боги,   затрепетал он.   О боги! Она   клятвопреступница .
    Не  болтай  ерунды.   Сидани собрала окровавленные тряпки в  тугой  узел,
оглядела перепачканное убранство постели.   Кто-нибудь пусть простирнет это.
   Но... придется объяснить им...
    Нечего  тут объяснять,   отрезала она.   Ты   император. Вот и  все  твои
объяснения.  Но,   она поколебалась,   если уж ты так хочешь, можно  сказать,
что  у  твоей  возлюбленной  нелегкие месячные.  Они  ведь  всегда  проходили
нелегко, не так ли?
    Да,     подтвердил он неохотно.   Но... маги. Они все поймут, как  только
увидят ее.
    Пусть  их!  Нет  большей глупости, чем пытаться накинуть  узду  на  кровь
Солнца.
 Он  не боялся ее, совсем не боялся. Но сейчас, когда она стояла перед ним  с
узлом  окровавленного белья, как простая служанка, он вдруг понял, что в  ней
скрывается  нечто  большее, чем ему представлялось. Вэньи всегда  подозревала
это, его глупенькая, несчастная и такая беззащитная сейчас Вэньи...
    Ступай  спать,     сказала Сидани сухо и резко, словно мать  непослушному
сыну.     Она,  когда  проснется, будет нуждаться в тебе.  Она  очень  хотела
ребенка, и на первых порах ей придется нелегко.
   Но она не могла знать...
 Бездонные глаза излучали холод.
   Мужчина-мальчик, иди спать.
 Он  повиновался.  Тут не было колдовства или иных чар. Он  повиновался     и
все.
 
                                                                      ГЛАВА 9
 
  О сын! О сын Оленея! 
 Крики,  доносившиеся  до башни, были полны ликования.  Так  кричали  всегда,
когда на свет появлялся мальчик,   удачный и принятый магами. Дочерям так  не
радовались,  несмотря  на то, что они проходили ту же  проверку  и  в  случае
отбраковки так же, как мальчики, выбрасывались на съедение птицам.
    Еще  один  из Шеджизов,   буркнул Мерид во мглу оружейной.    Сколько  их
стало теперь? Шесть? Семь?
    Пять,   сказал Корусан. Он оттачивал свой основной меч и прервал занятие,
услышав восторженные возгласы. Мерид пожал плечами.
    Все равно это впятеро больше, чем ожидалось. Поразительно. Помнишь, каким
захудалым  он  был?  Поговаривали о том, чтобы  вообще  не  допускать  его  к
женщинам.
 Корусан поднес оселок к блестящему лезвию и продолжал работу.
   Так было.   В его тоне сквозило безразличие.
 Мерид  метнул в него многозначительный взгляд. Здесь, где никто  не  мог  их
видеть, он держал лицо обнаженным. Одинокий шрам на его щеке был красноват  и
не   совсем   зажил,  он  потер  его,  как  делал  всегда,  когда  чувствовал
возбуждение.
   Лучше поздно, чем никогда.
 Рука  Корусана остановилась. Он с удовольствием оглядел отточенную  сталь  и
повернулся к приятелю.
   У тебя ведь два сына.
   Так будет и с тобой, когда придет время.
    Я хожу к женщинам каждую ночь,   медленно произнес Корусан.   Каждый цикл
Ясной  Луны  они выкликают свои имена, и мужчины погружаются в их  лона.  Они
часто призывают меня сеять и никогда   убирать урожай.
    Ты  еще  молод,     заявил  Мерид, который  вряд  ли  был  старше  своего
собеседника.
   Я уже ходил с мужчинами на дежурства, когда ты был сладкоголосым юнцом.
   А кто в прошлом цикле распевал песни с девчонками?
 Клинок  Корусана с лязгом влетел в ножны. Глаза Мерида сверкнули.  Словесная
перепалка  не  должна  перерастать  в  стычку.  Собратья  по  мечу  не  могут
восставать друг на друга.
 И  все  же Корусан не был вполне удовлетворен. Оленейцы всегда ладили  между
собой.  Уживчивость  внутри рода   основная черта их натуры.  Но  он  не  был
оленейцем   ни по крови, ни по духу.
   Я думаю,   сказал Корусан,   я боюсь...
 Он  умолк. Он не мог ничего объяснить даже Мериду, который был слеп  и  глух
ко всему, чего не желал видеть и слышать.
    Шеджизу был двадцать один, когда он наконец достучался до первого сына, а
к  женщинам он начал ходить с тринадцати лет. Ранняя возмужалость  ничего  не
значит, мой брат.
   Да.   Корусан поднялся с колен.   И все же не будем сдаваться.
    Не  будем,     осклабился с видимым облегчением Мерид.   Удачного  посева
тебе, оленеец!
   Хорошей жатвы тебе, брат!   отозвался Корусан.
 
 Женщина  была  желанна.  Податливая  и ласковая,  она  умела  многое,  и  ее
блаженное мурлыканье приятно щекотало его гордость.
   Можно навестить тебя еще раз?
 Она скромно опустила глаза.
    Конечно, милорд,   и добавила с подкупающей прямотой:   Завтра  же,  если
ты пожелаешь.
 Сердце  его  учащенно  забилось. Женщины Оленея имели  право  отвергнуть  не
приглянувшегося им партнера. Он вышел, погладив красавицу по щеке.
 И  вновь впал в мрачное уныние. Гарем, пожалуй, был самым приятным местечком
в  этом  суровом мире. Там витали ароматы чистых тел и одежд, и едкие  запахи
лекарственных  трав  смешивались  с  благоуханием  цветов  и  женских  волос.
Оленейцы знали толк в простых развлечениях и умели ценить их.
 Мужчины,  покинувшие  женские  покои, уходили  тропой,  протоптанной  сквозь
века,    по истертым множеством ног ступеням вдоль галереи, увешанной ветхими
гобеленами, от времени они утратили первоначальные очертания и цвет, В  конце
галереи  дорога раздваивалась: одни поднимались в свои квартиры или  казарму,
другие   спускались  вниз,  во  двор,  возвращаясь  к  служебным  делам   или
хозяйственным работам.
 Хоть  было  довольно  поздно и полуночный колокол  давно  отзвонил,  Корусан
спустился вниз и направился к дальним воротам, у которых, как он знал, в этот
час   не  было  стражи.  Неосмотрительно?  Да.  Вокруг  крепости  простирался
враждебный мир, из которого члены Ордена, верные Дому Льва, получали по  мере
надобности   продовольствие   и  другие  припасы,   но   насколько   возможно
ограничивали свое общение с ним.
 Засовы   поддались  легко,  ибо  были  заботливо  смазаны  маслом.   Корусан
выскользнул в прохладную предрассветную мглу. Ночью шел дождь, но сейчас тучи
рассеялись и луны в Небесах смотрелись просто великолепно. Большая   кроваво-
красная     была  полна,  Ясная    серебристая     находилась  в  ущербе,  их
qnedhmemm{i свет заливал округу, затмевая сияние звезд.
 Кто-то  сидел возле ворот на груде камней, любуясь пейзажем. В ярком  лунном
свете  одежда  сидящего  казалась серебряной, но она  могла  стать  серой  на
солнце, а волосы, словно опушенные инеем,   золотистыми, как, впрочем, и было
на самом деле.
 Корусан  узнал  светлого  мага.  Она  любила  прогуливаться  в  окрестностях
крепости.  Но он никогда не видел эту женщину без сопровождающей  ее  тени   
темного чародея. Сейчас вокруг одинокой фигуры рассыпался веер теней, но  они
не двигались и не дышали. Все они были образованы лунами.
 Глаза  ее  блеснули, когда она повернулась к нему. Женщина не могла  видеть,
кто открывает ворота за ее спиной, и все же держалась на редкость спокойно.
   Это необычно,   сказал он,   лицезреть светлого мага под ночным небом.
   Сейчас светло, почти как днем,   просто сказала она.
     Почти,   но   не   совсем,     заметил  Корусан.  Он   почувствовал   ее
расположенность к разговору. Оленейцы никогда не обращались к магам вот  так,
запросто, но Корусан не был оленейцем.
    Мы  должны изучать свои противоположности,   возразила она,    иначе  они
могут поглотить нас.
   Значит ли это, что ты поглотила свою противоположность?
 Она рассмеялась серебристым смехом, совсем не соответствующим ее сану.
    Ты  имеешь  в  виду  моего  темного мага? Он   дневное  создание.  Солнце
садится, и он погружается в сон и спит всю ночь напролет, А я никогда не сплю
в такие прекрасные ночи. Взгляни на луны. Ты слышишь   они поют.
   Я не маг,   сказал Корусан.
 Категоричность его тона отнюдь не смутила ее.
    Конечно,  нет.  Но  у  тебя  есть дар.  Я  видела,  как  ты  бежал  через
зачарованный лес.
    Все  кому  не  лень  могли видеть это,   буркнул Корусан.     Но  мне  не
хотелось бы повторить ту гонку еще раз.
    Ты  прекрасно держался.   Она сидела, сдвинув колени, и явно посмеивалась
над ним.
 Он  мог  ударить  ее, она была беззащитна, и все же ему не  хотелось  прежде
времени  ссориться  с ней. Она обладала магией и, следовательно,  могла  быть
полезна.
   Скажи мне кое о чем.
 Она выжидательно вскинула брови, посеребренные лунными лучами.
 Он  проверил, не пытается ли она проникнуть в его сущность. Маги делали это,
однако  сейчас  он  не чувствовал ничего: ни дурноты, ни боли  в  позвоночном
столбе   никаких сигналов о вмешательстве чужой воли.
   Могу я иметь потомство?
 Ее брови поднялись выше.
    Ты  принимаешь  меня за деревенскую колдунью и хочешь, чтобы  я  погадала
тебе на счастье?
   Отвечай.
 Он  навис  над  ней,  придвинувшись ближе. Она  не  отпрянула  и  ничуть  не
встревожилась. Магия оберегала ее, и она, без сомнения, была уверена в этом.
    Я не гадалка. Ступай на рынок, принц, и поспрошай там. Он сделал еще шаг,
и она была вынуждена чуть отклониться, чтобы не упасть.
    Взгляни в меня,   прорычал он.   Скажи обо всем, что там увидишь.  Придет
ли кто-нибудь после меня? Или я   последний в роду?
   Не слишком ли ты молод, чтобы беспокоиться об этом?
 Он  ударил ее по щеке   несильно, открытой ладонью. Она изумленно уставилась
на  него.  Никто  не  осмеливался поднять руку  на  мага.  Ни  один  человек,
находящийся в здравом уме.
   Ты старше меня,   сказал он,   но вряд ли умнее.
   Я могу испепелить тебя.
 В ее голосе не было злобы или угрозы, он звучал спокойно, уверенно.
 Корусан рассмеялся ей в лицо.
    Попробуй,  и  вместе со мной уничтожишь свою силу. Да, я  знаю  кое-какие
секреты  твоего  ремесла.  Или  ты  из  тех,  что  сражались  против   своего
императора, а потом и против его сына? Предатели.
    Мы  не  предали ничего из того, что принадлежало нам,   сказала  она  по-
прежнему спокойно, но в ее голосе стали проскальзывать нотки гнева.   Об этом
злодействе  говорят  много, но никто толком ничего не знает.  Даже  жрецы  не
могут докопаться до правды.
    Никто,   отозвался Корусан,   никто, кроме оленейцев. А мы значим  именно
то, что значим. Откройся мне, маг. Скажи, кого ты считаешь своим императором?
Меня  или кого-то другого? Если меня, то ответь, кто придет после? Или я буду
последним?
   После тебя будет править еще один человек,   быстро сказала она.
   Кто? Мой сын? Или Мастер твоей Гильдии?
 Она молчала.
    Кровь  испорчена,   усмехнулся он.   Разве не так? Я все помню, красотка.
Я был совсем маленьким и валялся в
 приступе  лихорадки, и ты думала, что я без сознания, но я  все  слышал.  Ты
сумела спасти меня, но не спасла моих будущих детей. Я помню.
   Не я. Это была не я.
    Ты  или  не ты   все едино,   горько сказал он.   Значит, это  правда.  У
меня никогда не будет сыновей.
    Ты молод,   возразила она, но вяло, словно по принуждению.   Ты не можешь
знать...
 Он  повернулся. Луны метнулись в разные стороны над его головой.  Он  бросил
свое  тело в проем ворот, не заботясь о том, что произойдет дальше. Двигаться
всегда лучше, чем топтаться на месте.
 Когда  он  остановился, выбора у него уже не было. Он мог  сейчас  прошибать
стены, но вокруг был только воздух, и комната в неярком свете светильников, и
пара глаз, следящая за ним из груды подушек и одеял.
 Мастер  магов почивал в одиночестве, по крайней мере казалось, что это  так.
Он  выглядел  вполне прилично в нижнем белье под широкой ночной  рубашкой,  а
редкие  волосы  его  прикрывал аккуратный чепчик.  Он  походил  на  купца  из
провинции, но внешность часто бывает обманчивой.
    Вы  чем-то недовольны, милорд?   вкрадчиво осведомился он.   Неужели наша
юная  прелестница чем-то не угодила вам? Одно движение бровей, и ее  сердечко
будет трепетать перед вами на серебряном блюде.
   Если я соглашусь, ты проделаешь это?
 Мастер  Гильдии улыбнулся. Он источал самодовольство, словно  большая  сытая
кошка.
   Безусловно, милорд, если это развеселит вас.
    Все  для  принца.   Корусан нахмурился.   Все, чего душа пожелает.  Кроме
наследника.
   Я сожалею,   сказал Мастер.
 Возможно, его сожаление было искренним.
   Итак, это правда?   выдохнул Корусан.
     Всегда  остается  надежда,     медленно  произнес  Мастер.     Вы     не
обыкновенный смертный, и с нашей помощью ваша мужественность может окрепнуть.
Шанс невелик, но он есть.
 Корусан  кивнул в ответ на слова утешения, но он знал им цену.  Правде  надо
смотреть в лицо, как бы горька она ни была.
   Оленей нуждается в правителе, окруженном наследниками.
    Не  совсем так,   покачал головой верховный маг.   Любая тварь производит
себе  подобных, но много ли в этом проку? Оленею нужен мужчина, способный  им
управлять.
   Что за мужчина без сыновей?
    У  меня  нет сыновей,   заметил Мастер.   Нет их и у многих  магов  моего
ранга.
    Но  ты   не принц,   сказал Корусан.   Тебе не придется садиться на трон.
Императору нужен наследник.
   Не всегда получается так, как хочешь,   уклонился от ответа маг.
    И  что  тогда?   Голос Корусана стал требовательным.   Кто  придет  после
меня?
   Вас это беспокоит?
 Глаза Корусана сверкнули.
    Вас действительно беспокоит такой пустяк?   Мастер Гильдии позволил  себе
улыбнуться.    Вы живете, чтобы мстить роду Солнца. Когда-нибудь  они  явятся
сюда  или,  наоборот, вы отыщете их, и в случае поражения  вас  ждет  гибель.
Какая вам разница, кто назовет себя властителем мира?
    Есть  разница,  если  властителем собирается стать  какой-нибудь  деятель
Гильдии.
   Почему? Разве маг хуже кого-либо другого?
 Во  рту  Корусана  стало  кисло от ярости. Словно  он  лизнул  окровавленный
клинок.
    Значит, так обстоят наши дела? Почему же тогда вы носитесь со мной? Зачем
выходили меня, зачем растили, зачем вообще оставили в живых? Не проще ли было
заключить  союз с поклонниками Солнца, чем вступать с ними в открытую  войну?
Это  наиболее  безболезненный выход из ситуации. Даже,   добавил  он,     для
такого труса, как ты.
 Яростные слова сверлили ауру мага, но не сумели проделать в ней брешь.
    Возможно, мы просто предпочитаем противостояние конфликту,   ответил  он.
  Возможно, от нас требуют этого боги,
 или  судьба, или вращение миров, и, бросив вызов высшим силам, мы  вместе  с
нашими врагами разрушим себя.
    А  может,  вы просто боитесь вступить в схватку с жрецами Солнца,  потому
что они сильнее и могут побить вас.
    Мы  сильнее,    сказал Мастер Гильдии,   мы старше их в нашей  магии.  Но
скрытность  сейчас   сильнейшее наше оружие. И к тому же у нас есть  долг  по
отношению  к  оленейцам. Они приняли нас, когда мы были  изгнаны  из  империи
Солнцерожденного и нас пытались стереть с лица земли. Наши надежды на  лучшее
будущее  растут  вместе  с  тобой,  и  мы  возведем  тебя  на  трон,  который
принадлежит тебе по праву.
   Бесплодный трон,   изрек Корусан.   Пустая победа.
   Твой трон, щенок Льва,   поправил маг.   Твоя победа.
   Чтобы стать марионеткой в твоих руках?
   Ты не марионетка.
    Что,  если,     хищно ощерившись, сказал Корусан,    что,  если,  одержав
победу, я пойду против вас? Что станете вы делать тогда?
    Мы будем сражаться против тебя.   Он улыбнулся.   Но этого не произойдет.
Мы делаем ставку на твое чувство справедливости и, будь уверен, не проиграем.
    Лесть,   сказал Корусан, поморщившись, но гнев его уже улетучился. В душе
вновь  поселились  холод  и пустота. Его могущественный  соперник  имел  лишь
горсточку  сомнительных  предков,  в  то  время  как  он  сам  был  отпрыском
тысячелетней  династии  могущественных властителей.  Однако  самый  последний
простолюдин, окруженный сопливым потомством, был счастливее его.
    Возможно, это утешит тебя,   сказал Мастер Гильдии, помедлив.   Твой враг
зачал ребенка, но материнское лоно извергло его мертвым.
   Это твоя заслуга?
    Нет,     ответил  маг  с видимым удовольствием.   Его  собственные  жрецы
проделали  это, наложив заклятие на лоно женщины, которую он полюбил.  Глупцы
вздумали шутить с кровью Солнцерожденного.
 У  Корусана пресеклось дыхание. Кровь его врага делала то, чего не могла его
кровь. И этот жирный купец злорадствует над смертью ребенка.
 Он  пренебрег элементарными правилами вежливости и выбежал из покоев так  же
стремительно,  как  и проник в них. Он чувствовал себя безмерно  усталым,  но
утренний  колокол  уже  пробуждал оленейцев от сна и  призывал  приступить  к
утренним занятиям. Ему следовало явиться на урок фехтования. Несмотря на боль
в каждой клеточке тела и ломоту в костях, он обрадовался. Он сейчас радовался
всему, что могло отвлечь его от гложущей сердце тоски.
 
                                                                     ГЛАВА 10
 
 Вэньи  совсем  не  хотелось  казаться больной или недомогающей.  Она  вполне
способна  к  передвижению. У нее и прежде бывали мучительные месячные,  когда
приходилось принимать отвары из трав, чтобы унять боль.
 Эсториан  топтался  рядом, спрятав свой норов в карман.  Она  повернулась  к
mels спиной, продолжая сборы в дорогу.
 Тело  ее  словно  онемело от наркотических снадобий.  Боль  ходила  по  краю
сознания,  но уже не являлась частью Вэньи, как и воспоминание о причине,  ее
вызвавшей, оно было отброшено прочь возле жертвенного алтаря.
 Она  не  хотела  ни  о чем знать. Она могла подарить Эсториану  ребенка,  но
этого не случилось.
 Под  действием  наркотика ее внутренности плотно сжались, и  все  же  только
присутствие  Эсториана заставляло ее держаться прямо.  Она  слепо  огляделась
вокруг,  поднесла  руку  к горлу. Сначала возникло изумление,  потом  кольнул
испуг, потом она долго стояла, ничего не соображая.
 Ее пальцы разомкнулись, высвободив пустоту.
    Кто  снял мое ожерелье?   спросила она. Ее гортань сузилась подобно лону,
разрешающемуся от бремени.
   Сидани,   ответил Эсториан.   Она боялась, что ты задохнешься.
   Проклятие!   выдохнула Вэньи,   Проклятие ей!
 Он  потянулся к возлюбленной. Она ускользнула. Ее пальцы Дрожали, когда  она
брала  ожерелье.  Оно  было  неимоверно тяжелым и холодным.  Оно  защелкнулсь
вокруг ее шеи, словно челюсти дракона.
 Она заглянула Эсториану в лицо.
    Она  была  жрицей, ты знаешь? Сидани. Вряд ли это ее настоящее  имя.  Она
отступница.
   Она сама сказала тебе об этом?
   Чтоб я сдохла!
 Он  окаменел  от ее грубости. Она могла бы поцеловать его или  сказать  что-
нибудь  ласковое,  смягчая свои слова, но в сердце не  было  ласки.  Нежность
покинула Вэньи в ту длинную ночь.
 Она  набросила  на  плечи дорожный плащ. Становилось свежо.  Эсториан  хотел
помочь ей, но это вызвало новый прилив раздражения. Она молча пошла прочь.
   Ты можешь идти,   сказал он ей вслед,   а я остаюсь здесь!
 Она остановилась, но оборачиваться не стала.
    Я  обещала  жрице  помолиться  с ней. Пропеть  кое-что  из  десятидневной
молитвы. Это очень важно.
   Когда ты обещала?
   А в чем, собственно говоря, дело?
 Дверной  косяк  качнулся навстречу ей. Она едва успела за  него  ухватиться.
Эсториан молчал. Она не хотела, чтобы он касался ее.
   Оставь меня!   Возглас ее прозвучал, как всхлип.   Не прикасайся ко мне!
   Вэньи...
   Оставь меня, ради всего святого!
 Он  отступил  с  обиженным лицом. Ничего. Обида пройдет.  Все  в  этом  мире
проходит.
   Это хорошо придумано,   сказал Айбуран.
 
 Вэньи  еще  глубже закопалась в ворох одеял. Как долго все это продолжалось,
утро  сейчас или вечер   она потеряла счет времени и не тяготилась этим. Люди
периодически  заходили  сюда, они оставляли еду и питье.  Некоторые  пытались
заговорить с ней, но она молчала.
 Айбуран  был  не  из тех, от кого можно отгородиться одеялом или  магической
стеной. Его голос проникал всюду.
    Да,  ты  поступила просто некрасиво, сбежав от того, кто  хочет  исцелить
тебя.
  От того, кто причиняет мне боль ,   подумала она.
 Он ее услышал.
   Ты порицаешь его?
 Она высунулась из своего логовища.
   Я порицаю только себя. Я должна была знать. Я могла все предотвратить...
    Ты  могла.    Он покачал головой.   Значит, ты наказываешь  его  за  свой
промах?
   Нет! Но я...
 Она  вздрогнула,  несмотря на то что воздух в ее  убежище  был  теплым.  Она
вдохнула его полной грудью и выкрикнула:
   Не касайся его! Не смей! Он знал даже меньше, чем я!
   Почему ты боишься меня?
    В  былые  времена,   сказала она,   ты приказал бы нас обоих приковать  к
железному  алтарю и направить на нас пылающее стекло, чтобы Солнце  вместе  с
нашей плотью иссушило наш грех.
    Старые  времена, старые законы. Солнцерожденный пришел, чтобы  освободить
нас от них.
   Потомок Солнцерожденного так же свободен   во всем.
   Ты только что сказала, будто он ни о чем не подозревал.
 Она  моргнула.  Ее глаза были полны слез. Айбуран стал пятном,  расплывчатой
тенью.
    В  чем,  собственно, дело? С каждым поворотом Ясной Луны это приходит  ко
мне, к каждой женщине. Почему я должна плакать из-за влияния лун?
    Потому  что эти регулы извергли из тебя больше, чем месячную кровь.  Луна
извергла из тебя вашего ребенка.
    Нет,     сказала она.   Луна не могла сделать этого. Ты сделал это,  жрец
Солнца. Ты и магия твоих заклятий.
    Это  сделали  жрецы  Островов, когда проводили большой  обряд  посвящения
новообращенной жрицы. А мы не учли, что такое может случиться. Мы сняли бы  с
твоего лона печать и помогли тебе.
   Вы не помогли мне.
    Ты  не  должна  была понести до конца твоего Странствия.  Его  голос  был
мягок, но в нем угадывалась крепость железа. Она приняла вызов.
   Это ничего не меняет. Его наследник должен родиться от желтой сучки.
   Ты нарушила свои клятвы,   напомнил он.
 Она выпрямилась. Все ее тело изнывало от боли, но сердце болело сильней.
   Ты накажешь меня?
   Ты сама знаешь, что нет.
 Это было больше, чем борьба самолюбий. Желудок ее сжался в тугой комок.
    В тот момент,   она старалась говорить твердо,   я думала о нем, я любила
его  всем  сердцем. Я вспомнила, как он касался меня, и мой дух трепетал.  Но
это не помогло мне. Ты рад?
   Девочка,   сказал он.   Какая ты все еще девочка!
 Жалость жреца вмиг осушила ее слезы. Ей захотелось его убить.
   Не смей так говорить со мной!
   Хорошо.
 Он  осторожно опустился на стул, глядя на нее со страдальческой  миной,  как
на больную. Хитрость, расчет. Сердце ее ожесточилось.
 В  его  бороду  были  вплетены  золотые  бляшки.  Он  огладил  ее  привычным
движением.  Глаза его были неподвижны и словно видели что-то, чего  не  могла
разглядеть она. Жрец совсем не был похож на Эсториана, и все же темный  абрис
его  лица  напоминал  ей о нем. Орлиный нос, желтые глаза,  она  любила,  она
ненавидела их. Она хотела завернуться в свои воспоминания, как в одеяло.  Она
хотела навсегда вычеркнуть их из своей памяти.
    Ты  обижена.   Голос Айбурана был неколебим, как скалы.   Ты отталкиваешь
все,  что пытается подступиться к тебе. Но время лечит раны. Время и близость
к тому, кто любит тебя.
    Нет,     сказала  она.   Ты сам все знаешь, я в этом уверена.  Так  будет
лучше для каждого. Он должен жениться в Асаниане. Я   инородное тело, ошибка.
Непредвиденный случай. Ты поможешь ему в осуществлении его намерений.
    Помочь  себе может только он сам. Кровь Солнца ходит своими  путями.  Она
не...   Он замялся и пожевал губами.   Она не умеет любить легко.
    Ничего удивительного.   Она рассмеялась.   Золотое семя весит немало.  Но
Солнечные стрелы проникают повсюду. Ничто не может противостоять им.
 Айбуран даже не улыбнулся.
   Что ты намерена делать дальше? Отправишься восвояси?
   Разве это не лучший выход?
   Это причинит ему боль.
    Освобождающую  боль.  Он забудет о ней. Скоро. Как  только  столкнется  с
вереницей прекрасных леди. Королевских кровей. Мечтающих стать императрицами.
    И  ты  расстанешься с ним с такой легкостью?   Казалось Айбурану жизненно
b`fmn было получить ответ. Она заглянула ему в глаза.
    Удивлена вашим вопросом, милорд. Взгляните, кто я такая. Когда я  сказала
своему отцу, что собираюсь уйти в храм, он поколотил меня. Одержимый, как  вы
понимаете,  отцовской любовью, он решил спасти меня от самой себя.  Я  должна
была  выйти  замуж в Сеюне за одного из молодчиков, пялящих  на  меня  глаза,
нарожать ему кучу детей, тянуть вместе с ним из воды сети и штопать их  после
бури.  Храм   он для других, для жрецов, порожденных жрецами. Все  это  чары,
сказал  отец, это от матери. Море унесло ее, сказала я, а меня унесет  другое
море.  Что еще я могла ему сказать? И я ушла, со скандалом, потирая ушибы,  и
когда  я надела ожерелье, он перестал меня замечать. Что он мне скажет, когда
я вернусь, я даже боюсь подумать.
 Айбуран промолчал. Красноречиво, подумала она, вкрадчиво.
    Вы не поймете,   продолжала Вэньи,   вы все   лорды и принцы. Вы даже  не
можете  представить  себе,  что  можно жить, не  зная  наперечет  собственных
предков.  Отец мой был рыбак. А кто был дед? Это уже тайна, покрытая  мраком.
Вы  не  знаете, что значит голодать в неурожайную зиму и задыхаться от рыбной
вони  в  жаркую пору. И ходить босиком, потому что у тебя нет обуви. И носить
весь год мерзкое рубище, не имея Другой одежды. Вы никогда, никогда этого  не
поймете!..
   Эсториан понимает тебя.
    Эсториан   лучший из всех людей, что когда-либо жили на этой земле. Но он
так  же далек от меня, как солнце. Он привык удовлетворять свои похоти, а  не
думать. Сейчас он опрометчиво полагает, что любит меня.
   Он любит.
    Глупец!     воскликнула она.   Это говорю я. Здесь.  На  этом  вот  самом
месте. Я ухожу. Я отпускаю его на свободу.
    Если ты уйдешь,   сказал Айбуран,   он последует за тобой. Он любит тебя,
девочка. Всей силой своего большого сердца.
 Слезы опять подкатили к глазам Вэньи, но она удержала их.
   Я могу излечить его от этой любви. Хотите, я это сделаю?
   Вряд ли тебе это удастся,   пробормотал Айбуран.
    О, это легко,   усмехнулась она.   Одна пощечина, и он мигом отринет  все
нежные чувства. Он тут же захочет вышвырнуть меня вон, а он всегда делает то,
что  захочет. Даже путешествие в Асаниан задумано и спланировано  именно  им,
хотя  сам он воображает, что это матушка вынудила его собраться в дорогу.  Он
хорошо знает, чего ему надо. И заставляет других плясать под свою дудку.
   Но ты? Что будет с тобой?
    О  чем  вы,  милорд?  Кто  я такая, когда решаются  дела  государственной
важности?
 Айбуран  промолчал.  В  глазах  его блеснуло  сочувствие.  Ложь  и  ловушка,
подумала она.
    Не  беспокойтесь обо мне, я уйду сама. Я сама накину на себя сети. Я  так
же  легко  угадываю  волю  Небес, как и вы, милорд.  И  вижу,  что  не  нужна
императору.
    А  я  вижу,     сказал Айбуран,   что ты нуждаешься в  отдыхе.  Дух  твой
утомлен,  тело  ослабло. Слуги принесут тебе вина. Выпей его,  я  сам  смешаю
нужные травы. Не бойся, в нем не будет ничего опаснее сна.
   Может быть, мне лучше принять собственное снадобье?
    Оно  слишком  крепкое  для  тебя. Ты возбуждаешься  и  начинаешь  болтать
глупости. Полежи тихо, поплачь, если хочешь. Это поможет, я знаю.
 
                                                                 ЧАСТЬ ВТОРАЯ
                                                               КУНДРИ ДЖ-АСАН
                                                                             
                                                                     ГЛАВА 11
                                                                             
 Когда  караван  пересек границу Асаниана, Эсториан сразу  почувствовал  это.
Вовсе  не  потому, что дикие равнины сменились возделанными полями  и  лесные
тропы  превратились  в благоустроенные дороги, а в черные  и  бронзовые  лица
встречных замешалась желтая краска. Это было как стук в висках, отвечающий на
мощные  удары  сердца.  Какая-то часть его существа узнала  эту  землю,  этот
bngdsu, эту страну, где прошел кусочек его жизни.
 В  середине  дня  он спешился и, преклонив колени, приложил  свои  ладони  к
земле. Она не слишком отличалась от почвы, оставленной позади, влажные жирные
комья  пахли  дождем,  выпавшим поутру. И все  же  ему  показалось,  что  она
задрожала. Она узнала его.
 Спутники молодого императора, сгрудившись, окружили его полукольцом,  словно
опасаясь, что их господин взвизгнет от страха и стремглав помчится обратно   
в  Керуварион.  Он  выпрямился. Правая ладонь его пылала,  пульсируя.  Земля,
прилипшая к ней, не скрывала золотого диска, испускавшего огненные лучи.
 Эсториан прыгнул в седло.  Вперед и только вперед!    мысленно произнес  он,
понукая сенеля.
 
 Земля   узнала   его.   Она   распростерлась   перед   ним,   разграфленная,
разровненная, возделанная руками живущих на ней людей. Тут не было пустырей и
заброшенных уголков. Тут было сочтено каждое дерево в лесах, каждое животное,
рыщущее под их сенью. Реки тут струились неспешно, обрамленные набережными  и
перетянутые  мостами.  Холмы на их берегах словно клонились  к  равнинам  под
тяжестью городов.
 Хуже  всего  была  тишина.  Люди  толпились  вдоль  дороги,  по  которой  он
проезжал,  их  запыленные одежды явственно говорили о том, что они  проделали
долгий  путь,  дабы встретить императорский поезд, но как только  царственная
особа  приближалась  к  ним,  они падали ниц и в молчании  замирали,  потупив
взоры.
  Все, что я вижу, это их задницы,   подумал он.   Их задницы и затылки.  Как
я могу познакомиться с ними поближе? 
 Тут  не  было привольных мест, чтобы раскинуть лагерь под звездами, и первую
свою  ночь  на асанианской земле ему предстояло провести в небольшом  городке
Шонай, в замке, принадлежавшем управляющему этой провинцией лорду. Пожилой не
возмутимый асанианин проводил молодого императора в отведенные ему  покои  и,
поклонившись, ушел. Он совсем не казался смущенным или обескураженным великой
честью, выпавшей на его долю.
    Он  не  смотрит  мне  в лицо,   произнес Эсториан,  когда  тяжелые  двери
спальни закрылись.   Чего они все боятся? Что я напущу на них порчу?
   Такова их вежливость,   сказала Сидани.
 Что  Скиталица  делает  в его опочивальне, Эсториан не  знал.  Она  свободно
ходила  везде, где ей хотелось, и стража, по-видимому, мало что  значила  для
нее. Равно как и деликатная боязнь нарушить чье-либо уединение.
 Впрочем,  Эсториан был рад ее видеть. Он испытывал потребность выговориться,
а  придворные, лоснящиеся от раболепия, были плохими собеседниками для своего
господина.  Годри  ушел проверить сенелей, Вэньи... Вэньи  он  нигде  не  мог
отыскать, она где-то пряталась, ей абсолютно наплевать, хорошо ему сейчас или
плохо.
 Потеряв  ребенка,  она  стала просто невыносимой:  молчала,  не  давала  ему
прикоснуться  к себе, не принимала ничего из его рук и откровенно  тяготилась
его присутствием.
 Сидани  выглядела  так  же,  как и всегда. Она  сидела  на  скамеечке  возле
пышного кресла, обхватив колени руками.
 Эсториан  остановился  напротив нее, тяжело дыша. Не от  ярости  или  гнева.
Просто  воздух  здесь  был каким-то странным. Порой  он  чувствовал  симптомы
удушья и под открытым небом.
    У  тебя развивается болезнь замкнутого пространства,   сказала Скиталица.
  Тебя повергает в трепет Кундри'дж-Асан.
   Как мне вести себя с ними?   спросил он, игнорируя ее заявление.
 Она пожала плечами.
   Тебе следовало родиться в крестьянской семье.
    Ну  уж нет.   Он опустился на ковер возле ее ног.   Такая участь была  бы
мне ненавистна. Я стал бы желать большего. Мне и сейчас мало себя самого. Мне
хочется стать мудрым и сильным.
    Пока  что  ты только высокомерен,   ответила Сидани.   А мудрость...  Она
непременно к тебе придет, если ты проживешь достаточно долго.
   А сейчас?
    Нет,   сказала она.   Сейчас ты только избалованное дитя.   Неинтересное,
грязное, потное, которому пора пописать и отправляться к своим слугам. Ступай
в туалетную комнату, милорд.
 Она умела задеть его, не прилагая особых усилий. Он оскалил зубы.
   Не знаю, зачем я держу тебя при себе?
    Не  ты  удерживаешь  меня.  Меня удерживают  твои  несравненные  душевные
качества: скромность, доброта, застенчивость...
 Он  рассмеялся.  Он  все еще продолжал сидеть возле нее, хотя  упоминание  о
туалетной комнате было вполне своевременным.
     Здравомыслие,  непритязательность,  мягкая,  как  у  рыси,  походка,    
продолжил он перечень,   бородка, которую так любит Вэньи...
 Его кадык непроизвольно дернулся.
   Вэньи избегает меня. Она считает, что я ее предал.
    Нет, дитятко.   Она выпрямилась и пристально посмотрела на него.    Вэньи
винит во всем только себя.
   Она считает, что мне все равно. Но это ведь был и мой ребенок.
   Разве тебе сейчас так же плохо, как ей?
 Он  ничего  не  ответил. Сейчас он был весь поглощен  пришедшей  ему  на  ум
мыслью.
    Все  будет  хорошо, нужно только убедить в этом мать. Вэньи  оправится  и
родит мне нового малыша. И тогда сама собой отпадет надобность в женитьбе  на
асанианке...
     Да,   дитятко,  иногда  твою  глупую  голову  посещают  светлые   мысли.
Действительно,  закон  Солнцерожденного гласит, что первенец  императора,  не
важно     девочка или мальчик, получает право наследовать трон после него.  В
законе  ничего  не  сказано о том, что мать наследника должна  быть  знатного
рода.
    То-то  и  оно.   Он наклонился и подтянул носки.   Они ждут меня...  там.
Толпы народа. Женщины любых сортов и размеров, но, к сожалению, окрашенные  в
один цвет. Боюсь, их вид может испортить мне аппетит.
   Они не так уж плохи,   заметила Сидани.
   Спорим, что меня вытошнит!
 Она ничего не ответила. Она умела не замечать его глупых выходок.
    Помни  одно,    сказала она, помедлив,   эти люди вовсе не  исчадия  ада.
Даже если у них желтые, как осенние листья, глаза.
   Ничем не могу им помочь.
   Перестань дурачиться.
   Они убили моего отца.
    Твоего отца убил сумасшедший дурак, и хватит скулить об этом. Целый народ
не может быть повинен в преступлении, каким бы ужасным оно ни было.
    Я  не желаю слушать все это,   выдохнул он сквозь стиснутые зубы.     Эту
присказку  твердят  мне без конца и мать. и Айбуран, но их  слова  ничего  не
значат. Я брюхом чувствую, что здесь к чему. Асаниане несут смерть.
    Чушь!     рявкнула  Сидани.   Ты раздражен и снедаем собственной  желчью.
Желчь застит правду в твоих глазах.
    Откуда  ты  знаешь,  что  правда, а что нет?   спросил  он  хмурясь.  Она
одарила его убийственно сладкой улыбкой.
    Я  живу  немножко  дольше, чем ты. И знаю, что глоток свежего  воздуха  и
небольшая прогулка тебе вовсе не повредят.
    Возможно,    проворчал он.   Как думаешь, что они скажут,  если  я  сорву
крышу с дворца в Кундри'дж-Асане?
    Что  ты  полный идиот. Впрочем, ничего другого они и не ждут от  грязного
варвара. Иди умойся.
 Она  умела вовремя унять его ярость. Эсториан рассмеялся и, смеясь, поднялся
на ноги. Он уходил из опочивальни в добром настроении.
 
 Баня  была  совсем неплохой. Они обрили бы его наголо   и лицо, и  череп,  и
тело,     если  бы  он вовремя не запротестовал. Купали его  умелые  банщики,
молодые мужчины, а один был пожилой и безбородый, скорее всего, евнух.  Он-то
и  подступил  к  Эсториану  с  опасной бритвой, даже  рискнул  подобострастно
улыбнуться, заглянув господину в глаза.
 Эсториан лоснился, как Юлия, умащенный ароматными маслами. Затем его  одели,
но  не  в  десяток императорских мантий, а просто в комплект расшитых золотой
нитью  одежд, включающих мягкое, льнущее к телу исподнее, подмантию и верхнюю
накидку, похожую на плащ, ослепительно белую. Все это пришлось ему впору, чем
он был немало удивлен, ибо если на востоке его рост мог считаться средним, то
здесь  он возвышался над своими желтолицыми подданными, как пожарная каланча,
   значит, платье было пошито по снятым с него прямо в купальне меркам.  Даже
будучи  необутым, как и полагается властителю в своем дворце,  он  все  равно
выделялся из толпы низкорослых аборигенов.
 Слуги  лорда  Мияза принесли императору зеркало   великолепно отполированную
серебряную пластину, в которой он, даже не нагибаясь, мог рассмотреть себя  с
головы до пят, Эсториан остался доволен осмотром: пышная курчавая бородка, от
пущенная в пути, придавала его лицу выражение значительности и силы. Над  ней
янтарем горели широко посаженные глаза.
 Шляпы  ему  не  подали, капюшона при плаще не имелось, и он понял,  что  ему
весь  вечер  придется ходить с непокрытой головой. Высокий слуга оттенил  его
брови  кисточкой, обмакнув ее в золотую краску, волосы не тронул, и  они,  не
схваченные даже тесьмой, свободно ниспадали на плечи.
 Они  постарались  на  славу, однако темное бородатое лицо  его  и  рост,  по
асанианским меркам, наверное, казались уродливыми.  Ворона в стае  зябликов ,
  внутренне усмехнувшись, подумал он.
 Ладно, пойдем посмотрим на них. Представим, что их мысли приятны.
 Евнух,  оказавшийся  главным  в толпе слуг, повел  его  из  ванной  вниз  по
широкому  коридору.  Эсториан  заметил, что  его  стены  увешаны  гобеленами,
изображавшими любовные сцены. Воздух здесь был насыщен благовониями,  откуда-
то доносилось нежное мурлыканье.
 Он остановился.
   Это что   женские покои?
 Евнух  поклонился.  Он  явно  не  говорил на  гилени.  Эсториан  перешел  на
асанианский язык.
   Разве пиршество состоится здесь? Зачем ты ведешь меня к женщинам?
 Евнух поклонился еще ниже.
   Простите, сир, но леди императрица, ваша матушка, она приказала мне...
    Так  это она?   Он снисходительно потрепал по плечу гололицего человечка.
  Ладно, веди меня, куда тебе ведено.
 Они  вошли  в  просторный  зал, освещенный ярким  светом  масляных  ламп,  с
накрытыми  столами;  вороха  цветов, разбросанные  кругом,  наполняли  воздух
благоуханием. Однако здесь не было ни блюд с изысканными яствами, ни  кубков,
ни  бутылок  с драгоценным вином, и, осмотревшись, Эсториан также не  заметил
нигде  следов присутствия императрицы. И все же он чувствовал, что она где-то
здесь,  за рядами собравшихся, за магической стеной, столь плотной,  что  его
эго не могло туда заглянуть. Мудрая леди. Она давала ему свободу, осуществляя
над ней жесткий контроль.
 Толпа  собравшихся чуть колыхалась, бронзовея от смущения, ерзая  от  стыда,
замирая  от  сладкого  ужаса  и  сгорая  от  любопытства.  Драгоценные  камни
переливались, словно ночные звезды.
 Он уловил быстрый шепот, тихий и невнятный, как шелест грибного дождя:
   Как он черен! И как высок! Можешь себе вообразить, что у него...
 Конец фразы перекрыл властный мужской голос.
    Сир,     почтительно произнес лорд Шон'ая.   Для вашего  удовольствия  мы
собрали здесь сад весенних цветов. Не угодно ли насладиться их ароматом?
 Жар опалил щеки Эсториана.
    Эти  цветы  слишком  нежны,   сказал он,   и, наверное,  поэтому  надежно
укрыты от посторонних взоров.
 Лорд  Мияз  сделал  знак  рукой. Девушки переглянулись.  Медленно,  одна  за
другой, они заколыхались, поднимая вуали.
 Они  были  великолепны  в  своем  смущении, в затаенной  радости  публичного
обнажения   и  демонстрации  своей  красоты.  Некоторые  оказались   чересчур
пухленькими  даже  на  его вкус, Другие, казалось,  едва  вышли  из  детского
возраста. Только одна или две осмелились вскинуть глаза и тут же их опустили.
 Эсториан  двинулся вдоль шеренги асанианских красавиц. Они  подбирались  под
ecn  взглядом,  словно  гвардейцы на смотре, от них исходили  волны  флюидов.
Лукавство,  трепетность,  горделивость.  Сражение  красоты  против   красоты,
знатности против знатности, очарования против очарования.
 Он  поражал  их  своими  размерами,  своей  необычностью,  своим  откровенно
скучающим  видом. Голова его разболелась. Где-то здесь притаился маг.  Шпион.
Не следует забывать об осторожности.
 Вряд  ли  от  него ожидали, что он тут же выберет себе невесту,  но  он  мог
сейчас  взять  любую  из них для ночных удовольствий.  Эсториан  хорошо  знал
обычаи Асаниана.
 Его  затошнило от этой мысли. Он дошел до конца шеренги и повернул  обратно.
Они  шарахались от него, как птицы от кошки, но тут же возвращались  на  свои
места,  демонстрируя показное смирение и полную готовность  принять  то,  что
могло случиться. Он был хищником, они   его добычей. Так уж устроен мир.
 Мышцы  его лица растянулись в улыбке. Он надеялся, что она выглядит не очень
вымученной.
    Благодарю,     сказал  он.    Досточтимый лорд,  милые  леди,  невозможно
выбрать одну из вас, не обидев других. Мне хотелось бы побеседовать с вами  и
выпить немного вина. Возникло легкое замешательство.
    Император столь же добр, сколь и деликатен,   сказал наконец лорд Мияз,  
но, может быть, ему не известно, что его ожидают мужчины...
    Я  выйду  к  ним  позже,   быстро ответил Эсториан.     Пригласите  их  к
пиршественному  столу.  Как только чаша с вином  обойдет  круг,  я  буду  рад
приветствовать их.
 Таким  образом  он  обеспечил  себе  отступление.  Лорд  Мияз  понял  это  и
одобрительно кивнул.
   Мудрое решение, сир.
 Он  ударил  в ладоши. Евнух, склонившись, удалился. Мияз остался  на  месте,
всем своим видом показывая, что готов выполнить любое пожелание императора.
 Школа   придворной  жизни  учит  мужчин  прятать  решительность  под  маской
вежливости и за пышными комплиментами скрывать прямой отказ. Он переговорил с
каждой   красоткой  в  отдельности,  хотя  его  выворачивало   наизнанку   от
однообразия желтых лиц, желтых глаз и блеклых волос. Нежная белая кожа, синие
глаза,   локоны  цвета  осеннего  вереска,  серебристый  смех,   никогда   не
переходящий в самодовольное хихиканье,   вот все, что ему было нужно сейчас.
 Потом  он  пировал с мужчинами и, падая от усталости, все же  нашел  в  себе
силы  поддерживать  светский  разговор, но вопрос,  который  сидел  в  каждой
голове,  так  и  не был задан,   никто не осмелился спросить императора,  чья
дочь  будет  осчастливлена им в эту ночь, и знатные  асаниане  с  подозрением
поглядывали друг на друга.
 
 Потом  он  ввалился в отведенные ему покои, но, к своей досаде, не обнаружил
в  них  Вэньи. Он надеялся, что она все же придет, хотя бы для того, чтобы  в
очередной  раз  поссориться  с  ним.  Ссоры  с  Вэньи  укрепляли  его  дух  и
просветляли разум после чрезмерных возлияний.
 Вахту  у дверей опочивальни несли его собственные гвардейцы. Он одобрительно
оглядел  их  суровые физиономии, ни при каких обстоятельствах не искажавшиеся
гримасой раболепия и страха.
    Найди  Вэньи,   бросил он краснокожему Алидану.   Скажи, что я  желаю  ее
видеть.
   Но, милорд,   хмуро пробормотал гвардеец.
    Что  милорд?     передразнил  он, потирая  рукой  шею.     Когда  ты  так
обращаешься ко мне, я вздрагиваю, ожидая какой-нибудь гадости.
    Милорд,     повторил  гвардеец, переминаясь с  ноги  на  ногу,  и,  когда
Эсториан бросил на него свирепый взгляд, добавил:   Сир, Вэньи велела сказать
тебе, что не придет сегодня.
 Ни  сегодня,  ни  когда-либо еще. Если тебе нужна женщина, сказала  она,  ты
знаешь, где можно утешиться.
 Ему  показалось,  что  пошатнулись  стены.  Алидан,  оранжеволикий  гиленец,
быстро отпрянул в сторону.
    Это  сказала  не Вэньи,   спокойно произнес Эсториан.    Это  слова  моей
матушки, досточтимой леди Мирейн.
   Это слова Вэньи,   повторил Алидан.   Она сама сказала их мне.
   Наученная моей мамашей!
    Нет,     возразил гиленец.   Она сказала мне вот что.   Он  будет  отныне
спать один или с желтой красоткой.
 Эсториан  шагнул  вперед.  Алидан попятился, настороженно  глядя  на  своего
господина.  Но тот уже не видел его. Он мысленно попытался ощупать магическую
стену,  возведенную против него маленькой островитянкой, и  не  нашел  в  ней
изъяна.
   Дура,   сказал он этой стене.
 И не получил ответа.
 
                                                                     ГЛАВА 12
 
 Холод  входил в ее душу, и она ничего не могла с этим поделать. Он  вытеснял
из  души  остатки  тепла,  когда-то рожденного любовью  и  нежностью.  Потеря
ребенка проделала в ее сущности дыру, которую невозможно заштопать.
 Она  все  еще  любила  Эсториана, но это чувство было  спрятано  теперь  так
глубоко, что казалось потерянным безвозвратно. Сердце билось в груди,  словно
шар, склеенный из осколков стекла.
 Когда  она  мысленно  или  вслух произносила его имя,  мир  вокруг  озарялся
добрым и ласковым светом, но стоило ей увидеть его   и все исчезало, и  между
ними  вставала  глухая  стена. Он стал опять чужим, недосягаемым  и  странным
существом, полубожеством в человеческом обличье.
 Таким  он казался ей, когда она пришла в Эндрос,   далеким, непредсказуемым,
грубым, надменным. Потом она узнала его ближе и была покорена живой игрой его
ума,  мальчишеской  возбудимостью,  способностью  обижаться  по  пустякам   и
неодолимой любовью к кислым яблокам. Теперь это в прошлом.
 Все  к  лучшему,  говорила  она себе. Он должен жениться  на  асанианке.  Он
никогда не смотрел на других женщин, но теперь ему придется смотреть.  Он  не
выдержит нанесенного ему оскорбления.
 Никто  не пытался заговорить с ней. Придворные побаивались магов, а те,  кто
посмелее,  были  слишком заносчивы, у гвардейцев хватало  забот,  жрецы  тоже
занимались  неустанной деятельностью. Она была теперь  одинока  и  радовалась
своему  одиночеству. Ей было присуще острое чувство земли   первое чувство  у
тех, кто обладал магической силой. Рожденная у моря, она смогла постичь тайны
воды.  Пользуясь  этими данными ей свыше способностями, она  вносила  немалую
лепту в дело охраны своего императора.
 Она  знала, как эта земля обрадовалась его появлению, его возвращению к ней.
Обрадовалась  и  затаилась, не зная, чего от него ждать. Все шло  хорошо,  но
было несколько необычно, зыбко.
     Он     только  частично асанианин,   сказала она магам,  собравшимся  на
совет,  когда подошел ее черед говорить.   Мы все знаем, что с ним  случилось
когда-то  здесь. Сумеет ли он выправить линии своей судьбы? Или  будет  жить,
запутываясь в них все сильнее?
    Если  дело  только  в  нем,   вмешался Шайел,  земля  для  которого  была
прозрачна, как вода,   то, кажется, я мог бы помочь ему заклинаниями.
 И  покраснел,  ловя  испытующие взгляды собравшихся. Он  был  молод,  моложе
Вэньи,  и  почти  так  же  бледен, как она. И чем-то  походил  на  Эсториана.
Наполовину асанианин по матери, он хорошо знал уклад жизни этой страны,  хотя
скулы  его  были  уже  и  волосы прямее, чем у коренных  жителей  запада.  Он
искренне  не  понимал,  почему  многие считают  его  выскочкой.  Если  что-то
возможно сделать, значит, это нужно делать   и все. Разве не так?
   Нет,   сказал Айбуран.
 Черный  горец  лениво  восседал на судейской скамье,  облаченный  в  простую
белую  мантию. Его густая борода была аккуратно заплетена и расчесана.  Через
некоторое время жрецы должны были отправиться в храм, чтобы пропеть  молитвы,
сопровождающие  закат  Солнца. Этот храм уступал  Главному  храму  Эндроса  в
размерах,  но  под его сводами собиралось вдвое или даже втрое больше  людей,
чем в городе Солнцерожденного.
    Дело не в императоре,   продолжал верховный жрец,   не в его поведении  и
не в его отношениях с этой землей. Я ощущал нечто подобное, когда сопровождал
ecn отца. Асанианин никогда не почувствует себя присоединенным к Керувариону,
пока  не  станет с ним связан кровными узами. Другого способа управлять  этой
страной нет.
    Правильно,     отозвался  довольный Шайел.    Моя  мать,  когда  на  свет
появился  я,  живо  признала моего отца, хотя он  и  был  простым  косоглазым
кочевником.  Мы  все, сказала она, должны оставаться такими, какие  мы  есть,
иначе солнце свалится с неба.
 Вэньи почувствовала, что Айбуран мысленно улыбнулся.
    Светило, плывущее по небу, не денется никуда,   сказала она,   но Солнце,
правящее Эндросом, может погаснуть.
    Трудно  представить,   возразил мрачный Оромин,   что  десятилетия  драки
прошли даром...
 Вэньи  отступила в тень. Сейчас начнутся бесконечные прения,  в  которых  не
будет сказано ничего нового. Бесполезные и бесцельные упражнения в остроумии.
Судьбе  было угодно распорядиться так, что род Солнца и род Льва  сошлись  на
поле  битвы,  породнившем две гигантские империи, но этот  союз  все  еще  ос
тавался скорее политическим, чем плодоносным. Затем Ганиман погиб в Кундри'дж-
Асане, а его сын стал вынашивать планы мести.
 Властители  Асаниана редко умирали своей смертью. Это, можно  сказать,  было
здесь   правилом   хорошего   тона.  Но  только   не   для   Солнцерожденных.
Солнцерожденные  делили  мир на свет и тьму и не  желали  принимать  западных
теорий. Эсториан, как один из них...
 Вэньи,  вздрогнув, прервала цепь своих размышлений. Не желая вслушиваться  в
пустую перебранку жрецов, она потихоньку выскользнула из комнаты.
 Дворец  был  огромен, тяжел и завит в спираль, подобную  асанианскому  духу.
Она  долго  блуждала по бесконечным переходам, прежде чем отыскала  человека,
согласившегося проводить ее к выходу. Мужчина пренебрежительно посматривал на
нее.  Варварка,  подумал  он, не заботясь о том, что  его  мысли  могут  быть
услышаны.
 Вэньи одарила провожатого холодной улыбкой.
 Она   была  любознательна  и,  когда  представлялась  возможность,  прилежно
исследовала асанианские городки. Деревушки ее родины толпились вдоль  морских
берегов,  окна  их  хижин смотрели на водный простор, на пески  с  лодками  и
рыболовецкими  сетями. В них не было ничего необычного.  Города  Ста  Царств,
обнесенные   крепостными  стенами,  весело  зеленели   на   солнце,   щеголяя
раскидистыми парками и скверами.
 Асанианские архитекторы тоже любили возводить стены. В Ширае   городке,  где
сейчас  остановился  императорский караван,   их было целых  три,  не  считая
бесчисленных внутренних перегородок. Головоломный лабиринт спутанных в клубок
улиц  то  выносил  пешехода  к широким бесформенным  площадям,  то  швырял  в
загроможденные   подсобными  строениями  тупики.  Здесь  гомонили   торговцы,
расхваливая  свои  товары,  женщины с прикрытыми  вуалью  лицами,  болтали  у
водоемов,  верующие  бубнили  свои молитвы. Бог света,  широко  почитаемый  в
Керуварионе,  здесь  уступал в популярности богине тьмы,  под  пятой  которой
теснилась еще тысяча богов, имена которых невозможно было упомнить.
 Людской  поток  захлестнул Вэньи, бесцеремонно толкая в  бока  и  увлекая  в
переулки, которые становились все ужасней. Она, рожденная возле моря, никогда
не  смогла  бы  приспособиться к такой толчее. Ее швыряло и  вертело,  словно
веточку, гонимую неумолимой струей к жерновам мельницы. Рев толпы оглушал ее,
отвратительный  запах  гнили  забивался  в  ноздри,  под  ногами   пузырились
зловонные лужи, образованные содержимым переполненных сточных канав.
 Углядев  в  стене,  ставшей  очередным  тупиком,  небольшую  дверцу,   Вэньи
толкнула ее. К счастью, дверь была не заперта.
 Помещение  выглядело  как молельня, но каким богам  тут  молились,  было  не
ясно.  Почитатели Солнца направлялись сейчас в городской храм, где  верховный
жрец  Эндроса  намеревался пропеть вечернюю молитву, но люди, стоящие  здесь,
никуда не спешили. Женщины неторопливо убирали цветами алтарь внешнего двора,
кучка  мальчишек с раскрытыми ртами слушала своего учителя, однако ни жрецов,
ни жриц нигде не было видно.
 Возможно,  они  находились во внутреннем помещении молельни,  куда  женщинам
запрещалось  входить.  Вэньи толкнула дверцу   запрет не  распространялся  на
mee:  крученое  ожерелье жрицы являлось пропуском в любой храм, расположенный
на  поверхности этого мира. Кто здесь властвует   бог или богиня.     она  не
могла бы сказать, даже приглядевшись к царящей в помещении темноте.
 Образ,   возвышавшийся   над  алтарем,  был  вырезан   из   цельного   куска
почерневшего от времени дерева. На шее его болталась гирлянда цветов,  вместо
лица  щерилась  золотая маска, надменная и слепая, ибо на месте  глаз  в  ней
зияли пугающие провалы.
 Это Асаниан, подумала она. Золотая маска без глаз, с улыбкой гермафродита.
 Ей  почему-то  не  было  страшно. Возможно, с потерей ребенка  она  утратила
способность вообще что-либо чувствовать.
 Она  села  в  углу, скрестив ноги. В помещении было чисто, от  пола  приятно
пахло,  словно его только что спрыснули надушенной водой. В глубине  молельни
ощущалось какое-то движение.
 Чего  она  тут  ищет, Вэньи не знала. Она просто сидела на  полу,  словно  в
храме Эндроса, прислушиваясь к гулу потустороннего моря, дожидаясь, когда  ее
тела коснется рука божества.
 Прикосновение божества было коротким и твердым, будто кто-то ткнул палкой  в
незащищенный  живот. Вэньи поморщилась   и только, не ощутив  ни  испуга,  ни
боли.
 Она  перевела  торс в наклонное положение, раскинув свою силу,  как  паруса,
улавливающие магический ветер. Его дыхание было порывистым и завихренным.
 Она  услышала голоса. Резкие тени легли поперек полосы света. Вэньи  затаила
дыхание и слилась с темнотой. Черный плащ с капюшоном помог ей в этом.
 Голоса звучали по-асаниански мягко, почти перешептываясь.
   Это действительно так?
   Действительно так.
 Говорили мужчины. Первый   нерешительно, второй   напористо, энергично.
   Он пришел к нам из мрака. Грозный детеныш. Золотой щенок Льва.
 Кто  пришел?  Эсториан?  Даже в состоянии полутранса Вэньи  кольнула  острая
боль. Неужели она никогда не избавится от нее?
    Трудно в это поверить,   сказал первый голос.   Мы скованы сейчас крепче,
чем  когда-либо.  Тот, кто действительно пришел, черен как ночь.  Говорят,  у
него  наши глаза, но они горят на лице варвара. К нам прилетел черный орел  и
привел с собой армию черных и красных всадников. Как отыскать силу, способную
восстать против него?
   Легко,   ответил второй.   Она мерцает, как нож в ночи.
    Сейчас  не  время,     возразил первый.   Когда-то они  были  безмятежны.
Теперь они знают. Они знают, как мы ненавидим их.
   Он опрокинет наших врагов.
   Чем? Волшебством?
 Вспышка страха. Волна презрения.
 Второй   усмехнулся.  Он  казался  моложе  первого.  Что-то  в  его   голосе
раздражало Вэньи. Вино? Наркотик? Или другая темная сила?
    Он  не  нуждается  в  волшебстве. Он   правда, восстающая  против  лжи  и
повергающая ее в прах. Он есть   это главное. Скоро вонючий варвар перестанет
глумиться над троном Льва!
   Ты грезишь!
    Пускай!  Разве пророчества нуждаются в сухой логике? Я видел  его!  Время
идет.  Горящий  бог  упадет,  и Золотая империя вновь  воссияет.  Ты  слышишь
поступь будущего, старик?
    Много  лет  я  слышу одно и то же. Мы гнемся под ярмом и вздыхаем  и  все
надеемся,  что придет какой-нибудь сумасшедший и освободит нас. Но  никто  не
приходит, и печаль по несостоявшемуся пылает в мозгу как раскаленный гвоздь.
   Ты старый ворчун,   сказал молодой голос.   Скоро увидишь все сам!
    Я  вижу  только  взвинченные толпы безумцев,     сказал  пожилой  мужчина
устало. И все же в голосе его слышались робкие нотки надежды.
 Вэньи  охватило беспокойство. Они все еще не видели ее. Юноша,  потрепав  по
плечу старика, ушел, что-то про себя напевая.
 Старик     древнее, желтое, полуживое существо в ветхом рубище    оперся  на
метлу  и  недоверчиво покачал головой, но Вэньи слышала, что  и  в  его  душе
занимается робкая песня. Песня эта   безмолвная, прекрасная, полная ненависти
j захватчикам Керувариона,   мерцала в глубинах его существа, словно багровый
камень в ясной воде.
 Вэньи  осторожно выпрямилась и подтянула свою сеть к себе. Старик,  кажется,
почувствовал  присутствие  постороннего.  Он  завертел  головой,   напряженно
вглядываясь во мрак полуслепыми глазами.
 Вэньи не шелохнулась.
 Никого   здесь  нет,  дуралей,  только  сквозняк.  Только  сквозняк,   мягко
колеблющий плотный воздух.
 Объятая  не отпускающей ее тревогой, Вэньи доплелась до Двери в его покои  и
окликнула караульных мужчин.
   Я хочу поговорить с императором.
 Красавцы  мальчишки узнали ее, она всегда приветливо заговаривала с  ними  и
чувствовала ответную симпатию, исходящую от них.
   Как поживаете, храбрецы?
    Не  очень,   ответил хрупкий коричневый паренек из Девяти Городов.     Он
уже озверел от желтого цвета. Ступайте к нему, пусть его глаза отдохнут.
 Она рассмеялась.
   Обилие желтого грозит приступом куриной слепоты.
    Вы ничего не говорили, мы ничего не слышали,   ухмыльнулся громоздкий как
шкаф янонец.   Проходите, он справлялся о вас.
 Вэньи  хлопнула  дверью  покоев и жестким коротким взглядом  обвела  будуар.
Облака  вуалей, океан приторных запахов, дюжина золотистых тел. Пухлая  особа
без покровов и бороды завывала нараспев:
   О радость! О наслаждение! О счастье лицезреть вас, мой сир!
   Прочь!   Голос холодный, раскатистый как рычание.
    Но,  ваше величество,   пела жирная особа,   мы проделали долгий  путь  и
прибыли из Кундри'дж-Асан, чтобы доставить вам удовольствие.
    Убирайтесь  обратно. Пусть твои девки ложатся под тех, кто  их  пожелает.
Здесь им нечего делать.
    Лучший  дом  столицы,     качал головой евнух,    лучшие  девушки!  Какое
несчастье! Какой позор! Император нас отвергает!
    Скажи моему счетоводу, пусть заплатит вам, сколько вы стоите. Пусть  даст
вам двойную цену!
   Тройную!   пискнул толстяк.   Тряска, ночлежки, разбойники...
   Вон!!!
   Хорошо кричишь,   сухо сказала Вэньи в наступившей тишине.
 Эсториан  уставился  на нее, хрипло дыша. Он смотрел так,  словно  видел  ее
впервые.
   Это ты?
   Неужели я так изменилась?
   Вэньи!
 Через секунду он уже сжимал ее плечи, хохоча как безумный.
    Вэньи! Это ты? Боже, как я счастлив! Вэньи!
 Ее  руки  и  губы  знали, чего он хочет, и откликались  на  его  ласки.  Она
ускользнула  в  сторону  так быстро, что он покачнулся.  Он  смотрел  на  нее
горящим  взором  и  явно  был не в себе. Она пригладила  его  волосы  и  чуть
взъерошила бородку.
   Успокойся, очнись.
    Проклятые  мальчишки! Скопище идиотов! Зачем они впустили всю  эту  банду
сюда?
 Он всегда медленно приходил в себя.
    Ничего  страшного  не случилось. Слуги хотели тебя поразвлечь.  А  бедным
девочкам тоже хотелось немного тепла.
    Не  в  моей  постели!    сказал он в отчаянии.    Вэньи,  все  мои  слова
отскакивают от них, как от стенки горох...
   Я понимаю.
   Я вынужден ходить по этому кругу, как тягловый сенель...
    Все  так. Ты не можешь изменить того, что тебе предначертано.  Не  требуй
этого  и  от  меня. Я не могу стать императрицей, Эсториан! Я была  готова  к
этому с самого начала.
  А я  нет!   Он, кажется, вновь стал собой и был готов к битве.
    Нет, мой дорогой, на этот раз мы не будем ссориться! Она тоже умела гнуть
свою линию.
    Я пришла к тебе как твоя подданная, как твоя жрица и служанка. Можешь  ты
выслушать меня?
 Он явно этого не хотел, но подчинился.
 Она рассказала ему все. О храме, о голосах. Он отмахнулся.
    Чепуха,     сказал он.   Люди всегда много болтают. Гораздо  больше,  чем
делают.  А мальчишка просто наглотался веселящих грибов. Вполне в асанианском
духе.
   Нет,   возразила Вэньи.
 Она  почувствовала, как сила растет в ней. Она открыла ее ему, чтобы он  мог
видеть  и  слышать то, что видит и слышит она. Он не услышал и не увидел.  Он
опять отмахнулся.
    Даже  если  где-то  что-то и затевается, какие меры я  могу  предпринять,
кроме тех, что уже приняты? Меня охраняют денно и нощно. Даже в отхожем месте
кто-нибудь постоянно торчит у меня за плечами...
   Не доверяй никому,   сказала она.   Никому, слышишь?
   И тебе?
   И мне. Твои слуги пропустили меня к тебе беспрепятственно, Что, если я...
   Только не ты. Ты все еще любишь меня.
   Я буду любить тебя вечно.
 Эти  слова сорвались с ее губ помимо ее воли. Она зажала рот руками,  словно
пытаясь  затолкнуть  их обратно, но было уже поздно. Он казался  ошеломленным
силой ее выкрика.
    Эсториан,    сказала она, когда дыхание ее восстановилось,    сделай  для
меня  одну вещь. Поверь, я многое вижу. Будь предельно осторожен. Даже  когда
остаешься один.
   Об этом можешь не беспокоиться. Асаниан   хороший учитель.
    Тогда  не забывай об опасности ни на секунду. Они приятны в общении,  они
обходительны с тобой. Но каждый из них, когда придет срок, сделает все, чтобы
уничтожить тебя.
   Я знаю об этом с колыбели. Не волнуйся, я вижу этих людишек насквозь.
 Вэньи  поднесла  к  глазам  кулачки. Слезы бессилия  брызнули  на  стиснутые
пальцы.
    О  господи, Эсториан! Ну почему, почему ты так бесконечно туп и беспечен?
Твое высокомерие губительно для тебя! Он поднял брови.
   В конце концов, что они мне сделают? Убьют? Значит, такова воля Небес.
    Они  обезглавят империю, истребят твой род, уничтожат все, что ты любишь,
и завоюют Керуварион.
 Он шумно вздохнул.
    Ладно.   Голос его был спокоен.   Меня охраняют. Я предупрежден. Что  еще
я могу сделать?
   Прояви характер. Ограничь доступ к себе.
   С радостью! И?..
 Его  порыв был так искренен, что она невольно улыбнулась. Она понимала, чего
он хочет. И на что намекает.
   Нет,   сказала она,   я сейчас пришлю к тебе кого-нибудь из стражников.
   Но я не могу спать со стражником!
   Тогда возьми к себе Юлию. Она стоит дюжины вооруженных мужчин.
    Юлия  ненавидит  асанианские  города. Она  отказывается  входить  в  мир,
окруженный этими стенами.
   Она придет, если я дам ей понять зачем.
   Вэньи!
 Она  уже  не  слышала его. По магическому каналу летел ее зов. Лоснящийся  и
упругий: приди! Она коснулась кошачьей сущности, она ощутила, как в чаще леса
шелестит хищная кровь.
 Губы  ее  дрогнули, растягиваясь в плотоядном оскале, обнажая  ровную  нитку
зубов.  Моя  охота  лучше, сказала она рыси. Волшебная,  великолепная  охота.
Схватка со смертью, таящейся в темноте.
   Она придет.
 Слова не имели значения.
 Расставание  было  тяжелым. Он гневался. Он ничего не понимал.  Она  закрыла
перед ним свою сущность.
 
                                                                     ГЛАВА 13
 
 Корусан  не  помнил, как долго он лежал на жесткой узкой  постели  в  тесной
келье  с  покатым  полом  и высоким окном,   обиталище,  соответствующем  его
второму   разряду.  Он  часто  бывал  болен.  Болезнь  обычно  сопровождалась
провалами в памяти. От нее оставалась лишь ломота во всем теле, боли в костях
и  легкая лихорадка. Вот и сейчас его руки тряслись, поднимая чашку с  водой.
Голова закружилась, когда он попробовал сесть.
 Это  все маги. Они постоянно вставали у него на дороге, забрасывая свои сети
куда  попало  без  видимой  для него пользы. Его  сущность  висела  сейчас  в
пустоте, словно старый потрепанный плащ.
 Он  чувствовал  присутствие мага. Светлого мага. Того,  с  кем  разговаривал
ночью  у  боковых  ворот.  Она не улыбнулась в ответ на  его  подобострастную
улыбку.
   Ты все-таки наказала меня?   спросил он.
 Она помешивала ложечкой снадобье, от которого исходил отвратительный запах.
    Я  все  знаю,    продолжал он, игнорируя ее молчание.   Жалость  помешала
тебе сказать правду.
   Ты знал ее и так,   ответила она.
 Голос чародейки был глух, он шел сквозь волосы, закрывавшие ее лицо.
   Некоторые вещи нуждаются в том, чтобы их произнесли вслух.
    Некоторые вещи лучше вообще оставить в покое. Она убрала с лица волосы  и
поднесла чашку к его губам. Он обнял ее. Она не отстранилась. Взгляд  ее  был
серьезен. В нем отсутствовала жалость, но не было также и тепла.
   Я хорош с женщинами,   сказал он.   Не бойся, ты не забеременеешь.
    Надеюсь,  это не слишком горько.   Она заставила его допить отвар,  потом
протерла чашку сухой тряпкой и поставила ее на скамью, среди других  банок  и
бутылочек.
   Ты ненавидишь меня,   сказал Корусан.
   Нет,   ответила жрица.
   Тогда будь поласковее со мной. Не забывай, что я знатен.
   Это не имеет значения в отношениях между женщиной и мужчиной.
   Тогда где же?
 Она легким движением ладони огладила одеяло, лежащее на его коленях.
     Знаешь  ли  ты,  что  являешься  легендой  для  многих  людей?  Что  они
поклоняются тебе и считают тебя пророком?
 Он не знал. Он изумился, а потом почувствовал нарастающий гнев.
   Что за нелепость?
    Ты должен быть счастлив. Они надеются на тебя. Они ждут, что ты свергнешь
черного короля.
   Пророк, которого никто никогда не видел,   не пророк.
    Лицо  пророка  всегда скрыто завесой тайны. Твои слуги  сами  говорят  за
тебя.
   У меня нет слуг,   возразил Корусан.
   Мы все служим тебе, милорд, в глубине своих сердец. Ты сын Льва.
 Он ощутил прилив гордости.
    Я    венец моего рода,   сказал он,   но это ничего не значит. Скоро меня
заберет смерть, она ходит бок о бок с моей болезнью.
    Совсем  не  скоро.    Она отвела взгляд. Она и так  сказала  ему  слишком
много.
   Ты хочешь сказать, что я не умру... по крайней мере в ближайшее время?
    Конечно,  нет,     усмехнулась она.   Ты вовсе  не  так  слаб,  как  себе
воображаешь.
    О  да!  Я  силен  и крепок. Это совсем не я грохаюсь при  каждом  удобном
случае в обморок и хныкаю по ночам, как девчонка.
   Но ты не умираешь,   сказала она.
 Он  безмолвно воззрился на нее. Эта мысль никогда не приходила ему в голову.
Как бы ни были сильны приступы болезни, он действительно... ни разу не умер!
    Люди  думают  о тебе как о смелом и сильном воине и, сами того  не  зная,
поддерживают твою сущность. Разве может калека стать оленейцем?  Разве  может
хилое  и  болезненное  существо пройти испытание  сталью?  Разве  сможет  оно
прорваться сквозь зачарованный лес? Может ли инвалид жить, как все, не требуя
себе послаблений? Люди верят в тебя, и эта вера укрепляет твое тело и дух!
 Это  было  похоже  на  правду. Он должен умереть, но  он  живет.  Его  кости
скрипят и гнутся, но носят его тело. И все же смерть ходит рядом с ним.
 Возможно, она прочла его мысли, потому что сказала:
    Да,  ты  не  проживешь  долго. Это правда. Но ты будешь  жить  быстро.  И
успеешь многое.
   Зачем ты все это мне говоришь?
 Она пожала плечами и неопределенно взмахнула рукой.
   Возможно, я просто чувствую себя виноватой перед тобой.
   Возможно, ты просто шпион моего врага.
 Она рассмеялась.
    Возможно.  Он  ведь так любит нас, чернолицый правитель Эндроса.  Он  так
заботится о Золотой империи, что все мы расцветаем под его взглядом.
   Он пришел в Асаниан?   быстро спросил он.   Или это пустые слухи?
    Он  пришел,   ответила жрица.   Его мать заставила его отправиться в этот
путь, но все видят, что эта поездка ему отвратительна.
    Его  нужно  убить,   шепнул он, забыв об осторожности.    От  него  нужно
освободиться.
   Его убьют. Для тебя. А сейчас спи.
 Убьют?  Для  меня? Да. Он судорожно вздохнул, погружаясь в  мягкое  забытье.
Как бы не так!
 
 Когда  он очнулся снова, светлая жрица уже ушла. Она больше не приходила,  и
за ним ухаживала молчаливая оленейка.
 В  минуты  бреда ему чудилось, что жрица сидит рядом с ним и они  говорят  о
странных  вещах,  о которых он не говорил ни с кем, даже с Мастером  Гильдии.
Приходя  в  сознание, думал о ней. Возможно, они убили ее. Или,  лишив  силы,
изгнали прочь. Иначе она могла бы дать ему знать о себе, хотя бы запиской.
 Однажды  слабость прошла   быстро, сказала сиделка. Долго,  подумал  он.  Он
вернулся  к своим прежним обязанностям и ревностно исполнял их, пока  не  был
вызван к верховному магу.
 Мастер  Гильдии  принял его в присутствии вождя Оленея в покоях,  охраняемых
единственным  стражником с закрытым лицом. Он узнал  руку  воина,  сжимающего
рукоять меча, и обрадовался. Мерид был одним из тех, кто не желал ему  вреда,
хорошо, что он рядом.
 Корусан  шагнул  к вождю и опустил вуаль, ожидая вопросов.  Вождь  оленейцев
открыл  свое лицо, немного больше, чем требовалось правилами этикета.  Взгляд
его выражал сомнение. Помедлив, он заговорил, обращаясь к Мастеру магов.
   Он выглядит вполне здоровым? Надолго ли?
   Теперь, я думаю, да,   ответил верховный маг.
 Корусан проглотил дерзкие слова, вертевшиеся на кончике языка. Они не  имели
права  манипулировать им, но в случае надобности могли пустить в  ход  магию,
против которой он был бессилен. Осторожность никогда ему не вредила.
    Принц,   сказал оленеец,   мы должны тебе кое-что показать. Готов ли ты к
этому?
 Корусан наклонил голову в знак согласия.
 Они  внимательно  оглядели его. Он почувствовал холод в позвоночном  столбе,
но  вскоре  это  ощущение  ушло.  Потом  все  двинулись  к  небольшой  двери,
видневшейся  в  глубине покоев. Вождь Оленея, верховный маг  и  закутанный  в
покровы слуга. Он последовал за ними.
   Вот, принц,   произнес Мастер Гильдии,   это твоя власть.
 Он  быстро  оглядел  просторное помещение, залитое скудным  светом  масляных
ламп.  Стол,  на  котором  виднелся какой-то желтоватый  и  твердый  предмет.
Кресло,  стоявшее возле   на возвышении. Оно было, по-видимому,  принесено  в
спешке и стояло чуть криво, задирая передними ножками край ковра.
 От  предмета,  лежащего  на столе, исходило слабое свечение.  Он  вздрогнул.
Этот  предмет  не  мог находиться здесь. Его место было в Кундри'дж-Асане,  в
qnjpnbhymhve Золотой империи.
 Золотая  маска.  Символ имперского могущества, призванный  охранять  Сыновей
Льва.
 Он  попробовал  приподнять ее и ощутил тяжесть. Золото? Или свинец,  искусно
покрытый позолотой?
   Это твое,   сказал верховный маг.   Ты рожден, чтобы ее носить.
 Маска в точности повторяла его лицо, но глазницы ее были пусты.
 Он  слышал, что, когда к власти пришли черные короли, эти маски было  ведено
переплавить.  Высокие узколицые северяне не могли носить вещи,  сделанные  по
асанианским меркам.
    Это не подделка,   медленно сказал он, поворачивая маску в руках.    Этим
владели мои предки. Как вам удалось сохранить ее?
    Нам  отдали  ее  на  поругание,   сказал вождь  оленейцев.     Но  мы  не
подчинились приказу тех, кто пришел.
 Это  могли  посчитать изменой. Варвары, явившиеся с востока,  могли  жестоко
расправиться с непокорным кланом.
 Он  вернул  маску на место. Сейчас он носит вуаль. Потому что  ее  заслужил.
Маска слишком тяжела для него.
 Он стащил кресло с возвышения и сел   там, где стоял.
    Чего  вы  хотите?    спросил он.   Это не трон, и я не император.  Слушаю
вас.
 Лицо  верховного  мага  исказила  гримаса  неудовольствия.  Вождь  оленейцев
казался  невозмутимым.  Он  сделал  знак рукой.  Несколько  бойцов  в  черных
одеждах,  скрывавшиеся  за гобеленами, выступили вперед,  опоясав  полукругом
сидящую  фигуру. Мерид, чуть переместившись, возглавил почетный  караул,  рас
положившись возле левого плеча Корусана.
 Корусан  положил  ладонь на эфес своего основного меча.  Без  сомнения,  его
вновь  подвергали очередному испытанию. И эту игру наверняка затеял верховный
маг. Оленейцы не любили тратить время на пустяки.
    Принц  и  брат,   сказал вождь,   прими это легко. В наших действиях  нет
зла.  Говори только то, что подсказывает тебе твое сердце, и молчи, если  оно
повелевает тебе молчать. И помни о том, чему мы учили тебя.
 Они  вовсе  не  учили его сидеть на троне в зале для аудиенций. Здравомыслие
стояло  во главе угла каждого их поучения. Но одним из признаков здравомыслия
несомненно являлось достоинство. Корусан выпрямился, как перед боем,  и  стал
ждать.
 Он  не  изменил  позы,  когда  к нему приблизилась  толпа  людей  в  светлых
одеждах.  Их  лица  были  открыты, они неловко  вертели  головами,  испуганно
поглядывая вокруг и сконфуженно щурясь. Кое-кто вопросительно посматривал  на
верховного  мага,  словно ища поддержки, но лицо Мастера  Гильдии  оставалось
бесстрастным и холодным, как маска, лежащая на столе.
 Корусан  неторопливо  изучал вошедших. Все они без сомнения  были  асаниане,
причем  асаниане,  стоящие  на  низших  ступенях  общественной  лестницы,    
ремесленники,  торговцы, мелкие священнослужители. Двое  щеголяли  в  одеждах
путешествующих  купцов, ящик с инструментами выдавал в третьем странствующего
кузнеца,  головной убор четвертого походил на колпак бродячего фокусника  или
жонглера.
 Когда  Лев  правил в Кундри'дж-Асане, такие люди не допускались и  близко  к
монаршему трону, но пришел черный король   Высокий двор был разогнан, Средний
двор  перешел  на  сторону  победителей, а Нижний двор  попросту  разбежался.
Солнцерожденный  предоставил простому люду немало льгот, чтобы  завоевать  их
доверие. Но Асаниан ценил не льготы, Асаниан превыше всего ставил размеренный
уклад жизни.
 Корусан  еще раз обвел взглядом мертвенно-бледные лица, искаженные мукой,  и
обнаружил  в них только страх и усталость. Он мысленно поморщился. Он  рожден
повелевать принцами крови, а не заискивать перед всяческим сбродом.
 Они  наконец сообразили, к кому пришли, и сгрудились перед сидящим, не  смея
поднять на него глаз. Один из них, кашлянув, пробормотал:
   Как мы можем понять, что это тот, кто нам нужен?
 Корусан  не  раздумывал  ни секунды. Одной рукой он  взял  со  стола  маску,
другой поднял вуаль.
   Теперь вы узнаете меня?   спросил он.
 Плотный  кузнец  осмелился  вскинуть глаза  и  тут  же  опустил  их.  Однако
смелость простолюдина соперничала в нем с осторожностью.
   Вы молоды, господин, а маска выглядит очень древней,
   Естественно,   сказал Корусан.   Это посмертная маска.
   Ах!   пробормотал смельчак.   Ваш предок умер таким молодым?
    Естественно,   повторил Корусан.   Такое случалось часто. А теперь,    он
положил  маску  на стол,   теперь, когда вы убедились, что  я  тот,  кого  вы
искали, вы должны умереть.
 Они изумленно зашевелились. Смерть явно не входила в их планы.
    Я сам изберу,   сказал Корусан, внутренне усмехнувшись,   когда и как  вы
это сделаете. А пока я повелеваю вам жить, чтобы служить мне.
 Лица  собравшихся покрылись крупными каплями пота.  Когда я завоюю  трон,   
подумал он,   их будут долго мыть в бане, прежде чем допустить ко мне .
    Ты    сын Льва,   сказал широколицый смельчак, возбужденный и восхищенный
своей дерзостью.   Ты избран Небом. Повелевай нами, господин!
  До неба далеко ,   подумал Корусан.
 Они  ждали,  замирая от благоговейного ужаса. Ни один не  смел  двинуться  с
места. Оленейцы стояли вокруг него полукругом как вкопанные, и верховный  маг
Гильдии застыл в стороне, напоминая недвижную хищную птицу. Тишина сгущалась,
грозя  перейти  в  гробовое  безмолвие. Он  должен  был  говорить.  Губы  его
шевельнулись.
    Клянитесь  мне,     слова  как будто текли из  глубины  его  существа,   
клянитесь  мне в верности, люди Льва! Знайте, каждого изменившего моему  делу
ждет неминуемая гибель!
 Он  на  секунду  умолк,  чтобы  набрать  в  грудь  воздуха,  и  был  поражен
единодушием, с которым они выдохнули одно слово, тяжелое, как золото  древней
маски.
    Клянемся!   и через миг   нестройно, но со всем пылом ликующих сердец:   
Клянемся умереть за тебя, государь!
 Это  было прекрасно, ни с чем не сравнимо. Он сидел, глядя на них,  и  знал,
что  отныне  волен в жизни и смерти каждого, кто идет за ним,  что  его  воля
обретает плоть в этих людях, и его слава полетит далеко впереди него.
    Я     ваш  законный  император, асаниане! Я     сердце  Золотой  империи,
исполнитель воли Небес! Тот, кто говорит, что это не так,   лжет!
    Лжет!   закричали они с неописуемым восторгом.
     Он  теперь  здесь   в моей стране, этот варвар и дикарь, именующий  себя
вашим  правителем! Он шагает по моей земле, он веселится в  моих  дворцах,   
нагой и бесстыдный посланец востока. Станете ли вы служить ему?
   Нет!
   Станете ли вы падать ниц и лобызать черные, грязные ступни захватчика?
   Нет!
   Станете ли работать на него и приносить ему в дар плоды своего труда?
   Нет!
 Он откинулся на спинку импровизированного трона.
     Приказывай  нам,  господин!     сказал  кузнец,  сделав  товарищам  знак
умолкнуть.     Нас  сотни и сотни тысяч. В каждом городе, в  каждом  селе  он
натолкнется  на  нас, этот фальшивый черный король, и  не  найдет  ни  в  ком
поддержки.  Мы  начнем против него войну и повергнем его к  твоим  ногам.  Мы
принесем тебе на шесте содранную с него шкуру!
    Ступайте,   велел Корусан,   но помните: узурпатор   мой! Он должен пасть
от  моей  руки. Все, что от вас требуется, это крепко стоять за мою  честь  и
помнить, что придет час, когда я призову вас на решительный бой!
 И он жестом приказал делегации удалиться.
   Талантливо,   пробормотал верховный маг.
 Корусан  не  обратил внимания на его слова. Он медленно сполз с кресла  и  с
трудом встал. Руки его дрожали, голова кружилась.
   Ему, кажется, худо,   сказал вождь.
 Корусан медленно повернулся на негнущихся ногах.
   Я полагаю, эта комедия была полезна?
    Очень  даже  полезна,   согласился вождь оленейцев.     Они  сомневались,
reoep|  они веруют. Они трепетали, теперь ненависть укрепила их дух. За  ними
пойдут многие.
   Среди них не было знати.
   Знать не нуждается в таких спектаклях.
   Нет,   сказал Корусан.   Нуждается, и еще как!
 Он расправил складки плаща.
   Я могу идти?
    Император,   произнес верховный маг, отчетливо выговаривая каждое  слово,
  может делать все, что ему заблагорассудится.
  Может,   подумал Корусан,   но кто тут из нас император? 
 
                                                                     ГЛАВА 14
 
 Мрак. Мрак и кровь. Невнятные голоса. И чей-то горящий взгляд.
 Он сел, стряхивая с себя наваждение.
 Низко  подвешенный  светильник  тускло  мерцал,  и  шерсть  Юлии  маслянисто
поблескивала  в  его  лучах.  Юлии, видимо, снилось  детство,  ибо  морда  ее
выражала неподдельное блаженство.
 Он  зарылся  лицом  в  густой мех и помотал головой. Дыхание  успокаивалось.
Юлия сонно мурлыкала, отвечая на его ласку.
    Не  могу,     сказал  он  в  теплый  податливый  бок,     никак  не  могу
вспомнить...
 Но  он мог. Это ужасно, но он все отчетливо помнил. Прыжок вниз, в удушающий
мрак, и долгий полет через смерть и разрушение духа.
 Нет,  это  была  не  его смерть, и вовсе не его дух распадался  на  кусочки,
уносимые волнами потустороннего моря. Он сам был причиной чужой гибели, он  и
его  сила,  которая уничтожила убийцу отца и затем покинула  его  собственную
сущность.
 Он  сам затем погрузился в блаженную темноту, но они отыскали его и вытащили
   эти  добрые  люди, которые стали руководить им и подгонять  там,  где  это
казалось им необходимым. Они тянули его ласково, но упорно, указывая пути, на
которых  он  мог восстановить свою силу. Он был слишком слаб. Он уступил  им,
хотя и видел, что они не знают всей правды. Они хотели, чтобы он искупил вину
памятью и страданием. Вместо этого он предпочел все забыть.
 Это  было так просто. Особенно когда появилась Вэньи   самый крупный выигрыш
в  его жизни. Словно глоток воды в пустыне или лед там, где камни плавятся от
жары.
 Теперь он ее проиграл.
 Невозможно. Невероятно.
 Он  спустил  ноги  с постели и встал, пошатываясь. Колени его  дрожали,  как
новорожденные жеребята. Юлия ударила по ним мягкой лапой, втягивая  во  время
ударов  когти  в  подушечку.  Дрожь  унялась.  Он  почувствовал,  что   может
передвигаться.
 Юлия  последовала  за ним, и он как ребенок обрадовался  этому.  Присутствие
рыси поддерживало его.
 Кровь  Солнца  заставляла его искать высоту. Вершину скалы или что-нибудь  в
том  же духе. Впрочем, годилась и крыша здания, облитая тусклым светом звезд.
Круглая,  обнесенная низеньким парапетом, она словно парила в ночном воздухе,
опираясь на стебельки колонн. Здесь был разбит крошечный цветник, испускавший
приторное благоухание.
 Он  сорвал  крупный бледный цветок и положил его на перила ограды. Невысоко.
Пять  или  шесть человеческих ростов. Маловато, чтобы наверняка сломать  шею.
Для этого нужна приличная башня. Или высокий обрывистый утес.
    Не  стоит труда,   сказала Сидани, выступая из тени.   Кровь мага спасает
мага.  Ты или полетишь, или приземлишься так же легко, как птичка садится  на
ветку.
 Она  подошла и встала рядом. Ясная Луна уже села. Большая Луна заливала лицо
Скиталицы кровью, волосы ее пылали, словно прическа щеголя из Гилена.
   Ты пробовала?   спросил он.
 Она вскинула руки. Застарелые шрамы пересекали вздувшиеся вены.
   Ну как, убеждает? Потом долго пришлось мучиться. чтобы заживить их.
   Ты не маг,   сказал он ожесточенно.   По крайней мере не больше, чем я.
 Она подняла брови.
   Зачем тебе это? Разве смерть более притягательна, чем жизнь императора?
 Он  знал  ее не больше, чем рыбку в воде или птичку в поднебесье. Она  могла
оказаться  его  кровным врагом. Или тем пророком, о котором  говорила  Вэньи,
хотя вряд ли асаниане стали бы слушать проповеди дикарки.
     Знаешь  ли,  что происходит, когда маг, собираясь поразить плоть  врага,
разрушает его душу?
   Душу нельзя разрушить.
   Я смог.
 Он ожидал усмешки, но она оставалась серьезной.
   Говори.
    Маг,  убивший моего отца, ненавидел нас лютой ненавистью.  Чтобы  одолеть
его,  мне  пришлось обрушить на его сущность более жуткое чувство. Я  выиграл
схватку.
 Она, казалось, обдумывала его слова.
   И теперь ты пытаешься убежать от того, что тебя преследует?
    Нет,     молвил он, хотя сказанное было похоже на правду.   От  этого  не
убежишь.
   На что оно похоже?
   Не знаю. Это неописуемо. Там, где оно побывало, нет ничего.
   И ты ничего не помнишь?
    Я сам не хочу этого. Это больше, чем темнота. Я не помню, как я там был и
что  делал. Но я знаю, что никогда не забуду этого, даже если проживу  тысячу
жизней.
   Ладно. Значит, ты не такой птенчик, каким кажешься с виду.
 Он посмотрел на нее. На лице Скиталицы вновь сверкала бритва усмешки.
    Мы  все когда-то были молодыми,   медленно произнесла она,   но кто может
утверждать,  что жизнь наша в те времена была легче и проще?  Ты  заглянул  в
свой мрак, когда тебе было около двенадцати, и с тех пор бежишь от него.
   А ты?
    Я начала свой бег еще до того, как родился твой дед. Сказки. Но здесь,  в
этом призрачном свете багровой луны, им почему-то верилось.
 Он  опустил  глаза.  Юлия возлежала рядом с Сидани,  как  грозовая  туча,  и
Скиталица почесывала у нее за ушами.
   Ты не боишься ее?
   Так же, как и ты.
 Он  усмехнулся. Огромная, как жеребенок, с клыками-кинжалами и лапами,  удар
которых валил быка, Юлия могла устрашить и воина в полном вооружении.
   Она не жалует незнакомцев.
    Я  знаю,    усмехнулась в ответ Сидани.   Она спит на моем одеяле  с  тех
пор, как мы покинули леса Куриона.
 Он в изумлении приоткрыл рот.
   Ревнуешь, дитятко?
   Нет, но...
 Ее зубы вспыхнули как кораллы.
    Хорошо.  Тогда  ты  не особенно будешь встревожен, если  узнаешь,  что  в
дороге у нее был роман.
   В Курионе не водится кошек, подобных ей.
    Скажи  это  лесным духам и свету Большой Луны.   Си-дани развлекалась.   
Или ты накажешь ее за потерю девственности?
    Она  идет  своей  дорогой.    Он заглянул в  зеленые  глаза,  пронизанные
багровыми  искрами.  Рысь  медленно прикрыла их,  затем  опять  распахнула  с
ленивым удовлетворением.
   Ты глупое, самодовольное существо,   сказал он.
   Она принесет потомство в Кундри'дж. Много рыжих когтистых котов!
   О Небо!
    Асаниане  будут поклоняться им. Они поклоняются всему, чего  боятся.  Они
будут  бегать  по  дворцу и наводить ужас на евнухов,   эти рыжие,  косматые,
никому не дающие проходу коты.
 Он  понял,  на  кого  она  сейчас похожа. На  Юлию.  На  огромную,  опасную,
cp`vhngms~ кошку.
   Держи ее при себе до тех пор,   сказала Сидани.
 Огромная усталость навалилась на него.
   И ты туда же!
   Куда?   невинно осведомилась она.
    Каждому  почему-то кажется, что я грохнусь замертво, как только  останусь
один,   с досадой сказал он.
    Ты  у  нас  не грохнешься,   мурлыкала в ответ Сидани, ты  у  нас  еще  и
побегаешь, и попрыгаешь. Если, конечно, будешь слушаться нас.
 Она повернула лицо к багрово-кровавому диску, клонящемуся за горизонт, и  на
какую-то  секунду  он  увидел  ее  такой,  какой  она  была  в  молодости,   
высокомерной  красавицей, свободно беседующей с королями и поражающей  сердца
мужчин стрелами своей красоты.
 Ничего  удивительного, сказал он себе. Северянки все  таковы.  Прекрасные  и
гордые  в  молодости,  они  к старости становятся  невыносимо  занудными.  Он
надеялся, что Сидани прочтет эту мысль. Так или нет, но бритвой своего язычка
она  быстро загнала его в постель и сидела рядом с ним, пока он не  уснул,  а
потом  осталась  вместе  с  Юлией сторожить его сон.  Два  вольных  и  гордых
существа  сидели  до  утра  возле его кровати  и  не  давали  ничему  темному
коснуться его чела.
 
                                                                     ГЛАВА 15
 
 Индуверран  считался воротами к сердцу Асаниана, городом  золота  и  свинца,
цветов  и  удобрений,  палящего летнего зноя и  прохладных  каменных  громад.
Несмотря на древнее имя, его можно было назвать самым молодым городом Золотой
империи, ибо самые внушительные строения Индуверрана не насчитывали и  восьми
десятков лет с момента постройки. Даже Эндрос выглядел старше его, хотя белый
камень, из которого он был сложен, не поддавался влиянию времени. Современные
формы  вновь возведенных зданий этого города поражали воображение  пришельца,
вступая  в  резкий  контраст  с руинами, печально  черневшими  неподалеку  от
крепостных  стен.  Здесь  находились  развалины  прежнего  Индуверрана,   гро
моздящиеся,  словно  объедки дьявольской пирушки на  берегу  небольшой  реки.
Никто  не  прогуливался там, этого места избегали даже птицы. Они никогда  не
вили гнезд среди груд обугленного мусора и обломков упавших колонн.
 Лорд  Индуверрана  восседал  на  сенеле,  топчущемся  у  кромки  гигантского
мемориала,  и  поджидал  молодого императора,  выказавшего  желание  посетить
скорбный  район. Дворянин пяти мантий, он был безукоризненно вежлив и  сейчас
успокаивающе  охлопывал шею своего золотистого жеребца, какими славились  его
владения.
    Здесь,     сказал он подъехавшему Эсториану, указывая на руины,     здесь
столкнулись  они. Маги метали в воздух сгустки своей силы,  и  пораженные  их
могуществом существа наполняли округу жутким воем. Здесь сошлись две  грозные
армии...
    Но  не сразились,   не слишком учтиво вмешался в его монолог Эсториан.   
Мои  предки остановили их. Они увели асаниан и варьянцев в безопасное  место,
под защиту магических стен.
   Слишком поздно для города,   добавил лорд Душай, вежливо улыбнувшись.
    Они  сделали  все  что  могли,    пожал плечами  Эсториан.  Это  сражение
состоялось  совсем  недавно, в прошлом столетии. Эсториан и  сам,  собственно
говоря, являлся одним из его следствий   со своими янтарными глазами  льва  и
лицом уроженца северных мест. Они стояли друг против друга   отпрыск древнего
асанианского рода и император Керувариона, молча озирая свидетельства  борьбы
их домов. Впрочем, для каждого из них эти свидетельства имели разную цену.
 Саревадин. Эсториан произнес это имя про себя как заклинание. Странное  имя:
не  мужское,  не  женское, оно было дано великим магом и  королевой  ребенку,
порожденному  ее  чревом,     мальчику, каким  он  являлся  тогда,  высокому,
рыжеволосому,  с  темной  северной кожей,   принцу, наделенному  мощным  маги
ческим  даром.  Женщина,  которая выехала из  Врат,  разделяющих  миры,  была
отягощена наследником двух империй. Маги так и не сумели совладать с ее духом
и потому жестоко обошлись с ее плотью.
 Эсториан  соскользнул со спины Умизана и двинулся в глубь  развалин.  Рослый
сенель,  недоуменно потряхивая коротко подстриженной гривой, побрел  за  ним.
Лорд   Душай,  неприметно  поморщившись,  толкнул  коленями  жеребца.  Следом
тронулась изрядно поредевшая свита.
 Немногие  придворные пожелали сопровождать своих властителей в эти  скучные,
провонявшие гнилью и гарью места. Даже Сидани куда-то запропастилась.
 Следы  крови за долгие годы были замыты дождями, пепел унесен ветром, и  все
же  мерзкий  запах разложения и смерти, казалось, еще витал над  развалинами.
Сила  древних  чародеев  крепко вцепилась в груды обломков  и  не  желала  их
отпускать.
 Именно здесь произошло это. Здесь две империи сошлись, сразились, слились  в
одну.  На том месте, где трава долгое время не смела зеленеть, могущественные
отцы  обратились  против своих мятежных детей, не сомневаясь  в  своем  праве
поступить так.
    Легенды  гласят,  что они любили друг друга,   пробормотал  Эсториан,  не
заботясь, слышит ли его кто-нибудь, и не ожидая отклика.
   Только любовью и можно объяснить все это.
 Он вздрогнул. Камень заговорил с ним голосом Сидани.
 Она  сидела,  прижавшись  к  расколотой вдоль колонне,  кутаясь  в  накидку,
потерявшую от времени свой цвет. На этот раз она выглядела откровенно  старой
   тощее, древнее существо, одуревшее от асанианской жары. Плечи ее тряслись.
Возможно, их овевал ветер смерти, который реял здесь десятилетия назад.
   Это ты?   тупо спросил он.
 Она ничего не ответила.
   Холодно мне,   сказала она.   Так холодно.
 Он  дотронулся до ее руки. Она была ледяной, и воздух над ней совсем не  был
обжигающе горячим.
   Ты заболела,   сказал он.
 Он  сгреб ее в охапку и поднял на руки, она оказалась легкой, словно вязанка
хвороста, и такой же хрупкой на ощупь. Она лежала тихо, не понимая, что с ней
происходит. Он оступился, зацепившись за камень концом меча.
   Милорд,   тихо позвал кто-то.
 Годри.  Рядом с ним стоял Алидан. За ним теснились другие гвардейцы и  слуги
Дутая.   Сам   лорд  молча  восседал  в  седле,  невозмутимо  поглядывая   на
происходящее.  Император  волен делать все, что ему  заблагорассудится,  было
написано на его лице. Эсториан почти полюбил его за это, хотя никогда  прежде
напыщенный лорд не выглядел большим асанианином, чем сейчас.
   Милорд,   сказал Годри.   Мы отвезем ее. Позвольте...
 Он игнорировал обращение слуги.
 Умизан  поджидал хозяина, косясь на его необычную ношу, Эсториан заглянул  в
выпуклый темно-голубой глаз.
   Она не умрет,   сказал он.   Перестань даже думать об этом.
 Сенель  прижал  уши  к черепу, но не шелохнулся и даже не  вздрогнул,  когда
хозяин  усадил  тщедушную,  трясущуюся  фигурку  в  седло.  Колени  Скиталицы
инстинктивно  сжали  бока  жеребца, темные  пальцы  вцепились  в  заплетенную
косичками  гриву. Сенель медленно двинулся вперед, мягко переставляя  копыта,
ступая так, словно его наездница была сделана из хрупкого хрусталя.
 
                                     ***
                                      
 Вскоре,  освобожденная от одежд и завернутая в мягкое покрывало, она  лежала
на  императорской  постели  и  мирно спала.  К  вечеру  температура  ее  тела
сравнялась  с  теплотой ладони Эсториана, дыхание стало  глубоким  и  ровным.
Эсториан перевел взгляд на Юлию, которая явилась занять свою половину ложа.
   Приглядывай за ней,   сказал он.
 Рысь положила морду на подушку рядом с головой Сидани и зевнула. Сидани,  не
просыпаясь, бесцеремонно толкнула коленом крутой лоснящийся бок. Кошка,  едва
шевельнув толстой, словно окорок, ляжкой, обернула ноги Скиталицы хвостом.
 Эсториан  понял,  что, даже глядя на вторгшихся в его дом оккупантов,  можно
почувствовать себя совершенно счастливым.
 
 Лорд  Душай, утонченный аристократ, пресыщенный удовольствиями и  утомленный
пошлостью  окружающей жизни, старался украсить свой быт  элементами  новизны,
что  ему, без сомнения, удавалось: даже пиршество в честь молодого императора
он умудрился обставить на зависть другим лордам.
 Вопреки  традициям  пиршественный зал в его дворце был  .  кругл,  как  диск
Ясной  Луны,  окружен  колоннами и увенчан куполом, сотканным,  казалось,  из
солнечных  лучей.  Гости  восседали  на  чем-то  подобном  круглым  кушеткам,
разбросанным  кольцеобразно вокруг открытого пространства в  центре  зала;  к
этим сооружениям были придвинуты низенькие столы.
 Эсториан  располагался слева от входа, рядом с ним удобно устроился  и  лорд
Душай. Леди Мирейн сидела напротив сына, отделенная от него импровизированной
ареной, у ее ног, словно обломок черной скалы, возлежал Айбуран. Они о чем-то
тихо  переговаривались.  Эсториан заметил, как  мать  вопросительно  вскинула
бровь, на что верховный жрец Эндроса ответил успокоительной улыбкой.
 Слуги  внесли  снедь  и  напитки. Эсториан почувствовал  голод.  Он  отведал
несколько  асанианских блюд и нашел их пресными. Тонкие желтые  вина  асаниан
также  не утоляли жажды, но приятно холодили пищевод, ибо хранились в  снегу,
собранном с вершин северных гор и погруженном в глубокие погреба.
 Он  сохранял полную невозмутимость, хотя его наряд, скорее всего,  шокировал
коренных  жителей  этой страны. Его короткий килт отливал  кремовыми  тонами,
яркие пятна янтарных накладок перекликались с цветом глаз.
 По  их  многомантийным меркам он выглядел просто голым.  ибо,  кроме  килта,
нагрудных украшений и японских королевских штанишек, на нем ничего не было, а
короткая жреческая косичка, не закрывавшая и пяди спины, конечно же, не могла
восприниматься  всерьез. В довершение всего его пышная, тщательно  вымытая  и
любовно   расчесанная   борода  тоже  производила  на  асаниан   неизгладимое
впечатление.  Ношение бороды считалось здесь варварством, и  потому  Эсториан
наотрез отказался ее сбрить.
 Голоногий,  простоволосый,  он возлежал на предоставленном  ему  ложе,  всем
своим  видом  демонстрируя полнейшее удовлетворение. Слуга,  принесший  вино,
развернул веер и принялся обмахивать его.
 Асаниане  сидели  чинно,  кутаясь  в  тяжелые  мантии,  и  не  поднимали  на
императора глаз. Бедные, зажатые в тиски традиций и условностей существа.  Он
почти  жалел  их.  Коротко  стриженные слуги в  свободных  туниках  выглядели
гораздо счастливее своих хозяев.
 Его  люди  также  нимало не заботились о чувствительности  своих  желтолицых
соседей  и  оделись легко, под стать императору: только леди  Мирейн  все  же
решила отдать некоторую дань местным представлениям о приличиях. Она обернула
свою  стройную фигуру плотной облегающей тканью, подхваченной широким поясом,
которая,   впрочем,  оставляла  открытыми  руки  императрицы  и  подчеркивала
идеальную форму высокой упругой груди, сохранившуюся несмотря на то, что леди
Мирейн сама выкормила своего сына.
 Она  отвернулась  от  Айбурана, чуть развернула плечи и посмотрела  на  свое
чадо. Хорош, без сомнения, хорош.
 Черен?  Да.  Но  разве это портит мужчину? Строен, прекрасно сложен,  высок.
Несколько,  правда,  худ и останется таким, если материнская  кровь  будет  и
дальше  служить  поводырем его развития. Все мужчины в ее роду  поджары,  как
весенние волки.
 Он  рассмеялся.  Лорд Душай сказал ему, что его забота кое  о  ком  кое-кого
забавляет.  Он,  конечно же, имел в виду Сиданн. Пусть их  забавляются...  на
свой лад.
 Мать,  кажется,  довольна  им. А почему бы нет? Он старается  быть  вежливым
даже  с  червеподобными  красотками, правда, еще  не  дошел  до  того,  чтобы
заманить  какую-нибудь из них в свою постель. Вместо них  он  уложил  в  свою
постель Сидани, но мать, кажется, об этом не знает. Не знает об этом и Вэньи,
впрочем, и он сам не знает, где она сейчас может находиться. Наверное, где-то
среди  жрецов  или  в храме. Она не говорит с ним теперь, не  позволяет  даже
коснуться своей сущности, не откликается на его зов.
 Не  стоит  сейчас  думать  об этом. Он осушил чашу снежно-холодного  вина  и
протянул  слуге, чтобы тот вновь ее наполнил. Вкрадчивый шепот, звучавший  во
всех концах зала, означал, что асаниане разгулялись вовсю. Побронзовевший  от
b{ohrncn, лорд Душай дошел до такой степени раскрепощения, что позволил  себе
коснуться пальчиком краешка килта своего царственного соседа.
    Я приготовил для вас сюрприз,   сказал он.   Возможно, вам не приходилось
видеть  такого  ранее.  У  нас это называется, если позволите,  соревнованием
лжецов.
 Брови  Эсториана  поползли вверх. Ему предлагалось новое  и,  скорее  всего,
увлекательное  зрелище.  Он  поднес  к губам  наполненную  до  краев  чашу  и
приготовился смотреть.
 Слуги  в  черных одеяниях устанавливали в центре зала пылающие  светильники.
Все внешние лампы были уже потушены, ввергая помещение в полумрак. Не следует
забывать о бдительности. Он огляделся. Его охрана вела себя безупречно, распо
лагаясь  вокруг  своего господина широким полукольцом.  Начинающиеся  боли  в
позвоночнике сигнализировали о том, что маги возводят над ним защитную сферу.
Он успокоился, терпеливо ожидая, что произойдет дальше.
 Светильники  в центре зала ровно горели. Слуги, установившие их, поклонились
и  ушли.  Наступила  тишина,  обычная для асанианских  собраний,  без  возни,
покашливаний  и  вздохов, без комментариев и шепотков. Даже  бравые  варьянцы
притихли, прикусив языки, и отставили кубки с вином.
 И  вдруг тишину расколол громовой раскат. Эсториан дернулся от неожиданности
всем  телом,  словно  вспугнутый олень. Затея  лорда  Душая  переставала  ему
нравиться. Он осторожно покосился на окружающих.
 Барабаны, флейты, рожки и другие инструменты, названия которых он  не  знал.
Музыканты  вступали  в освещенный круг, рассаживались  на  полу  без  пауз  и
перебоев.  Асанианская  музыка  звучала, как  вой  распаленных  котов,  но  в
соответствии с порядками Золотой империи даже эта какофония усиливалась гармо
нично.
 Когда  появились  актеры,  он был уже более-менее подготовлен  к  восприятию
представления.
 Они  ввалились, как шайка разбойников с больших керуварионских дорог,  но  с
уст  их  срывались не ругательства или проклятия, а обрывки мелодий.  Они  не
говорили   они пели.
 Разыгрывалась  история  Саревадина и Хирела  Увериаса,  Черного  и  Золотого
принцев.  Актер,  который  играл  Хирела, смотрелся  прекрасно.  Чистокровный
асанианин,  он сверлил публику свирепым нечеловеческим взглядом льва.  Второй
актер, игравший Саревадина, поражал воображение. Будучи принцем, он мастерски
изображал   злого,   отвратительного  молодчика,  но   женщина,   в   которую
перевоплотился Саревадин, покинув магический круг, не имела ничего  общего  с
прежней своей ипостасью. Здесь не было магии. Здесь торжествовало искусство.
 Глядя  на  действо,  Эсториан пытался отыскать в жестах и речах  комедиантов
признаки  скрытой враждебности к собственной персоне и не нашел  ничего.  Они
были  превосходными артистами, их игра была благородной игрой. Они  вовсе  не
делали  упор  на  трагедии  Солнцерожденного, хотя  сама  история  его  жизни
подталкивала  их  к этому. Мир, который Мирейн пытался переустроить  на  свой
лад,  воспротивился его воле. Он возмечтал опустить Асаниан до  уровня  своей
пятки.  Однако наследник Солнцерожденного предал собственного  отца  и  занял
асанианский трон, изменив суть своего существа, ибо не видел другого выхода.
 В  лицедействе нота предательства была тщательно заретуширована. Два  принца
горячо  полюбили  друг друга, несмотря на океан разделяющей  их  вражды.  Две
империи никак не могли примириться, но настоящая любовь творит чудеса.  Выход
был  найден, и Саревадин решился на чудовищный шаг. Далее все просто.  Старый
император устранен, Зиад-Илариос гибнет, защищая жизнь императрицы, Мирейн  с
помощью   волшебства  заключает  себя  в  Замке.  Гильдия  Магов   вносит   в
происходящее свои коррективы. Любовники заключают брачный союз прямо на  поле
битвы.  Воины  Солнца  братаются  с  солдатами  Льва.  Молодой  император   с
императрицей делят Золотой трон объединенных империй. Радость воцаряется там,
где только что торжествовало горе.
 Эсториан  подавил  короткий  смешок.  Эта  история  не  казалась  бы   столь
счастливо разрешенной, если бы в ней на месте точки была поставлена  запятая.
Император с императрицей взрослели и старились. Он в конце концов умер прежде
нее, да и она стремительно приближалась к гибели и ушла в мир иной не без соб
ственной  помощи.  Асаниан,  стиснутый  оковами  любви  и  дружбы,  постоянно
p`gdp`f`kq.  Мятежи походили на войны, и в результате сын Хирела и  Саревадин
погиб, равно как и их внук, отравленный в Золотом дворце.
 Нет,  сейчас  нужен  кто-то, кто выскочил бы  из  мрака  в  пене  и  мыле  и
возвестил  о грядущих несчастьях, бедах и разрушениях. Тогда всю эту  историю
можно  было  бы счесть приближенной к правде. Не о таком ли пророке  говорила
Вэньи?
 Актеры  меж  тем закончили свою игру. Музыканты перестали терзать барабанные
перепонки  варьянцев  и услаждать слух остальных зрителей.  Аплодисментов  не
полагалось. Асаниане молча встали и поклонились. Эсториан не без удовольствия
последовал  их примеру. Артисты отвесили публике ответный поклон и медленными
шажками попятились к выходу.
 Что-то  словно толкнуло Эсториана изнутри. Он легко вскочил на  ноги  и  уже
через секунду вступал в пятно светового круга.
 Артисты  перепугались,  однако  быстро побороли  волнение  и  замерли  перед
императором в почтительных позах. Он внимательно оглядел их.
 Саревадин  при ближайшем рассмотрении оказался одним из тех,  кто  ходит  по
узкой  границе, соединяющей оба пола. Черная кожа его была подлинной, красная
грива уроженца Гилена   нет.
 Эсториан удержал вопрос, готовый соскочить с кончика языка: что же  за  сила
могла заставить северянина стать евнухом? В конце концов у артистов тоже есть
гордость. Они постарались на славу. Не стоит их обижать.
 Хирел  был  старше,  чем казался. Его глазам придавали  блеск  и  свирепость
накладки  из цветного шлифованного стекла, из-под золотого парика  выбивались
пряди  коричневых волос. Он держался прямее, чем остальные актеры,  возможно,
потому, что еще не вполне вышел из образа.
   Вы были хороши,   сказал им Эсториан.
 Он  не  произнес  ничего  особенного,  но  актеры  вновь  переполошились,  и
некоторые  из них пытались поцеловать ему руку, на которой пламенел солнечный
знак.  Обычное  керуварионское проявление почтительности к особе  королевских
кровей  и  неслыханная дерзость по асанианским меркам. Здесь такое  не  позво
лялось даже лордам Среднего двора.
 Общаясь  с актерами, он вновь эпатировал асанианскую знать, но нисколько  не
озаботился  этим. Император волен в своих поступках, им следует зарубить  это
на  своих желтых носах. Впрочем, большинство актеров труппы были аборигенами,
лишь  трое  или четверо пришли сюда из Керувариона, подрядившись на  сезонные
гастроли. Возглавлял эту группу молодой евнух Торуан.
 Стерев  с  лица  грим  и освободившись от женского платья,  он  с  аппетитом
поглощал  мясо  и хлеб, приправляя их асанианскими соусами, которые  по  мере
приближения пиршества к финалу делались все острее. Вино развязало ему  язык,
он  оказался остроумным собеседником, здраво судившим о порядках,  царящих  в
обеих  странах.  Эсториана поражал его голос, свободно взлетавший  от  низких
мужских тонов к самым верхним женским пискливым ноткам.
    Тренировка,   пояснил Торуан.   Голос можно вырастить. Так же, как это.  
Он ткнул пальцем в свою грудь, слишком крупную для обычного мужчины.
 Эсториан внутренне поморщился.
   Ты сам выбрал свой путь?   помолчав, спросил он.
 Евнух  потянулся  к  кубку с вином. На мгновение лицо его словно  окаменело,
затем осветилось улыбкой.
   Конечно, нет, сир.
 Он отхлебнул вина и, заметив, что император молчит, продолжал рассказ.
    Мой клан обеднел. Болезни и нищета доконали многих. Потом пали стада. Я с
горсткой  уцелевших  подростков был отправлен в город на заработки.  Человек,
взявший  меня, смыслил кое-что в искусстве пения. Однажды он услышал,  как  я
пою  во  время работы, и пригласил специалистов. Потом его родственник  купил
меня и сделал певцом.
    Продажа  невольников в Керуварионе объявлена вне закона   холодно  сказал
Эсториан.
    Они  пересекли  границу, чтобы проделать это,   объяснил  Торуан.     Они
говорили, так будет лучше. Мои братья и сестры были голодны, а мне захотелось
увидеть в жизни больше, чем наши охотничьи ружья.
   Ты накормил их самое большее   на один сезон. И лишился потомства.
    Я  не знал, к чему это приведет,   пробормотал Торуан.   Мне сказали, что
я  буду  певцом,  и  я запрыгал от радости. Затем они опоили  меня.  Когда  я
проснулся,  все было кончено.   Он помолчал.   Возможно, мне следовало  убить
себя. Но у меня не хватило духу.
 Эсториан раздул ноздри.
   Я знал бы, как поступить,   медленно произнес он.
 Торуан  с  изумлением  посмотрел на его кулак,  налившийся  темным  багровым
жаром.
    Безусловно, ваше величество,   сказал он.   Кому, как не вам, знать,  как
поступают в таких случаях?
 Это  было  дерзостью. Или лестью. Или и тем и другим вместе. А возможно,  ни
тем, ни другим.
 Труппа  актеров  направлялась в Кундри'дж-Асан, однако Торуан  с  твердостью
отверг предложение Эсториана присоединиться к императорскому каравану.
 
   Это невозможно, сир.
 Как  северянин он спокойно относился к перспективе делить хлеб  и  беседу  с
могущественной особой, но вокруг них простирался Асаниан.
 Лорд  Душай, скорее всего, раскаивался в том, что позволил актерам завладеть
вниманием   императора,  но  лицо  его  было  скрыто  завесой   непроницаемой
вежливости.  Появившиеся невесть откуда женщины проявляли  свое  недовольство
активней. Они стали неумеренно есть и пить, и пальчики тех, что посмелее, уже
забирались под его килт.
 Потом   как  по  сигналу  все  отвернулись  от  него.  Возможно,  это   было
своеобразным  асанианским демаршем, ответом на его оскорбительное  поведение.
Но он только обрадовался и побрел в свои покои.
 Юлия  спала как убитая, растянувшись поперек кровати, и, заслышав его  шаги,
соизволила  приоткрыть  лишь  один  глаз.  Сидани  бодрствовала.  Она   опять
выглядела  как  обычно, играя роль леди без возраста. Взгляд ее  был  окрашен
иронией.
    Итак,  юноша,  проснувшись, я обнаружила себя в  твоей  постели.  Могу  я
сделать естественное предположение?
    Это  самое  безопасное место из всех, куда можно было тебя  приткнуть.  И
наиболее комфортное.
 Она усмехнулась.
    Они кое-чему научились с той поры, как я гостила у них в последний раз. В
этих условиях уже можно спать. Раньше я задыхалась в перинах.
    Мои  слуги  сами  готовят мне ложе. Асанианские постели  затягивают,  как
трясина. Я предпочитаю избегать их.
   Я не подумала об этом.
 Она  долго  лежала  в  безмолвии.  Он  стоял  в  нерешительности,  отчего-то
волнуясь. Золотое ожерелье тяжело давило на грудь. Он сорвал его и вздохнул с
облегчением. Потом присел на край кровати.
   Ты в порядке?
   Почему ты спрашиваешь? Я разве была больна?
 Он промолчал.
 Она казалась искренне удивленной.
   Мне было страшно холодно. Это я помню. Что еще?
    Ты билась в лихорадке,   сказал он.   Айбуран пришел взглянуть на тебя. И
сказал, что сейчас не о чем волноваться.
   Ничто не может излечить старость. Даже Небеса.
   Ты не старая.
    Дитятко,     усмехнулась она,   заглохни. Конечно, я  старая.  Я  древняя
старуха.
   Ты ведь не собираешься помирать?
   Разве что так.
 Она уже не смеялась.
    Трудно  наблюдать смерть супруга. Неприятно, конечно,  но  с  этим  можно
смириться. Когда умирают твои дети. становится тяжелее. И уж совсем  паскудно
делается,  когда с могилу один за другим сходят внуки. Потом надвигается  без
различие.  Но  заклятие неумолимо. Живи до тех пор, пока не  переживешь  свой
pnd!..
 Он  воздел свою пылающую ладонь, чтобы светом лучей, исходящих от солнечного
знака, прогнать дурные слова.
   Не говори таких вещей.
    Почему?  Потому что кто-то может меня услышать? Богам это безразлично,  а
люди не могут причинить мне вреда.
   Ты просто ужасна.
 Самодовольная усмешка пробежала по ее лицу. Она любила выигрывать у  него  и
знала, как этого достичь.
   Иди спать, детеныш. Или делай то, что у тебя на уме.
 Щеки его вспыхнули.
   Ты   старая стерва!   сказал он.
 Она расхохоталась.
 Годри  постелил ему на диванчике в прихожей. Его молчание было красноречивее
слов.
 Ворочаясь  на  жестком ложе, он ощутил тихую радость. Сидани спала.  Мелочь,
но почему-то ему было приятно.
 
                                                                     ГЛАВА 16
 
 Утро,  казалось,  изнывало  от  собственной  духоты.  Эсториан  проснулся  в
испарине, прислушиваясь к звукам словесной перепалки за тонкой стенкой.  Один
из голосов принадлежал Годри, другие   незнакомые   звучали приглушенно и по-
асаниански ритмично. Кажется, кто-то настойчиво добивался аудиенции.
 Сильно  зевая,  он  повертел ногами, вытягиваясь во  весь  рост.  Голоса  за
стенкой не унимались. Он в раздумье поскреб голую грудь.
 Асаниане  до  смешного  трепетно относились к обнаженной  натуре.  Даже  для
любовных  игр,  возводимых  ими  в ранг высокого  искусства,  у  них  имелось
несчетное количество многослойных одежд. Они никогда не раздевались донага, а
в  купальнях  накидывали на глаза специальные повязки. Боже, как  это  глупо.
кутаться в плотные ткани при такой несусветной жаре.
 Он  вышел к нежданным посетителям в чем мать родила. Его встретило ужасающее
молчание. Лица асаниан побелели. Они опустили глаза, но стояли с таким видом,
словно были готовы принять мученическую смерть.
   Годри,   вопросил он,   кто эти люди?
 Глаза Годри искрились весельем.
    Сир,    сказал он, переводя дух,   это слуги регента Асаниана. Он  только
что прибыл в Индуверран и ожидает свидания с вами. Умытым, элегантно одетым и
причесанным. Вот почему они здесь.
   Так. И что дальше?
   У них имеются безопасные бритвы, мантии и флаконы пухов.
 Эсториан изобразил недоумение.
    Они  также  информировали  меня, милорд, что ваше  величество  больше  не
нуждается  в  моих  услугах. Вы теперь асанианин, и прислуживать  вам  должны
асаниане.
    Вот  как?   продолжал удивляться Эсториан.   И что же ты думаешь по этому
поводу?
 Годри молчал.
    Значит,  мне  нужно  надеть десятислойную мантию? И  парик?  И  маску?  И
сидеть, словно мумия, на троне? И изъясняться с придворными через посредника?
   Да.
    Очень  жаль,   сказал Эсториан.   Действительно, очень жаль, но  как  раз
ничего из этого мне не хочется делать.
 Он повернулся к посланцам регента.
    Итак, господа. Слушайте своего императора. Ванну я, пожалуй, приму. Но   
никаких  бритв. Никаких духов или иных притираний. Мою мантию вам выдаст  мой
человек. Если она почему-то не понравится регенту, я никогда не утешусь.
 Была  в  манерах  асаниан  одна неплохая черта. Они  не  вступали  в  споры.
Особенно с вышестоящими особами. Император сказал. Они должны делать то,  что
им сказано.
 Они  выкупали  его  в  приятной прохладной воде. Они не стали  угрожать  ему
aphrbni и доставать парфюмерию. Но к юбочке, принесенной Годри, никто из  них
не притронулся.
   Это нельзя,   сказал главный распорядитель.
   Это можно,   возразил Эсториан.
 Глупцы!  Это был королевский килт, расшитый по краям золотом. Пояс  к  нему,
вырезанный  из куска плотной тисненой кожи, позванивал золотыми  пластинками,
выполненными  в форме дубовых листьев. Кроме этой красоты, Годри  принес  ему
полный набор золотых украшений: перстни, браслеты, кольца и серьги   и  вплел
в бороду господина несколько золотых нитей.
   Ну,   сказал Эсториан.   Разве я не хорош?
   Никто этого не оценит,   заверил Годри.
   Как это грустно,   вздохнул Эсториан.
 
 Каменные стены церемониального зала все еще хранили ночную прохладу, и  двое
слуг, помахивая позолоченными веерами, создавали некое подобие ветерка.
 Кресло,  в  котором  он сидел, было удобнее, чем он ожидал.  Асаниане  знали
толк  в  подушках. Эсториан вздохнул и поставил ноги на живую  подставку  для
ног:  Юлия решила, что нужна ему больше, чем Сидани. Он не мог да и не  хотел
возражать. В данных обстоятельствах у него практически не было выхода.
 Его  собственный  эскорт  был  представлен сегодня  плохо.  Большинство  его
придворных  отсыпались после утомительного пути, остальные развлекались,  как
развлекаются  люди,  попадая  в  чужие края.  Императорскую  гвардию  сначала
располовинили, а потом четвертовали для несения разнообразных дежурств.  Лишь
матушка,  как всегда, находилась при нем, да Айбуран, да два-три мага,  среди
которых, конечно же, не было Вэньи.
 Легкий  холодок проскользнул между лопаток. Как много здесь желтых лиц.  Как
много  сущностей, повернутых к нему, и ни единой пары спокойных,  приветливых
глаз.
 Это  его  империя.  Это его люди. Им не надо, чтобы он любил  их.  Им  надо,
чтобы он ими управлял.
 Защитное  поле  вокруг него было толстым и крепким, и  все  же  голова  чуть
побаливала.  Он знал, откуда дует ветер. Мать была недовольна его поведением,
его  пренебрежительным  отношением  к  обычаям  этой  страны.  Она  настолько
увлеклась западной модой, что сбила с пути истинного даже Айбурана,  заставив
его перетянуть бороду шнурком и прикрыть килт плотным плащом. Взъерошенный  и
угрюмый, он был похож на медведя в ливрее, обычное добродушие сейчас  почему-
то покинуло его.
 Может  быть, асаниане не чувствуют жары, как другие люди. Они не потеют,  не
чешутся,  не  падают  в  обморок. Они часами могут стоять  без  движения,  не
отрывая  глаз от пола. Час-другой ожидания для них вообще не срок. Они  стоят
и, кажется, получают от этого удовольствие.
 Вот  и  регент не слишком торопится предстать пред очи своего господина.  Он
ведь  должен  поначалу  смыть  с  себя дорожную  грязь,  затем  облачиться  в
полагающиеся  по  этикету  мантии, потом заручиться поддержкой  лорда  Душая,
потом...
 Эсториан снова вздохнул и полуприкрыл глаза. В Керуварионе, по крайней  мере
вокруг  дворца, всегда отирались толпы просителей, которые и минуты не давали
молодому  императору  проскучать в одиночестве,  если  тому  вдруг  приходила
фантазия  посетить зал для аудиенций. Здесь же ему оставалось  только  сидеть
сложа  руки  и  пенять на собственную оплошность. Он свалял дурака,  явившись
сюда первым.
 А  они, как видно, решили его доконать. Минуты тянулись медленно и тоскливо.
Впрочем,  есть  способы скоротать их. Можно, например, свести  глаза  в  одну
точку  на  каком-нибудь из придворных, пока тот не превратится в расплывчатое
пятно,  и прочесть мысленно молитву обо всем Преходящем,   сначала обращение,
затем  прославление,  затем почтительное прошение и, наконец,  заключительная
песнь.
 Когда  он пришел в себя и вынырнул из уплотненного времени, в зале произошли
перемены.  Краешек  его  килта  шевелил сквозняк.  Вдоль  стен  передвигались
быстрые фигуры.
 Эсториан вгляделся в вошедших.
 Он  узнал  форму  гвардейцев  регента, их бронированные  панцыри,  увешанные
побрякушками, отливали серебром, рукава боевых рубах пламенели. Он  узнал  их
господина  (память  царапнула  сущность, как  нож),  принца  семи  мантий,   
малиновое  на красном, на розовом, на багряном и вновь в той же последователь
ности.  Он помнил его несмотря на перемены, произошедшие в нем за эти  долгие
годы.
 Других  он  не знал да и не мог узнать. Они маячили демонами в его кошмарах.
Молва именовала их братьями.
 Черные плащи, черные капюшоны, черные вуали, закрывавшие лица. Парные  мечи,
опоясывающие чресла, средний рост. Ни один не выше другого. Их было  немного,
но даже от этой малости веяло холодком смерти.
 Асаниан  выковал эту когорту тысячелетие или больше назад в горниле сражений
за  будущее  западной цивилизации. Черные воины, поддерживающие  незыблемость
Золотого трона, воспитывались в такой тайне, что даже лица их были скрыты  от
посторонних  глаз.  Псы  династии, преданные рабы,  неустрашимые  воины,  они
наводили  страх даже на своих хозяев. Их мощь подпитывалась не только  боевой
выучкой, но и хитросплетениями древнего как мир колдовства.
 Эсториан  до сих пор не встречал их на дорогах желтой страны. Местные  лорды
здесь,  как и в Керуварионе, набирали свои дружины из свободных людей  скорее
для  поддержания  своего престижа, чем для ведения боевых  действий,  которые
ограничивались  разгоном  бандитских шаек,  порой  заводившихся  на  обочинах
больших дорог. Асаниан не воевал. Он не нуждался в оленейцах.
 Эсториан  приложил  все  усилия, чтобы оторвать взгляд  от  черных  фигур  и
придать  своему  лицу выражение спокойствия. Регент между тем выполнял  обряд
девяти  подходов  с  поклонами  к  стопам венценосной  особы.  Присутствующие
повторяли  его манипуляции, мантии колыхались, придворные перемещались  вдоль
стен  в  молчаливом согласном танце. Все, кроме оленейцев. Их черные  силуэты
были неподвижны.
 Резкая  боль в висках почти ослепила его. Происходящее сделалось  мозаичным,
словно он глядел сквозь кусочки разбитого стекла.
    Милорд  Фираз ин Шалион Эшериас,   сказал он.   Рад встретиться  снова  и
приветствую тебя!
    Милорд  Меруван  Эсториан  Кормериан  Ганиманиан-и-Варьян,     прощебетал
регент без запинки.   Рад встретиться с вами и приветствую вас!
 Игра,  подумал  Эсториан. Он не любил этого человека.  Он  вообще  не  любил
асанианских  принцев.  Он  ненавидел их сейчас  и  восхищался  ими  когда-то.
Изящество, утонченность манер. Высота происхождения, древность рода. Этот был
самым  знатным из них, самым великолепным. Куда подевалась его красота? Сетка
морщин, седина, усталость во взоре. А ведь он моложе императрицы, чьи  волосы
все еще черны как смоль, чья стать притягивает мужские взгляды.
  Они  отцвели  в  молодости,   шепнул голос в глубине его  существа,     они
скоро увянут. Они, можно сказать, мертвы... 
 Чей  это  голос? Он не знал, И не было времени выяснять: лорд Фираз говорил.
Лесть, лживые комплименты, пустые слова. Шило в заду.
    Мой император должен знать, что все в моих владениях принадлежит ему, что
все здесь расцветает в сиянии его могущества. Мой господин вернулся на запад,
который  так  долго  его ждал, и теперь обязан доверить  себя  заботам  своих
искренних и преданных слуг.
 Эсториан  внутренне  подобрался.  Отринув цветистую  шелуху,  он  выловил  в
словах высокочтимого лорда нечто, что ему не очень пришлось по вкусу.
    Означают  ли  слова  милорда, что я должен  отослать  в  Керуварион  свой
эскорт?
    Это  наполовину  сделано,     поклонился регент.     Ваша  керуварионская
гвардия находится сейчас в ваших покоях.
   Моя гвардия? А моя личная охрана?
    Вы можете убедиться, ваше величество,   регент плавно повел рукой,   ваша
личная охрана находится перед вами.
 Оленейцы  синхронно нагнули головы. В их поклоне не было и тени смирения,  и
он видел это.
   А если я пожелаю вернуть моих людей?
   Ваши люди, ваше величество, находятся здесь.
 Эсториан  прикрыл  глаза, потом снова открыл их. Его  матушка  слушала  весь
этот  бред  с девственной безмятежностью. Он напрягся и послал ей сигнал.  Ты
знала!
 Она чуть наклонила голову. Жди. шевельнулась ее бровь. Будь терпелив!
 Он не желал терпеть.
    Надеюсь,     произнес он как можно мягче,   мы сумеем урегулировать  этот
вопрос. Я оставлю при себе свою гвардию и подумаю, где можно применить  ваших
слуг.
   Это ваши слуги,   возразил, кланяясь, регент.
    Мы  вернемся  к  этому,     он встал,   но  позже,  милорд,  позже.  Ваше
присутствие, без сомнения, очень и очень приятно нам. Однако солнце  подходит
к  зениту.  Эта  жара не дает нам вздохнуть. Все свободны,   обратился  он  к
молчаливой  толпе асаниан.   Отдыхайте, господа, отдыхайте.  Ищите  прохладу,
если ее еще можно тут отыскать.
   Это не слишком учтиво,   сказала императрица.
 Она не осуждала его. Она просто констатировала факт.
 
   Чушь!
 Эсториан  находился в покоях леди Мирейн. Ее камеристка,  рослая  и  статная
молчаливая   северянка,  совлекла  с  него  потный  килт   и   обернула   его
разгоряченное тело мокрой простыней, пропитанной отварами лекарственных трав.
Приятная   прохлада   обволокла  кожу,  но   каждое   его   движение   теперь
сопровождалось волнами едкого запаха.
   Я не позволю ему командовать мной!
   У тебя хватит ума противостоять ему?
   У тебя хватит.
 Леди Мирейн вздохнула.
    Эсториан,   сказала она.   Ты повзрослел только телом. В душе ты все  тот
же мальчишка.
   Я не желаю носить их паскудную амуницию!
 Императрица  нахмурилась,  но тут же улыбнулась.  Здесь,  где  только  Зерин
могла  видеть их, ей хотелось дать волю простым чувствам. Одну за другой  она
сбросила  с  себя  асанианские мантии и подошла к сыну,  прекрасная  в  своей
наготе.
   Я тоже не хочу этого, но терплю.
 Он не мог позволить ей обратить все в шутку.
   Я не хочу терять мою гвардию. И моих сквайров.
   Ты имеешь в виду свой двор?
    Они  будут  счастливы убраться подальше отсюда.    Он  вновь  зашагал  по
комнате,  из  угла в угол.   Матушка, я могу отправить их всех в  Керуварион.
Большинство  из них только обрадуются такому исходу. Но не Годри.  И  не  мои
гвардейцы.
    Ты  ведь  знаешь,   медленно произнесла леди Мирейн,   что в договоре  об
имперском союзе черным по белому сказано: в Асаниане царствует Асаниан. Фираз
только выполняет свои обязанности, делая тебе при этом любезность. Он мог  бы
встретить тебя прямо на границе, а не у въезда в столицу.
   Он мог бы встретить меня в Кундри'дж-Асане.
    Он  мудр и дал тебе воли ровно столько, сколько было возможно,  а  теперь
ожидает, что ты возьмешься за ум и примешь надлежащее обличье.
    Мое  надлежащее  обличье     это  одежда  дикаря,  проклинающего  все  их
изощренные выдумки.
 Ее  пристальный  взгляд  заставил его умолкнуть. Он вспыхнул  от  внезапного
прилива крови к лицу.
   Не валяй дурака, Эсториан.
 Он застонал.
    Матушка,  я ведь не полный идиот. Я буду вести себя хорошо и  даже  ночью
надевать  их дурацкие тряпки. Но он должен понять, что я вовсе не марионетка.
И что я буду только таким, каким сам сочту нужным быть. Это единственное, что
я могу ему обещать.
    А  мне? Что ты пообещаешь мне? Я ведь знаю цену твоим обещаниям. Они были
и  так  достаточно  терпеливы, чтобы сносить твои  инфантильные  выходки.  Но
Jsmdph'дж-Асан не выносит ничего, что не является асанианским.
   Я не асанианин!
   Ты должен учиться быть им!
 Он заскрипел зубами.
    Может  быть,  именно Асаниану пришло время пересмотреть свои  взгляды  на
некоторые  вещи? Может быть, им следует попробовать воспринимать  мир  таким,
какой  он  есть,  а  не  таким, каким он им представляется?  Золотая  империя
возрождается. Кровь Льва здесь, во мне, черномазом бородатом варваре, а не  в
десяти  мантиях, не в парике, не в маске. Я живу, я дышу, я человек,  который
пришел управлять ими.
   Ты так полагаешь?
 Проверка,  вечная  проверка!  Он возненавидел  бы  ее,  если  бы  не  любил.
Эсториан наклонился и поцеловал ее в бровь.
   Могу я хотя бы делать чуть меньше, чем от меня требуют?
 Она  обхватила  руками  его  плечи. Ее глаза были  бездонны.  В  их  глубине
таилась    божественная   суть.   Он   пылал   священным    огнем,    потомок
Солнцерожденного, мужчина против женщины, сын против матери, император против
императрицы. Он принес полдень в ее глубокую ночь.
    Мое милое, светлое дитя,   сказала она. Голос ее ласково шелестел, словно
ночной  дождь.   Я никогда не считала тебя мудрым. Но я не стану тебе мешать.
Поступай как знаешь.
   Ты поможешь мне?
   Только в том случае, если найду твои действия разумными.
   А если они будут чувственными?
   Чувственность затмевает разум.
 Он поежился в ее жарких ладонях.
   В тебе эти качества равновелики, ма!
 Она, усмехнувшись, стукнула его кулаком.
   Щенок! Ступай к своим гвардейцам и оставь меня хоть на секунду в покое.
 
                                                                     ГЛАВА 17
 
 Они  стояли  друг  против  друга   гвардейцы Эсториана  и  слуги  регента   
представители  двух  враждующих партий. Алые доспехи  надвигались  на  черные
плащи. Вот-вот должны вспыхнуть мечи, но они пока в ножнах.
 Эсториан  скрипнул  зубами. Напрасно он полагал, что короткий  отдых  вполне
успокоил его.  Тихо,   шепнул он себе.   Только не делай глупостей! 
 Руки  в  алых  и  черных  перчатках уже тянулись к  рукоятям  клинков.  Даже
спокойный как мамонт Алидан угрожающе выдвинулся вперед.
 Эсториан в сердцах выкрикнул:
   Отставить!
 Алидан  подчинился и отступил на шаг. Взгляды оленейцев метнулись к  плотной
фигуре в черном.
   Я жду! Ну же!
 Плотный  оленеец прикрыл желтые веки. Черные фигуры молча попятились  и  тут
же остановились.
 Кулак Эсториана опустился на плечо десятника гвардейцев Кияна.
   Ты!   Он повернулся к оленейцам.   Кто ваш командир?
   Я начальник этого караула,   прозвучал голос из-под вуали.
 Бесцветный  асанианский  голос. Без угрозы,  без  трепета.  Без  прибавления
титула к прозвучавшим словам.
   Объясните, что тут происходит?
 Оленеец молчал. Киян, потирая плечо, заговорил:
    Сир,  они  вторглись на вверенную нам территорию, велели нам удалиться  и
заявили, что отныне нести охрану ваших покоев будут только они. Так  ли  это,
милорд?
    У них есть некоторые основания для этого заявления,   сказал Эсториан  и,
не  давая  Кияну  открыть рот, продолжал:   Но вопрос еще не решен.  Пока  он
решается, вы будете нести службу вместе. И никаких ссор.
 Гвардейцы  нахмурились. По задним рядам караула пробежал  шепоток.  Оленейцы
не шелохнулись.
 Долгим  взглядом он подавил внешние проявления недовольства в  партии  алых.
Партия черных была глуха и нема.
    Вы  все     мои  слуги! Вы,   он кивнул Кияну,   и  вы!     Он  улыбнулся
плотному воину в черном убранстве.
   Мы служим императору,   прозвучал твердый голос.
   Пусть так.
 Он  шагнул  вперед.  Они расступились   его гвардейцы и  слуги  регента.  Он
поспешил  укрыться  в  своих  покоях, где  его  ожидала  толпа  встревоженных
сквайров и недоуменные глаза Годри.
 
 Асанианский   регламент   дозволял   императору   принять   высокого   лорда
неофициально,  без  помпезности, свиты и множества слуг.  Эсториан  пошел  на
уступки.  Он  позволил  облачить себя в десяток мантий,  но  не  парадных,  а
простых  и достаточно тонких, чтобы не слишком страдать от жары. Он  разрешил
заплести  в косички свою бороду, но настоял на том, чтобы прием проводился  в
небольшом помещении с дверьми, распахнутыми во дворик, в центре которого  бил
освежающий фонтан.
 Сидя  недвижно,  словно  храмовый  божок, в  большом,  заваленном  подушками
кресле,  Эсториан  приготовился  к встрече с регентом  Асаниана.  Лорд  Фираз
явился  к  императору без сопровождения, что могло быть  расценено  либо  как
явный  и оскорбительный демарш, либо как проявление абсолютного доверия.  Его
одежды  также  были просты; входя в комнату, он преклонил одно колено,  но  с
видимым  облегчением позволил императору поднять себя и устроился  в  кресле,
стоящем  чуть ниже императорского. Он с удовольствием сделал глоток из  чаши,
протянутой  ему слугой, что также было актом доверия, ибо персона  его  ранга
могла потребовать у виночерпия снять с вина пробу.
 Как   ни   настроен  был  регент  сократить  количество  вежливых  фиоритур,
предшествующих началу серьезной беседы, им все же пришлось поговорить о вине,
о  погоде, об окружающей обстановке. Вино было приемлемым, погода скверной, а
окружающая  обстановка   в точности такой, какой ей и надлежало быть,  о  чем
Эсториан и заявил с присущей ему прямотой, вызвав улыбку на устах искушенного
в построении словесных хитросплетений вельможи.
 После   кратковременного,  но  обильного  возлияния  Фираз  счел   возможным
приступить к делу.
   Ваше императорское величество,   приосанившись, заговорил он.
    Стоп,     не  очень вежливо оборвал его Эсториан.   Мы,  кажется,  одного
рода.  Называйте  меня,  если  уж вы настаиваете,     милорд,  а  впрочем,  я
предпочел бы, чтобы ко мне обращались по имени...
    Милорд,   хитро блеснул глазами регент.   Я рад видеть, что вы так  легко
и приятно свыкаетесь с нашими порядками и обычаями...
    Нет,     сказал  Эсториан,   не очень легко. Я все кручусь  и  верчусь  в
разные  стороны, как это делал до меня мой отец: на севере,  на  востоке,  на
юге... Мне говорят: это   твоя собственность. На деле же все наоборот. Это  я
принадлежу всем странам света.
   Сейчас вы в Асаниане,   напомнил Фираз.
   Я успел это заметить.
 У вельможи дрогнули крылья ноздрей.
   Могу я говорить свободно, милорд?
   Я очень рассчитываю на это,   сказал Эсториан.
 Зрачки  у  Фираза  расширились.  Он явно волновался.  Эсториан  почувствовал
прилив гордости, хотя знатный асанианин ничем другим не выдал своих чувств.
    Хорошо, милорд. Надеюсь, я не нанесу вам вреда, если позволю себе сделать
маленькое замечание: ваша демонстрация обнаженных частей своего тела не может
быть хорошо принята в Кундри'дж-Асане.
   Разве?
 Фираз проявил настойчивость.
    Я  верю,  что  вы сами знаете это и в вашем поведении есть  свои  резоны.
Однако  не  можете же вы желать, чтобы половина вашей империи отвернулась  от
вас?
   Почему нет?
   Не понимаю,   сказал регент.   Будьте добры, поясните мне свою мысль.
    Скажите положа руку на сердце, разве не легче станет Асаниану жить,  если
он избавится от претендующего на его трон выскочки и полукровки и возведет на
престол императора чистых кровей?
 Фираз удивил Эсториана. Он рассмеялся.
    Сказать да   значит рисковать навлечь на себя обвинение в государственной
измене. Сказать нет   значит расписаться в собственном скудоумии. Милорд,  вы
и есть тот самый законный и чистокровный наследник империи Льва. Это написано
на  вашем лице. Возможно, некоторые ваши подданные слепы или плохо знают вас.
Тогда,  конечно,  стоит им кое-что показать. Но,   добавил  он,     не  столь
откровенно, как вы делали это в зале для аудиенций.
   Почему?   спросил Эсториан.
    Умеренность  не  нуждается  в  дополнительном  проявлении  ее  сути.  Она
существует   и все.
   Я не был голым.
   Вы...
 Фираз оборвал себя и заговорил другим тоном.
    Ваше  величество, я ясно вижу, что вы не глупец, что  вы  сейчас  делаете
свой выбор. Могу я узнать, куда клонится чаша весов?
   Во всяком случае, не туда, где царит диктат чужой воли.
   Кто может осмелиться диктовать вам, милорд?
    Ваши  слуги.  Они  вторгаются  в дела моего  поверенного,  навязывая  мне
удобный  для  них распорядок дня. Ваши оленейцы пытаются снять с  постов  мою
гвардию по вашей команде и без моего ведома.
    Но,  милорд, ваш поверенный только что проводил меня сюда. Я видел также,
что  у  дверей  дежурят  гвардейцы из Эндроса рука об руку  с  оленейцами  из
Кундри'дж-Асана. Эта картина умилила меня.
   Мой титул кое-что значит даже в Асаниане.
   Не надрывайте мое сердце, милорд. Мы все   ваши преданные слуги.
   Надеюсь, мы больше не будем возвращаться к этим вопросам?
    Могу  ли  я  надеяться, в свою очередь, что вы, ваше  величество,  будете
терпимы к нашей несколько эксцентричной манере одеваться?
   Это будет зависеть от степени эксцентричности.
   Намерены ли вы по крайней мере соблюдать фундаментальные правила?
    Обещаю  не  шагать  по головам. В моей одежде прошу  упразднить  парик  и
маску. Не препятствовать мне, когда захочу, гулять вне дворца.
 Фираз  едва заметно кивнул и надолго умолк, словно копя силы. Потом  сказал,
тщательно выговаривая каждое слово:
     Намерены   ли  вы,  ваше  величество,  обучаться  искусству   управления
асанианской империей?
 Вопрос  был тяжел, но прозвучал вовремя. Эсториан утомился и хотел  поскорее
кончить дело.
   Если учителем будете вы, обещаю стать самым прилежным учеником на свете.
 Фираз улыбнулся.
   Большей радости вы не могли мне доставить, милорд.
 
 Искусство  ношения  десяти  верхних одежд  было  подобно  искусству  ношения
тяжелых  доспехов. Семнадцать поклонов и приседаний в полной  парадной  форме
выматывали  сильнее,  чем урок боя на длинных мечах.  Нюансы  телодвижений  и
жестов, сопровождающих приветственный танец, можно было разучивать всю жизнь.
Эсториану хотелось завыть волком.
 Некоторые  придворные из его свиты уже убыли в Керуварион,  другие  помирали
от  летней  жары,  скуки и бюрократических притеснений. Даже на  перестановку
постелей в спальнях сквайров тут требовалось разрешение Высокого двора.
 Охота  не  развлекала. Это зимний вид спорта   так считали асаниане.  Водные
игры  просто  шокировали  их,  ведь купаться в  мантиях  невозможно.  Вольные
упражнения,  равно как и игры с мячом, не возбранялись, но  на  каждой  мало-
мальски  удобной  площадке тут зеленел огородик,  или  был  разбит  сад,  или
торчали торговцы. Равнина за крепостными стенами раскалилась как печь.
 Впрочем,  солдаты  его не роптали. Северяне, как все разумные  люди,  любили
поспать, если вокруг мир и покой, а сенели паслись возле пригодного для питья
водоема.
 А  придворные мало-помалу отбывали, как они говорили, в цивилизованные края.
Эсториан  всем сердцем желал быть с ними, но из Индуверрана у него была  одна
дорога   в Кундри'дж-Асан.
 Он  томился в собственных покоях, словно в тюрьме, не общаясь ни с кем и  не
гуляя  нигде,  кроме небольшого, ограниченного высокими стенами  сада.  Этого
требовал этикет. Властитель Асаниана был отрезан от всего внешнего мира,  как
последний негодяй, безумец или вероотступник.
    Так  дальше  продолжаться не может,   заявил  он  однажды  регенту.     В
сопровождении  стражи, в сорока слоях мантий, в носилках  или  пешком,  но  я
должен совершать прогулки и идти туда, куда захочу.
 Лорд  Фираз  шевельнул левой бровью и почтительнейше просил  его  величество
никуда  не  выходить  без  оленейцев. Эта нижайшая просьба  была  равносильна
приказу.   Впрочем,  Эсториан  не  намеревался  вступать   в   пререкания   с
собственными подданными.
 Он  так  и не смог привыкнуть к присутствию черных молчаливых фигур.  Вокруг
них всегда крутились два или три мага, возбуждая в нем неровное биение пульса
и постоянную головную боль.
    И  еще,   сказал Годри.   Нет слов, они, конечно, лояльны. Но не ко  мне,
нет. К моему титулу, к положению, которое я занимаю.
 В последние дни Годри был постоянно мрачен.
   Не думайте о них больше, чем они заслуживают, сир.
   Я перестану думать о них, когда разверну Умизана в сторону Эндроса.
    Скорей  бы,     внезапно сказал Годри. Он нахмурился, словно  устыдившись
своего порыва, и добавил:   От них несет мертвечиной.
   Годри,   одернул его Эсториан.   Ты хочешь, чтобы я отослал тебя домой?
 Лицо Годри вспыхнуло.
    Я  присягал вам, милорд,   произнес он медленно.   Только смерть или ваша
воля может освободить меня от этой клятвы.
   Я отпускаю тебя,   сказал Эсториан.
   Нет!
 Восклицание,  казалось,  вырвалось из самого  сердца  Годри.  Южанин  замер,
собирая воедино свои мысли и чувства.
    Милорд,    сказал он наконец таким рассудительным тоном, какого  Эсториан
никогда  от него не слыхал.   Вы, конечно, можете прогнать меня прочь.  Вы   
император. Но что помешает мне вернуться обратно?
   Ты ненавидишь этот дворец,   сказал Эсториан.
   Зато, милорд, я люблю вас.
 Эсториану   нечего  было  возразить  на  это.  Годри  произнес   эти   слова
естественно, без излишних эмоций, как бы констатируя непреложный факт.
 Таким  образом  Годри  остался при нем. Его молчаливая мрачность  возбуждала
Эсториана,  его  саркастическая усмешка служила противоядием против  ползучей
вкрадчивости  асаниан. Гвардейцы научились ходить вокруг него тихо.  Оленейцы
демонстрировали ему свое уважение.
    Он  убивал, и убивал хорошо,   сказал как-то один из них. Это была высшая
оценка в устах оленейца.
 Клан  воинов судил о ценности человека по своим меркам. Эсториан  никого  не
убивал своими руками, поэтому им не за что было любить его.
 
 Сидани  тоже ушла, как только оправилась от своей странной болезни. День-два
он  еще чувствовал ее присутствие. Потом она поднялась, собрала свои нехитрые
пожитки и двинулась в дорогу.
 Он  попросту  проглядел ее, не оценив по достоинству ее острый,  язвительный
ум, ее способность говорить ему прямо в глаза вещи, о которых никто другой не
осмелился бы и заикнуться.
 Скитальцы  скитаются.  Такова их природа. Выдумщики должны  иметь  пищу  для
своих  выдумок.  Она любила Асаниан не больше, чем он, видевший  кровоточащие
раны  ее  души,  открывшиеся на развалинах старого Индуверрана.  Вряд  ли  ее
лихорадка
 была  вызвана  черным приступом ностальгии. Она не могла быть такой  старой.
Просто  она душой прикипала к своим выдумкам. Они, думал он, накапливались  в
ней с рождения.
 
 Пустота,  образовавшаяся с ее уходом, усугублялась  холодностью  Вэньи.  Она
была  где-то здесь, но не откликалась на его зов и не выказывала ни малейшего
желания  разделить с ним ложе. Неудовлетворенность, копившаяся  в  его  теле,
искала выхода, что в конце концов привело к странному происшествию.
 Это  произошло в один знойный пылающий день, именуемый в циклах  Ясной  Луны
Солнечной Наковальней. Он пробудился от мрачного, бесцветного сна на одинокой
постели,  с  гудящей тупой головой и отправился в купальню. Она, как  всегда,
была  уже  приготовлена,  и слуги ожидали его с глазами,  опущенными  ниц,  и
лицами, не теплевшими от его приветствий.
 Вода  приятно  охладила разгоряченное тело. Руки слуг были  ловки,  легки  и
проворны.  Один  из  них,  расположившийся сзади, гибкими  твердыми  пальцами
прошелся  по всем болевым точкам на его спине и разминал их до тех пор,  пока
боль  не  превратилась  в  удовольствие.  Он,  словно  очнувшись,  устремился
навстречу  этим искусным рукам. Он желал этих сладких страданий. Он  заслужил
их.
 Имен  своих слуг он не знал, он не говорил с ними. Тот, что снимал сейчас  с
его плеч напряжение, был серовато-коричневый евнух, молчаливый, не выражающий
ничего     ни  ненависти, ни любви. И от этого почему-то становилось  хорошо.
Совершенное обслуживание. Безымянность, безликость, ненавязчивость.
 Спине  полегчало,  он испытывал блаженное чувство умиротворенности  во  всем
теле. Во всем, кроме одной его части. Она щемяще екнула, требуя своей доли.
 В  этот момент он мог еще подавить едва шевельнувшийся позыв, но мускулы его
наполнились  предательской негой, мысли лениво пробегали  по  краю  сознания,
охотясь  за  туманными  грезами. Он видел, как  главный  банщик  привстал  со
скамьи,  наблюдая, затем осторожно махнул рукой. Легкая фигурка скользнула  в
воду.
 Он  не  был  знаком  с  такими вещами. Он лежал  в  купальне     безвольный,
бездействующий,  спина  его изгибалась, как арка, в умелых  руках,  повинуясь
медленным,   терпеливым  поглаживаниям.  Он  словно  был  оглушен  наркотиком
безмятежности, и гибкие пальцы касались самых чувствительных мест его тела.
 Как  это  все получилось, он даже впоследствии не мог бы внятно сказать,  но
то, что они с ним делали, вдруг пробудило его   внезапно и полностью.
 Он  уже  не  мог  шевельнуться. Асанианин держал крепко. Он видел,  как  они
сплотились  над  ним. Почему они забирают только жизнь, когда  могут  пресечь
линию его рода?
   Нет,   выдохнул он. Тихо, устало.
 Асанианин  словно  ничего  не услышал. Эсториан недвижно  лежал  под  ним  в
шелестящей  воде,  и  сладкие судороги, выплескиваясь из недр  его  существа,
отзывались в чужом теле.
 Весь  этот  ужас,  весь  этот  стыд был для них  только  работой.  Император
нуждался, и один из них удовлетворял его нужду.
 Он  засмеялся, почувствовав отпускающие толчки. Он так глупо попался  в  эту
ловушку.  Комедия ситуации заключалась в том, что любое его  движение,  любая
попытка высвободиться понималась как поощрение.
 Он  осторожно  положил  руки  на влажные бедра мучителя.  Они  напряглись  и
замерли.
   Все,   сказал он.   Все. Хватит. Достаточно.
 Асанианин  вскинул  ресницы.  На краткий момент  его  взгляд  столкнулся  со
взглядом Эсториана. Ресницы дрогнули и опустились.
   Это немного не то, что мне нужно,   сказал Эсториан.
   Мой повелитель недоволен?   спросил асанианин шепотом.
 Он  был  молод,  почти мальчик. С нервным взглядом породистого  жеребца  или
высокочтимой  леди.  Они  воспитывали  невольников,  как  принцев  крови,   и
добивались изумительных результатов.
   Твой повелитель в порядке,   заверил Эсториан.
   Я не удовлетворил его?
 Лицо мальчика побелело. Он начал дрожать.
     Ну-ну,     сказал  Эсториан.     Ты...  э-э-э...  удовлетворил  меня   в
совершенстве.  Мы  просто по-разному понимаем, что такое... ммм...  настоящее
удовлетворение.
 Глаза асанианина недоверчиво вспыхнули.
   Мне нужен... ммм... иной сорт.
 Он  все  еще  сжимал  полудетские ягодицы и, осознав  это,  мягко  оттолкнул
мальчика к своим ногам.
 Невольник  казался  ошеломленным. Похоже, он  считал  себя  мастером  своего
дела.
    Ах,     сказал он наконец.   Милорд предпочитает более высокое искусство.
Возможно, он хочет женщину?
 Эсториан,  словно рыба, вытащенная на берег, несколько раз открыл  и  закрыл
рот.
   Я не нуждаюсь ни в ком. И ни в чем.
 Слуги  недоверчиво  переглянулись. Они, кажется, решили, что  их  повелитель
сошел с ума.
   Потом,   сказал он, поднимаясь.   Позже. Может быть. Я вам дам знать.
 Это,   кажется,   немного  их  успокоило.  Разумные  речи   приятны   любому
человеческому существу.
 Но  сам  он  вовсе  не  чувствовал  себя в полном  здравии.  Стоя  в  мелком
купальном  бассейне, он ощущал жгучее желание что-либо выкинуть. Может  быть,
пробежать нагишом через весь город.
   Кундри'дж,   сказал он.   Кундри'дж-Асан.
 Они глазели на него в асанианской манере, искоса, угольками глаз.
    Я  сыт  по  горло,   закричал он на них, адресуя, впрочем,  свой  крик  к
отсутствующему  лорду  Фиразу.     Я  ухожу!  Сейчас  самое  время  навестить
Кундри'дж-Асан. Это как раз тот самый сорт, который мне нужен!
 
                                                                     ГЛАВА 18
 
 Корусан  прожил  всю  свою сознательную жизнь в замке  оленейцев  Кунзеране,
расположенном  к  северу от столицы Асаниана   Кундри'дж-Асан.  Он,  конечно,
выезжал  за крепостные стены вместе с молодыми братьями по мечу    на  охоту,
или  размяться,  или совершить покупки в небольшой деревенской  лавчонке,  но
никогда  не  удалялся  от  замка на расстояние, превышающее  полдня  пути,  и
никогда  не  имел счастья лицезреть улицы города, именуемого сердцем  Золотой
империи.
 На  границе  Оленея с другими землями в глухом лесу имелось  одно  местечко,
которое он любил посещать в погожие летние дни. Он предпочитал ездить туда  в
одиночку  на  сенеле,  который прекрасно помнил  дорогу  и  получал  от  этих
экскурсий немалое удовольствие.
 Сейчас,  въезжая под сень раскидистых деревьев, он заметил фигуру  всадника,
явно  ожидающего его. Судя по плащу, вуали и парным мечам, это  был  один  из
братьев, но осанка и пылающий взгляд говорили, что перед ним вождь.
 Корусан  ощутил укол недовольства, но подавил его. Он не поднял вуаль  и  не
промолвил ни слова.
 Вождь  толкнул  своего жеребца, подстраиваясь к аллюру  Корусана.  Некоторое
время всадники скакали молча, бок о бок, уклоняясь от пролетающих над головой
ветвей.  Странное соседство тяготило Корусана, разрушая очарование уединения.
В полном молчании они доскакали до места.
 Это  была  поляна  с развалинами каменного строения, скорее  всего,  бывшего
пограничного  форта. Часть разрушенной стены и плиты пола  поросли  ползучими
растениями, которые покрывались цветами весной и отягощались сладкими плодами
осенью.  Стояло  лето, цветы отцвели, плоды были мелкими и  зелеными,  но  их
сочная  зелень все равно радовала глаз. Пригодная для питья вода искрилась  в
подмывающем  стену  потоке, поляна была покрыта манящей сенелей  травой.  Это
было идеальное место для отдыха от скучных и суетных служебных обязанностей.
 Корусан  раз  или  два  брал  сюда Мерида, но  по  молчаливому  уговору  эти
прогулки  друзьями  не  афишировались, и  потому  появление  вождя  на  столь
укромной тропе вселило беспокойство в его душу.
 Вождь,  спешившись,  ослабил  подпругу  своего  жеребца,  расстегнул  пряжку
уздечки  и  пустил  красавца пастись на привольный  лужок.  Сдвинув  вуаль  и
откинув  капюшон,  он с наслаждением помотал головой. Его  белокурые  волосы,
скрученные  в  тугие колечки, напоминающие шерсть деревенской овцы,  даже  не
xeknumskhq|. Он попытался взъерошить их растопыренной пятерней.
   Ах,   выдохнул он,   я уже и забыл, как все это выглядит.
 Корусан  медленными  движениями разнуздал сенеля и, хлопнув  его  по  крупу,
взялся  за свой капюшон. Присутствие вождя сковывало его, иначе он по-другому
выразил бы свою радость. Он не раскрепостился даже тогда, когда вождь  скинул
рубаху и, развязав тесемки на брюках, пошел босиком в воду ручья.
 Вождь  долго  молчал,  погрузив руки в быстро бегущий  поток,  потом  искоса
поглядел на Корусана.
   Я шокирую тебя, мой юный принц?
   Это зависит от того, чего вы хотите добиться.
    У  тебя всегда были безупречные манеры,   вздохнул вождь.   Ты    больший
оленеец, чем сами оленейцы.
   Это упрек?
    Нет,     сказал  вождь.   Юноши всегда скрупулезны. Это  обеспечивает  им
будущее.
   Мне иногда кажется, что я хороший объект для насмешек.
   Мой юный принц чем-то задет?
   Нет.
 Он  умело сложил плащ и снял обувь. Вода была обжигающе холодна. Он не  стал
ждать,  пока  ступни  онемеют, быстро ополоснул лицо и  выскочил  на  горячий
песок. Потом сел, обхватив руками колени, искоса наблюдая за вождем.
 Вождь, омыв лицо и шею, вышел из воды и сел рядом с Корусаном. Откинулся  на
спину и, шумно выдохнув, сказал:
   Утром я еду в Кундри'дж-Асан.
 Корусан ничего не ответил.
    Прежде  чем стать вождем оленейцев,   продолжал вождь,   я был  капитаном
гвардии  Золотого  дворца. Я едва не достиг четвертого разряда,  когда  погиб
Ганиман. Теперь появилась возможность вернуть все свои регалии.
    Я  слышал,   уклончиво сказал Корусан.   И слышал также, что дюжина наших
братьев выехала из Кундри'дж-Асана под началом регента.
    Да,     подтвердил вождь.   Они сейчас в Индуверране и будут сопровождать
императора в столицу.
 Сердце Корусана тяжело забилось.
   Так,   сказал он.   Значит, он приезжает?
   Да,   ответил вождь.   И я буду командовать его личной охраной.
   Вы поедете в Индуверран?
    Нет.    Он усмехнулся.   Мое звание не позволяет мне таскаться по пыльным
дорогам. Я поеду в столицу, чтобы организовать императору достойный прием.
 Корусан задрожал.
   Так скоро? Все должно свершиться так скоро?
   Я обязан спросить, не желаешь ли ты сопровождать меня?
   Я говорю   да,   сказал Корусан.
 Вождь прищурился.
   Стоит ли так рисковать?
   Разве есть другой выход?
   Да. Ты можешь остаться здесь, пока твои слуги все подготовят.
   Нет,   сказал Корусан,   я должен проделать всё сам. Вождь сдвинул брови.
   Я должен видеть его. Я должен понять, что он собой представляет.
 Он упреждающе поднял руку, хотя вождь не сделал попытки что-либо сказать.
    Да,  я  видел  его  портрет и слышал рассказы  о  нем.  Скучные  сведения
порождают  скучные  выводы. Я знаю, что он любит кислые  яблоки  и  ездит  на
жеребце с голубыми глазами, что несколько ножевых шрамов рассекают его правое
бедро. Я знаю о нем все, что знают наши шпионы. Но я не знаю его.
    Мой принц, существует опасность, что он сумеет раскрыть тебя прежде,  чем
ты сможешь понять все, что тебе нужно.
    Как?  Я оленеец, я черный плащ, я безликий воин. А он не маг, кем  бы  он
там  ни был в детстве. Он не может читать в чужой душе, если она закрыта. Так
утверждают наши маги.
   Ты веришь нашим магам, принц?
 Корусан задержал дыхание.
   Настолько, насколько они этого заслуживают.
 Вождь  долго  молчал,  внимательно разглядывая  Корусана.  Потом  заговорил,
тщательно подбирая слова.
    Ты  рожден в ненависти к нему. Сможешь ли ты спокойно смотреть  на  него,
жить  рядом с ним и называться его слугой? Твоя несдержанность может погубить
нас всех.
    Я  сделаю  то, что должен сделать,   сказал Корусан спокойно.     Если  я
проиграю, зачем вам жизнь?
    Он     чужеземец. Он выше любого мужчины в нашей стране. Его кожа  черна,
его  голос  грохочет, как горный обвал. И несмотря на все это,  на  лице  его
горят глаза Льва. Такие же, как твои. И это ужасно.
    Я  видел портрет,   повторил Корусан.   Он не ужасен, он просто  странен.
Странность можно вынести, если знать, что она имеет конец.
    Я  думаю,    медленно сказал вождь,   что наши маги вряд ли одобрят  твою
затею. Они назовут глупостью идти на такой риск.
   А ты?
    Я  не  одобряю, но я понимаю тебя. На твоем месте мне тоже захотелось  бы
удовлетворить  свое  любопытство. Мертвец не интересен.  Мне  тоже  интересно
увидеть, каким он стал. Он был забавным ребенком.
   Ты знал его?   Корусан вздрогнул.
    Я  охранял  его.  Мы играли. Он звал меня по имени, но никогда  не  видел
моего лица.
   Я вижу твое лицо, но не знаю твоего имени.
    Неужели?    удивился вождь.   Меня зовут Асади. Это глупость,     добавил
он,     скрывать свои имена. Мы никогда этого не делали, пока  среди  нас  не
завелись маги.
    Моя мать умерла,   сказал Корусан,   прежде, чем ее лоно извергло меня  в
толпу магов. Они дали мне то имя, которое я сейчас ношу. А можно узнать,  как
я мог бы именоваться при других обстоятельствах?
    Почему  нет,  милорд Ушаян ин Муриаз? Но разве твое  нынешнее  имя  плохо
служит тебе?
   Оно отлично послужит мне в Золотом дворце,   сказал Корусан.
   Нет,   сказал вождь,   ибо оно говорит о многом. Как и твои глаза.
    Глаза скроет вуаль, а имя повиснет на кончике моего меча. Ты должен взять
меня в Кундри'дж.
 Вождь молчал. Казалось, он колебался.
    Ты    капитан императорской стражи. Ты сам набираешь свой отряд. Ты волен
отказать мне.
 Его лицо стало сердитым. Он гневался. Он устал от длительной болтовни.
   Я не могу отказать моему повелителю,   быстро сказал вождь.
 Он скрипнул зубами.
   Ты тоже играешь в эту игру?
   Конечно. Это большая игра. Игра королей.
 Вождь  помолчал,  потом  гибким движением перекатился  на  колени  и  встал.
Взгляд его посуровел.
    Позвольте  мне разбросать колючки на магических тропах вокруг  нас,  сир.
Наши чародеи стали много воображать о себе. Пора умерить их пыл.
 Молот,  бухавший  в  груди Корусана, стал утихать. Дрожь  прошла,  а  легкое
головокружение не мешало мыслить ясно и четко.
   Пора,   сказал он, поднимаясь.   Давно пора, мой капитан.
 
                                                                     ГЛАВА 19

 Кундри'дж-Асан.
 Эсториан  мысленно произнес это в тишину, царившую в нем,  тишину,  подобную
той,  которая  сейчас  скакала бок о бок с ним и которую только  подчеркивали
стук  подков, громыхание брони и ржание сенелей. Небо, склепанное  из  кусков
листовой  меди,  полыхало жаром. Сейчас он был всего лишь  высокий  принц,  в
девяти  мантиях,  с  бритым лицом, еще не севший на  трон  и  не  удостоенный
золотой маски.
 Он  и  при  всем желании не мог бы почувствовать себя императором. Его  тело
взмокло  от  пота    и плечи, и грудь, и пах, натираемый высоким  асанианским
qedknl. Он не позволил взгромоздить эту громадину на Умизана и ехал на сенеле
лорда  Душая,  спокойном и заторможенном животном, привыкшем к церемониальной
рыси.  Умизан  разорвал уздечку, когда на него садился слуга,  потом  сбросил
беднягу  наземь  и  затоптал бы нахала копытами, если бы не  вмешался  Годри.
Сейчас  жеребец скакал рядом, косил голубым глазом и, прижав  уши  к  черепу,
мечтал  всадить  в  соперника остро отточенный рог. Эсториан  чувствовал  его
досаду.
 Мне  тоже  нелегко, брат, сказал он ему беззвучно. Юлия, как  ни  старалась,
так  и  не  смогла заставить себя войти под своды Первых Ворот. Она пыталась.
Она прижималась к Эсториану, ползала на брюхе, немилосердно колотя хвостом по
пыльным   камням.   Перед  мостом,  перекинутым  через   широкую   коричневую
Шахриз'уан,  кошка  остановилась. Ее морда  наморщилась,  оголяя  клыки.  Она
ненавидела  асанианские  города, а этот был  королем  среди  городов  Золотой
империи.
 Она не могла по своей воле пересечь мост. Она ожидала приказа.
 Приказа  не  последовало. Уходи, сказал он ей, ты свободна. Вой, исторгнутый
рысью, был похож на протест. Она повернулась. Сенель шарахнулся в сторону. Юл-
кошка  в  мягком  прыжке  обогнула его и заскользила  тенью  вдоль  каравана.
Последний  рогатый дебил поднял копытами пыль перед ее носом.  Дальше  лежала
равнина. Она приняла ее.
 Эсториан  затосковал,  услышав, как в исчезающей  сущности  звенит  победная
песнь. Но он был связан   и словом, и долгом.
 Он  тяжко  шевельнулся  в  седле.  Такая верховая  езда  была  изнурительным
трудом. Жара подавляла. Город властно тянул к себе.
 Девять  колец, вписанных в полукольцо реки. Шахриз'уан, отягощенная  замками
и  мостами.  Девять уровней, как и в структуре Двора империи, от  Нижнего  до
Высокого, от равнины, казавшейся мраморно-белой, до горящих золотом  куполов.
Сейчас  все  это  было обращено к нему   эти тысячи строений  и  храмов,  эти
прямые  улицы  и  широкие площади, эти подстриженные сады и висячие  галереи.
Стены, увешанные знаменами, фонтаны, струящиеся к небу потоки вина, мостовые,
устланные коврами, циновками и гобеленами, усыпанные ворохами цветов.
 Он  вздрогнул, завидев толпы больных, нищих и калек, попирающих эту красоту,
обступавших  бассейны с вином, выставляющих напоказ свои  страшные  язвы.  Их
зловоние смешивалось с ароматами жертвенных воскурений и благоуханием  тонких
духов.
 Сопровождающие его асаниане молчали. Император должен знать черное  и  белое
и  видеть  неприглядное лицо смерти. Иначе как он сможет  управлять  огромной
страной? О чем он будет молить богов?
 Он  миновал восемь ворот: белый мрамор и мрамор черный, ляпис, лазурь, яшма,
малахит,  льдисто-синий  агат, серебро   и остановился  перед  венчающим  все
цвета спектра золотом. Оплавленное жарой, пропитанное солнечными лучами,  оно
испускало свет подобно огню, пылающему в его ладони.
 Сенель  мотнул головой. Эсториан вознес руку. Ослепительный луч  вылетел  из
нее  и  ударил  в  пылающее  над  аркой пятно. Камень.  Всего  лишь  покрытый
позолотой гранит. Плечо заныло, затем по спине пошел легкий зуд   он  опустил
руку.
 Ему   захотелось  смеяться.  Скакавший  впереди  оленеец  обернулся  и  чуть
шевельнул  копьем.  Свита, гвардия, множество слуг  закручивались  за  спиной
императора в неровный клубок. Смутившись, Эсториан ударил сенеля ногой, и тот
мелкой рысцой побежал вдоль сияющих стен.
 За   Золотыми   Воротами  простирался  высокий  Бульвар  Львов,  уставленный
причудливыми  фигурами царственных зверей, изваянных из белого  мрамора.  Они
словно  сторожили  вход в Золотой дворец, на фронтоне  которого  дыбились  по
добные им существа, привставшие на задние лапы. Там, похоже, бурлило веселье,
несомненно,  связанное с его прибытием сюда и довольно  странное  в  этом  не
очень  пригодном для веселья месте. Собственно говоря, и повод для  праздника
был  странен:  нечистокровный  ребенок нехотя  приближался  к  ожидающей  его
золотой клетке.
 
 Лорд Фираз стоя ожидал его за воротами, окруженный толпой принцев крови.  Он
приветствовал  Эсториана девятикратным падением на  колени,  потом  взял  его
qemek под уздцы и уверенно зашагал по каменным плитам.
 Перед  ним раскрывались и сворачивались внутренние дворы, каждый из  которых
имел свое ритуальное значение. В первом они оставили сенелей. В другом многие
придворные,  сопровождавшие  Эсториана,  покинули  господина  и  двинулись  к
тронному  залу  по своим, строго регламентированным путям. В следующем  дворе
при  нем  не осталось никого, кроме нескольких гвардейцев, окруженных дюжиной
черных фигур.
 Ведомый  регентом, нимало не обеспокоенный тем, что творится за его  спиной,
Эсториан вступил в сердце Золотого дворца.
 Солнцерожденный несомненно строил тронный зал в Эндросе по образу и  подобию
этого  грандиозного  помещения. Но в отличие  от  той,  сравнительно  недавно
возведенной постройки здесь дремали века. Тысячи пилонов взлетали к  золотому
куполу,  накрывавшему зал, в котором свободно могла маршировать армия.  Плиты
пола   были   инкрустированы  драгоценными  камнями     рубинами,  сапфирами,
топазами, изумрудами... Непосредственно трон окружал довольно широкий  ров  с
водой, по внешним краям которого стояли оленейцы.
 В  далекие  времена троном для асанианских владык служила  обширная  золотая
чаша,  покоившаяся на спинах каменных львов, пока сравнительно недавно одному
из  властителей  не  пришла в голову фантазия заменить ее широким,  усыпанным
подушками креслом, ножки которого подпирали мраморные крестцы. В этом  кресле
свободно  могли разместиться двое, а над ним нависало чудо, созданное  руками
искусных ваятелей: стоящий на задних лапах лев, обнимающий солнечный диск.
 Усовершенствовать  подобным  образом  трон  приказал  Хирел  Увериас,  чтобы
свободно делить его с императрицей Варьяна. Потом там восседал их сын,  затем
внук...  Имена  этой  цепочки владык выстроились в мозгу Эсториана.  Хирел  и
Саревадин,  Ганиман, Варуиан, Ганиман. Теперь, если ничего не случится,  трон
займет он   Меруван Эсториан.
 Он  несколько  осовел  от  жары, и ему на секунду почудилось,  что  со  спин
каменных  львов  сходит  невысокая темная тень,  мерцая  белозубой  усмешкой,
медленно  и плавно, едва касаясь ногами пола. Отец. Эсториан тряхнул головой.
Тень растворилась в воздухе. Они убили его.
 Лорд   Фираз,  недовольный  заминкой,  слегка  поклонился.  Эсториан  шагнул
вперед. Ему показалось, что оленейцы хотят сомкнуть строй, но они почтительно
расступились, пропуская его к трону.
 Лорд  Фираз остановился у возвышения, на которое Эсториан должен был  взойти
один.  Кто-то,  похожий на регента, как одна капля влаги походит  на  другую,
подал старику тяжелую, расшитую золотом мантию   десятую мантию, превращавшую
наследника во владыку.
 Это  было  нелегкой задачей для маленького желтолицого человечка    накинуть
на плечи статного северянина последний ритуальный покров, но регент справился
с  ней и распростерся на полу возле его ног, недвижный, словно охапка соломы.
Эсториан  не должен был ни поднимать высокочтимого лорда, ни благодарить  его
за  свершенный  акт.  Он  просто  ждал.  В  гулкой  тишине,  охватившей  зал,
послышался  какой-то звук. Эсториан оглянулся. Придворные  лежали  плашмя  на
каменных  плитах пола. Все, кроме безликих, безмолвных стражей, закутанных  в
черные  плащи.  Там, где на камне пламенели мантии принцев,  вырос  еще  один
оленеец.
 Время шло. Лорд Фираз, еле слышно покряхтывая, поднялся с колен. В руках  он
держал   вещь,  которую  Эсториан  хотел  упразднить.  Золотая  маска  тускло
сверкала.  Слепое безглазое лицо. Облик асанианина, решившего, уходя  в  иной
мир,  запечатлеть свою красоту. Широкие скулы, толстые щеки, губы  крупные  и
припухшие, как у девушки. Голый, надменный лик без морщин, словно  при  жизни
этот человек не ведал ни душевных мук, ни страданий.
 Эсториан  протянул руку. Регент вздрогнул и сжал пальцы. Эсториану  пришлось
приложить усилия, чтобы вынуть из его рук тяжелый овальный предмет.
 Золото  было прохладным. Он поднял маску и заглянул в узкие прорези изнутри.
Мир  в  них  выглядел непривычно четко. Оленеец, стоявший в шеренге  принцев,
исчез.  Лорд Фираз все еще пребывал в оцепенении. Редкие волосы на его черепе
чуть шевелились, будто от сквозняка.
 Эсториан  опустил маску, не зная, как вести себя дальше. Он держался  прямо,
но  мантия, возложенная на него регентом, казалось, весила вдвое больше,  чем
nqr`k|m{e  его  одежды,  и  тянула  к земле.  В  абсолютной  тишине  Эсториан
прошествовал  к  трону  и  сел,  ощутив  невероятное  облегчение.  Маску   он
расположил на коленях вертикально, придерживая руками.
 Лорд  Фираз словно очнулся и вновь обрел надменный, независимый вид.  Нельзя
было  понять,  как  он отнесся к самовольным действиям Эсториана.  Его  слова
заскакали  по  мраморным плитам пола, будто пригоршня драгоценных  ограненных
камней.
   Смотрите, принцы, смотрите, лорды Золотого дворца! Вот ваш император!
 
 Это  было  похоже  на заверения в лояльности от прибывших  издалека  послов,
только  во сто крат хуже. Спина его одеревенела, зад страшно ломило, паха  он
не  чувствовал.  Церемония  длилась десятый  час.  Дьявольское  измышление   
притащить  его  в  этот  зал прямо с дороги, не позволив  ни  перекусить,  ни
передохнуть.
 Порой   ему  приходилось  в  Керуварионе  давать  аудиенции  важным   лицам,
возвратившись с охоты или после ночных забав. Ощущения совпадали, но здесь не
было  ни  доброй матушки, способной знаком вызвать его за дверь,  ни  верного
Годри с чашей восстанавливающего силы вина. Придворные, ожидая своей очереди,
потихоньку перекусывали в углах зала, принимая снедь из рук заботливых  слуг,
он видел это, но не имел права присоединиться ни к одной из пирующих групп.
 Варвар,  скачущий  в  Асаниан, походя отвергал  приглашения  важных  лордов,
мечтающих  затащить  царственную персону за  свой  стол.  Император  Асаниана
мечтал, как о высшем благе, о чашке воды.
 Он  мог бы прервать церемонию, симулируя обморок или просто приказом, но  не
хотел этого делать. Они, кажется, решили его извести, но он все выдержит.  Он
примет присягу от каждого, даже самого захудалого лорда, до двадцать девятого
колена  перечисляющего  своих предков, окруженного  скопищем  своих  сыновей,
родичей  и  кузенов, каждый из которых обязан произнести речь в честь  своего
господина.
 Слава  небу,  провинциалы трех-четырех мантий были  менее  многословны,  чем
столичные говоруны. Он отпускал их милостивым движением бровей. Он молчал.
 Говорил  за  него лорд Фираз. Спокойный, подтянутый, привычный к  длительным
церемониям,  он  отвечал на цветистые речи фразами столь же  краткими,  сколь
политичными, находя приличествующие каждому случаю слова. Эсториан не находил
в них ни тени пренебрежения к персонам нижестоящих князьков.
 Столько  лет  битв,  побед и неимоверных усилий! Чему  были  посвящены  они?
Тому,  чтобы он восседал на асанианском троне, не смея пошевелиться,  ощущая,
как пустой желудок прилипает к хребту?
 Кто  здесь раб? И кто победитель? Асаниане опускали глаза. Последний из  них
отбежал  от  трона и замер, превратившись в неподвижную раззолоченную  копну.
Эсториан ждал. Копны стояли все так же неподвижно. Ни одна из них не выказала
желания вновь обратиться в живое, испускающее шелестящие звуки существо.
 Он   встал,   напрягая  негнущиеся  ноги.  На  плечи  его  вновь   навалился
неимоверный   груз.   Пространство,   испещренное   разноцветными    пятнами,
вытянулось. Тяжелые двустворчатые двери заскочили за горизонт. Он должен  был
как-то добраться до них. Это казалось невозможным.
 Он  попытался сделать шаг. И не упал. Одно движение влекло за собой  другое.
Шаги  плодились,  как  дети в асанианских гаремах. Он мысленно  рассмеялся  и
медленно, без посторонней помощи побрел к выходу.
 Гордость?  Да.  А  еще неукротимое упрямство. Он никогда  не  покажет  своей
слабости  никому. Особенно им. Он ненавидит их за то, что они подвергают  его
испытанию. Он любит их, как препятствия, которые удается преодолеть.
 Он  медленно,  не  шатаясь, добрел до дверей, распахнувшихся  перед  ним,  и
вышел  в  соседствующее с тронным залом помещение. Проворный слуга  совлек  с
него  верхнюю мантию. Он благодарно улыбнулся. Второй слуга уже  подавал  ему
чашу  с  водой. Он обласкал его восторженным взглядом. Он отметил, что  среди
слуг нет евнухов, и это тоже обрадовало его.
 Он  погрузил  губы  в ароматную влагу, вовсе не думая, что  она  может  быть
отравлена.   На   позолоченном  подносе  были  разбросаны  какие-то   булочки
вперемешку  с  фруктами. Он не стал накидываться на пищу, как  изголодавшийся
зверь.  Он  чинно  отламывал сдобные кусочки и ел, запивая  мелкими  глотками
bnd{. Асаниан, кажется, все же проник в него, он стал сдержанным.
 Слуги  спокойными и осторожными движениями освобождали его от  одежд,  потом
знаками  показывали, что он может принять ванну. Больше всего  на  свете  ему
хотелось  сейчас  погрузиться в сон, завалившись прямо  тут  же  на  кушетку,
стоящую возле стены. Но купальня тоже сулила блаженство. Если, конечно,  быть
бдительным. Он вновь внимательным взглядом обвел слуг.
 Его  отвели  в  просторное  помещение. Там  плескалось  озеро  теплой  воды,
зеленовато-синее,  со  стайками  играющих рыбок.  Он  обнажил  душу,  пытаясь
коснуться далекой замкнутой сущности.
 Вэньи, посмотри! Здесь твое море, здесь кусочек того, что ты так любишь.
 Но  она  отстранилась.  Она  свернулась в плотный клубок,  выставив  жалящие
иглы. Он остался один.
 Совершенно один.
 Здесь  не было ни Годри, ни молодцов-гвардейцев, ни заботливой матушки.  Она
ожидала  в  своем  дворце  и  не смела явиться к нему  без  приглашения.  Так
повелевал асанианский этикет.
 Он  открыл рот, чтобы отдать приказание слугам, и вновь закрыл его.  Матушка
подождет.  В  конце концов в том, что происходит сейчас с ним,  есть  немалая
доля ее вины.
 
                                                                     ГЛАВА 20
 
 Вэньи  гордилась  своей выдержкой. Покинув Эсториана, она  целиком  занялась
собой  и своими обязанностями жрицы. Она уже не мечтала о нем по ночам,  а  в
дневное  время  посвящала ему всего лишь два сердцебиения  из  трех.  Иногда,
когда  они  еще проживали в Индуверране, она видела его издалека. Он  казался
несколько усталым, с ощутимой прохладой в сердце.
 В  Кундри'дж-Асане она совсем перестала его встречать. Он был надежно  укрыт
в  своем  дворце  за  золотыми воротами и стенами, куда  не  пускали  праздно
прогуливающихся женщин и простой люд. У нее было свое место в храме Двух Сил,
возле стены, покрытой ляпис-лазурью   в третьем кольце столицы,
 Врата  там  действовали так же, как и в Эндросе. Так же, как и в Эндросе,  в
них  имелись  дыры  для  проникновения  простых  сил.  Маги  древней  Гильдии
интенсивно  работали с ними. Она и жила там же, в обиталище  магов,  в  доме,
который  Гильдия построила для себя. Это был не самый богатый, но и не  самый
бедный из городских домов. Когда Гильдия вымерла, этот квартал заселили жрецы
бога  и  богини, кое-что изменив, но в основном оставив все как есть. Простой
люд  продолжал  ходить  сюда,  совершая свои религиозные  отправления,  жизнь
населения столицы текла своим чередом.
 Все  в  этом доме возбуждало любопытство Вэньи, она бродила по его спирально
закрученным этажам, заглядывая в оставленные лаборатории, пытаясь  проникнуть
в   секреты  древнего  волшебства.  Айбуран  отказался  занять  здесь   место
верховного жреца, хотя во многом превосходил местную верховную жрицу. Он стал
служить  там,  где счел это более необходимым, дежуря возле  Врат  и  изредка
посещая верхний город, чтобы поклониться алтарю Аварьяна и Уверьена. Он умело
скрывал свои мысли, но Вэньи знала о его отношении к хозяйке здешних мест. Та
сильно гордилась своим асанианским происхождением, презирала грязных выходцев
из  дремучей  глуши  и за глаза называла Айбурана северным  медведем,  иногда
прибавляя к этому прозвищу словечко похлеще.
 Он  нес свою службу тихо и достойно, не делая попыток выдвинуться или  кого-
либо поучать.
  У  нее нет силы ,   мысленно бросил он Вэньи на пятый день после приезда  в
Кундри'дж-Асан.  Вэньи и сама чувствовала это. В присутствии расфуфыренной  и
надменной леди у нее начинались приступы удушья, и сердце ее содрогалось, как
рыба, вытащенная из воды.
 При  храме  находился  сад, в котором росли странные кроваво-красные  цветы-
фрукты,  порождения  Магических Врат. Вэньи сорвала такой полубутон-полуплод.
Его  запах  был резким и бодрил, словно чувственный поцелуй. Она хотела  швыр
нуть его в фонтан, но потом, подумав, приколола к гладко зачесанным волосам.
 Айбуран тоже сломал утолщавшийся к черенку цветок и подкинул его на ладони.
    Полыхает,  как девичьи щечки.   Он понюхал багровую мякоть.    И  пахнет,
j`j  девушка в весеннюю ночь. Нет, она все же не маг, наша высокочтимая  леди
Хаймазия. Этот храм для нее   неприятность и даже обуза.
    Они  вообще  плохо работают,   сказала Вэньи.   Не так,  как  у  нас,  на
востоке.
   Они не доверяют магии.
 Он  выплюнул красную косточку на ладонь, потом, опустившись на колени, зарыл
ее в землю и полил водой, зачерпнутой из фонтана.
    Теперь  спи,   сказал он.   Набирайся сил, и родишь прекрасное,  здоровое
дерево.
    У  них  есть  маги,   помолчав, возразила Вэньи.   Их много.  При  каждом
лорде  торчит серенький человек. Что, если Гильдия не погибла? Если она тайно
выжила в Асаниане? Ганимана убил маг. Возможно, он был не один.
    Мы  никогда  не придем к соглашению.   Айбуран присел на  край  парапета,
смывая  с  ладоней  липкий сок, вытряхивая его из колечек бороды.     Гильдия
умерла.  Любой  скажет  тебе  это.  После неудачной  попытки  подчинить  себе
мятежную Саревадин она обратилась в ничто.
 Маги  отмежевались  от  института предателей. Те чародеи,  что  были  готовы
поставить  себя  в  рамки, приняли жреческие ожерелья. Они  научились  ходить
путями жрецов и дали клятву работать, не принося вреда.
    Это  я  знаю,   твердо сказала Вэньи.   Я слышала обо всем этом от  своей
наставницы  в первый день моего посвящения. Но что, если тут не  вся  правда?
Вспомним,  как  поступил Хирел Увериас со своими братьями, чтобы  обезопасить
себя  и своего сына. Он запер их во дворце и дал им все, что они хотели. Все,
кроме женщин. Каждый принц мог в любой момент покинуть свою тюрьму, только  с
одним  маленьким условием   он должен был оставить там свои гениталии.  Иначе
говоря,  он  должен был стать евнухом, потерять возможность  продолжить  свой
род.  Их  сестры  были  вольны делать все что угодно    им  было  всего  лишь
запрещено вступать в брак и рожать. Это было блестящее решение проблемы. Даже
благородное. Что, если с Гильдией он расправился подобным же образом?
   Он шел своими путями,   туманно сказал Айбуран.
    Гильдия  вполне  могла  согласиться на умаление  своего  значения  взамен
полного  уничтожения. Она могла обосноваться в каком-нибудь  тайном  убежище,
разве не так?
    Такое вряд ли возможно,   возразил Айбуран.   Любая организация нуждается
в  подпитке, в воспитании молодой смены. Мы давно ощутили бы это, мы раскрыли
бы их.
   Нет, если они используют Врата,   убеждала его Вэньи.
 Айбуран кивнул, но без особой охоты.
    Теоретически  это возможно. Но мы ничего не слышим. И ты это  знаешь.  Ты
ведь сама, как охранница, сидишь на границе миров.
    Не  думаю,  что мы должны успокоиться только потому, что наш  слух  слаб.
Последний  Мастер  Гильдии умер во времена правления  Варуиана.  У  них  было
достаточно времени, чтобы возвести высокие и крепкие стены.
   У тебя было видение?   спросил он.
    Нет,   раздраженно сказала Вэньи,   видений у меня не бывает. Это не  мой
дар.  Просто я размышляю. Возможно, место влияет на меня. Оно помнит. Оно  не
похоже на наше.
   Да, не похоже.
 Он  усмехнулся.  Усмешка  пряталась в зарослях его бороды,  но  глаза  жреца
стали горячими, как раскаленные угли.
    Ты обладаешь чудесной, изумительной силой,   медленно проговорил он.   Ты
чувствуешь дальше и шире меня.
    Я  неплохо обучена,   объяснила она,   и долгое время провела у Врат. Без
них я ничто.
    Ты     нечто,     отметил верховный жрец Эндроса,   и  пришло  время  это
признать.
   Почему теперь?   спросила она.   Почему здесь?
    Потому что я так хочу,   сказал Айбуран.   Потому что ты изучаешь Гильдию
и  Врата, потому что твоя сущность внушает тебе беспокойство. Не давай отдыха
никому из нас, когда приходит пора бить тревогу.
   Даже тебе?   Она и сама услышала, как фальшиво звучит ее голос.
    Даже мне,   жестко сказал Айбуран.   Конечно, я   старый ревнивец. Будь я
поменьше  ростом,  я стал бы, наверное, очень злым. Да и кто  ты,  собственно
говоря,  такая?  Нерадивая жрица, рыбачка, простолюдинка. Как  ты  смеешь  на
равных беседовать со мной? Ты ведь и прежде осмеливалась возвышать свой голос
в присутствии важных персон...
 Она покраснела от стыда. Щеки ее запылали.
    Жрица,     вновь  усмехнулся Айбуран, но голос  его  зазвучал  неожиданно
серьезно,     не  давай  таким мелочам, как происхождение  или  низкий  ранг,
становиться  щитом  между тобой и истиной. Если твоя сила говорит  тебе,  что
надо  молчать   молчи. Если она велит тебе действовать   действуй. Не обращай
внимания ни на что. Если тебе понадоблюсь я, зови, и я приду на твой зов, где
бы я ни был.
 Вэньи  пересела на другой обод, окружавший фонтан. Тело ее, и душа, и  разум
сопротивлялись сказанному. И в то же время слова Айбурана, как сильный  порыв
ветра,  шумели  в  ее сущности. Маленькая жрица, неумелый маг     она  сидела
здесь, вздрагивая от холода, несмотря на одуряющую жару, и чувствовала, что в
ней  прорастает  нечто большее. Много большее, чем то, что она  имела.  Может
быть, даже выше и шире императорской власти.
 Тело  ее  знало,  что нужно умерить этот порыв, но оно опоздало.  Это  нужно
было  делать  до того, как она вступила на свой путь, до того,  как  ее  лоно
взрыхлила мужская плоть, до того, как жрецы набросили на него свои сети.
 Отчего  он  посмеивается, этот неповоротливый, толстокожий маг?  Все  знают,
кто согревает его постель, к какому алтарю он бредет после ночных песнопений.
 Все,  кроме  Эсториана. Дети не должны знать, как их родители  утешаются  во
вдовстве.   Мать  каждого  мужчины     святая,  сестра  каждого   мужчины    
девственница.
 Она внезапно очнулась.
   Мне пора на дежурство.
 Она  не  смотрела на Айбурана. Он все знал и все понимал, этот  волосатый  и
неуклюжий медведь.
 
 Врата   отдыхали.  Так,  как  они  это  умели.  Без  сновидений,  тревожащих
потусторонние  пространства.  Опора  и  оплот.  Тропа  к  сердцу  мироздания.
Твердыня,  возвышающаяся над пиками самых высоких гор.  Аккумулятор  грозной,
неодолимой силы.
 Это   сила  вначале  создала  Врата,  потом  подарила  императрице   Варьяна
наследника,  потом  предала магов, служивших ей. Саревадин стала  проводником
изливающейся  из  Врат воли. Но не раньше, чем маги убили  ее  мать  и  тестя
матери и довели ее собственного отца до сумасшествия. Она не просила магов  и
впоследствии никогда не верила им, она лишила Гильдию своего покровительства.
Гильдия  распалась, жрецы Эндроса заняли освободившееся место, но  не  сумели
превзойти своих предшественников.
 Энергия,  исходящая от этих Врат, была столь мощной, что каждую  ночь  возле
них   дежурили  три  опытных  жреца.  Днем  хватало  двоих  обычных:   солнце
нейтрализовало  избыток  силы.  Сейчас  напарницей  Вэньи  была   асанианская
девочка,  молчаливая  и  застенчивая.  Девочка  нравилась  Вэньи.  Горячая  и
пугливая,   как  молодой  зверек,  она  обладала  яркой,  поющей   сущностью,
контрастирующей с ее унылой внешностью и блеклой одеждой.
 Их  голоса  вознеслись  к  Вратам, детский   легкий,  почти  бестелесный,  и
женский   глубокий, грудной. Слияние в песне рождало взаимную связь.
 Они  смешались  в молитве, довольные такой близостью. Небо вдали  за  храмом
было подобно низко нависшей крыше.
  Действительно  хорошо ,     подумала Вэньи. Жара  почти  спала.  Она  могла
свободно дышать. Люди перестали давить друг на друга, предрасположенность  их
к насилию утихомирилась и тлела, словно огонь под пеплом.
 Сила  Вэньи почти без ее вмешательства раздвоилась. Часть ее шла  на  охрану
Врат, другая простерлась над городом, вникая в его настроение.
 Она  бросила  взгляд  на  асанианскую  жрицу.  Веки  девочки  были  опущены,
демонстрируя  показное смирение. Обычное состояние асаниан. Кундри'дж-Асан   
город  сердитый. Злоба всегда тлела в нем, иногда вспыхивая жарким  пламенем.
Тогда  возникали  бунты и приходили солдаты, а наиболее  безрассудные  мятежи
sqlhpkh  оленейцы.  Теперь раздражение сдерживалось присутствием  императора.
Люди   не  любили  Эсториана  за  иноземный  вид,  но  им  импонировало   его
великолепие.
 Причин  для  беспокойства вроде бы не наблюдалось. Вэньи не была провидицей.
Ее  дух  и  разум всегда опирались на факты. То, что она подслушала  в  храме
Индуверрана,  казалось  теперь далеким и не имеющим отношения  к  настоящему.
Врата  пребывали  в покое. Звезды, мерцающие над ними, были просто  звездами.
Мир над ними не таил в себе страха.
  Если  Гильдия  выжила,     лениво размышляла  она,     только  Врата  могли
обеспечить  ей  абсолютную  защиту  и скрыть  ее  деятельность  непроницаемой
завесой .
 Жуткий, пугающий вывод.
 Она  припомнила насекомых, живущих на Островах. Самцы их быстро  погибают  и
перед  смертью  невыносимо  противно жужжат, но никому  не  причиняют  вреда.
Оставшиеся самки ведут себя тихо, однако их безболезненные укусы оставляют на
коже  жертвы зудящие, долго заживающие следы. Тишина горит, говорят  в  таких
случаях рыбаки. Тишины следует опасаться.
 Такие  размышления ведут к сумасшествию. Я ничего дурного не ощущаю, поэтому
я  всего боюсь. Врата и храм находились в согласии. Небо, готовое разразиться
грозой,  тоже  не  внушало  никаких опасений здесь, под  надежными  каменными
сводами, поддерживаемыми защитной сферой.
 Она  встала  с колен и зашагала по каменным плитам, туда-сюда    из  угла  в
угол святилища. Ее компаньонка следила за ней широко раскрытыми глазами.  Она
попыталась улыбнуться девочке, чем повергла ее в еще большую застенчивость.
 Этот храм построен магами Гильдии. Эти Врата   их Врата.
 Эти  камни  пропитаны их силой, несмотря на защитный слой силы жрецов.  Если
они  выжили,  если они действительно существуют, то... То не  полные  же  они
идиоты, чтобы появляться здесь, сейчас, рискуя попасть в объятия охранниц.
   Я теряю разум,   сказала Вэньи громко.
 Маленькая   жрица   не  понимала  сеюнского  диалекта.  Вэньи   перешла   на
асанианский язык.
   Я хочу уничтожить эту жару.
   Она скоро кончится,   робко сказала девочка.
   Я хочу, чтобы она кончилась сейчас.
 Безрассудное  и  довольно  глупое желание.  Она  могла  сделать  то,  о  чем
говорила,  нарушив  баланс мироздания. И тогда в другой части  страны  посевы
побил  бы  град. Или воцарилась бы жесточайшая засуха. Разве она    божество,
чтобы диктовать свою волю событиям такого масштаба?
 Врата  преобразились быстрее, чем обычно. Их верхние края заострились.  Сила
Вэньи автоматически выдержала напор, сплетаясь с силой ребенка.
    Дыхание матери бурь,   сказала девочка.   Теперь жди ветра. Он коварен  и
скручен, как штопор, и воет, когда что-нибудь ест. Но не стоит бояться.  Если
он пойдет мимо нас, мы сумеем его убаюкать.
 А  если  нет?  Вдруг он начнет сметать все живое с лица земли со свирепостью
дикого зверя?
 Это  только вихрь. Когда он пролетит, воздух станет прохладным и  чистым,  и
все тревоги Вэньи исчезнут, уползут в тень, откуда они вышли.
 Приди,  мысленно  пожелала  Вэньи.  Заклинаю  тебя,  приди.  Она  послала  в
пространство  сигнал  о помощи. Врата пульсировали, словно  огромное  сердце.
Нужен был кто-то третий, чтобы обуздать их.
 Она  не  стала ожидать ответного крика и подстроила свое дыхание под  биение
Врат. Потом принялась сбивать ритм отрывистым песнопением. Удар, пауза. Удар,
удар, пауза. Удар, удар, пауза. Перебои, ведущие к разрушению.
 Это  была  борьба.  Ее  борьба. И вихрь, налетевший  на  город,  помогал  ей
выстоять  в  ней  так  же,  как дискант маленькой  асанианской  жрицы.  Врата
колебались.  В  их  ритм вмешивалась путаница, которая  становилась  опасной.
Удар, удар, удар, перерыв.
 Третий  голос вошел в песнопение подобно столбу света. Он ободрал все  ритмы
как липку, он усмирил Врата. Айбуран. Даже имя его было исполнено силы.
 Рев,  подобный  топоту  конницы. Опыт, умение,  мощь.  Это  было  прекрасно.
Упоительно, словно скачка наперегонки с молниями. Вихрь выл. Дождь хлестал по
jp{x`l вздыбленных зданий, сбивая пыль с улицы. Река ревела в своих берегах.
 Жара  окончательно растворилась в вечерней прохладе. Молнии передвинулись  к
востоку. Вихрь потянулся за ними, дождик иссяк.
 Вэньи обхватила свои плечи руками. Она стояла на коленях перед Вратами.  Они
держались  вместе   Вэньи, маленькая жрица и Айбуран. Врата еще  содрогались,
но в них нарастала тишина.
 Три  голоса  славили мир и покой, и бас Айбурана оплетал женские голоса  как
хмель.  Они пели о том, как прекрасна жизнь, когда в нестерпимо синих небесах
сияет раскаленное солнце, они славили эту жизнь.
 Но  Врата  оставались  Вратами.  И Вэньи не почувствовала  облегчения,  даже
когда их последние содрогания сошли на нет.
 
                                                                     ГЛАВА 21

   Кое-кто из них очень силен!   сказал темный маг.
 Мастер   Гильдии  отвел  глаза  от  магического  стекла  в  красной  оправе.
Выражение лица его было скучающим, даже ленивым.
   Черный жрец? Мы знаем о нем давно.
    Нет,   сказал темный маг.   Белая девушка. Островитянка. Мне кажется,  ее
следует опасаться.
   Она ничто.
 Темный  маг поклонился, после чего собравшиеся соизволили обратить  внимание
на  одинокую  фигуру воина, возникшую в дверном проеме. Корусан  ощутил  укол
радости.  Великий  маг,  видимо, растерял всю  свою  силу,  если  так  поздно
обнаружил   присутствие  постороннего.  Впрочем,  Мастер  не  казался   особо
обеспокоенным.
 Корусан  старался не смотреть в сторону магического стекла.  Как-то  раз  он
попробовал  заглянуть  в  одну из таких линз и день проболел.  Слишком  много
магии таится в этих вещицах.
   Мой принц,   сказал Мастер Гильдии,   вы здесь, в Кундри'дж-Асане?
 В его словах не было осуждения или неудовольствия.
    Разве  это  не  мой город?   спросил Корусан.   Разве я  не  хозяин  этой
земли?
   В свое время вы станете хозяином всего.
 Корусан внимательным взглядом обвел помещение.
    Прекрасно,    сказал он.   Тайная резиденция в стане врага. Надо  думать,
никто не подозревает о ней.
    Кое-кто подозревает,   упрямо сказал темный маг.   Она копается  в  нашей
библиотеке. Она задается вопросами, какие не приходят в голову ни  одному  из
них.
    Она  не опасна,   повторил раздраженно Мастер.   Все, что она знает,  это
то, что мы были когда-то сильны.
   Она знает Врата,   возразил темный маг.   И не хуже любого из нас.
    Если это так,   вступил в спор светлый маг,   если она понимает Врата так
же,  как  понимаем  их  мы, то, возможно, она была посвящена  в  эти  секреты
прежде, чем приняла Солнечный культ.
    На  Островах несколько наших сект,   сказал темный маг,   но  они  строго
засекречены, как от Солнцепоклонников, так и от поклонников Моря. Если она   
одна из наших, то сейчас она предает нас...
     Тихо,     сказал  светлый  маг,  покосившись  на  Корусана.  Темный  маг
пренебрежительно хмыкнул, но все-таки прикусил язык.
    О  ком  это  вы говорите?   спросил Корусан.   Может быть,  о  том,  кого
следует бояться и мне?
    О  нет,    махнул Мастер рукой.   Это просто жрица, охранница Врат,  маг.
Она  была  любовницей вашего врага, но теперь, говорят, таковой не  является,
и...
 Маги  тем  временем осторожно задвигались по комнате, мешая ему говорить,  и
Мастер умолк с видимым облегчением. Корусан мысленно улыбнулся. Откровенность
никогда не бывала в почете у асаниан   ни среди магов, ни среди принцев.
    Мой  принц,    вновь заговорил верховный маг почтительным  тоном.     Вы,
наверное, устали с дороги и нуждаетесь в отдыхе больше, чем когда  бы  то  ни
a{kn, а мы отвлекаем вас своей болтовней...
    Я  уже  отдохнул,   сказал Корусан.   Мой капитан послал меня  пригласить
вас к нему.
 Мастер  Гильдии не выразил большой радости, несмотря на то, что  приглашение
исходило   из  уст  детеныша  Льва.  Корусан  был  внутренне  готов   к   его
сопротивлению.
   Я приду,   кивнул маг,   как только закончу здесь.
   Я с удовольствием подожду,   сказал Корусан.
   Мой принц,   настаивал маг,   вы можете идти.
   Я подожду, чтобы составить вам компанию,   повторил Корусан.
   Вы тоже приглашены к вождю?
    Скажем  так,     усмехнулся  в вуаль Корусан,     я  решил  быть  к  нему
приглашенным.
 Его  поза  и  рука  на  рукоятке меча говорили об ожидании.  Дураки!  Избрав
убежищем  комнату  с одной дверью, они сами устроили себе западню,  выход  из
которой с успехом мог перегородить один человек.
 Они  ничего  не делали, никакой работы,   не двигались, не говорили  друг  с
другом.  Наконец  один  из  них накинул покров на магическое  стекло.  Другие
бесцельно  стали перебирать таинственные предметы, от одного вида  которых  у
Корусана  мороз  шел по коже. Мастер Гильдии молчал. Потом, словно  повинуясь
неслышному  приказанию, они один за другим двинулись к выходу,  проскальзывая
мимо Корусана. Мастер по-прежнему был недвижим.
 Корусан  пришел  в  хорошее  настроение, когда последний  из  магов  покинул
комнату. Он приготовился к битве терпений. Верховный маг заговорил внезапно.
   Вы видели вашего врага?
   Нет,   сказал Корусан. Голос его прозвучал резче, чем хотелось.
    Он  здесь. Вы, конечно, об этом знаете. Они возвели его на трон  три  дня
назад,
 Корусан знал. Его вновь подвергали испытанию.
   Не трон делает королей,   сказал он.
    Найдется  немало лиц, готовых оспорить такое мнение,    сказал  верховный
маг.   Трон, могущество, двор, армия   все сосредоточилось в его руках.
   Но,   возразил Корусан,   у меня есть вы!
    О принц! Вы мало любите нас и верите нам еще меньше. И будете рады первой
возможности освободиться от нас.
    Но я не стану этого делать, пока ваши цели совпадают с моими. В этой игре
все  зависит  от  того,  как лягут мои кости. И я  вправе  требовать  от  вас
послушания.
   Конечно, сир. Мы будем послушны вам, мы надеемся, что наш союз прочен.
 Хорошо бы, подумал Корусан, хорошо бы это было именно так.
   Идем,   сказал он.   Вождь оленейцев ждет.
 
                                     ***
 
 Два  вожака мятежных сообществ не сказали друг другу ничего нового. Они  оба
сходились  на  том,  что восстание должно разжигаться в провинциях  Асаниана.
Корусан скоро покинул их. Они не удерживали его.
 Он  шел,  влекомый  неведомой силой. Черный плащ и  вуаль  обеспечивали  ему
проход в любые части дворца, за исключением разве что гарема, но туда он и не
стремился.  Гарем  был пуст. Лорд Солнца избегал женщин. Всех,  кроме  одной,
которая отвергала его. Она была жрицей и знала магию Врат. Кроме нее в охране
дворца служили другие женщины, знавшие магию, и Корусан слегка изменил  курс,
обходя караульное помещение.
 Он  шел концентрическими дугами, постепенно сужавшимися и приближавшими  его
к центру.
 Император  Асаниана  был  узником  собственного  величия.  Он  владел  самым
роскошным в обеих империях дворцом и не имел права выходить за его стены. Так
грозный владыка платил за свое могущество.
 Чужеземный  дикарь был надежно заперт в своей золотой клетке, как  любой  из
сыновей  Льва.  Корусан брел по прохладным покоям, ожидая услышать  его  рык.
Здесь  в основном обитали иностранцы: черные и коричневые мужчины, среди  них
ono`d`khq|  и  женщины в одеждах жриц, перебирающие связки амулетов,  тут  же
толклись  гвардейцы  в  ярких  доспехах. Он шел,  окидывая  помещения  дворца
оценивающим взглядом, словно собирался их в скором времени купить.  Никто  не
задавал  вопросов  одинокому оленейцу. Они побаиваются черной  одежды,  думал
Корусан.  Надменные  дураки. Это не его плащ, не его вуаль  и  даже  мечи  не
принадлежат  ему.  Оружием, которого им следовало  опасаться  пуще  всего  на
свете, было его собственное тело.
 Некоторые  встречные оленейцы показались ему чужеземцами, но  большинство   
нет. Один из них встал на его дороге.
   Брат! Как ты добрался сюда?
 Быстрая  улыбка,  блеск  глаз  сквозь вуаль.  Корусан  также  позволил  себе
улыбнуться.
  Я на сенеле. А ты?
 Мерид   хлопнул  правой  рукой  по  рукоятке  меча,  наполовину  приветливо,
наполовину предостерегая.
   Твой плащ в пыли. У гвардейцев могут возникнуть вопросы.
   Пустое. Куда ведет эта дверь?
   Мне кажется, ты это знаешь.
   Он там?
 Ему следовало говорить тише. Мерид вскинул руку.
    Угомонись,  парень.  Сейчас ты не получишь его крови.  Он  находится  под
нашей защитой, и мы охраняем его, как настоящего императора. Это наш долг.
   Ты видел его?   спросил Корусан.
 Мерид  не  успел  ответить.  За спиной Корусана  послышались  приближающиеся
шаги.  Они отдавались в пустоте караульной. Мужчина, одетый в алое и золотое,
прошел мимо них. Его лицо... Корусан вздрогнул.
   Кто?   быстро спросил он, когда мужчина прикрыл за собой дверь.
    Его  личный телохранитель,   усмехнулся Мерид.   Очаровательная мордашка,
не  так ли? Дикарь из пустыни. Говорят, он укокошил дюжину мужчин и покалечил
другую дюжину, чтобы отвоевать себе тепленькое местечко при троне.
 У Корусана от удивления расширились глаза.
   Он что, родился с таким лицом?
    О  нет. Это татуировка. Он иногда говорит с нами. Неплохой, надо сказать,
человек.
 Как  странно,  подумал Корусан. Мерид с симпатией относится к  чужеземцу.  У
него  неожиданно  свело  желудок. Голодный  спазм.  Намек  на  то,  что  пора
подкрепиться. Знак, что он попал именно туда, где ему надлежало быть.
 Он положил ладонь на дверную ручку. Мерид нахмурился.
   Ты ведь не собираешься войти туда?
 В  ответ  Корусан  молча толкнул дверь. Мерид не остановил  его.  Караульный
обязан  останавливать каждого незнакомца, следующего через  его  пост.  Но...
Корусан не был незнакомцем, и... насчет него не имелось никаких указаний.
 Он  знал  эти  покои как свои пальцы, он жил здесь всю свою  прежнюю  жизнь.
Здесь  он  родился, здесь учился, здесь надеялся умереть.  Сейчас  он  проник
сюда, как тень, как любой другой оленеец.
 Керуварионцы   действительно  были  беспечны.   Корусан   всегда   относился
недоверчиво  к  россказням  о них, но, кажется, эти  побасенки  оборачивались
правдой.  Открытые покои, гвардейцы, не задающие лишних вопросов, придворные,
слоняющиеся туда-сюда. И абсолютное отсутствие каких-либо турникетов,  замков
и запоров   во всех местах, кроме одного.
 Дверь  в  спальню императора была забрана новой решеткой, все еще  блестящей
от обработки, и запиравший ее засов туго ходил в пазах.
   Эй, ты! Чего тебе там понадобилось?
 Он   обернулся  поспешно,  однако  не  слишком  быстро.  Голос,  окликнувший
Корусана,  был мягок, как и у всех варваров, пытавшихся подражать  асанианам,
но  в  тоне говорящего слышались нотки враждебности. Перед ним стоял покрытый
шрамами татуированный дикарь из южных пустынь.
 Корусан заговорил на том же диалекте, который немилосердно коверкал варвар.
   Вы что   превратили императора в узника?
 Глаза  телохранителя  сделались узкими, как щелки. Он пожал  плечами,  потом
медленно заговорил.
    Ты,  наверное, новичок? Конечно, наш император свободен как птица. Просто
его  отец  когда-то  погиб здесь. Его величество не  желает,  чтобы  кто-либо
входил в эту комнату.
   Это произошло десять лет назад. Любое горе забывается за такое время.
   Он не может забыть смерть отца. Его до сих пор посещают черные видения.
   Он столь слаб?
 Глаза дикаря сверкнули.
    Взгляни  на  него,  и  эти слова застрянут у тебя в  глотке.  Просто  наш
император сильно отличается от других людей.
    Во  всяком случае, мне понятно,   сказал Корусан,   что слуга  императора
любит своего господина.
   То же происходит со всеми, кто его знает.
 Из глубины покоев донесся какой-то звук. Дикарь встрепенулся.
    Я здесь!   откликнулся он и, вновь повернувшись к Корусану, добавил:   Он
ищет меня. Ступай следом за мной, оленеец, но смотри, веди себя хорошо, иначе
он велит натянуть твою кожу на барабан.
 Корусан  последовал  за варваром, шагая вдоль шеренги других  оленейцев,  не
спрашивавших, что делает здесь их новый собрат.
 Он  исполняет свой долг, считали они, подчиняясь чьему-то приказу, не  зная,
что по своему рангу приказы им должен отдавать именно он.
 Черный  король находился в покоях, предназначенных для гостей,  и,  кажется,
вознамерился  превратить  их  в свои собственные.  Сейчас  молодой  император
готовился  к встрече с Высоким двором, и слуга-южанин помогал ему  переменить
одежды.
 Корусан за последнее время достаточно нагляделся на северян. И во дворце,  и
в городе, и на дорогах, ведущих к столице. У этого варвара было смуглое лицо,
характерный  горбатый  нос, иссиня-черные волосы, как у множества  варьянцев;
при всем при том он казался неимоверно высоким.
 Нет,  он не был великаном и, пожалуй, только на голову превосходил Корусана,
но  рост  узурпатора  подчеркивала его худоба.  Длинноногий,  как  жеребенок,
угловатый и неуклюжий, он выглядел мальчиком-переростком, которому еще  расти
и  расти,  несмотря  на  то,  что ширина его плеч  сделала  бы  честь  любому
асанианскому атлету.
 Не  красавец,  отнюдь  нет. Безобразен, как это и  ожидалось.  Грубая  кожа,
хищные  лопасти  носа, большой подвижный рот, прячущийся в  завитках  бороды.
Глаза,   вызывающие   шок.  Янтарные,  как  у  льва,  глубокие,   пронизанные
золотистыми искрами, зрачки их расширялись, когда он перебрасывался со слугой
короткими фразами.
 Корусан  подкидывал эти наблюдения в топку своей ненависти,  но  не  получал
ожидаемого эффекта. Вместо вспышки гнева или волн ярости, затмевающих разум и
ослепляющих  зрение,  он  почувствовал, что  всем  его  существом  овладевает
безграничная симпатия.
 Неуловимая  грация  сквозила  в каждом движении чужеземца.  Быстрый  поворот
головы,  взгляд  через плечо на слугу, пальцы которого  погружались  в  массу
тяжелых   волос,  белозубая  улыбка  на  темном  лице.  Слуга  замер,   потом
расхохотался какой-то его шутке.
 Чему  смеется этот дикарь? Корусан сердился. Он был желт, как речной  песок,
и рядом с ним не было никого, кто мог бы о нем позаботиться.
 Он  знал, что ему следует уйти, но тело не слушалось его. Здесь стоял  враг,
завладевший всем, что мог бы иметь Корусан.
 Он  вселился в его покои, он примерял его мантии, длинноногий и длиннорукий,
поеживающийся от неловких движений слуги.
    Оставь в покое мою косичку, Годри,   поморщившись, бросил он на гилени,  
у тебя все равно ничего не выходит, а я должен выглядеть хорошо.
 Корусан понял. Он изучил дикарский язык, чтобы лучше знать своего врага.
    Я  делаю все что могу, сир,   непочтительно огрызнулся Годри.    Вы  сами
разогнали  всех своих слуг со скоростью, достойной душевнобольного,  если  не
сказать  хуже. А для того, чтобы выглядеть хорошо, следует наконец  выбраться
из  дворца  на свежую травку. Что вы скажете о паре раундов славного  боя  на
мечах?
    Потом,     капризно  произнес узурпатор. Голос его  был  подобен  рыканью
uhymncn зверя.
 Годри попятился. Медленно, давая хозяину возможность знаком остановить  его.
Император  не  сделал  этого,  и южанин удалился,  неслышно  ступая.  Корусан
неподвижно стоял возле стены.
 Черный  король  потянулся  лениво, как кошка,  и  зевнул,  обнажив  крупные,
безукоризненной  формы резцы. Его зубы были белы как мрамор,  гораздо  белее,
чем зубы асаниан.
 Мантия  соскользнула с его плеч, он остался совсем голым. Северянин    худой
как  палка.  Кожа  на мышцах натянута, округлостей нет  и  в  помине     одни
плоскости и углы.
 Нагота  неприятна, тяжела и несовершенна. Противно смотреть  на  неприкрытое
человеческое  существо. Этот не был противен. В чем его сила? Откуда  берется
могущество? На правой ладони варвара горел солнечный знак.
 Император  шагнул  к  стене,  завешанной  плотной  тканью,  взялся  за  край
портьеры  и рванул ее на себя. Раздался треск, занавеска, клубясь,  опала,  и
комнату  залил  поток  нестерпимо  ярких  солнечных  лучей.  Одну  за  другой
император  сорвал  все шторы с окна, выходящего в парк,  распахнул  рамы,  не
заботясь  о  том, что кто-нибудь может увидеть его наготу. Он чуть наклонился
вперед и сказал в напоенный солнцем простор:
    Иногда мне кажется, что мои кошмары сбылись, что Золотой дворец    это  и
есть  весь мир и никакого Керувариона не существует. Мне кажется, что я навек
приговорен  дышать  затхлым воздухом каменных помещений  и  таскать  на  себе
мантии асанианских владык. Что скажешь на это, стражник?
 Он  говорил  по-асаниански. Плохо, но достаточно внятно, чтобы  Корусан  мог
разобрать, о чем идет речь.
   Ответь, молчаливый стражник. Что ты думаешь обо мне?
 Корусан  прижался  к  стене.  Глупо,  ведь  он  знал,  что  его  присутствие
обнаружено. Однако инстинкт всегда берет верх над логикой.
 Солнечные лучи позолотили кожу черного короля. Они растекались по всему  его
телу,  собирались в ручьи и сбегали к ногам, оставляя на полу блестящие лужи.
Невероятное,  невозможное  зрелище. Магия. Колдовство.  Рассчитанное  на  то,
чтобы внушать благоговейный страх тому, кто осмеливается шпионить. Тому,  кто
недоверчив, враждебен и желтокож.
 Но  это  не  отвращало.  Корусан  потянулся к  нему,  двигаясь  на  кончиках
пальцев,  осторожно,  неслышно.  Что-то вспыхнуло  и  загорелось  в  воздухе,
причиняя боль. Он так же осторожно отступил, краешком глаза следя за пылающим
варваром.  Император стоял, откинув голову, отдаваясь яростной  ласке  жгучих
лучей.
 Когда он повернулся, глаза его были печальны.
    Пойдем  со мной, стражник. Никто на свете не может сказать,  кто  из  нас
больший раб   ты или я.
 Странное  заявление. Корусан усмехнулся в густую вуаль и решил следовать  за
черным королем. Но не из послушания, нет. Из любопытства, которое переполняло
сейчас всю его сущность.
 
                                                                     ГЛАВА 22

 Эсториан  выигрывал  отдельные  стычки. Лорд  Фираз  гюбеждал  в  глобальной
войне.
 От  такого  положения  вещей  молодому  императору  делалось  тошно.  Мутное
состояние души толкало его на разного рода выходки и необдуманные поступки.
 Вот  и  сейчас  он  тащился, сгибаясь под гнетом многочисленных  мантий,  на
послеобеденное  заседание Высокого двора. Он уже успел побывать  на  утреннем
заседании, которое соизволил покинуть, не дожидаясь конца процедуры, что было
неслыханным  нарушением  этикета. Сознавая, что допустил  оплошность,  он  по
зволил  своему  раздражению излиться на Годри, потом нагишом торчал  у  окна,
выходящего  в  многолюдный  парк, потом вновь решил  посетить  Высокий  двор,
прихватив  с  собой  в  качестве  стража  оказавшегося  под  рукой  оленейца.
Возможно, лишь затем, чтобы подольститься к лорду Фиразу, который всегда и во
всем оказывался прав.
 Высокий   двор  окатил  императора  мелким  дождем  косых  взглядов.   Потом
q`mnbmhjh  поочередно поклонились его величеству, демонстрируя выучку,  потом
он  опять устроился в просторном, заваленном подушками кресле, и лорд  Фираз,
на  лице  которого не мелькнуло и тени упрека, продолжил беседу  с  очередным
просителем.
 Мелкий  лорд из далекой западной провинции с трясущейся от древности головой
бубнил  что-то о необходимости возвести на свое ложе новую жену  и,  кажется,
испрашивал  на  то высочайшего разрешения. Его семимантийное высочество  лорд
Фираз  указывал  досточтимому  лорду  на  более  настоятельную  необходимость
заполнить прежде вакансии в гаремах его сыновей.
 Эсториан в который раз подивился умению регента решать щекотливые дела  так,
что ущемленная сторона, уходя восвояси, вовсе не чувствовала себя таковой.
 Следующий  посетитель,  представленный как принц пяти  мантий,  был  облачен
всего в три из них, но даже и эти покровы казались слишком тяжелыми для него.
Кланяясь,  он оступился и чуть не упал, отягощенный чрезмерным весом.  Совсем
ребенок,   подумал   Эсториан,  разглядывая  круглое  непроницаемое   личико,
показавшееся  ему странно знакомым. Маленькая фигурка дышала  отчужденностью,
словно проситель заранее был уверен в неуспехе своего предприятия.
    Он  пришел,     заявил  лорд Фираз,   просить  ваше  величество  извинить
проступок его отца.
 Эсториан вопросительно вскинул брови.
 Полное  имя  мальчика  оказалось длиннее, чем  можно  было  предположить,  и
указывало на его родство с тремя знатнейшими домами Асаниана, а также особами
королевской крови.
 Он заговорил сам, ибо такая привилегия позволялась ему протоколом.
    Мой  отец,   сказал мальчик ясным и твердым голосом,   умер.  Он  глубоко
сожалел  о  своем  проступке, покрывшем его имя позором. Он умер  достойно  и
уважительно.
   Как можно умереть уважительно?
 Голос  Эсториана,  грубый голос варвара и дикаря, впервые прозвучал  в  этих
стенах,  отдаваясь  эхом  в углах зала. Мальчик был слишком  юн  или  слишком
пунцов, чтобы казаться шокированным этим.
   Он пожелал, чтобы вы, ваше величество, узнали о его смерти.
   Что ты хочешь этим сказать?
    Ваше величество,   вмешался в диалог лорд Фираз,   его отцом был тот, кто
осмелился выразить вам непочтение в вашем дворце   в Эндросе.
 Голова  Эсториана  словно  опустела на миг.  Потом  вспышка  памяти  озарила
сознание.  Асанианский  посол,  приносящий  присягу  керуварионскому   трону.
Ошибка,  допущенная  Эсторианом в обращении  с  ним.  Демарш  гордого  лорда,
осмелившегося взглянуть молодому императору прямо в глаза.
 Сын  был  похож на отца   теперь Эсториан ясно видел это. Правда,  лицо  его
еще не успело отвердеть и в движениях скользила детская неуверенность.
    Он  убил  себя?   Эсториан хотел убедиться, что не ослышался и  правильно
все понял.   Убил из-за того, что между нами вышла маленькая размолвка?
   Никто не смеет оскорбить императора безнаказанно.
 Голосок Низада из Ушавара был по-прежнему тверд.
 Ну нет, подумал Эсториан. Я не отдам этого малыша им на съедение.
    Мы  готовы уплатить любой штраф, который соизволит наложить на  нас  ваше
величество,   продолжал мальчик.   Отец умер, его прах развеян по ветру,  его
титул  изъят  из  его имени. Что еще угодно вашему величеству потребовать  от
нас? Мы готовы отдать вам все, что у нас есть.
    Нет,   сказал Эсториан, его сердце сильно заколотилось.   Нет. Я не хочу,
чтобы мои подданные так умирали.
    Он  проявил  непочтение,    сказал маленький лорд.     Он  заслужил  свою
смерть. Он покрыл наше имя позором.
    Нет,  не  так.    Эсториан привстал с кресла.   Он не опозорил  себя.  Он
поступил так, как считал правильным. Я был не прав. Я плохо говорил с ним.  Я
не думал, что он поплатится жизнью за это.
 Низад широко раскрыл круглые, как бронзовые монетки, глаза, но не смотрел  в
лицо  императору. Эсториан, тяжко влача мантии, подошел к мальчику  и  тронул
маленькую холодную руку.
 Двор ужаснулся. В который раз. Эсториан сердито поморщился.
    Я  возвращаю тебе титулы твоего отца,   сказал он.   А также все,  что  у
него взято. Это был смелый и благородный человек. Я сожалею, что он умер  из-
за такой малости.
   Вы можете все.   Низад поклонился.   Вы   император.
 У него засосало под ложечкой. Нет, никого из них нельзя убедить ни в чем.
    Ступай,     сказал  он  первое, что пришло в  голову.     Будь  счастлив.
Расскажи  всем,  что император не так глуп, чтобы не разбираться  в  вопросах
чести.
 Нормальный ребенок, скорее всего, улыбнулся бы этим словам. Низад  заплакал.
Мелкие слезы стекали по плоским щекам к круглому подбородку.
 
    Они презирают нас,   обратился Эсториан к Годри.   И не любят меня. Как я
могу управлять ими? Я их совершенно не понимаю.
 Молчаливый сквайр вынырнул из пучины непроницаемого безмолвия.
   Я думаю, они сами вряд ли себя понимают, милорд.
 Эсториану  захотелось  стащить  с  себя  дурацкие  мантии  и  зашвырнуть  их
подальше.  Но  он  уже  проделывал это. И не  раз.  Он  проделывал  все,  что
позволяют себе бунтовщики, узники и капризные дети.
    И  что же? Они все равно окружают меня, мучают, одолевают. И плюют на мои
вспышки протеста.
 Годри  молчал. Бедный Годри. Хозяин изводит его так же, как Асаниан  изводит
хозяина.  Но  Годри  любит  своего  господина,  а  Эсториан  ненавидит  своих
мучителей всей душой.
 Ненависть  эта  не  приносит плодов. А посему ее давно следовало  отбросить,
как  бесполезную  вещь. Пора принимать реальность такой, какая  она  есть,  и
мыслить конкретными категориями. Почему бы, например, не...
 Он  усмехнулся.  То,  что  забрезжило вдруг  в  его  мозгу,  даже  не  успев
оформиться в четкий образ, казалось чрезвычайно занятным.
 Годри  посмотрел  глазами напуганного сенеля. Эсториан улыбнулся  еще  шире,
заметив, что его веселость насторожила слугу.
    Предположим,   произнес он мечтательно,   предположим, мой  милый  Годри,
что  я пойду им навстречу. Что случится тогда? Позволят ли они мне быть самим
собой? Ослабят ли свою хватку?
     Не  знаю,  милорд.     Слуга  подчеркивал  своим  тоном,  что  прекрасно
осведомлен, как его господин реагирует на правду, исходящую из уст даже самых
близких ему людей.
    Вряд  ли они расслабятся, думаешь ты про себя, мой верфный Годри.  И  все
же,  если  я в игре против них выброшу фальшивую кость, будешь ли  ты  судить
меня строго?
    Вы  все равно сделаете то, что вам взбредет в голову,   хмуро пробормотал
Годри.   Вам абсолютно не важно, что я при этом скажу.
 Эсториан  обнял слугу за плечи и притянул к себе. Шепот господина вызвал  на
лице  Годри  гамму быстро сменяющихся чувств   от холодной недоверчивости  до
изумления. Потом физиономия его выразила искреннюю веселость.
    Это  пахнет  потасовкой,  милорд,     сказал  он.     Но  очень  неплохой
потасовкой.
 Вдохновленный  поддержкой  верного  сквайра,  Эсториан  не  мешкая  принялся
готовиться  к битве. Он удивил своих желтолицых слуг неожиданным  требованием
облачить  его  в  самые пышные мантии, а затем повелел им пригласить  к  себе
персону, с которой ему последнее время совсем не хотелось встречаться в  часы
досуга.
 Лорд  Фираз  явился  на  зов  без свиты и держался,  как  всегда,  спокойно-
невозмутимо.  Правда,  вино и фрукты, предложенные ему,  он  прежде  позволил
отведать  неприметной  серо-коричневой личности,  исполняющей  при  нем  роль
дегустатора.  Несмотря  на  столь явную демонстрацию  холодности  со  стороны
высокочтимого лорда, Эсториан, лучась дружелюбием, заявил:
    Я хочу разослать приглашения лордам Высокого двора. Их частые напоминания
о  том,  что  я должен вступить в брак, нашли наконец в моей душе  подобающий
отклик. Я решил жениться, мой друг, и предлагаю знатнейшим семействам столицы
представить  на императорский смотр своих дочерей, из которых я  выберу  себе
будущую супругу.
 Лорд  Фираз стал мельче в собственных глазах. Некоторое время он переваривал
ошеломительное известие, потом, запинаясь, пробормотал:
    Значит  ли  это, ваше величество, что мы должны подготовить  церемонию  в
будущем цикле Ясной Луны?
    Нет,     сказал  Эсториан.   Смотрины должны состояться сегодня.  Скажем,
через час-полтора.
    Но,  сир,    заговорил регент с чрезвычайной деликатностью  в  голосе,   
сейчас при дворе, конечно, имеются знатные девушки, однако они...
    Не  сомневаюсь, что каждая из них была подготовлена к этому  событию  уже
тогда, когда я пересекал границу Асаниана. Или вы хотите сказать, что невесты
покинули столицу, не ожидая нашего вызова?
    Ваше величество очень стремительный человек,   сухо сказал лорд Фираз.  В
его  голосе  явственно сквозило неодобрение.   Может быть, вы  позволите  нам
назначить церемонию чуть позже, ближе к вечеру, когда дневная жара  спадет  и
люди отдохнут от нее?
    Я  уже  отдохнул,   сказал Эсториан. Он улыбался.   Вы будете  находиться
рядом со мной, чтобы я сделал разумный выбор.
 Регент наклонил голову и встал.
   Как будет угодно вашему величеству,   медленно произнес он.
 
 Зал  императрицы  располагался во внутреннем  дворце  за  воротами,  которые
сторожили специально обученные охранницы и евнухи Золотого дворца. Много  лет
молчание  этих  покоев  переплеталось с молчанием  камня,  из  которого  были
возведены  эти  стены,  укрытые  плотными старинными  гобеленами.  Гравировка
колонн  поражала своей вычурностью   виноградные грозди набегали  на  пышные,
диковинного вида цветы. Солнце скупо проникало сюда, сквозь узкие,  забранные
решетками окна, зал в основном освещался светильниками.
 Эсториан  стоял  в  укрытии за троном, ожидая, пока в зале  уляжется  суета.
Евнухи  и охранницы толпились на почтительном расстоянии от своего господина,
всем  своим видом показывая готовность его защищать. От кого? Это он  понимал
плохо.  Отец  Эсториана погиб в императорских покоях, убийца  был  достаточно
смел.  Чтобы  проникнуть  в женский дворец, требовалось  нечто  большее,  чем
обычная  смелость.  Посягнувшему на жизнь императора грозила  только  смерть.
Посягнувшему  на  честь императрицы грозила смерть медленная  и  мучительная,
негодяй,  застигнутый в стенах гарема, терял поначалу свои  гениталии,  а  уж
потом расставался с остальными частями тела.
 Из   своего   укрытия  Эсториан  хорошо  видел  все  просторное   помещение,
наполнявшееся желтокожими девушками. Они трепетали скорее от спешки,  чем  от
волнения  и  страха;  гораздо больший трепет испытывали  их  братья  и  отцы,
запертые в покоях внешнего дворца, разлученные со своими тетушками, женами  и
кузинами,  толпящимися  вдоль стен зала, которым  бравые  и  наиболее  смелые
евнухи   постоянно   одергивали  вуали,  но  не  могли   прекратить   шелеста
несмолкаемой болтовни.
 Стройная  высокая  фигура  двигалась среди  них,  облаченная  в  асанианские
платья,  яркие  черные  глаза  сияли на темном,  не  прикрытом  вуалью  лице.
Эсториан  вспыхнул от стыда. Увлекшись разглядыванием асанианских  девиц,  он
проглядел появление собственной матери.
 Она  не  осуждала сына за спешку, ибо хорошо знала его нрав. Он  всегда  был
подобен  рыси,  стерегущей  добычу, таился  и  выжидал,  сколько  мог,  потом
совершал  прыжок, мгновенно, без пауз. Он пошел навстречу пожеланиям асаниан,
но даже в угоду своей матери не мог измениться.
 Сейчас  он  томится за темной портьерой, рассматривая набор  невест,  и  это
томление  наверняка напоминает ему его детские годы, когда  он,  вот  так  же
волнуясь, подглядывал за взрослыми. Его посадят на трон и станут подводить  к
нему  кандидаток, поочередно рассказывая о каждой, расхваливая ее достоинства
и  умалчивая о недостатках. И вся процедура пройдет чинно и достаточно мирно,
если он опять не задумает что-нибудь выкинуть.
 Он  задумал  кое-что выкинуть прежде, чем уселся на трон. Он стащил  с  себя
восемь мантий, оставив на теле только две   верхнюю и нижнюю, тонкую. Евнухи,
разинув  от изумления рты, остались сторожить брошенный на пол ворох  тяжелых
одежд.  Он  вышел в зал, минуя трон, что было выше понимания  собравшихся  на
opnvedsps.  Журчание  голосов,  пронесшееся  по  залу,  являло  собой  грубое
нарушение этикета, однако и сам император позволил себе неслыханное. Он вышел
к  своим подданным всего в двух покровах, словно простолюдин, претендующий на
знатность. Грубый, долговязый, потерявший всяческий стыд варвар.
 Леди  Мирейн обернулась на звук его шагов. У него защекотало в  носу  от  ее
взгляда.  Он  бережно поцеловал ей руку, хотя ему жутко хотелось прижаться  к
ней.
    Ма,    пробормотал он на языке ее племени.   О ма! Они не пускали меня  к
тебе.
    Как ты похудел!   быстро проговорила она на том же наречии.   Просто кожа
да кости! Что они сотворили с тобой!
    Это я сам.   Он попытался улыбнуться.   Сидел взаперти, без солнца, ты же
знаешь, как это бывает.
   Я никогда не довела бы тебя до такого.
 У  него  на языке завертелась колючка, но он не позволил себе пустить  ее  в
ход. Он вновь склонился к рукам матери и поцеловал их с величайшей нежностью.
    Сейчас говори тише,   сказал он.   Мы оба ведем себя не очень-то  хорошо.
Пойдем, ты поможешь мне выбрать желтоглазую женушку.
    Но,     заколебалась она, все еще говоря на языке своей  юности,     это,
наверное, не одобряется их правилами. Ступай, я присоединюсь к тебе позже...
 Он  затоптал  в  своей  душе  росток надежды  на  то,  что  мать  велит  ему
немедленно  убраться отсюда домой, в Эндрос, вместе с Вэньи,  что  она  вновь
позволит ему стать счастливым и безмятежным.
    Идем,   сказал он.   Здесь лорд Фираз, он обещал рассказать мне, какая из
этих дев посимпатичней и побогаче. А ты со своей стороны высмотришь мне самую
чувственную  из  них, причем такую, которую не вытошнит на  брачное  ложе  от
одного вида бородатого дикаря.
    Большинство  из них и так уже без ума от тебя.   Она подхватила  его  под
руку  и перешла на столичный асанианский диалект.   Лорд Фираз, какое счастье
видеть вас здесь! Как поживают все эти молоденькие леди?..
 Они  медленно  двинулись  через  зал. Лорд Фираз,  не  забывая  обмениваться
любезностями  с  леди  Мирейн,  представлял ей каждую  девушку,  обстоятельно
рассказывая о ее родословной, совершенно так, как если бы юная асанианка была
породистой  кобылкой,  которую  покупательница  намеревается  приобрести  для
своего племенного жеребца.
 Леди   Мирейн   держалась   прекрасно,  она   расточала   во   все   стороны
очаровательные  улыбки и задавала приличествующие своему  положению  вопросы.
Эсториан  безмолвствовал.  Он  примечал, кто из кандидаток  украдкой  бросает
взгляды  на  его  лицо  и  кто  из  них  ухитряется  не  поддаваться   вполне
простительному соблазну удовлетворить свое любопытство. Он твердо  решил  вос
принимать  происходящее, как необходимое зло, но не  предполагал,  что  этого
необходимого зла окажется так много.
 Он  давно  приметил  пару  золотистых глаз, мерцающих  из-под  синей  вуали.
Встречаясь  с глазами Эсториана, они не опускались в испуге и не закатывались
под  потолок  в припадке кокетливого жеманства. Они, казалось,  дышали  живой
любознательностью, но их обладательница всегда умудрялась ускользать  с  пути
императора, равно как и застенчивая хозяйка розовой вуали с выбившимся из-под
нее  соломенным локоном. Эти девушки постоянно держались вместе, затеяв с его
величеством  игру, подобную догонялкам, несмотря на то, что  некое  маленькое
согбенное существо опекало беглянок и пыталось направить их на истинный путь,
ведущий к брачному ложу.
 Леди  Мирейн  что-то  сказала  девушке, только  что  представленной  ей,  но
Эсториан  не  запомнил  ни слова из этой цветистой  фразы.  Синие  и  розовые
пятнышки  затерялись  в калейдоскопе других цветов, и он  напрасно  вытягивал
шею, пытаясь отыскать их.
 Однако  в положении императора имелись свои преимущества. Толпа расступалась
перед ним, как масло перед раскаленным ножом, и он был волен следовать,  куда
захочет.  Эсториан оставил матушку и регента вести беседу с  импонирующей  им
обоим  лимонно-лиловой скромницей и отправился на поиски существа, способного
без кокетства и трепета смотреть ему прямо в глаза.
 Дуэнья  беглянок  верно угадала его намерения. На пути к  счастливому  браку
bqe  средства  хороши, и потому старая карга, бесцеремонно  растолкав  группу
евнухов, загнала девушек в угол, образованный двумя полусомкнутыми колоннами,
и  оглянулась,  как охотничий пес, ожидающий одобрения хозяина.  Эсториан  ус
корил шаги, сдерживая невольную улыбку.
 Ловушка  была хороша, он заполнил единственную имеющуюся в ней  брешь  своим
телом  и  встал,  прислонившись плечом к гладкому  мрамору.  Он  старался  по
местным  представлениям  о  приличиях держать  губы  сомкнутыми     асаниане,
подобно  степным  котам, обнажали свои зубы, только готовясь  к  бою.  Одарив
каждую из пленниц легким церемонным поклоном, он заговорил:
    Милые леди, почему вы бежите от меня? Разве я слыву пожирателем детей или
похож на монстра?
 Розовая вуаль спряталась за плечом подружки, синяя, глядя ему прямо  в  лицо
смеющимися глазами, промолвила:
    Милорд,  конечно же, вы не красавец... по крайней мере по нашим  канонам.
Однако позвольте все-таки сказать, что вы   интересный мужчина.
 Ясный  и  звучный  голос.  Немного,  быть  может,  высокий,  но  в  основном
приятный. Эсториан вскинул брови и, иронически поклонившись, сказал:
   Лучше быть безобразным, но интересным, чем красивым, но скучным.
    Вы  вовсе  не  безобразны,   возразила она.     Вы  просто...  другой.  И
пользуетесь огромным успехом. Это снимается?
 Он оглядел свои свободно болтающиеся одежды.
   Надеюсь, что да.
 Она рассмеялась легко и беззаботно.
   Не это. Другое.
 Кивком  головы она указала на его руки. Каким-то шестым чувством он  угадал,
что  ее  интересует не их форма и даже не золотое сияние,  исходящее  от  его
правой ладони.
 Он  повернул их, вглядываясь. В них не было ничего необычного, кроме  яркого
пылающего  пятна.  Длинные, немного костистые пальцы,  узкие  кисти,  ладони,
загрубевшие  от  поводьев  и  рукоятки меча.  Она  выпростала  из-под  платья
золотистую,  словно  выточенную из слоновой кости ручку.  Блеснули  золоченые
ноготки.
    Вы  ведь  не  родились таким, моя нянюшка мне все хорошо  объяснила.  Они
натерли  вас сажей, как только вы появились на свет, и продолжали делать  это
изо  дня в день, пока сажа не въелась в поры. Тогда вы стали красивым  по  их
представлениям. А какой вы в действительности? Нянюшка говорит     белый  как
кость. Я же думаю, что коричневый. Белый цвет сажа превратила бы в серый.
 Эсториан в жизни своей не слышал такой чепухи.
    Я такой, каким создан природой,   сказал он.   Ты можешь убедиться в этом
сама. Потрогай меня, если хочешь.
 Он думал, что она не осмелится. Но девушка протянула ручку и прикоснулась  к
его  обнаженному плечу. Сперва робко, словно привыкая, потом потерла сильнее,
пытаясь   оттереть  краску,  потом  легонько  ударила  его,  словно   отгоняя
надоедливого котенка.
   У вас растет шерсть.   Она указала на его бороду.   Как у зверей.
    Как  у всех наших мужчин,   поправил он, неожиданно развеселившись,  хотя
слова   ее   могли  показаться  обидными.  Ему  импонировала   ее   смелость,
соседствующая  с  наивностью и простотой манер. Он никак не ожидал  встретить
такое чудо в толпе девиц, воспитанных при Высоком дворе Асаниана.
 Даже  рабыни не позволяли себе рядиться в такие яркие небесно-голубые цвета,
расшитые  серебром и золотом. Золото предательски просвечивало  сквозь  синюю
вуаль,  золото глаз и золото крупных сережек. Золотые браслеты охватывали  ее
запястья, угадывались на стройных лодыжках. Ее подружка выглядела совсем  по-
иному: скромно и со вкусом одетая, она застенчиво посматривала на него и  тут
же   отводила   взгляд,  кутаясь  в  розовые  покровы.  Сгорбленная   дуэнья,
прислонившись  к  стене, неодобрительно покачивала головой,  прислушиваясь  к
вольному разговору.
   Эта шерсть,   спросила вдруг розовая девушка,   она у вас всюду?
 Совсем   неожиданно  его  бросило  в  жар.  Он  усмотрел  в   этом   вопросе
двусмысленность.
    Нет,     сказал он.   Только там, где это определено природой.  Как  и  у
`q`mh`mqjhu мужчин.
    Они  предпочитают ее брить.   Она окинула его быстрым  взглядом  и  вновь
опустила  глаза.     Не  знаю, в чем большая дерзость:  глядеть  на  вас  или
говорить  с  вами.  Я  склоняюсь к тому, что глаза более  нескромны.  Но  мне
нравится  смотреть на ваше лицо. Наши мужчины очень обычны.  Они  все  одного
цвета и мягкие словно пух.
 Он   рассмеялся.   Скромница  удивила  его.  В  ее  речи   сквозил   острый,
проницательный  ум.  Она  вновь  подняла  голову  и  уже  не  опускала  ее  в
продолжение  всего  разговора. Ее глаза были мягче, чем у подруги,  янтарные,
как смола из лесов Куриона.
   Как вас зовут?   спросил он обеих девушек.
    Меня    Галия,   ответила та, что посмелее. А это   Зиана и наша драконша
Гази, которая думает, что я чересчур хороша для иноземных завоевателей. Зиана
и  я  родились в один день от одного отца. Наши матери были сестрами, так что
мы  с  ней     сестрички  вдвойне. Мы не богаты или  не  очень  богаты,  хотя
достаточно  знатны  и  титулованы. Род Винигаров был  значителен  и  силен  в
Маркаде, а сейчас, переселившись поближе к Кундри'дж-Асану, он растерял  свою
силу. Мы стали заурядны, милорд.
    Глядя на вас, этого не скажешь.   Он сам любил поговорить, но речь  Галии
была подобна весеннему речейку, пение которого прервать невозможно.
    Знаете, кто вы такой?   живо спросила она.   Вы мучитель детей и  молодых
девушек. Так мне говорит моя няня, правда, она любит рассказывать сказки. Она
говорит, что вы повергли в ужас Керуварион.
    Император Керувариона такой же человек, как и все,   сказал он,  глядя  в
расширенные смеющиеся глаза.   Ну, может быть, не совсем такой, но каждый там
мог  явиться ко мне, чтобы свободно поговорить о своих нуждах. Никто  там  не
боялся меня.
    Правда?     Она усмехнулась.   Однажды я попыталась сбежать в Керуварион,
чтобы  посмотреть  на  вас.  Отец поймал и отшлепал  меня  и  несколько  дней
сердился.
   А ты?
    Он шлепал меня не сильно,   заметила она.   Детей тянет из дому. Особенно
девочек. С ними одни хлопоты. Теперь я стала старше и сознаю свой долг.
    Я тоже сбегал из дворца,   сказал Эсториан.   Я хотел стать соплеменником
Людей Луны и охотиться на пятнистых оленей.
   Ваш отец отколотил вас за это?
    Он  уже  умер  к  тому времени,   Эсториан произнес эти слова  неожиданно
легко,  хотя  почувствовал холодок в позвоночнике,   а  мать  решила,  что  я
слишком  велик, чтобы меня наказывать. Она подарила мне княжество, которым  я
должен был управлять без чьей-либо помощи.
   И что сделали вы?
    Я  дулся  некоторое время, а потом перестал. В княжестве  хватало  забот.
Власть  там  была ослаблена, лорды и бароны задирали носы, купцы  взвинчивали
цены,  люди  беднели.  Пришла  пора  усмирять  знать,  обуздывать  торговцев,
продавать лес, строить корабли и вытачивать весла, стричь шерсть и окрашивать
ткани. Я многому научился в ту пору.
 Девушки  слушали  с возрастающим интересом. Он оборвал себя,  спохватившись,
что говорит слишком много.
    Теперь я, как правитель Умброса, должен найти этому княжеству княгиню,  и
это, признаться, мучительно для меня.
   Княгиню?
 Возглас  прозвучал  так неожиданно и громко, что Эсториан  вздрогнул.  Зиана
смутилась, но храбро продолжала расспросы.
   Что делает княгиня? Она управляет своим княжеством?
    Перед  тем как начать управлять,   он заметил, что старается  говорить  с
этой  девушкой сдержаннее, чем с Галией,   княгиня должна пройти через многие
испытания:  совершить путешествие по стране Девяти Городов, пожить  в  каждом
городе  какое-то  время,  научиться прясть шерсть и вязать  носки  и  многому
другому.
    Она  управляет своим княжеством.   Зиана сказала это себе.   Ты  слышишь,
Галия,   повернулась она к сестре,   я ведь говорила тебе, что все это  вовсе
me бабушкины сказки.
    Конечно,  управляет,   наморщила нос Галия,   если у  нее  есть  муж  или
брат, чтобы подсказать, как это делается.
    У  нее обязательно будет муж,   сказал Эсториан,   которого она найдет  в
одном  из Девяти Городов, но он не станет сидеть нянькой у ее подола на  краю
света.  Она  должна приготовиться к этому. Потом она родит ему дочь,  которая
станет  ее  наследницей,  а сыну, если он появится,  будет  уготована  другая
участь.
    Восхитительно!     воскликнула Зиана.    Хотелось  бы  мне  пожить  такой
жизнью.
    Не  так  уж  это  и  восхитительно,    возразил  Эсториан.     Места  там
болотистые,  лесные, много пастбищ и голых равнин.   Дворец     это  огромный
помещичий  дом с сельским укладом. Зимой там холодно и сыро, летом чаще  идет
дождь,  чем  пригревает  солнце. Люди там не носят  шелков  и  не  выделывают
красивых вещиц. Они грубы и малочувствительны.
    Шелк    весьма практичная ткань,   сказала Зиана,   у него много  сортов.
Все  зависит  от натяжения нити. Тугое плетение вполне способно  согреть  вас
даже в очень плохую погоду. Шелк не так пачкается, как холстина, а краски его
гораздо богаче.
 Она  была  очаровательна    на свой лад. Эсториан  глядел  на  нее  почти  с
умилением.
    Ах,   прошелестел лорд Фираз, скользнув змейкой внутрь маленького кружка,
   наконец-то  мы  разыскали  вас, милорд. Я вижу,  вы  уже  познакомились  с
дочерьми  принца  Алишанда. Это драгоценные камни в диадеме Маркада,  род  их
матери  сплетается  с  королевским. Их бабушка   Орозия  из  Магрина     была
чародейкой   и   жрицей   Солнца,  первой  и  лучшей  среди   остальных,   ей
покровительствовала божественная Саревадин.
    Великолепная родословная,   сказал Эсториан. Как он глупо попался в  сети
  поддался очарованию янтарных и золотых глаз.
 Эсториан склонился к регенту.
    Я в затруднении, высокочтимый лорд. Здесь две девушки, и обе   прекрасны.
Кого из них вы посоветуете выбрать?
   Зачем выбирать, сир,   удивился лорд Фираз.   Берите обеих.
   Обеих?   удивился, в свою очередь, Эсториан.
    Милорд,  вы находитесь здесь давно и все еще не завели гарема. Асаниан  в
смятении,  оттого  что  его женщины не нравятся вам.  Наши  понятия  о  чести
знатных  родов  сейчас  попираются вами. Император должен  иметь  много  жен,
способных родить ему сильных сыновей.
    Много  жен?     Эсториан почувствовал, как кровь приливает  к  его  лицу.
Спасибо предкам, на темной коже это было почти незаметно.   Как много?
    Как правитель двух могущественных государств, вы имеете право взять  себе
жену на каждый из дней в году. По истечении года вы можете удвоить это число,
а если за это время появится наследник   утроить.
 Эсториан почувствовал, что у него отваливается челюсть.
    Разве  может  какой-нибудь  мужчина на свете обладать  столь  неистощимой
силой?
 Глазки лорда Фираза заискрились весельем.
   Не какой-нибудь мужчина, милорд, а лучший из них.
    Хирел Увериас имел пятьдесят братьев.   Эсториан содрогнулся.   Но  я  не
асанианин. Я варьянец, и у нас принято брать в жены одну женщину на весь свой
век.
    В Керуварионе дела обстоят так, сир. Здесь же, взяв только одну жену,  вы
нанесете  оскорбление  всем  знатным  родам,  имеющим  право  породниться   с
императорским домом.
 Эсториан, конечно же, знал обо всем этом. Но знать   одно, а сталкиваться  с
такими вещами на деле   совершенно другое.
   О, бог и богиня!   сказал он.
   У нас тысячи богов,   напомнил регент.
 Эсториан сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
    Ладно,   пробормотал он и посмотрел высокочтимому лорду прямо в глаза.   
Будет  ли  честь  ваших  высоких  родов  удовлетворена,  если  я  поступлю  в
qnnrberqrbhh   с   обычаями  Янона  и  выберу  себе  в  жены   девятерых   из
присутствующих здесь красавиц? Будет ли Высокий двор мною доволен?
   Для начала это неплохо, сир,   поклонился регент.
    Вот  и прекрасно. Прошу вас, отыщите еще семь барышень, которых не  очень
пугает мой внешний вид?
   Вы не хотите, милорд, сделать свой выбор сами?
   Я его уже сделал,   сказал Эсториан.
 У регента от изумления поднялись брови.
   Означает ли это, что милорд облекает меня своим высоким доверием?
   Да.
 Эсториан  повернулся  и  побрел к выходу из зала. Девушки,  кажется,  сильно
смутились, подумал он, но старая карга, похоже, осталась довольна.
 
                                                                     ГЛАВА 23

 Они  недвижно  стояли  напротив  него. Девять  асанианских  девушек.  Девять
полупрозрачных вуалей колыхались от легкого сквозняка. Девять  фигурок,  обтя
нутых в шелка столь плотно, что трудно было судить об их стройности.
 Девять  одиноких  беззащитных существ. Их недавние защитники  и  покровители
вели  сейчас  переговоры  с  лордом Фиразом,  определяя  размеры  содержания,
приличествующего дочерям знатных домов.
 Комната была маленькая, увешанная занавесками. Он заглянул за одну из них  и
с  отвращением  отстранился.  Там  ничего  не  было.  Только  стена  и  свет,
проникающий сквозь узкое, забранное решеткой окно. Ложь. Имитация объема.  Он
фыркнул.  Девять  пар  глаз исподволь наблюдали за ним.  Евнухи  разглядывали
паркет.
 Он  сел  на единственный в комнате стул, чтобы иметь возможность рассмотреть
своих  суженых  не  нагибаясь.  Он  с  трудом  подавил  желание  зарычать  от
навалившейся на него тоски.
 Все  начиналось не очень-то хорошо. Он попытался улыбнуться,  но  улыбка  не
получилась.  Все  они были скованны и, похоже, охвачены страхом.  Все,  кроме
Галин. Девушка сморщила носик, повела плечом и поднесла руки к вуали.
 Женщины  Керувариона  охотнее обнажали свои тела,  чем  асанианки  лица,  но
Галия решилась. Этим поступком она дарила ему себя.
 Он  не  мог с уверенностью сказать, хороша ли она, щечки и носик были словно
осыпаны  светло-коричневой пудрой. Девушка храбро улыбнулась ему, и  на  этот
раз он сумел ей ответить вполне нормальной улыбкой.
 Остальные  бедняжки, увидев, что ничего страшного не произошло,  последовали
примеру  отважной  красотки. Теперь он мог в подробностях рассмотреть  каждое
личико  и  составить  некоторое  мнение о своем  благоуханном  цветнике.  Они
поочередно  подходили  к  нему,  трепеща,  краснея,  обдавая  его   ароматами
притираний  и  тонких  духов. Каждой из них он говорил какие-то  слова,  обод
ряющие, но пустые. Зиана подошла последней и показалась ему прекраснее  всех.
Правильное овальное личико ее заливал золотисто-багряный румянец.
 Он  не  вполне понимал, что делает, когда взял ее за руку и поцеловал  узкую
кисть,  робко  и  почтительно, словно принц Нижнего двора, удостоенный  чести
попасть на прием к императрице.
 Она  осторожно высвободилась и отошла. Он позволил ей это сделать с  большой
неохотой  и  знаком подозвал к себе Галию. Он чувствовал,  что  сейчас  может
говорить  только  с ней, ибо другие девушки казались слишком напуганными.  Он
опять улыбнулся, заглянув в ее глаза, в которых подрагивали искорки смеха.
   Это снимается?
 Он  бережно  провел  пальцем по светло-коричневым  пятнышкам,  осыпавшим  ее
щеки.  Он  хотел  ее рассмешить, но вопреки его ожиданиям девушка  неожиданно
стала серьезной.
    Если  вам  не  нравится моя внешность, милорд, вы  можете  отослать  меня
обратно.  Но  примите  хороший  совет     не  упускайте  Зиану.  У  нее   нет
недостатков.
   Так же, как и у тебя,   сказал он.
    Я  некрасива.   Галия закусила губу.   Я слишком худа для изящной девицы,
лицо мое портят веснушки. На одном из моих зубов есть щербинка, на подбородке
W  шрам.  Пони моего брата оказался норовистым, а ограда слишком  высокой,  и
я...
    Могу  я,     прервал он журчание ее ручейка,   могу я  иметь  собственное
мнение в этом вопросе?
   Вы император.   Она поклонилась.
   Ненавижу, когда люди говорят со мной так.
    Тогда  я не буду говорить с вами так,   сказала она и прибавила:     Ваше
величество.
 Она  была  очень  маленькой и вела себя, как маленькая  девчонка,  и,  может
быть,  потому  он  абсолютно  не боялся ее. Она глядела  на  него,  по-птичьи
вскинув головку, задрав подбородок, ее глаза весело и задорно блестели.
   Вы подозвали меня, чтобы отослать прочь?
   Разве ты этого хочешь?
   Мои желания тут ничего не значат.
   Значат, если я спрашиваю о них.   Он был не менее упрям, чем она.
 Она вновь блеснула своими золотыми пуговками и скривила губу.
    Но для чего вам все это надо? Ведь вы могущественный владыка, и все,  что
здесь есть, принадлежит вам.
   Но не ты.
    Ошибаетесь, милорд. Я   ваша собственность.   Она заглянула в его  глаза.
   Вы можете отослать меня прочь. Я не обижусь. Жалко лишь, что я никогда  не
узнаю, что это значит   быть принцессой в Керуварионе.
   Ты хочешь стать керуварионской принцессой?
 Он  не  знал,  плакать ему или смеяться. Ее наивность и  простота  обращения
восхищали  его.  Но  больше всего его потрясала ее  откровенность.  Редкое  и
драгоценное качество в мире коварства и лжи.
    Я мечтала об этом. Но очень давно,   сказала Галия.   Потом я решила, что
совсем  неплохо  быть  обычной женщиной, выйти замуж за  простого  мужчину  и
нарожать ему кучу детей. Теперь и это уже невозможно.
   Почему нет, если я отпущу тебя?
 Ее смех прозвучал как звон серебристого колокольчика.
    Вы действительно этого не знаете, милорд? Нам некуда идти после того, как
вы увидели наши лица. Никто другой уже не захочет взять нас.
 Эсториан оцепенел. Он почувствовал, что у него холодеет сердце.
    Но тогда,   медленно произнес он,   все женщины, которые поднимали передо
мной вуали в других городах... что теперь стало с ними?
    Ох,     сказала  она,   милорд, какой вы еще невежда! Не беспокойтесь,  с
этими  дамами все в порядке. Вы не выбрали ни одну из них, и еще не  сели  на
Золотой  трон,  а показать лицо равному по рождению мужчине не такое  большое
бесчестье.  Уверяю вас, их братья и отцы не столь щепетильны, чтобы  считать,
что  их сестрам и дочерям нанесен какой-то урон. Тогда как мы являемся теперь
вашей  безраздельной собственностью, после того как вошли вон в ту  маленькую
дверь.
   Это смешно и нелепо,   сказал Эсториан.
    Таков  обычай.  Если бы вы были простым лордом или даже принцем,  кто-то,
кто  выше вас, мог бы взять отвергнутую вами наложницу в свой гарем, но  выше
вас  нет  никого в обеих империях. Мы будем иметь только то, что вы  захотите
дать  нам.  И  если  вы не дадите нам ничего, мы так и останемся  ни  с  чем.
Значит, такова наша доля. Тут нечего возразить.
 Ей  было, что возразить. Он чувствовал это. В этом маленьком золотистом теле
жила  гордая  и  любознательная душа, которая не сможет смириться  с  участью
узницы, даже если ее тюрьмой станет императорский гарем.
   Я сделаю тебя свободной,   сказал он.
   Это невозможно.
   Для императора нет ничего невозможного.
   Император может многое. Но даже он не может сделать женщину мужчиной.
   Зачем, черт побери, тебе это нужно?
    Она  хочет сказать,   прозвенел вежливый голосок,   что женщины  в  нашей
стране  от  рождения не свободны.   Подошедшая к ним Зиана вновь зарумянилась
от  смущения  и  влажно блеснула глазками.   Этим они отличаются  от  мужчин,
милорд.  Мужчины  вольны в своих поступках, они охотятся,  пьют  вино,  ездят
bepunl, уезжают в Керуварион...
 Эсториан протестующе поднял руки.
   Я знаю, что могут мужчины. Скажите, чего желаете вы?
    Сумасшедший  подобен покойнику,   сказала Галия.   Нам нечего  требовать,
милорд. Мы хотим быть вашими женами и исполнять все ваши желания.
 __  А  как же насчет того, чтобы охотиться, пить вино, скакать куда-то сломя
голову?
    Ох,   сказала она и опустила глаза, но не прежде, чем он успел разглядеть
пляшущие  в  них  искорки.     Сестрица  забылась.  Я  тоже.  Это  больше  не
повторится, милорд.
    Прекрати,     оборвал он ее почти грубо.   Отвечай,  решитесь  ли  вы  на
поездку в Керуварион?
   В носилках? Окруженные евнухами и стражей?
    На  сенелях. В брюках. Вместе со мной. И со стражей.   Он мотнул головой.
  От стражи, пожалуй, деваться некуда.
   Разве такое возможно?
 Он   помолчал.  Они  глядели  на  него,  не  опуская  глаз,  две   маленькие
золотоликие решительные гордячки. Он взял их за руки и медленно произнес:
   Весь мир, если понадобится, ляжет к вашим ногам.
 
 Эсториан  почувствовал на деле, что тюремщики удлинили его цепь. Теперь,  не
вызывая  нареканий  со  стороны  лорда  Фираза,  не  вступая  в  конфликт   с
молчаливыми  оленейцами,  он мог расширить радиус  своих  прогулок,  свободно
приходил  к  матери и посещал прежде пустынные женские покои, где  находились
его  жены и наложницы; как их называть, он сам еще толком не знал, потому что
фактически они не относились ни к той, ни к другой категории. Впрочем,  такие
визиты вежливости он наносил далеко не каждой из них, а только приглянувшимся
ему дочерям принца Алишанда.
 Эти  визиты были вполне благопристойны, потому что в опочивальни  сестер  он
не  заглядывал,  а  в  будуарах всегда обретались благообразные  евнухи,  они
молчаливо  сидели  на корточках вдоль стен, свесив руки с  колен  и  созерцая
стопы  могущественного  владыки. Все развлечение для  несчастных,  думал  он,
поглядывая на них и ожидая появления какой-либо из красавиц. Походка его была
легкой и бесшумной, как у степного кота, и Зиана, заливаясь краской смущения,
стала  называть его так, ибо в асанианском языке понятия  рысь  и  северянин 
обозначаются одним словом. Галия не называла его иначе, как  милорд .
 Сегодня  он  явился к ней раньше, чем обычно. Галия была еще  не  одета,  он
нахмурился и сердито зашагал из угла в угол комнаты, ожидая, когда принцесса-
златоглазка  соизволит к нему выйти. Он не терпел проволочек  и  раздражался,
когда  что-нибудь мешало ему осуществить намеченное. В покоях, кроме  него  и
евнухов, находился еще один человек.
 Сам  по  себе Годри никогда не решился бы зайти так далеко, если бы Эсториан
не пригрозил ему полным разрывом дружеских отношений. Годри нужен был ему как
помощник  в довольно сложной затее, поскольку других верных людей в  Асаниане
он не имел.
 Задрапированная  в  вуаль Галия, выскочив в будуар,  невольно  ойкнула.  Она
была   предупреждена  о  присутствии  постороннего,  но  никогда  прежде   не
встречалась с Годри и не видела его боевой татуировки.
 Грозный  воин-южанин обладал достаточной деликатностью,  чтобы  не  обращать
внимания  на  изумленные взгляды девчонки. Повинуясь движению  бровей  своего
господина, он поклонился и протянул ей то, что держал к руках.
    Бери,     буркнул  Эсториан.    И постарайся  разобраться  со  всем  этим
побыстрее.
 Она словно оцепенела, не в силах поверить своему счастью.
   Что это?
   Ну же!   прикрикнул Эсториан.   Или мы сами тебя оденем!
 Она выхватила из рук Годри ворох одежд и убежала.
   Шустренькая малышка,   пробормотал Годри.
 Эсториан чуть не ударил его.
   Не забывайся. Она   настоящая леди.
   Разве я говорю что-нибудь другое?   пожал плечами слуга.
 Эсториан  вновь  зашагал  по  комнате,  моля  Небо  ниспослать  ему   толику
терпения.  Через  минуту он уже полагал, что она никогда не  придет.  Наконец
Галия появилась, возбужденная и смущенная одновременно.
 Костюм  для  верховой  езды пришелся ей впору. Темные  шаровары  великолепно
облегали  стройные  ножки,  куртка,  чтобы  пощадить  ее  стыдливость,   была
достаточно велика, но все же не настолько, чтобы скрыть изящные линии бедер и
талии.  Головной убор   изобретение леди Мирейн, дань асанианским  обычаям   
имел небольшую вуаль, прекрасно служившую также для защиты от солнца и пыли.
 Он взял ее за руку прежде, чем она успела отстраниться.
   Идем,   сказал он.   Будем тренироваться.
 Он  сильно  рванул  ее  за руку, но она уже сама бежала  за  ним,  глаза  ее
возбужденно  блестели,  в них светилось любопытство,  смешанное  со  страхом.
Евнухи  с отчужденными лицами даже не пошевелились, когда они выскакивали  за
дверь.
 Путь  их  на  какую-то  секунду преградили караульные, следовавшие  на  свой
пост. Эсториан остановился с недовольным лицом. Галия взволнованно вскрикнула
и крепче уцепилась за его руку.
    Там,     она  ткнула пальцем вслед уходящей страже,    там...  я  видела,
там... женщины!
   Да, это так.   Эсториан явно забавлялся.
   Но они... в форме охранников!
   Женщинам не возбраняется служить в охране.
   Но...
    Ох,   сказал он, прежде чем она впала в обморочное состояние,   какая  ты
все-таки  чувствительная, Галия. Я позаимствовал этих стражниц из свиты  моей
матери. Моя личная гвардия, конечно, надежнее, но их трудновато сюда загнать.
    Но,   пробормотала Галия,   эти жуткие мечи... и эти доспехи!.. Это что  
какая-то игра? Я чувствую себя абсолютной дурой!
   Ты просто великолепна!   сказал он.
 Она  вся  дрожала,  и он испугался, что она сейчас вырвется  из  его  рук  и
убежит. Но Галия сумела справиться с собой и храбро двинулась дальше.
 
 Небольшой  дворик, обнаруженный Эсторианом в пределах дворца, был годен  для
выездки и граничил с одной из конюшен   препроводить туда верхового сенеля не
составляло  особого  труда,  что  конюх-евнух  и  сделал,  повинуясь  особому
распоряжению его императорского величества.
 Эсториан  с  удивлением  рассматривал понурое животное,  стоявшее  у  стены.
Кобылу  выбирал Годри, он, конечно, не мог ошибиться в выборе, весь вопрос  в
том, из каких он при этом исходил соображений. Старушка была хорошей породы и
когда-то  брала  на  скачках  призы,  но  годы  тоже  брали  свое,  ноги   ее
покривились,  тело  раздалось вширь, голову, украшенную зачатками  рогов,  об
метали седые волосы.
   Годри!   рявкнул Эсториан.   Откуда ты выкопал это чудо?
 Галия,  мигом от него отцепившись, подбежала к животному и обхватила  руками
косматую шею.
    Нет!     закричала  она.   Не отсылай ее прочь! Она  чудная,  она  просто
прелесть! Я не хочу никакой другой, кроме нее. Эсториан поджал губы.
   Милорд,   рассмеялся Годри,   у вашей леди неплохой вкус.
    Она идиотка,   буркнул Эсториан,   впрочем, ничего другого ей сейчас и не
нужно.   Ему было необходимо сорвать на чем-нибудь скопившееся раздражение.  
Просто прелесть!   передразнил он.  На таком приблизительно скакуне я въезжал
в  Кундри'дж-Асан. Мне хотелось сожрать его с потрохами. И я сделал  бы  это,
будь я уверен, что мой желудок переварит такую тварь.
 Галия  повернулась,  все  еще  прижимаясь  к  кобыле.  Старушка  вела   себя
восхитительно  и  уже  прихватила губами прядку волос, выскользнувшую  из-под
вуали девушки.
   Что вы имеете в виду?
    Я  имею  в  виду,  что  это животное   лучшее из всех,  какие  пасутся  в
пустынях Варяг-Суви. Годри делает тебе почти королевский подарок.
 Ее щеки залились краской. Но держалась она неплохо.
    Кто-нибудь поможет мне сесть на этого скакуна? Или я должна  это  сделать
q`l`?
 Кобыла, фыркнув, захватила зубами край ее вуали и тут же выплюнула его.
 Годри  счел  за  лучшее удалиться. Эсториану пришлось самому исполнять  роль
грума  при  леди  Высокого  двора. Для домашней кошечки  она  совсем  неплохо
смотрелась в седле.
 
   Где ты этому научилась?
 Она   вышла   из   ванной   комнаты  и  была  уже  в  многослойном   платье,
приличествующем  благовоспитанной девушке. Ее  миловидное  личико  прикрывала
густая вуаль.
    Я наблюдала,   сказала она.   Из окна. Брат часто проезжал там на пони. А
потом я попыталась ездить сама.
   И пони это понравилось?
 Она рассердилась.
    Вы  все  время  подшучиваете надо мной, милорд! Я, наверное,  кажусь  вам
ужасной  дурочкой.  Я видела, как вы посмеивались надо мной.  Вместе  с  этим
раскрашенным дикарем.
    Этот  раскрашенный  дикарь     князь и  воин  клана  Ваоягов.  Он  сейчас
единственный в Кундри'дж-Асане, кого я могу назвать моим другом.
 Эти  слова  несколько  охладили ее пыл, но она  не  привыкла  сдаваться  так
просто.
   Вы смеялись.
   Мы были изумлены. Годри сказал, что ты   прирожденная наездница.
   Вы тоже думаете так?
   Мне кажется, ты неплохо справляешься.
 Ее пальчики теребили кружево занавески. Она опустила глаза.
   Милорд... Этот... скакун. Он действительно мой?
   Разве я давал тебе повод сомневаться в моих словах?
 Давал. И не раз. Но Галия не стала упоминать об этом.
   Значит, я смогу хоть изредка ездить верхом?
    Каждый  день,  если пожелаешь. Они,   он оглянулся,   будут  сопровождать
тебя.
 Евнухи  промолчали,  но  Эсториан  знал,  что  они  слышали.  Ей  захотелось
броситься  ему  на  шею,  но  она не решалась. Мешала  проклятая  асанианская
сдержанность. Он, наверное, думает, что это холодность.
 Она  собралась  с  духом  и  шагнула вперед. Тонкие  ручки  обвились  вокруг
смуглой  шеи. Он сидел смирно, боясь дохнуть. Она была горячей, от нее  пахло
пряностями. Прохладные губы коснулись ее губ.
 Евнухи встали и выскользнули за дверь.
 Он отстранился, осторожно и мягко.
   Я должен принять это как плату?
 Она  не ударила его, хотя имела на это полное право. Она взяла в свои ладони
его лицо. Он ощутил исходящий от них жар. Ее руки дрожали.
   Обжигает,   сказала она.   Словно костер.
   Все говорят, что я   правнук Солнца.
 Ее  руки  сползли  на  его плечи, ее пальцы сжимались.  Она  была  близка  к
обмороку,  так казалось ему. Она была маленькой, жаркой и гибкой, и  желтизна
ее  кожи  уже  не раздражала его. Золото, бегущее по слоновой  кости,  марево
солнечных лучей, слегка тронутое румянцем... Она выглядела совсем иначе,  чем
до верховой прогулки.
   Мы пылаем,   сказала она,   когда солнце касается нас.
   Ты становишься золотой.
   Я быстро загораю.   Она отвела взгляд.
   Ты боишься меня?
   Да.
 Она  совсем не выглядела испуганной, и все же это была правда. Он забыл  обо
всем  и  видел только свет ее глаз. Она качнулась к нему. Ее волосы сверкали,
словно солома, освещенная лучами заката. Ее запах кружил ему голову.
 Они  были  одни, и, сжимая ее в объятиях, он чувствовал, как окружающий  мир
сливается в неясное и дрожащее пятно. Он снова стал маленьким и задыхался  от
полноты  жизни.  Вот  уже цикл прошел с тех пор, как он последний  раз  терял
cnknbs, погружаясь в тепло, исходящее от любящей женщины.
 Эта  девочка  не любила его. На какой-то момент магическая сила вернулась  к
нему,  и он невольно позволил себе проникнуть в сущность, дрожащую рядом.  Он
очень  ее  интересовал. Он нравился ей, но она сейчас всего лишь повиновалась
своему  долгу.  Она готовилась отдать ему свое тело добровольно  и  даже  гор
дилась этим поступком, потому что считала его своим хозяином.
 Он  осторожно  высвободился  из  ее рук и тут  же  почувствовал,  как  холод
охватывает  каждую  клетку его кожи. Мир сделался унылым и  серым.  Он  вдруг
испугался,  что  она  убежит.  Он поцеловал ее  в  бровь,  целомудренно,  как
сестренку.
   Девочка, маленькая,   сказал он.   Я здесь не хозяин, и ты не рабыня.
 Ее глаза сузились.
    Все дело в той женщине, разве не так? В простолюдинке. Вы хотите первенца
от нее.
 У него сжалось сердце.
   Откуда ты знаешь о ней?
 Она рассмеялась, коротко и тяжело.
    Мы ходим в цепях, но наши уши открыты. Каждый знает о женщине с Островов.
Она не хочет утешать вас. Она эгоистка.
   Каждый волен в своих поступках,   мягко сказал Эсториан.
    Она  не  красива,   продолжала Галия, словно не слыша его.    Но  вам  не
нужны красавицы. Вы ищете в женщинах необычности.
    Это, наверное, правда,   усмехнулся Эсториан.   С лица воду не пить,  так
говорят в Яноне. Скажи, асанианки носят вуаль, чтобы их не сглазили маги?
   Не знаю,   сердито ответила Галия.   Я не маг.
    Разве?     Он,  прищурившись, поглядел на нее.   Но в тебе  что-то  такое
есть. Я явственно ощущаю это.
    О,     отмахнулась она,   я знаю, о чем вы говорите. Это  не  магия.  Это
сила, сходная с ней, блуждающая в крови Винигаров. Судите сами.
 Она  приложила ладошку к его плечу и сдвинула брови. Он ощутил укол, а потом
резкий удар, отозвавшийся болью в позвоночном столбе. Она отвела руку.
 Его молчание испугало ее.
    Милорд,     воскликнула она,   я сделала что-то не так? Я  причинила  вам
боль? Я обидела вас?
    Нет,    проговорил он быстро.   Совсем нет. Все хорошо. Просто я  немного
задумался.
 Она помолчала, потом резко вскинула голову.
    Да, милорд,   сказала она.   Вас интересуют только необычные женщины. Ибо
то, чем обладаете вы, превыше любой красоты.
 
    Ибо  то,  чем  обладаете вы, превыше любой красоты,   задумчиво  повторил
Эсториан. Что она имела в виду? Уж конечно, не мое лицо.
   Позвольте мне, сир,   сказал Годри,   не комментировать ваши слова.
 Эсториан  рассмеялся. Он допустил неловкость, и Годри, как истый южанин,  не
мог спустить это северянину с рук.
   Она имела в виду вашу бороду,   буркнул Годри хмуро.
   Возможно. Моя борода повергает асаниан в шок.
 Он  вздохнул  и  подошел  к  зарешеченному  окну,  выходящему  на  запад.  В
непосредственной  близости от решетки на стене висели три боевых  метательных
топора.  Они были очень древними, но их лезвия грозно поблескивали,  они  все
еще  годились  в  дело  и  словно дремали, ожидая прихода  воина,  способного
погрузить их в горячую плоть врага.
 Проклятая решетка. Проклятый, осточертевший пейзаж.
 Он  оперся о подоконник и прижался лицом к витым прутьям. Солнце, клонясь  к
закату,  висело  над крышами и куполами дворца, над ненавистным  городом,  за
чертой которого блестела река и простиралась равнина. Ветер, коснувшийся щек,
был холодным. Лето, казавшееся бесконечным, подходило к концу. Еще три дня, и
солнце войдет в новый цикл, и наступит праздник Первого Дня Осени.
 Ганиман  погиб в эту ночь, в канун праздника, десять лет назад.  Десять  лет
без трех дней. Он поднес пылающую ладонь к холодному камню стены.
   Кто бы мог подумать, что я окажусь здесь снова?
   Память,   отозвался Годри,   худшее из наших мучений.
 Эсториан вздрогнул.
    Иногда я сам не могу разобраться в ней. Где там правда, где вымысел?  Где
реальность и где смешавшийся с ней ночной кошмар? Кто из нас вообще  является
здравомыслящим? Кто мы сами? И кто наши враги?
   Маги,   быстро проговорил Годри.
   И короли.
 Он  посмотрел на висящий в пустоте солнечный шар. Там была жизнь. Но там  же
была  смерть. Их объединял всепоглощающий огонь. Солнцерожденный  не  понимал
этого.  Он  пытался  прогнать темноту прочь, называл ее смертью  и  вражеской
силой.  Так оно, конечно, и было. Но кроме смерти темнота таит в себе сон.  И
отдых. И всепримиряющее забвение.
 В  этом мире нет ничего абсолютного. Асаниан был его тюрьмой и в то же самое
время  он управлял им. Вернее, учился управлять, и сквозь толщу его ненависти
стали пробиваться ростки любви.
 Он  внезапно  обернулся. Комната после яркого солнца показалась ему  темной.
Годри терпеливо ждал.
   Там что-то есть,   сказал он.   Идем.
 Годри  бесшумно,  как  тень, последовал за своим господином.  Среди  комнат,
которые  Эсториан закрепил за собой, была одна, забранная решеткой,  запертая
по  его  повелению на крепкий замок; туда он еще не заглядывал.  Он  просунул
руку  сквозь прутья и провел ладонью по инкрустированной золотом поверхности.
Сценка,  изображенная  на дереве, была довольно забавной:  караван,  шагающий
через  пустыню, сбился в кучу при виде выскочившего из-за холма льва. В груди
его защемило.
 Ключ  от  замка  находился у дворецкого, но в нем не было  надобности.  Знак
Солнца,  горевший на правой руке Эсториана, отмыкал любые замки и запоры.  Об
этой его способности мало кто знал, и посвященные молчали.
 Вспышка  света  была  мгновенной, замок без стука упал  на  каменный  пол  и
разлетелся  на мелкие кусочки. Эсториан перевел дух, стараясь унять  дрожь  в
груди.
   Это было необходимо,   сказал он в пространство кому-то, возможно, богу.
 Дверь  распахнулась  от  легкого толчка благодаря хорошо  смазанным  петлям.
Воздух  внутри  помещения  был чистый, без примеси  посторонних  запахов  или
затхлости. Смерть недолго находилась здесь; тело Ганимана, забальзамированное
и  приведенное в должный вид, после прощальной церемонии было переправлено на
восток,  где заняло место в усыпальнице королей   в толще серебристой  скалы,
увенчанной  башнями Черного Замка. Пол там, где он упал,  был  чист,  кровать
могильным  холмом  возвышалась рядом, ничто не говорило о муках,  которые  он
принял перед тем, как его забрала смерть.
 Агония Ганимана была долгой. Эсториан не помнил этого, хотя находился  тогда
при нем. Он стоял возле корчившегося в судорогах отца, но ничего не видел, не
двигался  и не отвечал на вопросы. Очевидцы впоследствии рассказали ему,  что
глаза его не отрывались от лица Ганимана. Он не помнил этого, потому что  его
дух  в  тот  жуткий  час находился далеко, в погоне за магом-убийцей.  Он  не
видел, во что отрава и колдовство превратили его сильного, веселого отца, как
отвратительно  ссохлось его тело, он не слышал, как увял его  звучный  голос.
Жалкое,  скулящее, безумное существо корчилось там, где только что  находился
полный жизни и радужных надежд человек, но Эсториан был слеп, глух и нем.
 Впоследствии  он  благодарил за это судьбу. Вспоминая  отца,  он  видел  его
таким, каким он был в жизни,   высоким, могучим и самым лучшим на свете,  ибо
так  и только так он думал о нем в детстве. Ибо так и только так он думает  о
нем и сейчас.
    За  ночь  до  смерти он послал целый полк гвардейцев в покои императрицы,
чтобы  они  выкрали оттуда матушку и доставили сюда. Эта идея  пришла  ему  в
голову  ближе к рассвету. Всемогущее небо, какой поднялся шум! Люди подумали,
что  женский дворец атакован мятежниками. Евнухи причитали, служанки  вопили.
Это было великолепно!
 Годри рассматривал мраморный бюст, стоявший в небольшой нише.
   Это он?
 Эсториан даже не оглянулся.
    Да.  Только  они  приукрасили его. Он был симпатичнее в  жизни.  И  носил
бороду.
    Вы  только взгляните на него,   продолжал бормотать Годри.   Какое  лицо!
Какая  усмешка!  Сразу  ясно, что такой человек  не  мог  быть  увальнем  или
тютей...
   В отличие от меня,   холодно бросил Эсториан.
 Годри пристально, через плечо посмотрел на своего господина.
    Разве  я  сказал это?   Он вновь повернулся к бюсту.   Вы меня  извините,
милорд, но тогда ваш носик был еще сопливым. Поглядите в эти глаза. В них нет
неуверенности. Только неукротимая воля и мощь.
    Это  бог сквозь него смотрит   так я тогда говорил. Эсториан стоял  возле
кровати. Он с некоторым изумлением прислушивался к себе. Он не ощущал  сейчас
ничего, словно все чувства в нем умерли, словно они перегорели в темном  огне
бессонных ночей и бесконечных кошмаров.
 Годри  между тем перешел к картине, где были изображены два молодых человека
в одеждах королевских домов обеих империи.
   Хирел и Саревадин,   сказал он.   Совсем юные, просто дети.
    Ему  не  было  и шестнадцати лет, когда у них появился сын.     В  голосе
Эсториана слышалось безразличие.
    Ну-ну,   пробормотал Годри, немного поразмыслив.   Желтоголовые не  живут
долго.
 Эсториан молчал. Годри словно не замечал его состояния.
    Леди чудо как хороша,   продолжал он.   Лицо янонки, волосы, словно ворох
соломы.  Похоже на то, что ваш родитель пошел в нее. Возможно,  ей  следовало
оставаться мужчиной.
    Там  нет  признаков японской крови,   поморщился Эсториан.    Все  это   
наследство Гилена. И крючковатый нос, и костлявое тело.
    И  то,  и  другое не будет заметно, если получше питаться,     философски
заметил Годри.
 Он  обошел  вокруг Эсториана. Черные глаза угрюмо сияли на его татуированном
лице
   Вам плохо?   внезапно спросил он.
    Нет,    сказал Эсториан, может быть, слишком поспешно.   Совсем  нет.  Он
сидел на троне, когда я вошел. Потом метался вокруг дворца...
 Годри задрожал, но сумел быстро взять себя в руки.
   Вы излечились,   напомнил он.
   Наверно,   устало ответил Эсториан.   Если это можно назвать так.
    Хорошо,  что  вы  нашли в себе силы прийти сюда.  Даже  если  сейчас  вас
колотит. Лихорадка пройдет. Она подсушит старые раны.
   Может быть,   сказал Эсториан.  Может быть.
 
 Однако  лихорадка  не  проходила.  Он навестил  мать,  и  она  пыталась  его
успокоить,  но ее тоже мучили воспоминания, связанные со скорбной  датой.  Он
заглянул  в  женские  покои,  и  его гарем  собрался  вокруг  него,  стараясь
развеселить  своего  господина.  Некоторые девушки  умели  играть  на  лютне,
остальные недурно пели. Никто из них не навязывался ему, не пытался  заманить
во внутренние покои.
 Галии  среди  них  не  было.  Она устала и легла  пораньше  в  постель,  так
объяснила Зиана. Но если милорд желает...
    Нет,   сказал он. Он сидел и слушал мелодичное пение. Потом отослал  всех
спать.
 Зиана  уходила  последней и медлила перед уходом. Он  не  остановил  ее.  Но
вовсе не потому, что не хотел ее видеть.
 Красота  этой девушки, добрый нрав и мягкость манер импонировали  ему,  и  в
этот вечер ее общество, возможно, стало бы для него целительным.
 Но...  что, если она понесет от него ребенка? Может ли он представить  ее  в
роли императрицы?
 Он  брел  к  своим  покоям, и настроение его было столь  же  черным,  как  и
нависавшие  над  ним небеса. Ни звезд, ни лун. Их закрывали  густые  тучи,  и
порывистый ветер нес в себе заряды дождя.
 Стража  переминалась  с ноги на ногу. Одни варьянцы     без  оленейцев.  Те,
qjnpee всего, скрывались в тени. А может быть, их вообще не было.
    Уходи,   сказал он первому попавшемуся на глаза гвардейцу.   Иди отдохни,
закатись в таверну, но только не крутись тут.
   Но,   сказал Алидан,   я на дежурстве. Я должен охранять вас.
   Я приказываю тебе,   сказал Эсториан.   И всем твоим караульным.
 Они не двигались. Они казались ошеломленными.
    Ну  же!     прикрикнул  он.     Что с вами стряслось?  Катитесь  к  своим
бутылкам.
   А вдруг что-нибудь здесь случится?   спросил Алидан.
   Что?
 Алидан  не нашелся с ответом. Он не привык размышлять. Он привык подчиняться
приказам.
 Эсториан наконец прогнал их. Всех. Даже широкоплечего упрямца из Янона.
 Его  покои были полны теней. Некоторые из них имели глаза. Он содрал с  себя
ненавистные мантии и швырнул их на пол. Потом зарычал и оскалил зубы. Тени, у
которых были глаза, исчезли за дверью. Он усмехнулся и зашагал к постели.
 Там на столике у изголовья всегда стояло вино. Годри попробовал его первым.
    Дрянь,     сказал он, причмокнув.   Но ничего смертельно опасного  в  нем
нет.
 Эсториан  знал это. Он гордился своей способностью определять качество  пищи
и  питья.  Возможно, ему помогала в том магия. А возможно   хорошее обоняние.
Он  осушил  одну  чашу,  потом другую. Годри расчесал  его  волосы,  распутал
колтуны.
    Ты заметил,   спросил он, тяжело ворочая языком,   что асаниане вообще не
расчесывают  волос?  Они  лелеют  только макушку.  Остальное  превращается  в
войлок.
    Так  будет  и  с  вами,   сказал Годри,   если вы не вернетесь  к  обычаю
заплетать косички. Вы хотите стать асанианином, сир?
   Иногда я сам не знаю, чего хочу.
 Он  мелкими  глотками опорожнял третью чашу. Вино было крепким и  притупляло
тоску.  Годри  не имел навыков обходительного постельничего и,  сводя  волосы
господина в единый пучок, причинял ему боль. Эсториан морщился и пытался схва
тить мучителя за руки. Наконец Годри справился с нелегкой задачей.
 Он  призывно  откинул  широкое одеяло и надвинул на лампу  абажур.  Эсториан
швырнул  свое  тело  в постель. Годри укрыл его тяжелым покрывалом,  бережно,
словно заботливая нянюшка, подоткнул края.
   Спокойной ночи, милорд,   сказал он.
 Эсториан  зарычал,  как  степной кот, и улыбнулся. Годри,  неслышно  ступая,
удалился в соседнюю комнату. Счастливец. Его дурное настроение проходило  так
же быстро, как возникало. Он не знал ни сомнений, ни страха. Ему было неплохо
даже здесь, в Кундри'дж-Асане.
 Эсториан  лежал  вниз  лицом. Вино тяжко ворочалось в  его  желудке.  Одеяло
царапало  кожу.  Он  сбросил его на пол. Прохладный сквознячок  скользнул  по
ступне.  Он  повернулся на один бок, на другой, откинулся на спину.  Балдахин
смутно белел в обступавшей его темноте. Он закрыл руками глаза. Темнота стала
другой,  тускло мерцающей, словно вспышки далеких зарниц. Он погладил  руками
свое  лицо, шею, грудь. Его пальцы подергивались. Он сжал их в кулаки. Он  не
плакал. Он просто лежал, крепко зажмурив глаза.
 Потом  пришли сны. Они были дурными, но он не мог их остановить. Вино делало
свое дело, не давая ему вынырнуть из шелестящего мрака.
 
 Страх. Паника. Ужас.
 Эсториан  карабкался  к  свету. Дыхание было прерывистым  и  Дребезжащим.  В
ноздри  бил  раздражающий  запах. Но тело  его  не  двигалось,  и  даже  веки
отказывались служить. Они стали каменными. С огромным трудом он разлепил  их.
Тонкая полоса света прорезала мрак.
 Он  был не один. Он не мог повернуть голову, не мог шевельнуть руками, но он
знал: кто-то еще находится рядом. Дышащий. Выжидающий.
 Магия?
 Наркотик? Его подмешали в вино.
 Он  не мог встать, не мог постучать в стену, чтобы дать знать Годри. Он  был
g`oepr в собственной спальне, в собственном теле. Он угодил в ловушку.
 Приступ  смеха  вдруг  охватил  его.  Он,  могущественный  владыка,   лежит,
пришпиленный к своей постели, словно огромная крыса. Он трусит  и  не  скулит
только  потому, что не может скулить. Даже крысы встречают смерть  с  большим
изяществом.
 В  том,  что это смерть, он не сомневался. Она шевелилась рядом, в  туманной
мгле,  она подкралась близко, но старалась пока не производить шума.  Она  не
знала, в каком он сейчас состоянии и на что способен.
 Он  собрал всю свою волю в кулак, пытаясь пошевелить пальцами. Когда  убийца
придет,  он должен быть готов. Он должен двигаться. Двигаться. Двигаться.  Во
что бы то ни стало.
 Веки  давили  на глаза. Сквозь сетку ресниц он разглядел тень, нависшую  над
ним. Вуаль, тугие покровы... Женщина?
 Нет. Это был мужчина. Рослый, пахнущий резко, и кисло, и чуть приторно. Что-
то блеснуло в его руках. Сталь.
 Наемный  убийца, здоровенный дурак, он прихватил с собой сверкающий  металл,
а не черное железо, не потемневшую от времени бронзу. Сталь видна далеко.
 Двигаться.  Эсториан  посылал  приказ за  приказом.  Двигаться.  Мускулы  не
отвечали.
 Сияющая  полоса  замерла. Высоко. Прямо над грудью. Голова,  без  лица,  без
глаз. Она покачнулась.
 Страх  исчез. Остались ярость и воля. Пальцы, кажется, шевельнулись. Ну  же!
Еще! Еще!
 Сталь опускалась.
 Он  забарахтался, заметался внутри спящего тела. Прочь! В сторону, в сумрак,
куда-нибудь.
 Тень  раздвоилась.  Тело  Эсториана грузно  рухнуло  на  пол,  словно  мешок
костей.
 Две  тени  метались  над  ним, сражаясь. У второй  были  глаза,  было  лицо,
покрытое татуировкой, было имя... Годри!
 Он  внутренне  сжался в комок, чтобы увернуться от топчущихся над  ним  ног.
Жизнь  медленно  возвращалась в оцепеневшее тело,  отмечая  свое  возвращение
болью. Он двинул руками, потом ногами.
 Фигура  убийцы  метнулась  к нему. Ножа у врага уже  не  было,  но  он  имел
сильную  волю.  И она приказывала ему   убей! Он упал на распростертое  тело,
руки его вцепились в глаза ненавистного черного короля.
 Годри  помешал. Он ухватил злодея за плечи, рванул, повернул к себе.  Убийца
выхватил второй нож, уже черный, изогнутый, словно коготь рыси. Татуированный
воин  отпрянул,  грозное лезвие коснулось его шеи, но    плашмя,  не  оставив
следа. Годри вскинул руку и ухватился за жало клинка. Дикарь, идиот, храбрец!
О  небо,  пальцы  его  окрасились  кровью,  но  он  не  ослабил  хватки.  Два
содрогающихся  тела слились в жутком объятии, слышался хруст  костей.  Тишину
разрезал пронзительный крик, но убийца не сдавался, он был все еще силен,  он
наседал.
 Из  мрака  выскользнула еще одна тень и приникла к бойцам. Убийца  дернулся,
как  от  толчка,  и  как  подкошенный рухнул наземь.  Так  падают  срубленные
деревья, вяло подумал Эсториан.
 Годри  задыхался. Рука его продолжала сжимать лезвие вражеского ножа.  Кровь
толчками проступала сквозь пальцы. Он упал на колени.
    Милорд!  О  милорд!    пробормотал он. Крупные слезы  стекали  в  борозды
татуировки.
 Собравшись с силами, Эсториан вытолкнул из себя слова:
   Годри, брось... нож! Годри, брось его!..
 Годри изумился, увидев свою кровоточащую руку.
    Это  пустяк,   хрипло сказал он.   Я наложу повязку, все будет в порядке,
не беспокойтесь, милорд...
   Это яд,   произнес чистый, холодный голос.
 Оленеец  пнул  ногой тело убийцы. Над вуалью, приспущенной  Для  боя,  сияли
золотые глаза.
    Ты  уже мертв, воин из южных пустынь. Ты, наверно, рехнулся. Разве  можно
хватать за лезвие асанианский нож?
 Годри поднялся с колен.
   Не мели чепухи, желтоглазый!
 Его  дыхание  установилось,  он  снова владел собой.  Надежный,  устойчивый,
спокойный, он проталкивал слова сквозь сжатые зубы.
    Не  верьте  ему, милорд. Он просто набивает себе цену. Скажите,  как  вы?
Этот негодяй не задел вас?
   Он не притронулся ко мне,   медленно произнес Эсториан.
 Кажется,  все  обошлось, подумал он с облегчением и вдруг с  ужасом  увидел,
как сереет лицо Годри, как судорожно подергиваются пальцы его здоровой руки.
    Слава  богам!     сказал Годри. Его голос словно осип, каждое  слово  ему
давалось с трудом.   Ох, милорд, я думал, что вы убиты!
   Они околдовали меня.
 Он  делал  неимоверные усилия, чтобы подняться, но нижняя половина его  тела
была  словно  придавлена  камнем. Годри пошатнулся  и  грузно  осел  на  пол.
Эсториан обнял слугу, чувствуя, как дрожит его сердце.
   Быстро! Зови лекаря!   скомандовал он оленейцу.
   Зачем?   безразлично сказал тот.   Он уже мертв. Ничто не поможет ему.
    Маги помогут,   заверил Эсториан. Что-то росло в его душе, не гнев, нет  
какое-то  другое, черное и сверкающее чувство.   Ты не умрешь,     сказал  он
Годри.
 Годри  молчал.  Яд  делал свое дело. Его тяжелый приторный запах  разливался
вокруг.
 Он  попытался  сконцентрировать свою силу. Она прибывала,  но  медленно,  по
капле, а ему нужен был ровный, мощно струящийся поток. Солнце помогло бы ему,
но  сейчас стояла глухая ночь, беззвездная и безлунная, и дождь за окном стру
ился, как слезы.
    Хорошо,  что яд подействовал быстро,   сказал оленеец.   Ему не  пришлось
мучиться.
 В  устах оленейца эта фраза была несомненным выражением сочувствия. Эсториан
обнаружил,  что  стоит на коленях, вцепившись в бедра асанианского  воина,  и
тормошит его, словно тряпичную куклу. Оленеец не сопротивлялся.
   Нет,   пробормотал Эсториан,   нет.
   Да,   сказал оленеец.
   Мой друг умер?
   Да.
 Наглое,  надменное, бездушное существо. Эсториан ударил его  и  отстранился,
натолкнувшись  на взгляд золотых глаз, в которых шевельнулось нечто,  похожее
на изумление.
    Мой друг умер.   Он вяло и равнодушно огляделся вокруг.   Он умер, а я не
сумел уберечь его. Он умер, защищая меня.
   Он умер глупо,   сказал оленеец.   Он не сумел бы вас защитить.
    Я убью тебя.   Эсториан вскинул голову.   Ты мог прийти раньше. Почему ты
пришел так поздно?
   Я ни секунды не медлил.
   Ты должен был охранять меня.
   Вы сами услали нас прочь.
 Эсториан  задержал дыхание. Ему хотелось заплакать, но он не мог  вспомнить,
как это делается.
    Ты...  ты  не  должен был уходить! Я убью тебя! Ты должен был  находиться
здесь! И умереть, как подобает воину!
   Нет.
    Разве  оленейцы  не служат мне? Разве они не должны умирать  за  меня  по
первому моему знаку?
   Только не я.
 Эсториан изумился.
   Разве я ничего не значу в твоих глазах?
    Я  служу трону,   холодно произнес оленеец и кивком указал на тело Годри.
  Он жил для тебя и для тебя умер.
 Эсториан  вновь  ухватился  за черный плащ. Оленеец  стоял  неколебимо.  Для
асанианина  он был слишком высок, и голос его был слишком низок. Может  быть,
он  просто  стар? Но кожа возле его глаз была гладкой, как у мальчишки.  Там,
ond  вуалью,  угадывался  прямой нос, резко очерченный  подбородок.  Кто  он?
Демон? Или прислужник иных сил?
 Нет.  Это  просто тупая и бессердечная боевая машина. Эсториан с отвращением
оттолкнул  его  от  себя и бросил взгляд на тела, лежащие рядом.  Труп  Годри
съежился. Яд разлагал плоть. А дух его уже летел к пустыням Варяг-Суви.
 Ночной  злодей  был  облачен  в  костюм оленейца.  Эсториан  откинул  вуаль.
Плоские  щеки,  маленький  нос, круглые пуговицы  глаз.  Это  лицо  ничем  не
отличалось от сотен и тысяч других асанианских лиц.
   Он не из наших,   сказал оленеец.
 Эсториан,  ничего  не  ответив, продолжал раздевать  мертвеца.  Спокойствие.
Только  спокойствие. Все   позже. Ненависть, ярость, тоска.  И,  может  быть,
слезы.
 Полное  безволосое тело. Обритое и под мышками, и в паху. Неожиданность:  он
   не евнух. Никаких пятен, знаков или других отметин, чтобы понять, из каких
мест он пришел.
   Как ты догадался, что он не из ваших?
   На лице нет шрамов.   Оленеец помолчал и добавил:   На теле   тоже.
   Тогда кто же он?
   Дурак,   сказал оленеец.
    У  него хватило ума, чтобы проникнуть в мою спальню, околдовать мою плоть
и попытаться меня убить.
 Голос  его  задрожал,  но  он справился с ним. Он должен  быть  спокоен.  Он
должен.  Иначе  ему нечего делать здесь   в Золотом дворце,  где  преступники
разгуливают свободно, как евнухи.
    Он убил моего слугу. Он далеко не дурак. Он   маг или человек, искушенный
в магии.
    Дважды дурак,   повторил оленеец.   Он притворился одним из нас. А это не
так. Теперь те, кто его послал, будут иметь дело с нами.
   Но как вы узнаете...
   Узнаем,   сказал оленеец.
 Эсториан встал. Его вновь затрясло.
    Будь добр,   указал он на тела,   распорядись относительно всего этого. А
также найди Айбурана. Это жрец Солнца из Эндроса. Ты знаешь его?
   Мы знаем его.
    Я  не хочу, чтобы моя мать и мои,   сказал он с усилием,   жены узнали  о
происшедшем.  По  крайней мере до завтрашнего утра.    Его  охватил  ужас.   
Послушай, если убийц много, они ведь могут напасть на них.
   Я распоряжусь,   коротко сказал оленеец.
 Он  был  надменен  и  холоден, но от его отрывистых  фраз  веяло  сдержанной
силой.  Когда  он  ушел,  комната вновь наполнилась темнотой  и  в  углах  ее
зашевелились зловещие тени.
 Эсториан  сел возле Годри. Южанин уже похолодел, его мускулы стали коченеть,
он  больше  не  казался  спящим.  Безжизненность,  холод  и  пустота.  Ничто,
улетающее в ничто.
 Он  пригладил мертвые волосы слуги, вытянул его ноги, сложил на груди  руки.
Нож  злодея  все  еще  был зажат в кулаке Годри, он  оставил  его  в  том  же
положении,  как  трофей, которому пристало находиться в руке победителя.  Все
правильно. Годри выиграл эту битву. Не его вина, что капелька яда проникла  в
его  кровь, он все равно победил, и даже смерть не в состоянии отнять у  него
эту победу.
    Асаниан,   сказал он.   Это Асаниан. С его церемониями, фальшью  и  ядом.
О, как я ненавижу эту страну, Годри.
 Его  слышали  только  мертвые.  Стражу  он  разогнал  сам,  а  слуги...   Он
встрепенулся. Действительно, куда могли подеваться слуги? Возможно, они  тоже
мертвы? Или околдованы, так же как был околдован он сам.
 Он сел, откинувшись на пятки.
    Такое  больше  не повторится, Годри. Я буду настороже. Они  не  пробьются
сквозь стены моей защиты.
 Он вскрикнул.
 Магические  стены?! Его покои постоянно окружены ими. Как  мог  он  об  этом
забыть! Ни один маг не сумеет сквозь них пробиться, ни один чародей не сможет
g`jhmsr| сквозь них свою сеть.
 Значит,  здесь  действовала  не  магия, а просто  дурман,  наркотик.  Тонкое
вещество,  подмешанное в грубое вино или распыленное  в  воздухе.  Тогда  все
становится проще. Тогда есть возможность обнаружить человека, решившегося  на
такой  шаг  и  подославшего убийцу. Кто он? Скорее всего, какой-то  обиженный
лорд или патриот, ратующий за чистоту императорской крови!
 Голова  пухла от лихорадочных размышлений. Затылок раскалывался,  и  страшно
ломило  в  висках, но все же это было лучше, чем праздно сидеть и предаваться
тяжелым  думам о том, что рядом с тобой лежит мертвый друг, которого погубила
твоя беспечность.
 Оленеец  вернулся один. Эсториан узнал его по глазам, просвечивающим  сквозь
тонкую ткань вуали.
   Где Айбуран?   спросил он.
    Там,     ответил оленеец.   Одевается после сна. И тут  же  придет,  если
милорд захочет его видеть.
    Да,     сказал  Эсториан,   пригласи его, пусть придет,     и  когда  тот
повернулся, чтобы уйти, добавил:   Постой. Скажи мне свое имя.
 Оленеец застыл на месте и некоторое время молчал. Потом спросил:
   Вы действительно хотите его знать, милорд?
   Да.
 Страж  легким  движением руки приспустил вуаль. Его золотые глаза  блеснули.
Грозные,  жаркие, отважные глаза льва. Так, подумал Эсториан, судьба посылает
мне  родственника. Кто он? Боковой побег когда-то могущественного клана?  Или
игра природы? Простолюдин, которому выпал счастливый жребий.
   Они называют меня Кору-Асан,   сказал оленеец.   Корусан.
 Эсториан рассмеялся. Коротко и негромко.
   Желтый глаз,   сказал он.
   Золотой,   поправил оленеец.   Если вам будет угодно.
   Они зовут меня так же, ты знаешь? Однажды я слышал их разговор.
   У вас острый слух,   сказал Корусан.
   И взгляд, в который плеснули масла.
   Золота.
 Поворачиваясь  к  двери, он слегка наклонил голову. Это  могло  быть  знаком
уважения. Или хитро скрываемой насмешкой.
 
                                                                     ГЛАВА 24

 Присутствие Айбурана успокаивало. Его неколебимая невозмутимость,  казалось,
обладала  свойством  извлекать  порядок из  беспорядка.  Эсториан  знал,  что
северянин  сделает  все, чтобы не дать ситуации подмять  его  под  себя.  Ему
хотелось,  как в детстве, броситься на грудь косматому великану и выплакаться
всласть.  Однако, как император и взрослый мужчина, он, конечно, не мог  себе
этого  позволить и потому недвижно сидел в кресле, безучастно  наблюдая,  как
растерявшие все свое высокомерие слуги хлопочут вокруг него. Одни, суетясь  и
отворачивая лица, потащили тело убийцы на внешний двор, чтобы распять его  на
высокой отвесной стене, другие унесли тело Годри, чтобы после бальзамирования
выставить его в Зале Цветов. Все это происходило без вмешательства Эсториана,
точно так же, как многое в Асаниане делалось без него. Император им был вовсе
не  нужен.  Им  нужен  был символ, вывеска, имя, проставленное  на  документе
крупнее  и  выше  других.  Как  он  живет  и  что  он  чувствует     этим  не
интересовался никто. Асаниан в любом случае оставался Асанианом.  И  все  тут
шло своим чередом.
 Айбуран восстал над ним, словно башня Черного Замка.
   Здравствуй, малыш,   сказал он низким, глубоким голосом.
 Эсториан  одеревенел.  Ему  вдруг  захотелось  его  ударить.  Так  капризный
ребенок,  получив долгожданную игрушку, внезапно Швыряет ее на пол  и  топчет
ногами.
   Годри мертв,   сказал он.
   Я знаю. И сожалею об этом.
   Неужели?
 Айбуран  сел  у  ног  Эсториана  и обхватил руками  его  колени.  Лица  слуг
sdhbkemmn вытянулись, по толпе придворных прошел шепоток. Личность императора
Асаниана  была  неприкосновенна в самом прямом смысле этого слова.  Никто  не
имел  права касаться его персоны, кроме особо доверенных лиц, личных  слуг  и
женщин-избранниц.
 Айбуран несомненно знал об этом, но не переменил позы и долго вглядывался  в
лицо своего бывшего подопечного.
   Да,   сказал он наконец,   ты не очень-то хорошо выглядишь, малыш.
   Есть от чего,   сказал Эсториан.
   Могло быть и хуже.
   Не для Годри.
 Они помолчали.
    Видишь  ли,   осторожно заговорил Айбуран.   Жизнь одного человека,  даже
горячо  любимого  тобой и уважаемого многими людьми, мало что  значит,  когда
речь идет о спокойствии двух империй.
    В эту ночь,   сказал Эсториан,   я не могу мыслить такими категориями.  Я
только знаю, что он мертв.
   Но ты   жив.
    Это тоже загадка. И еще вопрос   я ли это? Я меняюсь здесь, Айбуран.  Мне
не нравится, что я так меняюсь.
    Ты не меняешься, сын. Ты расширяешь свои границы. Керуварион   всего лишь
половина тебя. В тебе начинает жить другая твоя половина.
    Значит, вторая моя половина   это холод, тяжесть, жестокость, это  смерть
моего отца и гибель моего друга, это я, загнанный в ловушку и понимающий, что
рядом находится тот, кто копает для меня яму...
    Душа  твоя  плачет  сейчас и требует мщения. В этом нет  ничего  дурного,
малыш.
   Ты заменил мне отца. Ты можешь сейчас дать мне больше, чем пустые слова?
   Я только этим и занимаюсь. Ты задумывался о том, куда девалась твоя сила?
   Ее взял Асаниан.
    Нет,     сказал  Айбуран,   ее уничтожил ты. Ты закрыл все  каналы  своей
сущности, ты иссушил их. Если бы ты обладал индивидуальной защитой, разве мог
бы убийца к тебе подойти. А если бы даже и подошел, он был бы тут же опознан.
Ты  знал бы, кто он есть и кем подослан. Теперь он мертв. Его дух скрылся.  И
даже магия не может нащупать его. Но он ненавидел не тебя лично, он ненавидел
свое представление о тебе.
   Он ненавидел во мне императора,   сказал Эсториан глухо и горько.
    Он  ненавидел  в  тебе  победителя. Кое-кто продолжает  считать  потомков
Солнца  захватчиками, несмотря на то, что со времен последней войны сменилось
несколько поколений.
   Таков я и есть.   Эсториан криво усмехнулся.   Им не за что любить меня.
    Им  не  за что тебя ненавидеть,   сказал Айбуран.   И многие,  кто  знает
тебя, начинают понимать это. И Высокий двор, и двор Средний.
   Но не те, кто мечтает о появлении мессии.
   Ты слишком самолюбив, малыш.
 Эсториан не мог сдаться ему. Сам не понимал почему, но не мог.
    Я  знаю, ты желаешь мне только добра,   медленно заговорил он.   Но также
знаю, что ты с легкостью можешь положить меня поперек собственных коленей.  И
потому не желаю тебя слушать. Вместо того чтобы помочь мне, ты заводишь  длин
ную речь о моих недостатках. У меня их хватает, я знаю о них больше, чем кто-
либо другой.
   Тогда скажи сам, чего ты от меня хочешь? Твоя душа заперта на замок.
 Эсториан  качнулся  вперед,  чуть не коснувшись  губами  крупного  горбатого
носа.
    Ты оставил меня одного, Айбуран. Почему? Ты мог остаться со мной, ты  мог
стать моим оплотом, но ты счел за лучшее устраниться.
    И  как бы все это выглядело?   спросил Айбуран.   Черный медведь, стоящий
за троном, приникший к ушам властителя. Кем бы они посчитали тебя тогда?
   Императором-победителем,   ответил Эсториан.
   Ты звал меня   я пришел,   сказал Айбуран.
   Конечно, пришел. Но здесь уже нет малыша, которого следует опекать.
 Айбуран  встал. Борода скрывала его лицо, но глаза верховного жреца  Эндроса
qr`kh жесткими.
    Я  всегда  приду,  когда вы меня позовете, сир. А  теперь  позвольте  мне
удалиться.
   С радостью,   сказал Эсториан.
 
 Это  было  прекрасно  проделано.  Эсториан  внутренне  аплодировал  себе.  С
помощью  своей  глупости  он избавился от единственного  оставшегося  у  него
друга,  он  прогнал прочь своего приемного отца. Теперь его  окружали  только
асанианские лица. Чужие, непроницаемые.
 И  пара  золотых глаз, посвечивающих из-под вуали. Они неотрывно следили  за
ним.
 Когда он велел всем оставить его, оленеец не двинулся с места.
   Кто-то должен охранять вас,   сказал он.
    Вряд ли они попытаются повторить эту ночь,   пробормотал Эсториан. Однако
не отослал стража.
 Пришел  рассвет.  Он  чувствовал это каждой клеткой своего  тела.  Ломота  в
костях проходила, делалась сладкой.
 Он  вышел  в прихожую, где за занавеской стояла кровать Годри. Там на  стене
висели  боевые  доспехи  южанина, под ними темнел  сундучок  с  его  нехитрым
имуществом. Душу Эсториана охватила щемящая жалость.
 Слез  не  было.  Он  отвернулся и быстро пошел вперед, не  разбирая  дороги.
Очнувшись,  понял,  что  стоит в каком-то саду, окруженном  стенами,  но  без
крыши.  Шел  дождь. Мелкий, похожий на изморось, ледяной.  Он  обернулся.  За
спиной стоял Кору сан.
   Ты вымокнешь,   сказал он ему.
   Но не растаю,   сказал оленеец.
 Эсториан  замер.  Этот  воин  способен  шутить?  Странно.  Черный  стражник,
сторожевой пес, тень в тени, вырастающая из тени.
   Почему вы закрываете лица?
    Обычай,     сказал оленеец.   Предосторожность. Тот, кто  не  видит  лица
своего врага...
    Воюет не с человеком, а с легионом,   продолжил Эсториан.   Но только  не
в твоем случае. Твои глаза выдают тебя. Ты принц Оленея?
   Все оленейцы   воины,   ответил страж и добавил:   Мертвый не помнит.
    Шши ф Оленей!   воскликнул Эсториан.   Враг всегда умирает первым. Я знаю
этот девиз.
   А оленеец   вторым. Жизнь теряет цену, как только враг поражен.
   Я могу это понять,   задумчиво произнес Эсториан.
 Корусан  рассмеялся. Жуткий скрипучий звук в медленно отступающем сумраке   
таким казался его смех.
   Вы вряд ли можете что-то понять, милорд. Вам не известно чувство утраты.
   Я потерял отца.   Эсториан ощутил резкую боль в сердце.
   Все отцы когда-нибудь умирают,   сказал Корусан.   Так уж устроен мир.
   Я вижу, с тобой ничего подобного не случалось.
    Неужели вы думаете, что нас породила земля? Мы тоже люди, Солнечный лорд.
Мечи и вуаль не делают нас другими.
   Сколько тебе лет, мальчик?
 Оленеец не торопился с ответом.
   Пятнадцать,   сказал он спокойно.   А вам?
   Я думал, каждый знает мой возраст   до часа.
    Двадцать два года, двенадцать циклов Ясной Луны без двух дней,     сказал
Корусан и, помолчав, добавил:   Плюс пять оборотов песочных часов и еще  пол-
оборота.
 Эсториан, пораженный, молчал.
    Ходят слухи,   продолжал оленеец,   что вы проживете сто лет, если  никто
не убьет вас прежде.
   Ты находишься здесь, чтобы предотвратить это  если ,   сказал Эсториан.
    О  да,   подтвердил Корусан,   никто не сумеет убить вас, пока я нахожусь
рядом с вами, кроме меня самого. Подарите мне эту привилегию, милорд.
 Эсториан  рассмеялся. Это был первый его искренний смех с тех  пор,  как  он
приехал в Кундри'дж-Асан. Он, казалось, прогнал обступившую их темноту.
    Что  ж,  оленеец. Мне кажется, ты достоин того, чтобы вручить  тебе  свою
жизнь.
 Он  протянул  ему  руку.  Пожатие оленейца было горячим  и  крепким.  В  нем
ощущалась сила, способная дробить кости. Эсториан спокойно вытерпел боль. Это
было ужасно. Это было прекрасно. Это поднимало настроение и волновало кровь.
 
 Корусан  пришел  в  бешенство, когда понял, что в  покои  его  врага  проник
убийца.  Такое  вмешательство посторонних сил могло  свести  его  собственные
планы на нет.
 Он  побежал за ним, одержимый одним чувством   догнать и убить. Он не  думал
о  том, что под черной одеждой оленейца может скрываться один из его братьев.
На  такой гнусный шаг не пойдет ни один воин, носящий вуаль. А кровь  ряженой
куклы,  посланной магами или кем-нибудь там еще, стоит недорого. Он  не  стал
обнажать  меча. Меч слишком хорош для злодея. Впрочем, даже ножом он  никогда
не ударил бы его в спину, он предпочел бы схватиться с ублюдком лицом к лицу,
но  слуга  черного  короля нуждался в его помощи. Он заколол  марионетку,  но
слугу  все равно не спас и тут же пожалел о своем поступке, который никак  не
пятнал его чести, но все же оставил после себя неприятное ощущение.
 Впрочем,  это ощущение вскоре прошло. Его сменили уверенность и спокойствие.
Отныне  жизнь  врага безраздельно принадлежала ему. Он не уступит  ее  никому
другому и даже не позволит черному королю добровольно уйти из мира сего, если
тому вдруг придет в голову подобная идея.
 Определив  его  участь, он уже не даст врагу избежать ее,  он  станет  самой
черной его тенью. И ему вовсе не помешает то, что он сейчас почти восхищается
им.
 Этому  мокрому  от  дождя баловню судьбы даже и в голову  не  приходит,  что
Корусан  намерен  воспользоваться  дарованной  ему  привилегией.  Он  слишком
высокомерен для этого, слишком ребячлив.
 Корусан  чувствовал,  как  в кости его забирается ломота,  как  ноют  старые
шрамы. Он был болезненным существом, но, слава
 Небу,  дожил до этого дня и сумеет прожить достаточно дней или циклов, чтобы
исполнить свое предназначение.
 Он поморщился и чихнул.
 Львиные темно-золотые глаза расширились.
    Знаешь, что я сделаю сейчас?   спросил враг, потряхивая мокрыми колечками
бороды.   Я спасу тебя от неминуемой гибели.
    Я  знаю,  что гибель поджидает меня,   сказал Корусан.   Но не здесь.  Не
сейчас.
 Солнечный  лорд не слышал его слов. Сильные руки сорвали с Корусана  плащ  и
швырнули на спинку кресла возле жаровни, где было тепло и сухо.
   Ты весь дрожишь.
 Черный  король потянул к себе мокрый покров, заставив Корусана  повернуться.
Зная  об асанианской стыдливости, он раздевал его, как слуга, умело и быстро,
покорно  склонив  шею,  не  трогая вуали, не глядя туда,  куда  не  следовало
глядеть, не касаясь того, к чему не следовало прикасаться.
 Вино горячило желудок, кружило голову, туманило мозг.
   Знаешь, кто ты такой? Ты маленькая, изящная, хрупкая статуэтка.
 Никто никогда не говорил с ним так.
    Я  могу  сломать тебе шею раньше, чем ты остановишь меня,     сказал  он,
тяжело ворочая языком.
 Черный  король  уже встал и улыбался ему белозубой улыбкой с  высоты  своего
роста.
    Конечно,  сможешь,   сказал он,   если не расчихаешься в этот  момент.  У
тебя совершенно синие ноги. Почему?
 Его  нахальство  дошло  до того, что он вновь встал  на  колени  и  принялся
втирать  огонь  в  ступни Корусана, улыбаясь, сверкая  всеми  зубами,  поводя
широкими мускулистыми плечами.
 Он  даже  не  дрожал, хотя был совсем мокрый и голый, лишь в короткой  своей
юбочке.  Он  был  как  черное  пламя, покрытое  черной  шерстью.  Эта  шерсть
просыхала,  скручивалась  в  мелкие кольца, но спина  дикаря  была  чистой  и
сверкала, словно кусок темного полированного стекла.
 Он  был красив, как степной кот, и столь же грациозен в движениях. Он  легко
вскочил  на  ноги  и,  потянувшись к постели, сдернул с нее  одеяло.  Корусан
накинул его на себя.
   Достаточно! Это неприлично.
    Разве  прилично  было бы позволить тебе умереть  от  горячки?  Я  мог  бы
лишиться  еще  одного  слуги.   Он усмехнулся и  добавил:     Такого  бравого
желтоглазого молодца.
   Золотоглазого,   сказал Корусан.
 Черный король рассмеялся.
 Варвар, наглец, высокомерный дикарь.
 Корусан привел себя в привычное состояние ненависти.
 Он отвратителен. Его манеры ужасны.
 И все же.
 И  все  же  волна неодолимого обаяния исходила от него, заставляя окружающих
проникаться  к  нему любовью. Не потому, что он   император.  Потому  что  он
такой, какой есть.
 Он  с  удовольствием убьет его. Но не сейчас. Не раньше, чем  черный  король
осознает, почему ему суждено умереть.
 
                                                                 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
                                                                    КОРУ-АСАН
                                                                             
                                                                     ГЛАВА 25

 Годри  был  отправлен в последний путь наилучшим образом из всех, что  могла
предложить чужеземцу столица Асаниана. Нет, его не зарыли в песок пустыни, но
зато  вознесли  на  огромный  погребальный костер,  сложенный  посреди  Триум
фального  двора рядом с Залом Цветов, в котором последние два  дня  покоилось
его тело.
 Эсториан  пропел  над останками друга несколько ритуальных песен     сначала
молитву  ухода  из  обрядов Аварьянского храма Эндроса,  затем  усладил  слух
собравшихся  напевами кланов Варяг-Суви, больше похожими на  походные  марши,
чем  на  прощальные  песнопения. Он велел зарезать  возле  костра  породистую
кобылицу,  чтобы  дух друга не скитался пешком по загробным мирам,  и,  когда
пришло время поджигать хворост, призвал с неба солнечный огонь.
 Он  смотрел  на бушующее пламя, но в глазах его не было слез.  Он,  кажется,
утратил способность плакать.
 Отряд  гвардейцев  теперь  сопровождал его  всюду,  он  чувствовал  затылком
дыхание охраны. Еще он чувствовал постоянное давление индивидуальной защитной
сферы.  Айбуран  без  сомнения тратил на нее добрую половину  своей  энергии.
Защита вызывала боль в глазных яблоках и отзывалась в позвоночном столбе.
 Его  покои были набиты охранниками, гарем тоже. Дворец леди Мирейн  окружало
тройное  кольцо стражников: где гарантия, что после неудачного  покушения  на
императора злоумышленники не решатся напасть на его мать? Даже в тронном зале
никто  не  смел приближаться к нему, и сам лорд Фираз был теперь  отделен  от
своего  господина  цепочкой  караульных.  Интересно,  как  досточтимый   лорд
воспринимает  такое  свое  положение? Как  победу  или  как  поражение  в  их
затянувшейся вежливой войне?
 Об  утрате,  постигшей императора, не говорили. Асаниан  деликатен.  Горе   
глубоко  личное дело каждого человека. Сочувствие здесь выражали экзотическим
и  довольно дорогим способом. Эсториан был изумлен, обнаружив в своей спальне
множество  вырезанных из дерева фигурок, увешанных драгоценностями. Раскраска
их лиц искусно копировала татуировку Годри.
    Они  бьют  все рекорды,   сказал Корусан,   желая разделить с вами  горе.
Можно подумать, что он дружил с каждым из них.
   Никто не хотел убивать Годри.
   Это понятно,   пробормотал оленеец.
    Благодарственные  молебны служатся в каждом храме,   сказал  Эсториан.   
Люди  заказывают  их, благодаря небо за то, что я избежал опасности.  Как  ты
думаешь,  много ли среди них таких, кто действительно радуется этому?  И  что
dek`~r  остальные? Может быть, молятся, чтобы следующая попытка  убийцы  была
удачной?
   Вы искренне полагаете, что весь Асаниан должен любить вас?
   Я согласился бы и на то, чтоб они просто перестали меня ненавидеть.
 Корусан пожал плечами.
    В  таком  случае вам следовало родиться простолюдином или лордом  мелкого
княжества.  Там  ваши подданные обожали бы вас, и никто не осмелился  бы  вам
перечить.
    Уж лучше тогда родиться обычным бараном, щипать травку, отращивать шерсть
и покрывать овец.
   Вы сами это сказали, не я.
 Он, кажется, иронизирует. Эсториан не видел его глаз.
 Корусан  между  тем разглядывал погребальную статуэтку. Его  палец  коснулся
топаза, висящего на длинной цепочке. Камень отливал золотом весенней зари.
   Он тебе нравится?
 Рука  оленейца отдернулась. Это был первый жест, выдававший в суровом  воине
мальчишку, застигнутого врасплох.
    Ты  можешь взять его,   сказал Эсториан.   Мне часто дарят топазы. У меня
их скопился целый сундук.
   Вы равнодушны к ним?
    Мне  больше по душе изумруды. Или опалы с Островов. Ты когда-нибудь видел
их? Они бывают черные до синевы и переливаются на свету, как пламя.
   Как ваши волосы?
   Не только. Они бывают также и красными, и зелеными, и голубыми...
 Он умолк и посмотрел на оленейца с некоторым любопытством.
  А ты у нас, кажется, поэт?
   Я воин,   сказал Корусан.
    Никогда  не  задумывался,   медленно произнес Эсториан,   чем  занимаются
оленейцы  в  часы досуга. Ну конечно, спят. И едят, и пьют. Потом,  наверное,
фехтуют...
   И охотятся, и точат мечи, и приводят в порядок доспехи...
   И что еще?
 Корусан вновь взял в руку топаз. Его голос был холоден и спокоен.
    Я  умею читать. И писать, немного. Я неплохо пел, пока мой голос не  стал
ломаться. Теперь я хриплю, как простуженный ворон.
 Эсториан рассмеялся.
   Не продолжай. Я думаю, тон твоего голоса стал ниже.
   Он не такой глубокий, как ваш.
    Мы     северяне.  Когда поет Айбуран, сотрясаются  горы.  Топаз  исчез  в
складках  черной  одежды. Эсториан внутренне улыбнулся. Как странно  меняется
мир.  Еще  недавно  он с отвращением и опаской поглядывал  в  сторону  черных
фигур.  А  теперь в этом мальчишке-оленейце он видит если не  друга,  то,  во
всяком   случае,  нормальное  человеческое  существо,  со  своими  желаниями,
суждениями и слабостями.
    Ты  совсем не спал прошлую ночь. И был моей тенью весь этот день.  Ты  не
нуждаешься в отдыхе?
   Я спал, пока вы были в Триумфальном дворе.
    Ты  следуешь за мной с тех пор, как я прибыл сюда,   сказал  Эсториан.   
Разве не так?
   Вы видите больше, чем надо,   ответил оленеец.
   Так же, как и ты.
 Корусан обошел вокруг стола.
    Это наша обязанность.   Он сделал паузу, потом объяснил:   Это почетно   
охранять  императора.  На этот пост посылают избранных.  Я  постарался  стать
избранным.
   Зачем?
   Чтобы понять, какой вы на самом деле.
   И каким ты находишь меня?
   Необычным.
   То же самое говорит Галия.
 Корусан шевельнул бровью.
    Она очень похожа на тебя. Высокородная асанианка. И, так же как ты, любит
прятать лицо.
    Она    ваша наложница,   сказал Корусан с оттенком презрения.  А  я   ваш
слуга.
    Она  говорит  и  думает  так  же,  как  ты.  Разве  в  этом  есть  что-то
оскорбительное?
   Вы не асанианин, вам не понять.
    Во  мне достаточно вашей крови, чтобы стать тем, кто я есть. Но я  всегда
ненавидел  в  себе  это.  Я избегал зеркал, чтобы не  видеть  своих  глаз,  я
прикрывал их, надевая сногсшибательные головные уборы. Я стыдился всего,  что
выдает во мне кровь Льва.
   Теперь вам нечего стыдиться.
   Нечего,   подтвердил Эсториан,   ибо я   это я.
   Вы   император.
   Ты ненавидишь меня за это?
   Мне не за что вас любить.
 Эсториан,  усмехнувшись, подошел к окну. Он зевнул и потянулся,  с  хрустом,
сладко и широко, словно пытаясь раздвинуть стены покоев.
    Ты  тоже  необычен,   сказал он.   Обворожительно необычен. И  все  время
поучаешь меня. Могу ли я быть с тобой откровенным?
   Император может делать все, что пожелает.
   Император не может ничего.
 Он  повернулся, волоча по полу хвосты мантий. Настроение его  менялось,  как
небеса за окном. То солнце, то тучи, то глубокая ночь.
    Годри умер,   сказал он.   Я должен был умереть. Но я жив. А солнце сияет
по-прежнему. И тучи прыгают через горы. И река как ни в чем не бывало  течет.
Миру  наплевать на то, что я называю себя хозяином всего этого, и на то,  что
мои подданные в любой момент могут швырнуть меня в грязь.
   Или вознести до небес,   сказал Корусан.
   Ну да. Скорее они загонят меня в могилу. Ты тоже, наверное, этого хочешь?
   Вам доставляет удовольствие себя изводить?
 Эсториан рассмеялся. Дурное настроение прошло.
    Мне  доставляет удовольствие,   сказал он,   мысль о том, как  ты  будешь
дергаться, когда я придушу тебя во время сна.
   В этом мы сойдемся,   не остался в долгу Корусан.
 Эсториан взял дерзкого мальчишку за плечи и подтолкнул к двери.
    Ступай,   сказал он.   Проспись. Я не стану душить тебя. По крайней  мере
сейчас.
 
 Оленеец  ушел.  Эсториан с наслаждением поболтал бы с ним  еще  немного,  но
охранник  устал,  об  этом  говорили  и  его  поникшие  плечи,  и  медленная,
заплетающаяся  походка.  Мальчишка, как есть  мальчишка.  Мальчишка,  умеющий
носить  мечи  и  прекрасно владеющий ими. Мальчишка, быстро и без  каких-либо
церемоний прирезавший рослого и сильного наемника.
 Другие  тени  выросли на пороге. Эсториан не впустил их  к  себе,  он  запер
дверь  и,  шумно вздохнув, повалился на кровать, которая в точности повторяла
вчерашнюю, но была все же другой и стояла в другой комнате.
 Солнце  уже садилось, он чувствовал это всей кожей. Он постарался  выбросить
из  себя все   и чувство воды, и чувство земли, и смерть отца, и погребальный
костер Годри, но солнце всегда оставалось с ним, и он сам никогда не хотел  с
ним расставаться.
 Полежав  некоторое время в тишине, он вновь сел на постели, подтянув  колени
к  подбородку.  Он задыхался. Грудь его снова стянуло железным  обручем,  как
сутки  назад, когда убийца подкрадывался к нему... Спать не хотелось  совсем.
На деле все оказалось гораздо проще.
 Он  мог  бы  воспользоваться этой возможностью раньше, если бы не был  таким
дураком.
 Одетый   во  все  императорские  мантии,  он  чинно  и  совершенно   открыто
прошествовал  к  своему  гарему.  Тени, сопровождавшие  его,  остались  возле
входных  дверей. Он бесшумно прокрался во внутренние покои и  освободился  от
тяжелых одежд, запихнув их в стоящий рядом сундук. Теперь на нем были  только
ap~jh, рубаха и плащ, дорожную шляпу он взял в руки. Спокойно и не таясь,  он
двинулся  по  бесконечному лабиринту пустынных комнат и галерей, где  некогда
обитали   сотни,  а  может  быть,  и  тысячи  жен  любвеобильных  асанианских
властителей. Теперь здесь царили запустение и тишина.
 Дворик  для  верховой  езды также пустовал, но он понял,  что  Галия  совсем
недавно  здесь побывала. На песке, испещренном следами копыт, темнели  свежие
кучи навоза, ленивые конюхи не успели, а скорее всего не захотели, их убрать.
Он  обошел  эти свидетельства нерадивости слуг и нырнул в полумрак колоннады.
Ворота, ведущие на конюшню, были закрыты, но узкая дверца в них оказалась  не
запертой.
 Тишина.  Сенели  дремали  в  стойлах, из дальнего угла  обширного  помещения
доносились негромкие голоса. Грумы, сбившись в кучу, чесали языки.
 Он  нахлобучил на голову шляпу, так, чтобы ее поля закрывали глаза. Слуги не
должны  видеть  то,  чего им видеть не надо. Он расправил  плечи  и  двинулся
дальше   с  важностью  императорского  гвардейца,  собравшегося  часы  досуга
провести в обществе бутылок и девочек в одной из ближайших таверн.
 За  Золотыми Воротами он почувствовал, что за ним следят. Он не сменил шага,
не повернул головы. Но, когда улочка сделалась узкой, протянул руку и вытащил
из  мрака,  скопившегося  под  кронами низких деревьев,  охотящегося  за  ним
шпиона.
 Оленеец.  Он  не сопротивлялся и не казался напуганным. В золотистых  глазах
его таилась усмешка.
   Так,   сказал Эсториан.   Ты позволил себя схватить. Как ты узнал меня?
    Каждый  дурак узнал бы. Никто в этом городе не обладает походкой степного
кота.
   Кроме половины моей гвардии.
    Никто из них не нуждается в широкополых шляпах.   Корусан пошевелился.   
Если  вас это не сильно затруднит, милорд, ослабьте, пожалуйста, вашу хватку.
Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в проулке Верхнего города.
 Эсториан отпустил его.
   Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
   И не мечтаю об этом,   сказал Корусан.
   Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
   Я нужен вам,   убеждал Корусан.
   Ты слышал приказ?
   В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
   Они подумают, что я   один из моих гвардейцев.
    О  ваших  гвардейцах  здесь  тоже  не очень  высокого  мнения.  Одинокому
иностранцу опасно гулять по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
    В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я облазил все таверны
столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
   Я видел.
 Эсториан сжал зубы.
   Я приказываю тебе идти во дворец.
 Корусан  не  двинулся  с места. Глаза его сошлись в одну  линию,  полыхающую
тусклым  желтым  огнем. На секунду он показался Эсториану  обиженным  упрямым
мальчишкой.
 Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
   Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке.
 Молчание оленейца было достаточно красноречивым.
 Эсториан  повернулся  и зашагал по узкой улочке вниз, в ощутимо  сгущавшуюся
темноту.
 
 Ночной   Кундри'дж-Асан  поначалу  показался  ему  скучным.  Верхний   город
погрузился  в  молчание  и темноту, которая лишь изредка  рассекалась  огнями
факелов,  означающими, что какой-нибудь лорд возвращается с поздней прогулки.
Впереди  носилок  такого гуляки бежали слуги, нарушая тишину дробным  топотом
ног.  Но  по  мере  того  как  Эсториан  спускался  с  холма,  улицы  столицы
становились все оживленнее. Дома были ниже, стены их сдвигались друг к другу,
образуя  закоулки и тупички, в которых толклись подозрительные личности.  Они
бесцеремонно  разглядывали  Эсториана,  цеплялись  за  пряжки  его  пояса,  и
onqreoemmn  он  стал  опасаться за целость своего  кошелька.  Однако  длинный
кинжал, болтавшийся на его бедре, пока еще отпугивал любителей легкой поживы.
 Он  упрямо  пробирался вперед, работая коленями и локтями,  и,  несмотря  на
невыносимую  тесноту, чувствовал, что на душе у него становится  легче.  Все-
таки это была свобода. Никто здесь не окликал его, никто не указывал, что ему
следует  делать. Нищие чинно сидели на перекрестках, раскрыв свои сундучки  и
кошельки, распутные женщины в окнах борделей принимали соблазнительные  позы,
однако их лица были надежно задрапированы.
 И  никаких  плевков вслед, никаких ножей, выскальзывающих из мрака.  Никаких
заговорщиков  или  выкриков, призывающих к мятежу. Где  он,  этот  пророк,  о
котором  говорила  Вэньи? Ничто не указывало на его  присутствие  здесь     в
сердце  Асаниана. Правда, об императоре здесь тоже никто не болтал. Возможно,
людей  отпугивал  его  вид   высокий рост, цвет лица,  форма  гвардейца.  Они
замолкали, когда Эсториан приближался к ним.
 Ему  доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан ничем
не  походил на такие местечки. Он казался спокойным и если не счастливым,  то
очень  зажиточным и вполне довольным собой. Нищие здесь походили  на  купцов,
жрецы  и  уличные девки топтали одни и те же мостовые без какой-либо  видимой
враждебности.
 И  все  же  он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже позабыл,  что  это
значит   прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в огромной
толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он подозревал, что даже и без  нее
его  здесь вряд ли кто опознает. Император обязан находиться в своем  дворце.
Он  не  должен  болтаться  среди  всякого сброда,  роняя  свое  императорское
величие.
 Что-то  тяжко ворочалось рядом, а может быть, где-то дальше, внизу.  Обрывки
мыслей,  образов,  долг,  память... Что-то  смутное,  страждущее.  Золотое  в
сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?..
 Он   споткнулся,  качнувшись  к  стене  какого-то  дома.  Что-то   безмолвно
закричало, нападая или спасаясь. Он ухватился за дверной косяк. Он  изумился.
Он чувствовал сырость, боль и опасность. Непривычно, невыносимо...
 Чье-то  плечо  поддержало  его, чья-то чужая и сильная  рука  обхватила  его
торс. Он позволил себе опереться на оленейца.
   Вы больны,   сказал Корусан.
    Я  в  порядке.     Эсториан  улыбнулся ему.     Просто  я  позволил  себе
раскрыться больше, чем надо. Так обычно бывает. Тебе этого не понять.
   Сумасшедший,   сказал Корусан как будто самому себе.
     Я  нормальней,  чем  ты,  можешь  не  беспокоиться.  Просто  я,  пытаясь
обследовать этот городок, нарвался на сопротивление. Это началось около цикла
назад.  Спазмы, толчки, приступы удушья. Это нечто внешнее. Нечто живущее  во
дворце или где-нибудь рядом... Я не знаю. Я не могу его отыскать.
 Глаза оленейца стали дикими.
   Это нечто живет во мне, потому что...
 Он  так  резко  оборвал себя, что Эсториан почувствовал,  как  клацнули  его
зубы.
    Милорд,  вам  надо  вернуться  в свои покои.  Вам  следует  прекратить...
обследовать этот городок.
    Ну  нет  уж,    сказал Эсториан.   Я никогда не сворачивал с  полпути.   
Сильным  движением  он  высвободился из рук оленейца.     Приступ  больше  не
повторится. Даю тебе честное слово.
 Неизвестно,  поверил  ли воин честному слову императора,  но  он  больше  не
пытался  протестовать.  Он только немного переместился  в  сторону  и  словно
прилип  к  императорскому плечу, являя собой надежную точку  опоры.  Эсториан
видел это, но ничего не возразил против такой противоречащей этикету близости
подданного к своему господину.
 Город  протолкнул  их  через три кольца, прежде чем  выплюнул  на  спокойную
улицу,   озаренную  светом  расставленных  через  равные  интервалы  масляных
фонарей.  Обитатели  этой улицы были явно состоятельными  людьми,  ибо  имели
возможность  платить  человеку, содержащему в порядке  все  эти  светильники.
Здесь  не было кабачков и витрин с желтогрудыми красотками: по обеим сторонам
мостовой  тянулись  высокие  сплошные стены  с  наглухо  закрытыми  железными
bnpnr`lh.
 Ворота,  которые  искал  Эсториан,  не были  заперты.  Они  распахнулись  от
легкого  толчка.  Он  вошел  во  двор храма, сопровождаемый  черной  фигурой,
прикрывавшей лицо.
 Тут  не было никого, и все же территория охранялась. Затылок заныл, в висках
закололо. Он храбро шагнул в пятно света.
   Мир храму сему,   сказал он,   и доброй ночи жрецам.
 Слова  его  поглотило молчание. Он пересек двор и вошел в  святилище,  также
пустынное,  освещенное  тусклым светом ламп,  наполненное  запахом  ладана  и
благоуханием цветов, украшавших алтарь. Он склонился перед ним и кинул монету
в железную чашу.
 Дверца  позади  алтаря была приоткрыта. Она вела в ризницу  и  дальше     во
внутренние  покои. Жрецов нигде не было видно, наверное, одни из  них  спали,
другие  разбрелись по неотложным делам. Он знал их всех,  и  они  знали  его,
поэтому его появление здесь не вызвало беспокойства.
 Но  сердце  храма  было закрыто. Он чувствовал его пульс в  своих  костях   
тяжелый,  неодолимый  пульс Врат. Их сила толчками вливалась  в  него,  и  он
ничего не мог с этим поделать.
 Корусан  снова прилип к нему   глаза распахнуты, побелевшие суставы  пальцев
на рукояти меча. Эсториан легонько повел плечом.
    Очнись,  мальчик.  Ты в безопасности. Никто здесь не  собирается  слопать
тебя.
   Оно собирается пожрать вас?
   Нет. Здесь мои люди и моя магия, все в порядке.
   Я не вижу людей и не чувствую чар.
   Достаточно того, что ты поверишь мне на слово.
 Он выпрямился и пошел к дверце, повинуясь внутреннему зову.
 
 Он  шел  к  дальней  комнатке   в угловой части  здания.  Путь  был  освещен
тускло.  Какая-то фигура высунулась в коридор и снова скрылась. Он не пытался
спрятаться.  Жрица  не станет поднимать шум. Тот, кто зашел  так  далеко,  не
несет  зла.  Он  мог бы назвать это самонадеянностью, если бы  не  знал,  где
находится.
 Дверь  была  заперта на задвижку. Он легко справился с ней.  Она  спала.  Ее
дыхание  было  легким  и  ровным, как мерцание ночника.  Ее  укрывали  только
волосы,  одеяло валялось рядом с постелью. Комната узкая, голая, как  могила.
Крученое  жреческое ожерелье поблескивало на хрупком горле. Тут не было  даже
половика. И все же келья казалась уютной, потому что здесь находилась она.
 После  нескончаемой желтизны и золота она казалась совсем белой,  ее  темно-
рыжие  волосы ласкали глаз. Ее лицо заострилось, тело словно бы сузилось,  но
грудь была по-прежнему полной; узкие бедра, длинные ноги делали ее похожей на
мальчика.  Она не могла считаться высокой, но выглядела таковой,  она  всегда
расширяла границы своих возможностей.
 Он  склонился  над  ней. Она не пошевелилась. Ее запах  кружил  голову.  Она
всегда  пахла так, резко и пряно, и никогда не пользовалась духами или  иными
ароматическими притираниями. Он мягко поцеловал ее. Она вздрогнула. Он  нажал
чуть  сильнее. Ее губы полураскрылись, руки вскинулись, обвили его  шею.  Так
она делала всегда, когда он будил ее поцелуем. Когда она позволяла ему делать
это.
 Тело  ее напряглось, глаза распахнулись. Она оттолкнула его. Переход от  сна
к бодрствованию был мгновенным.
   Что, черт побери, тебе здесь понадобилось?
 Он шумно выдохнул.
   Добрый вечер, Вэньи.
 Она отпрянула от него, вжалась в стену.
   Ты думаешь, что делаешь? Уходи!
 Он  осторожно  присел на край узкой кровати. Он действительно не  знал,  что
ему  делать.  Плакать?  Смеяться? И то и другое могло  вызвать  у  нее  новую
вспышку раздражения.
   Я рад тебя видеть,   сказал он.   Как ты себя чувствуешь? Хорошо?
    Прекрати свои штучки,   сердито сказала она.   Как ты попал сюда?  И  что
}rn за явление?
 Он  проследил за ее взглядом. Корусан, черный, как сажа, прямой, как  палка,
возник в дверном проеме, пряча глаза.
    Это  моя  тень,     сказал  он.   Никто  не  может  убить  меня  без  его
позволения.  А  он никому этого не позволит. Он бережет это удовольствие  для
себя.
 Вэньи сдвинула брови.
   Ты выглядишь просто ужасно. Они что, совсем не кормят тебя?
   Ты говоришь так же, как матушка.   Он весело рассмеялся.
   К черту леди Мирейн!
 Она  вскочила с постели, толкая его. Он не смел шевельнуться. Он  знал,  чем
это  ему  грозит. Она выдернула из-под него платье, накинула на  себя.  Потом
привела  в  порядок волосы, стянув их на затылке в пучок.  Корусан  стоял  не
дыша, безмолвный, как статуя. Она метнула в него разгневанный взгляд.
   Ты,   сказала она,   выйди.
 Оленеец проигнорировал ее. Эсториан усмехнулся.
   Выйди, охранник,   скомандовал он.
 Корусан  занял пост в коридоре. Конечно, тонкая дверь не мешала ему  слышать
все, о чем говорится в комнате, но это ничего не меняло. Эсториан сомневался,
что оленеец понимает наречие Островов.
   Бог и богиня!   сказал он.   Я вновь вижу тебя!
   Ты никогда не должен сюда приходить!
    Почему?  Здесь  мне ничто не грозит. В моей позолоченной  клетке  гораздо
опаснее.  Никто не узнал меня в городе, когда я добирался до храма.  Ни  один
человек.
   Конечно, нет. На тебе ведь нет десяти мантий и золотой маски.
 Она встала перед ним, скрестив на груди руки.
   Они уже прочесали дворец, разыскивая тебя!
   Они полагают, что я в гареме.
 Он думал, его уловка развеселит ее, но она превратилась в кусочек льда.
   Да? Почему же ты здесь, а не там?
   Никто из них не похож на тебя.
    Уверена, что ты проверил, так ли это!   сказала она.   И не один раз!  Ну
просто уверена. Кто-нибудь из них уже понес от тебя?
 Он почувствовал, как в нем закипает гнев.
   Нет!
    Как  жалко!  Это,  наверное, утомительно, доставлять удовольствие  такому
количеству женщин? Сколько их у тебя? Дюжина? Сотня? Или ты уже сам запутался
в счете?
   Перестань дурачиться,   сказал он устало.
 Она  сама  не  верит  тому, что говорит. Она любит  его,  он  знал  это.  Он
почувствовал это, когда коснулся ее, прежде чем она увернулась, оцарапав  его
ожерельем.
     А  почему  бы  мне  и  не  подурачиться?  Я  ведь  отвергнута  тобой,  я
простолюдинка, не сумевшая сберечь твое дитя. Такое никому не понравится. Это
прекрасный повод выкинуть надоевшую наложницу за дверь.
 Он  попытался успокоиться. Неужели она и вправду думает так? Конечно. Каждый
на ее месте думал бы так же.
   Я пальцем не тронул ни одну из этих девиц.
    Мне наплевать,   сказала она.   Это я раньше была ревнива. А теперь  нет.
Теперь я просто устала.
    Ты  устала от меня?   Он поднялся.   Это действительно так, Вэньи? Или  в
тебе  говорит  горечь? Давай не будем тратить время на  бесплодные  споры.  Я
собираюсь забрать тебя во дворец.
    То  есть  в  гарем?    уточнила она.   В одну кучу  с  остальными?  Милая
перспектива.
   Не мели чепухи.
 Его  ладонь  легла  на ее плечо. Она не отстранилась.  Это  вселило  в  него
надежду, хотя лицо ее оставалось каменным.
   Вэньи, клянусь могилой отца, я не касался ни одной женщины кроме тебя.
    Тогда  ты совершенный дурак!   Она вывернулась из-под его руки.     Я  не
unws  тебя больше, Эсториан. Что я должна предпринять, чтобы убедить  тебя  в
этом?
    Нечто  большее,  чем  пустые слова,   сказал он.   Твой  язык  произносит
ужасные  вещи.  Но  твое  тело  все  еще любит  меня.  Почему  ты  не  хочешь
прислушаться к нему?
 Он расправил плечи. Лицо его посуровело.
    Я  больше  не хочу жить в Золотом дворце. Мы возвратимся в Керуварион,  и
все  у нас будет, как прежде. И когда твое Странствие закончится, ты подаришь
мне сына. Даже моя мать не сможет воспротивиться этому.
    Послушай  меня,    сказала она.   Твое тело кое-что говорит  и  мне.  Оно
говорит,  что ты не веришь своим словам, хотя очень хочешь в них  верить.  На
деле же ты просто хочешь подмять меня под себя и получить удовольствие. Но ты
не получишь его, нет. Между нами все кончено.
   Ох,   сказал он,   заклинаю тебя, Вэньи, опомнись. Я ведь люблю тебя.
    Конечно, любишь,   усмехнулась она.   Так любишь, что не хочешь  оставить
меня в покое, и вползаешь ко мне в постель, и насилуешь меня so время сна.
    Насилую?     Слова  застревали в гортани.     Это  насилие?  Ради  тысячи
асанианских богов, надеюсь, в твоей жизни не произойдет ничего ужаснее  того,
что ты называешь насилием!
 Она  вспыхнула,  потом  побледнела как мел  и  села,  кипя  ненавистью.  Ему
хотелось ударить ее. Ему хотелось зарыться в ее ладони и выплакать в них  все
свое горе.
   Зачем?   закричал он.   Зачем ты ведешь себя так?
   Затем, что так нужно.
 Проклятие ее спокойствию, ее жестокости. Проклятие.
   Забирай своего соглядатая и уходи.
   Нет,   сказал он. Его пальцы сжимались и разжимались.   Только с тобой.
   Тогда тебе придется взять меня силой, потому что я этого не желаю.
    Тупица, упрямица, ослиная голова!   Он перевел дыхание.   Вэньи!  Умоляю!
Во имя Неб...
   Даже во имя твоей империи   нет!
   С каких это пор тебя беспокоит состояние моей империи?
    С  тех  самых,  как  ты перестал о чем-либо думать, кроме  удовлетворения
своей похоти.
    Бог,     сказал  он,    и богиня! Годри умер, Вэньи.  У  меня  никого  не
осталось. Я пришел за тобой.
    Чтобы наорать на меня, в надежде что это подействует. Но я знаю   кричишь
не ты. Кричит твоя распаленная плоть. Так что ж? У тебя ведь есть целый гарем
для таких нужд. Зачем тебе я?
   Я люблю тебя!
    Если  ты  меня  действительно  любишь,  ты  должен  уйти.  И  никогда  не
возвращаться.
   Но почему?
 Она повернулась к нему спиной.
 Он  с  размаху  ударился  в стену, выросшую внутри  ее  сущности.  Его  сила
сплющилась и опала, мягкая, дряблая, не годная ни на что.
 Стены.   Они  обступили  его  и  сдавили,  предупреждая,  что  сопротивление
бесполезно.
 Вспышка холодного гнева вырвалась из глубины его существа. Отныне все  будет
только так, как захочет он. И никак иначе.
    Ну  хорошо,   сказал он спокойно и тихо.   Я больше не потревожу  вас.  Я
больше никогда вас не потревожу, мадам.
 Он  вежливо  поклонился, хотя она не могла видеть его поклона, усмехнулся  и
оставил  эту ненавидящую его женщину в одиночестве, которого она так страстно
желала.
 
                                                                     ГЛАВА 26
                                                                             
 Корусан ничего не сказал по поводу разыгравшейся почти на его глазах  ссоры.
Не  последовал  он  за  своим господином и в гарем, чем  немало  его  удивил.
Миновав конюшню, оленеец просто исчез в сумраке галереи.
 Эсториан  прошествовал через дворик для верховой езды и углубился в лабиринт
пустынных  коридоров,  где  только эхо угрюмо  приветствовало  его  шаги.  Он
помедлил возле дверей, за которыми бросил свою стражу.
 Если с Вэньи покончено, то что теперь заставляет его хранить ей верность?
 Он  отворил  одну  дверь, потом другую. Каждую из них  сторожили  полусонные
евнухи,  они  почтительно склонялись перед ним. Конечно, подумал  он,  сейчас
несколько  поздновато,  но  в  конце  концов  это  его  гарем.  Здесь  должны
властвовать только его капризы. Каждый разумный человек скажет, что это так.
 Потом  вокруг  него  зашелестело разноцветное,  обдающее  нежными  ароматами
облако. Хороший гарем должен угадывать желания своего повелителя. Девушки  не
спали и, казалось, ожидали его, собравшись в просторной, увешанной гобеленами
гостиной.  Все девять. Самая юная из них дремала, разметав желтые локоны,  на
коленях Зианы.
 Никто  не спрашивал его, откуда он пришел и почему выглядит так странно.  Он
сам  знал,  что его вид оставляет желать лучшего. Костюм гвардейца,  каменное
лицо, челюсти, сжатые до ломоты в скулах.
 Одна  или все сразу, раздумывал он. Нет, малышка Шайя, твоя очередь  еще  не
пришла. И твоя, высокомерная Элия, и твоя,
 Миана, и твоя, сладкоголосая Кания, а также Игалла, Ушаннин и Юзия.
 Девушки  знали, что идет выбор. Напряжение в комнате стало почти  осязаемым.
Он  переходил от красавицы к красавице, говорил им ласковые слова  и  целовал
каждую в бровь. Элия похолодела как мрамор, ресницы Игаллы затрепетали, Миана
чуть  не  грохнулась в обморок. Зиана подставила губы сама.  Полные,  розово-
золотистые, они пахли медом.
 Последней была Галия. Она, казалось, знала, что он поступит именно так,  но,
когда  он  подошел к ней, отстранилась, знаком указывая на сестру.  Остальные
девушки тоже смотрели на Зиану.
 Он  наклонился  и подхватил Галию на руки. Она так изумилась,  что  потеряла
дар  речи.  Он  перенес ее во внутренние покои, плотно прикрыл  ногой  дверь,
потом  осторожно  усадил  девушку на высокое ложе. Только  тогда  она  смогла
разлепить пересохшие губы.
   Милорд, вы не хотите меня.
   Ты и вправду так думаешь?
 Вопрос  прозвучал  резко,  может быть, чуточку обиженно.  Она  ответила  ему
единственно  доступным  сейчас  способом:  обвила  вокруг  его   шеи   гибкие
золотистые ручки и потянула того, кто не хочет ее, в постель.
   Чудесно! Прекрасно! Прелестно!..
 Он улыбался, вслушиваясь в ее бормотание.
 
 Умение  носить  одежды было возведено асанианами в ранг  искусства.  Но  еще
большим искусством здесь считалось умение разоблачаться и разоблачать.
 Галие  пришлось  повозиться с его дорожным плащом. Потом она  сняла  с  него
брюки,  стащила рубашку и нижние клетчатые штаны. Он мурлыкал как кот под  ее
ласками.  Она  удивляла его и веселила. Она поглаживала его мускулы,  ерошила
волосы,  пускала пальчики в косматую мглу бороды. Она совсем не  походила  на
Вэньи.  В  ней  удивительным  образом сочетались целомудрие  и  искушенность.
Казалось,  она  великолепно понимала, как нужно действовать, чтобы  доставить
мужчине наибольшее удовольствие, но чувствовалось, что эти действия ей  самой
были в новинку. Она очаровывала и изумляла.
 Гнев  его  не  растаял, но словно спрятался в глубине  существа.  Ее  отвага
питалась пылкостью, ее движениями руководил инстинкт.
    Нам  надо  быть  осторожнее,    сказала  она,     если  мы  собираемся  в
путешествие.
   В какое путешествие?   спросил он.   На войну?
 Она  вскочила  и  уселась на него, туго сжав коленями его  бедра.  Маленькая
горячая наездница с изумительно крупной упругой грудью. Их руки сплелись. Она
двинула тазом, словно понукая своего скакуна.
   Разве я не отважный воин?
    Отважнейший,   сказал он, когда получил возможность говорить.     Женщины
востока расстаются со своей девственностью гораздо труднее.
    Для  меня,     сказала Галия, когда они уже лежали рядом и она  осторожно
yejnr`k`  локонами его грудь,   для меня самым тяжелым, милорд, было обнажить
перед  вами свое лицо. Остальное гораздо проще. Я боялась, что вы не  сочтете
меня желанной. Я ведь не очень-то хороша, я знаю. Я гадкий утенок в семействе
прекрасных птиц.
   Даже теперь?   спросил он.
    Ох,     сказала  она,   теперь им будет чему удивляться.  Меня  предпочли
Зиане. Уродство предпочли красоте.
    Она  хороша,   согласился он, безмятежно позевывая.   Но мне  понравилась
девушка, с которой я могу поболтать.
    Она  очень  умна.  И  докажет вам это, если  вы  соблаговолите  пройти  в
соседнюю комнату.
   Она умеет ездить в седле? Или стрелять из лука?
   Ох, милорд,   Галия приподнялась на локте,   как вы об этом узнали?
    Шпионы,     коротко  пояснил он.   Что ты подумала,  когда  обнаружила  в
седельной суме стрелы и лук?
   Я подумала, что конюх ошибся и накинул на мою кобылицу седло стражника.
   И так глупый слуга ошибался в течение всех последних дней?
 Она  извернулась  и  вновь вскарабкалась на него. Водопад  ее  мягких  волос
отливал  золотом. Золото сыпалось с ресниц, поблескивало на груди с твердыми,
как виноградины, сосками.
    Я  часто бываю полнейшей дурой. Вы знаете, что ваши зрачки темнеют, когда
вы  начинаете  улыбаться? И что кончик языка вовсе не  розовый,  а  синевато-
голубой?
   Он такой же, как у тебя.
 Она тотчас произвела инспекцию.
   Розовый,   сказала она.   Мы такие разные. Как странно!
    Странная  здесь только ты. Прозрачная, как стекло. Я могу глядеть  сквозь
тебя. Какими вы становитесь, когда пугаетесь? Голубыми?
   Мои губы сереют,   сказала она.
   А мы зеленеем. И стараемся поэлегантнее принять смерть.
 Он запустил руки в ее волосы.
   Тебе нравится то, что я делаю?
 Она наклонилась и звонко чмокнула его в нос.
   Мне нравитесь вы. Но я не знаю, нравлюсь ли я вам.
   Очень.
 Она  была  деликатна. Она больше ничего не спросила. Возможно,  асаниане  об
этом не говорят.
 Она  вытянулась  во  всю  длину поверх его тела, горячая,  гибкая,  и  вновь
поцеловала его в нос. Он не мог удержаться от счастливой улыбки.
 Ночь его была обозначена горем и яростью. И закончилась радостью.
 Это солнце. Оно уже брезжило над горизонтом и посылало ему свой первый дар.
 
 Он  понял, что пробуждается. Ложе под ним показалось ему странным,  чересчур
мягким, пропитанным благовониями.
 Он  полежал какое-то время без движения, напрягая память. Годри...  Вэньи...
Галия...
 Он  мог  еще  подремать. Конечно же, мог. Но эта постель явно была  не  его.
Подушки   странной   формы  и  цвета.  Чужая  комната,   затянутая   плотными
занавесками. Он лежал в ней голый и совершенно пустой. Такое опустошение дает
только женщина.
 Он  вспомнил  все, и гнев вновь шевельнулся в нем, причиняя  душевную  боль,
усугубляемую ощущением совершенного греха,
 но  сожалений не было. Они хотели, чтобы он сделал выбор. Он сделал его.  Он
предпочел  им  всем Галию. И, кажется, поступил правильно.  Что  же  касается
любви,  то  Вэньи сама отвергла его и сделала это предельно ясно    яснее  не
бывает. Он плохой ученик, но наконец усвоил преподанные ему уроки.
 Теперь  он   император, каким его хотят видеть все. Он император императоров
   властитель  Асаниана.  Повелитель Золотой  страны,  мудрейший  из  мудрых,
хитрейший  из  хитрых,  а сердце его окутано паутиной.  Теперь  дела  обстоят
именно так.
 Слуги   продемонстрировали  чудеса  проницательности,  верно  угадав  момент
opnasfdemh  своего  повелителя. Неслышно возникнув в опочивальне,  они  умыли
его,  одели, подали еду и вино. Есть не хотелось, но вино оказалось  хорошим.
Он успел опорожнить всю бутыль, прежде чем перед ним появилась Галия.
 Смеющаяся  ночная обольстительница куда-то исчезла. Теперь перед ним  стояла
асанианская  леди,  закутанная в шелка, накрашенная и пахнущая,  словно  ящик
торговца  духами. Она решительно отвергла его попытки заглянуть ей  в  глаза,
даже когда он двумя пальцами вздернул ее подбородок.
   Галия,   изумленно сказал он,   что случилось с тобой?
 Ее лицо было непроницаемым.
    Я  уже  не  девица,   непривычно тихо проговорила она.   Я  должна  вести
себя, как подобает женщине.
   Кто тебе это сказал?
   Таков обычай,   ответила она.
   К черту обычай!   сердито воскликнул он.
 Какой-то  дурак  позолотил ей веки. Он стер вязкий грим пальцами,  брезгливо
морщась.
    В  прежнем своем виде ты нравилась мне больше. Неужели всю свою жизнь  ты
хочешь  проходить  в  этих  шелках? Как ты  сумеешь  сесть  на  сенеля?  Куда
поскачешь с таким размалеванным лицом?
   Женщины никогда не ездят верхом.
   Даже если им прикажет сам император?
 Она широко раскрыла глаза.
   Император приказывает мне?
   Да.
 Галия  вспыхнула.  Ее  глаза засияли как драгоценные  камни.  Волнуясь,  она
разгладила какую-то складку на своем туго обтянутом шелком бедре.
   Я выгляжу смешно?
    Ты  выглядишь  великолепно,    сказал он,     но  несколько  стеснена.  Я
предпочитаю видеть тебя в брюках.
 Яркий  румянец  пробился  сквозь слой пудры. Встав на  цыпочки,  она  крепко
поцеловала  его  и убежала. Вприпрыжку. Путаясь в длинном подоле,  волоча  за
собой шлейф.
 Волна  умиления подкатила к его сердцу. Слишком, быть может, большая  волна.
Он знаком велел принести еще одну флягу вина. Волшебный напиток горячил кровь
и  приглушал  чувства,  делая  его  вновь хитрым  и  расчетливым  повелителем
Асаниана.
 Корусан нес охрану императорских покоев.
 
 Эсториан  не  знал, как расценить острый взгляд, которым одарил  его  слуга.
Этот  взгляд  можно было истолковать по-разному, но он никак не  относился  к
разряду восхищенных. Что таилось в нем? Зависть? Или ирония? Эсториан не стал
выяснять.  Император не должен копаться в душах собственных слуг.  Он  должен
повелевать ими.
 Это  заключение  не  подтвердили ни заседание Высшего двора,  где  он  давал
аудиенцию компании желтолицых словоохотливых принцев, ни верховая прогулка  в
одном из внутренних двориков, которую он имел удовольствие себе разрешить.
 Умизан  капризничал  больше, чем когда-либо. Эсториан вынужден  был  сделать
ему выговор.
    Брат,   сказал он в плоское, прижатое к черепу ухо.   Ты хочешь, чтобы  я
отпустил тебя на свободу?
 Ухо не изменило своего положения. Умизан взбрыкнул, коротко и сердито.
    Да,     кивнул  Эсториан.   Я не стану тебя больше удерживать.  Здесь  ты
свихнешься.
 Голубой глаз повернулся к нему.
    Сам  я  не  могу  составить тебе компанию, а ты уходи. Юлия  сделала  это
давно,  и  я  не  осуждаю ее за это. Она свободна в своих  поступках.  Будешь
свободен и ты.
 Умизан  привстал  на  дыбы, подергивая хвостом, как  огромная  кошка.  Потом
опустил  копыта  и  замер.  Кожа  в его паху сморщилась  и  разгладилась.  Он
фыркнул.
 Слезы  навернулись  на глаза Эсториана   первые слезы за  весь  этот  долгий
qegnm.
   Да, брат. Такова жизнь. Утром я отошлю тебя.
 Сенель помотал головой. Эсториан ласково огладил его шею.
   Это не навсегда, мальчик. Только до тех пор, пока я не покину Кундри'дж.
   Он понимает вас?
 Голос  оленейца  звучал удивленно. Эсториан соскользнул с седла  и  запустил
пальцы в густую лоснящуюся гриву.
    Это  мой  четвероногий  братец,   сказал он.    По  одной  из  совсем  уж
сумасшедших ветвей нашего рода.
 Корусан  обошел  вокруг жеребца. Уши сенеля поворачивались  за  ним,  но  он
больше не пытался прижать их к черепу. Любопытно, подумал Эсториан. Умизан не
терпел  незнакомцев, особенно асаниан. Но этому мальчугану он  даже  позволил
погладить себя, что означало высокую степень приязни.
   Он очень хорош,   сказал Корусан.
   Можешь проехаться на нем,   позволил Эсториан.
   А он разрешит мне?
   Об этом спроси у него сам.
 Корусан  протянул  руку  к наморднику жеребца. Он не  сказал  ни  слова.  Но
Умизан, дружелюбно всхрапнув, ткнулся носом в протянутую ладонь.
 Корусан  принял  поводья и, ухватившись за гриву сенеля,  птицей  взлетел  в
седло.
 Он  держался  совсем  неплохо.  Асаниане знают  толк  в  верховой  езде.  Он
управлял  Умизаном  легко, но без излишней фамильярности. Жеребец,  повинуясь
воле  наездника,  проделал несколько сложных курбетов и закружился  в  танце,
взрывая  копытами песок. Эсториан не видел лица оленейца, но чувствовал,  что
он улыбается.
 Он  бросил  жеребца вперед и заставил его замереть в двух шагах от  хозяина.
Глаза черного воина блестели, но голос был холоден, как зимняя ночь.
   Да, вам следует отослать его в стадо. Ему не нравится здесь.
   Он и тебе успел об этом сказать?
 Эсториан ощутил укол ревности.
   Мне кажется, мы поняли друг друга.
 Он  вновь  погнал голубоглазого красавца по кругу, затем спешился  и  подвел
его  к  Эсториану. Умизан, коротко заржав, ласково ткнулся мордой в хозяйское
плечо. Эсториан улыбнулся. Ревность его улеглась.
 Из  конюшни они возвращались бок о бок. Мужчина и его тень. Император и  его
оленеец.
 
                                                                     ГЛАВА 27

 Вэньи   после  ухода  Эсториана  долгое  время  стояла  не  двигаясь.  Ужас,
зародившийся  в  самой  сердцевине ее существа,  постепенно  заполнил  каждую
клетку  тела. Колени Вэньи подогнулись, она рухнула на пол, стараясь удержать
слезы   предательские слезы, готовые хлынуть из ее глаз.
 И  они  хлынули, горячо и неудержимо, орошая щеки, стекая на  каменный  пол.
Рыдания длились до тех пор, пока в горле не запершило и ребра не заболели  от
конвульсивных  содроганий. Затем слезы иссякли, и  она  засмеялась.  Это  был
слабый, беззвучный смех, он отрезвлял разум и укреплял дух.
 Потом  она  спустилась к Вратам. Это было не ее время,  но  один  из  жрецов
хотел  уйти  с  дежурства пораньше и просил его подменить, поэтому  появление
Вэньи  в  неурочный час не вызвало у остальных удивления. Здесь  вообще  мало
чему  удивлялись. Даже неудачное покушение на жизнь императора почти  что  не
обсуждалось. Какой-то наемник каких-то мятежников, простолюдин,  а  возможно,
уличный чародей сунулся не туда, куда надо, за что и был справедливо и  скоро
наказан. Вся эта история не стоила выеденного яйца и ничего не значила  рядом
с Вратами, с их огромной сверхъестественной силой.
 В  империи  вообще  не было магов, способных противостоять охранникам  Врат.
Крупные чародеи, служившие лордам, находились под неусыпным контролем храмов,
а деревенские дикари, знахари, ведьмы и колдуны сидели смирно по своим углам,
не  помышляя  о  каком-либо вредительстве, ибо знали,  что  каждый  проступок
чреват  неминуемой и быстрой расправой. Жрецы, свершавшие Странствие,  всегда
a{kh готовы исполнить свой долг, а
 в  особо  серьезных  случаях  за  дело  брались  карательные  отряды  магов,
состоявшие из набранных в храмах охотников. Чародеи, служившие лордам,  также
имели  право  усмирять непокорных и широко пользовались им,  ибо  не  терпели
соперников.
 Солнцерожденный  поступил  мудро,  отдав  предпочтение  свету   и   принизив
значение  тьмы.  После  внедрения в жизнь его жесткой  политики  магия  стала
узаконенной  и  полезной  вещью. Черная магия  вкупе  с  магией  смерти  была
частично  отвергнута,  частично поставлена  в  строгие  рамки.  Мир  и  покой
воцарились на когда-то раздираемой распрями земле.
 В  чем  в чем, а в грехе неведения магорожденных обвинить было нельзя. Любой
чародей,  наращивающий  свою  силу  работой  или  словами,  поощрялся,  любой
ребенок, имеющий дар, получал свое место при храме.
 Вэньи,  магорожденная и новообученная, омыла свою силу в мерцании  Врат.  Их
огонь был холодным и чистым, их энергия не иссякала. Здесь мерно пульсировало
Сердце  Мира,  и каждый охранник мог подключиться к его биению. Вэньи  всегда
удивлялась  гению человеческого разума, сумевшему создать такое  непостижимое
сооружение,  снабдив его исключительной долговечностью. Строго  говоря,  маги
Гильдии  вовсе  не  являлись  отвратительными  носителями  зла.  Они   просто
стремились  овладеть  Мировой Силой, и это стремление не было  злонамеренным.
Каждый  из них в своей деятельности обращался как к энергии света,  так  и  к
энергии тьмы, или сочетал их в определенных пропорциях. Храмы нарушили  такое
положение  вещей.  Теперь жрецы-маги делились строго на две  категории:  одни
поклонялись  богу, другие богине, и смешивать эти виды энергий не позволялось
никому.
 Вэньи сама не заметила, как отвлеклась от мыслей о собственной глупости и  о
любовнике,  которого  прогнала прочь. А почему нет?  Идет  дежурство,  и  она
должна следить за Вратами.
 Какая-то  тень  возникла  в  дверном проеме. Там  было  установлено  сильное
защитное  поле,  но тень свободно прошла сквозь него. Кошачьи черты,  кошачьи
сверкающие глаза, круглый живот, нависший над полом.
 Вэньи медленно поднялась с колен. Остальные охранники замерли и онемели.
   Юлия!   попыталась сказать Вэньи.
 Сестричка  Эсториана по шерсти услышала зов, уши ее настороженно  дернулись.
Рысь преспокойно приблизилась к Вратам, так же, как прошла через дверь. Врата
взволнованно замерцали. Юлия села перед ними, словно приготовилась наблюдать.
   Юлия,   выдохнула Вэньи,   как ты попала сюда?
 Рысь  зевнула и принялась вылизывать лапы. Говорить она не умела. Ей не было
нужды развивать до такого уровня свой магический дар.
 Императорские  юл-кошки  в Эндросе занимали особое  положение.  У  них  были
собственные  покои и собственный сад, где они беспрепятственно охотились  или
гуляли, не испрашивая на то разрешения ни у императора, ни у его прямоходящей
родни,  Юлия была компаньонкой Эсториана с тех самых пор, как он вернулся  из
своего первого путешествия по западу.
 Она  не последовала за ним в Кундри'дж-Асан. Мудрая тварь. Однако теперь она
почему-то сидит здесь и наблюдает за танцем миров.
 Вэньи  не пыталась коснуться ее. Это было опасно. Рысь слишком долго пробыла
одна и могла одичать. В мягких подушках ее лап прятались острые когти-ножи.
 Она  спокойно  и тщательно вылизала себя подобно благовоспитанной  комнатной
кошечке.  Потом  поднялась и потянулась, подергивая  каждым  мускулом  своего
великолепного  тела, потом вновь безмятежно зевнула. Танец миров  замедлился,
словно движения рыси повлияли на их игру. Уши Юлии шевельнулись. Миры сменили
окраску и стали зелеными, словно весенний лес.
 Огромная  кошка припала к полу. Вэньи с изумлением смотрела на  нее.  Мощное
мускулистое тело взлетело в воздух и исчезло в зеленой переливающейся мгле.
 Вэньи  едва  удержала  себя,  чтобы не ринуться  следом.  Врата,  пульсируя,
загудели.
 Сущность  Вэньи  откликнулась  на их песнь, заглушая  выбросы  потревоженной
силы.
 Нечто.
 Нечто наблюдающее.
 Нечто скользящее, неуловимо-изменчивое, подобное мраку в тени.
 Нечто внутри Врат.
 Это не Юлия. Кошка исчезла.
 Вэньи сконцентрировала волю и разум на раздраженном мерцании.
 Глупо,  глупо, безрассудно, нелепо, небезопасно. Нельзя в одиночку атаковать
Врата.  Но  ее  товарищи  по дежурству словно оцепенели,  очарованные  магией
Сердца Миров.
 Ничего.
 Там  только что находилось нечто. Вэньи была уверена в этом. Нечто или некто
внутри уплотняющейся мглы, пытающийся проникнуть сюда.
 Потусторонние миры. Возможно, там тоже есть свои маги, свои охранники Врат.
 Вполне возможно.
 Мгла подернулась рябью.
 Это  не  людо-звери, не птице-кошки, не крысо-сенели и не другие  порождения
возбужденных  Врат.  Так настойчиво взламывать неподдающуюся  преграду  могут
только человеческие существа. Только маги.
 Магорожденные  порой пытались исследовать строение Врат.  Очень  редко  и  с
очень  большой осторожностью. И никогда   в одиночку. Впрочем, таких  попыток
не  делалось  с  тех пор, как император покинул Керуварион.  Если  бы  что-то
подобное  происходило, Вэньи бы об этом знала. Точно так  же,  как  и  другие
охранники в обеих империях.
 Тревога росла.
 Но  у  Вэньи  не  было  повода призывать Айбурана. Даже  если  бы  бородатый
медведь  находился поблизости, а не валялся в постели леди Мирейн. Айбуран  с
группой   жрецов   занимался  последние  дни  расследованием   покушения   на
императора, и, чтобы его потревожить, требовалось нечто большее,  чем  пляска
каких-то теней.
 Возможно  также,  что  все  это ей померещилось. Ее  товарищи  по  дежурству
очнулись,  но вели себя так, словно ничего не произошло. Они не помнили,  как
пришла Юлия, как сидела здесь и как исчезла в зеленой гудящей мгле. Эти жрецы
были  старше  Вэньи  и  намного опытнее ее. Двоим всегда  верят  больше,  чем
одному.  Врата  гудят  мощно  и ровно. В них нет никаких  изменений,  никаких
возмущающих мерцающую поверхность теней. Магия
 Врат  всегда навевает грезы. Особенно на того, кто зазевался или кому не  по
себе.
 А ей действительно не по себе сегодняшней ночью.
 Однако она ждала и наблюдала.
 Если  все  это  не плод ее воспаленного воображения, если поверхность  ровно
гудящей мглы вновь вспучится и начнет раздвигаться, то... То, значит, Гильдия
существует и работает вопреки всем представлениям о ней.
 Тогда  она  призовет Айбурана. Он придет с другими опытными жрецами,  и  они
все вместе начнут делать то, что должны делать.
 
                                                                     ГЛАВА 28

 Корусан  сидел в тени колонны, сердито глядя на дверь императорского гарема.
Он  мог  бы  легко  взять  эту  преграду, если  бы  захотел.  Ни  евнухи,  ни
вооруженные девки не сумели бы ничего сделать.
 Дурацкая  фантазия. Ему совершенно незачем стремиться туда.  Его  величество
словно  одурел  после той ночи, когда высокомерная охранница  Врат  дала  ему
поворот... от собственных ворот. Корусан мрачно усмехнулся.
 Он  навещает своих наложниц каждый вечер и порой засиживается у  них  далеко
за полночь.
 Нет,  не  наложниц,  а  только  одну фаворитку.  Вертлявую  девицу  из  рода
Винигаров,  не  самую, впрочем, лучшую из тех, что там  есть.  Корусан  готов
отдать под заклад новый меч и пращу, что и сейчас он наверстывает с ней  все,
чего недобрал у белолицой гордячки.
 Слуги  поговаривают,  что варвар не слишком силен  в  постельных  боях.  Они
могут болтать что угодно, но леди выглядит вполне удовлетворенной.
 Корусан  видел  ее  однажды. Она восседала на своей  кувалдоголовой  кобыле,
откинув  вуаль,  она  думала, что во дворе никого нет. Ее  волосы  и  вправду
j`fsrq  золотыми, и глаза отливают цветом расплавленной бронзы. Однако личико
чересчур маленькое, рот шире щек, и кожа в открытых местах покрылась загаром.
Корусан  не  знает, что черный король находит под ее рубашкой и  брюками,  но
вряд  ли  там таится нечто из ряда вон выходящее. Грудь ее, правда, высока  и
кругла,  а  бедра  достаточно  широки,  чтобы  выносить  крепких  и  здоровых
наследников.
 Корусан  сдвинул  брови. Если б он был магом, его свирепый взгляд  испепелил
бы дверь.
 Его  величество, разговаривая со своим стражником, не делал большого секрета
из  того,  что  произошло  между ним и женщиной с  Островов.  Жрецы  наложили
заклятие  на  ее  лоно, и даже сила потомка Солнцерожденного  не  смогла  его
одолеть. Ребенок, зачатый им, погиб, и жрица осталась безутешной.
 Однако  леди  из  гарема  была свободна от каких-то там  заклятий.  Молодая,
крепкая,  она  происходила из плодовитой семьи. Ее  папаша  настрогал  дюжину
сыновей, четверо из них вышли из чрева, породившего фаворитку.
 У  Корусана  не  было  сыновей.  Старая  песня,  дурная  болезнь,  сквозняк,
обжигающий холодом душу.
 А  этот выскочка, этот ублюдок, этот баловень несправедливой к другим судьбы
не  терпит  неудач даже тогда, когда призывает их на свою голову.  Сейчас  он
вновь  бросает свое семя в благодатную почву, совершенно не заботясь  о  том,
что  смерть  уже нависла над ним, что она долго и терпеливо поджидает  его  у
дверей собственного гарема.
 Впрочем, в жизни случается всякое. Даже стрела, пущенная из арбалета,  порой
пролетает  мимо  мишени. Возможно, асанианка окажется бесплодной.  Что  будет
тогда?
 Можно   предположить,  что  император  вернется  к  своей  жрице.  Та  вновь
безжалостно прогонит его. Это сильная женщина. Упрямая, как оленеец,  гордая,
словно необъезженный сенель. Однако и ее сердце может смягчиться. Она без ума
от  черного короля. Это понятно. Корусан видел, как она изгоняла его из своей
кельи. Узурпатор по сей день ходит как одурманенный. Он может говорить о  ней
бесконечно. Корусан знает теперь наизусть каждое слово, когда-либо вылетавшее
из ее уст.
 Он никогда не говорит об асанианской наложнице.
 Корусан  встал, чтобы размять колени и спину. Боль в костях резко усилилась.
Она все время глодала их потихоньку, чтобы в должное время обрушиться на него
со  всей яростью и убить. Но сейчас он хозяин над ней. Он быстро прогонит  ее
прочь парой пируэтов из танца мечей. Прыжок, приседание, поворот, подскок,   
топоча  и  кружась, потом быстрые рубящие и колющие удары    туда,  вдаль,  в
глубину  галереи.  И  повторим  все  еще раз.  Прыжок,  приседание,  подскок,
кувырок.  Он  рассмеялся беззвучным оленейским смехом, шагая  мимо  изумленно
глазеющих на него евнухов.
 
 Он  не  ожидал, что сумеет проникнуть в храм с такой легкостью. Два обалдуя-
северянина,  на  этот  раз торчавшие у ворот, не обратили  на  него  никакого
внимания.
 Комнатушка жрицы была пуста. Он двинулся дальше, положась на свою  интуицию,
и  не прогадал. Она привела его в комнату, пропахшую резкими запахами чернил,
уставленную  стеллажами, на которых валялись вороха  потемневших  от  времени
свитков.  Стол,  стоявший в центре ее, освещался парящим в  воздухе  подобием
шара,  он  сиял  ясно и ровно, без блеска. Жрица сидела под  этой  магической
звездочкой,  вглядываясь  в  пергамент, развернутый  перед  ней  и  усыпанный
таинственными значками. Пальцы ее сжимали перо.
 Она   подняла  голову  и  некоторое  время  сидела  неподвижно,  не  замечая
незваного  гостя,  поскольку вошедший стоял у нее за спиной.  В  ее  позе  не
ощущалось никакого уныния.
 Потом   жрица   левой  рукой  начертила  в  воздухе  несколько  замысловатых
иероглифов,  принявших форму красно-золотистого языка пламени.  Этот  огонек,
отделившись  от  бледной ладони, повис в пустоте. Она  внимательно  осмотрела
образовавшуюся  субстанцию, начинавшую понемногу расслаиваться  на  отдельные
нити, и пренебрежительно махнула рукой. Огонек, порхнув из стороны в сторону,
опустился  на  испещренный значками кусок кожи и затих там,  словно  птица  в
cmegde. Корусану показалось даже, что он различает клювик и крылья.
 Дрожь  пробежала  по спине, заставила его вспомнить, где он  находится.  Ему
часто приходилось видеть, как работают маги, может быть, чаще, чем следовало.
Но  то,  что происходило сейчас, выглядело слишком безобидно и не  шло  ни  в
какое сравнение с нервными, суетливыми пассами колдунов Оленея.
 Жрица  улыбнулась  и  поднесла  перо к чернильному  камню.  Затем  принялась
писать,  делая  это  быстро  и  четко,  как  человек,  привыкший  к  подобным
упражнениям.  Судя по всему, охранница снимала копию с древнего  манускрипта.
Он узнал характерные буквы письма Гилени, но смысл ровных размашистых строчек
ускользал от него.
 Он  сделал  шаг  и навис над ее плечом, двигаясь бесшумно,  как  и  положено
оленейцу.  Она  ощутила его присутствие, однако ничуть не  встревожилась  или
ничем  не  показала  этого.  Корусан  не любил  варьянцев,  но  ему  невольно
нравилась  в  них  эта  черта. Они никогда не пугались,  не  вскрикивали,  не
хватались  за  мечи  даже  в случае появления реальной  опасности.  Возможно,
корень  их безмятежности таился в том, что многие из них знали магию,  и  это
знание давало им ощущение собственной неуязвимости.
 Корусан  быстро  обогнул стол и застыл перед ней, разводя  в  стороны  руки,
чтобы она видела, что он пришел с миром.
    Кто?    гневно воскликнула она и осеклась. Ее губы сжались в одну  линию.
Следующая фраза прозвучала глухо и безразлично:   Скажи ему нет. Я не приду к
нему. Даже если ты принес мне официальный императорский вызов.
 Корусан ничем не выказал своего удивления.
   Он вовсе не вызывает тебя. Сейчас он развлекается со своими леди.
 Он  недооценил эту женщину. Отравленная стрела не достигла цели. Она даже не
изменилась в лице, но все же встала и вышла из-за стола.
   Тогда зачем же ты здесь?
 Неожиданность.  Она  была  ниже  его, хотя  казалась  высокой.  Ее  выдержка
вызывала  невольное  уважение.  Корусану начинала  нравиться  эта  женщина  с
Островов. Он неопределенно пожал плечами.
   Я подумал, тебе хочется знать, что происходит с ним.
   Почему? С какой стати тебя заботят мои проблемы?
 Он сказал половину правды:
    Я  не  хочу,  чтобы одна из тех леди понесла от него.  Она  ударила  его.
Больно. В плечо. Он мог бы легко уклониться, если бы захотел, и она знала  об
этом. Она прикусила губу и опустила кулак.
   Когда-нибудь,   сказала она,   ты сам устыдишься своих слов.
 Он вновь безразлично пожал плечами.
   У каждого из нас есть свои маленькие слабости.
 Она  вернулась  на свое место и села. Она совсем не боялась его.  Это  могло
быть отвагой, но могло быть и глупостью. Она
 взяла перо и покрутила его в пальцах, но глаза ее неотрывно следили за ним.
    Ты    его тень,   сказала она,   так все тебя сейчас называют. Скажи,  ты
следуешь  за  ним  по  пятам из любви к нему или потому,  что  тебе  нравится
держать в своих руках его жизнь?
    Я  рядовой охранник и слуга императора,   ответил Корусан.   Что касается
внутренних  моих побуждений, то нож убийцы мог поразить цель. В вашей  стране
что-нибудь знают о людях долга?
    Мы  знаем,  что  Асаниан таит в себе много загадок, и  оленейцы     самая
неразрешимая  из  них. Значит ли это, что ты верен только  своему  долгу,  но
абсолютно свободен в других отношениях?
   Ты верно все понимаешь,   сказал, поклонившись, Корусан.
   Он вряд ли согласится с тобой.
 Перо  сломалось  в  сильных и гибких пальцах. Она  с  большой  осторожностью
положила на стол оба обломка, словно боялась причинить им еще больший вред.
   Что же тебе надобно от меня?
   Понять тебя.
   Зачем?
   Затем, что мой господин тебя любит.
 Ее наконец прорвало.
    Прекрати!   Она стукнула кулаком по столу.   Прекрати все это немедленно.
_  сыта  по горло уже тем, что он постоянно травит меня и, видимо, собирается
довести  до сумасшествия. Я не обязана терпеть то же самое от его  рабов  или
слуг!
   К вам приходил кто-нибудь еще?   спросил Корусан быстро.
   Нет.
 Она  обхватила  голову  руками. Это не было жестом отчаяния  или  усталости.
Казалось, жрица пытается взять в тиски некую раздирающую ее силу.
   Уходи,   глухо сказала она.
 Он  пошел.  Она вовсе не собиралась выставить его так скоро. Но  он  не  был
варьянцем  и остро реагировал на слова. Вэньи опустила руки. Его тень  ползла
через  комнату  к  двери,  затем  дверь захлопнулась,  и  тень  исчезла.  Она
припомнила,  как  подрагивали его руки, как лихорадочно  блестели  глаза.  Он
болен,  подумала  она. Он очень болен или прикоснулся к  пламени,  в  котором
сгорает его хозяин.
 Она  схватила  первый предмет, который попался ей под  руку,     футляр  для
свитков, тяжелый и скользкий. Собрав все силы, она швырнула его в стену.
 Осколки  штукатурки  брызнули во все стороны, разбитый участок  стены  через
какое-то время приобрел форму лица. На этом лице горели янтарно-золотые глаза
   львиные  глаза, как их везде называли. Прежде она думала, что такие  глаза
присущи  каждому  асанианину, и лишь сейчас поняла, что  это  не  так.  Глаза
асаниан  были  в большинстве своем желтыми, реже   коричневыми  и  никогда   
звериными.
 
 Шайел  не  выразил  большого неодобрения по поводу того,  что  его  будят  в
середине  ночи,  но  жрица, выглядывавшая из его постели,  крайне  смутилась.
Такой  пассаж считался в Асаниане грехом, хотя ни в каких уложениях и уставах
не было сказано, что взрослый мужчина должен ночевать один.
 Шайел приветливо улыбнулся ночной гостье, пригласил войти, указал на стул  и
предложил  выкушать  чашечку  ароматной  воды.  Последнее  предложение  Вэньи
отклонила.
   Шайел,   попросила она,   расскажи мне о львиных глазах.
 Его  собственные  глаза  выражали  удивление.  Они  были  чуть  золотистыми,
крупными, круглыми, но вполне человеческими.
   Это марка древней императорской крови,   сказал он.
   Всегда ли?   спросила Вэньи.
 Он  стащил со спинки стула тунику, накинул ее на себя, налил в чашку воды  и
неторопливо утолил жажду. И лишь потом приступил к разговору.
     Говорят,  такие  глаза  встречались  когда-то  у  рабов,  в  основном  у
болезненных  и хилых. Что-то такое происходит в крови, и, быть может,  влияет
на цвет глаз. Я не знаю. Я не врач и не знахарь.
   А оленейцы? У них тоже существует такое?
    Мало  кто знает о них,   сказал Шайел,   но полагаю, что такое  возможно.
Они слишком замкнуты в своем клане. Они от меня далеко.
    Что ты знаешь о том, кого называют императорской тенью? Она упомянула  об
Эсториане без волнения в голосе и была горда этим.
    А,  этот  юнец! Он   человек долга. Я полагаю, Эсториан  знает,  что  это
значит.
    Сомневаюсь,     сказала Вэньи.   Как ты думаешь,  мог  ли  кто-нибудь  из
древнего имперского рода выжить?
    Определенно,     ответил  Шайел, не замечая,  что  завязывает  узлом  все
чувства  Вэньи.   Эсториан   последний из них. Его глаза перейдут к  сыну,  и
род продолжится, если на то будет воля небес.
    Нет,    сказала Вэньи, превозмогая боль.   Я не имею в виду Эсториана.  Я
говорю о других. Разве сестра Хирела не вступила в брак?
    Джания,   пробормотал Шайел.   Она удалилась куда-то на запад, едва ли не
к морю. Но эта ветвь, я слышал, полностью вымерла, и многое говорит за то.
    Но,   сказала Вэньи,   если это не так, не мог ли род Джании сплестись  с
оленейцами? Черные воины не принимают в свой клан чужаков. Однако нет  правил
без исключения.
    Нет,     решительно  заявил  Шайел.   Их родовая  обособленность  так  же
священна для них, как для нас наш алтарь. Но мы можем разрушить алтарь, а они
mhjncd` не нарушат чистоту своей расы.
 Вэньи прикусила губу.
    Теперь вот что... Я встретилась с императорской тенью. Совсем недавно  он
приходил  ко  мне.  Оленеец.  Он  выглядел  странно  и  словно  пытался  меня
экзаменовать. Мне показалось, что он хочет вернуть меня во дворец.
 Эти  слова  дались  ей  не  так  легко, как  представлялось.  Шайел  ласково
потрепал ее по плечу.
    Невозможно понять оленейца. Может быть, он приходил к тебе, чтобы  узнать
свое будущее.
    Скорее всего, нет,   сказала Вэньи.   Я прогнала его прочь, и он  покорно
ушел. Свою судьбу он может узнать на рынке. Там ему будет рад любой шарлатан.
   Есть разница между шарлатаном и возлюбленной императора.
    Я не хочу.   Вэньи запнулась и вновь прикусила губу.   Прощай, Шайел. Мне
очень  не нравится его приход. Он совсем не тот, кем хочет казаться. Я  знаю,
что  оленейцы скрытны. Но это   не обыкновенная скрытность. Что-то таится под
черной вуалью стража, и это что-то очень пугает меня.
 Шайел пожал плечами и промолчал.
 Вэньи поднялась и выбежала из его кельи.
 Она  торопливо прошла по пустынным коридорам мрачного здания, вышла во двор.
Ночь  была  темной,  безлунной. Покружив некоторое  время  по  саду,  деревья
которого  плотной стеной обступали храм, Вэньи выскочила на улицу и двинулась
по  наклонной  мостовой вверх. Рассвет удивил ее. Она  не  предполагала,  что
ночной   мрак   рассеется  так  скоро.  Она  даже  на  секунду  остановилась,
раздумывая, не повернуть ли обратно.
 Столица  просыпалась. Воздух наполнился скрипом ставен, послышались  голоса.
Женщина  без вуали, бредущая куда-то по мостовой, могла нарваться на  крупный
скандал.  Асаниан  не терпел ослушниц. И все же жреческая  туника  и  тяжелое
крученое  ожерелье оберегали Вэньи. Только двое или трое прохожих плюнули  ей
вслед. Остальные почтительно кланялись, завидев жрицу.
 Дворец  встретил  ее без лишних вопросов. Некоторые гвардейцы  были  еще  по
Эндросу  знакомы Вэньи. Щемящая горечь утраты вновь подкатила  к  сердцу,  но
приветствия  бравых  здоровяков звучали радостно и почти  нежно.  Как  видно,
ночи,  проводимые  в  бдениях  возле гарема, смертельно  надоели  им.  Просто
ужасно,  что их милорд вздумал вдруг обрюхатить одну из вертлявых,  надменных
желтокожих девок.
 Она   испытала   чувство,  схожее  с  радостью,  когда  вступила   в   покои
императрицы. Портьеры с окон там были сорваны, диваны и стулья передвинуты  к
солнечной стороне. Дворец императрицы походил на тюрьму, но такую тюрьму, где
узница заводит свои порядки.
 Вэньи  присела на край узкой кушетки. Она не ждала многого от своего визита.
Слуги принесли завтрак, она подкрепилась, из предложенных развлечений выбрала
книгу и отвергла игру на лютне.
 Она  не  предполагала, что сможет проникнуть в святая святых  империи  столь
легко. Что она скажет императрице? Что ее беспокоят тени, возбуждающие Врата?
Что  к  ней  приходил оленеец с глазами Эсториана? Смутные  подозрения,  бред
возмущенной души.
 Да  и  чего  еще  можно  ожидать от женщины, недавно  потерявшей  ребенка  и
лишившейся  покровительства своего возлюбленного? Женщина в  ее  положении   
поле для произрастания самых диких фантазий.
 Когда она уже поднялась, чтобы уйти, вошел евнух.
   Императрица желает вас видеть,   сказал он.
 
 Императрица только что вернулась с утреннего богослужения, она была  скромно
и  опрятно  одета,  ее  роскошные волосы веером рассыпались  по  плечам.  Она
взглянула на Вэньи, как на пришелицу с того света.
 Вэньи  вспомнила,  что сама она в суматохе забыла вознести утреннюю  молитву
Солнцу,  но  решила,  что перед лицом тревожащих душу событий  это  не  очень
большой  грех.  Она  принялась скрупулезно исполнять  приветственный  ритуал,
состоящий из серии приседаний и церемонных поклонов.
 Леди Мирейн резким движением остановила ее,
    Достаточно,   сказала она.   Асаниан хорош всем, но я предпочитаю  обычаи
Jepsb`phnm`. Садись. Не хочешь ли перекусить?
   Ваши слуги позаботились обо мне, миледи.
   Тогда, надеюсь, ты извинишь меня, если я позавтракаю в твоем присутствии.
 Вэньи вежливо наклонила голову.
 Слуги  подали  императрице завтрак, который выглядел гораздо скромнее  того,
что  был  предложен Вэньи. Хлеб, фрукты, вода, нечто вроде пюре из  овощей  и
перекисшей  сметаны. Императрица ела медленно, тщательно  пережевывая  каждый
кусочек,  неторопливо  глотая, запивая еду ароматной водой  и  делая  длинные
паузы перед каждой новой порцией снеди. Вэньи внутренне застонала.
 Наконец  леди Мирейн оттолкнула тарелку, промокнула губы салфеткой и сделала
слугам знак унести поднос.
   Говори,   сказала она.
   Я знаю об Эсториане,   заявила с места в карьер Вэньи.
    Все  знают  об  Эсториане,   парировала леди  Мирейн.     Ты  хочешь  его
вернуть?
   Нет,   сказала Вэньи.   Проклятие! Каждый спрашивает меня об этом.
   Включая Эсториана?
   Мы разошлись.
    Вам обоим нравится так думать,   пробормотала императрица, откинувшись на
спинку  высокого  стула. Мой сын чрезвычайно щепетилен и  поступает  разумно,
когда уходит от того, кто отвергает его. Император должен знать себе цену.
    Он  знает.  И не пытайтесь внушить мне обратное. Все вышло  так,  как  вы
когда-то  желали.  И  кончим  на этом. Поговорим  о  другом.     Вэньи  также
откинулась на спинку своего кресла.   Я слышала, что она   большая  вертушка.
Говорят, он подарил ей сенеля и обучает езде верхом?
   Она очень мила,   сказала леди Мирейн,   и умеет отстаивать свое мнение.
   Полагаю, ему приходится нелегко.
   Он привыкает.
 Вэньи  хотела пренебрежительно усмехнуться, но навернувшиеся на глаза  слезы
сдержали этот порыв.
   Ему нравится женщина, которая дает ровно столько, сколько захочет дать?
    Конечно,   вздохнула леди Мирейн.   Он очень переменился. Асаниан повлиял
на него.
   В лучшую сторону?
   В худшую.
 Императрица  встала  и прошлась по залу. Вэньи никогда не  видела  ее  такой
усталой. Дойдя до стены, леди Мирейн остановилась.
    Не  знаю,  что с ним творится,   сказала она.   Он приходит  ко  мне,  он
говорит со мной, он стал вежливым и почтительным, как подобает хорошему сыну.
Но мне почему-то кажется, что он опять погружается в свои грезы.
   В ночные кошмары?   быстро спросила Вэньи.
   Да.
 Леди Мирейн повернулась. Глаза ее были прикрыты.
    С  тех пор как погиб его сквайр, он не позволяет мне прикоснуться к нему.
Ни к сущности, ни к телу. Он вновь закрылся   на все запоры, на все замки...
    Он...  он  приходил  ко мне.   Вэньи с трудом проталкивала  слова  сквозь
сузившуюся гортань.   Он хотел...
    Конечно же, ты прогнала его,   сказала леди Мирейн. Вэньи не могла  бы  с
уверенностью ответить, чего в ее тоне больше   горечи или яда.   Если  бы  он
был принят, ты бы сейчас не сидела здесь.
 Горечь, яд   не все ли равно?
   Он ушел к асанианке,   сказала Вэньи.   Как он относится к ней?
    Она  вовсе  не  женщина-вамп  и  не коварная  обольстительница,  как  ты,
возможно, о ней думаешь. Она   милый ребенок, рожденный в семье принцев.
   И пусть остается такой. Я пришла говорить не о ней. И даже не о нем.
 Леди Мирейн изобразила удивление.
   Вы знаете оленейца?   спросила Вэньи.   Того, что постоянно ходит за ним?
   Мальчишка, который утверждает, что он   человек долга? Я знаю его.
   Вы никогда не заглядывали в его глаза?
   Я?
   Вы, ваше высочество.
 Леди Мирейн криво усмехнулась.
    Ты  думаешь,  он  отхватил свой клочок волос с последней  ветки  Золотого
Семейства?
   У меня есть повод думать, что это именно так.
    Возможно.   Леди Мирейн отвела взгляд.   Однако если в твоих словах  есть
доля истины, почему же он вонзил свой нож в негодяя, напавшего на моего сына?
    Он  мог  так поступить, руководствуясь соображениями, которые стоят  выше
простого убийства.
   Какими?
    Кровной  местью. Намерением лично расправиться со счастливцем,  взошедшим
на  трон.  Ваш муж умер от капли яда в чаше вина. Почему? Потому что  он  был
угнетатель и иностранец. С Эсторианом дело гораздо сложнее. Он занимает  трон
Золотой империи по праву рождения. Убить его может только равный ему.
   И этот равный нашелся?
    Да. Его цель выше обычаев черного братства, выше долга и выше законов, по
которым живет Золотая страна. Он выжидает,
 скрывшись  под черной вуалью, защищенный от людских взглядов и  от  действия
наших магических чар...
 Леди Мирейн нахмурилась и нервно потерла лоб.
    Подожди,     сказала  она,   ты, по-моему, что-то путаешь.  Оленейцы  все
таковы.  Каждый  из  них скрывается под вуалью, и каждый имеет  на  шее  свой
талисман. Так повелось с незапамятных времен.
    Да,     запальчиво выкрикнула Вэньи,   но кто делает эти  талисманы?  Кто
опекает их тайно и скрытно?
   Маги,   пожала плечами леди Мирейн.
   Какие маги? Может быть, маги старинной Гильдии?
   Гильдия умерла.
   А что, если нет?
 Леди Мирейн остановилась напротив нее. Глаза ее превратились в узкие щелки.
   У тебя есть подтверждение своим словам?
   Нет,   устало молвила Вэньи.   Пока нет.
    Почему ты так думаешь? Разве нет в Асаниане магов, продающих свое  умение
за  деньги?  Разве оленейцы не вправе пользоваться их услугами?  Это  обычная
вещь,  когда  воин  или  охранник обращается  за  помощью  к  чародею,  чтобы
уберечься  от  неприятностей.  Разве наши  керуварионцы  сплошь  и  рядом  не
поступают так?
    Я  еще не умею этого объяснить,   сказала Вэньи с горечью, признаваясь  в
собственной  слабости.     Это связано с Вратами и с неприятными  ощущениями,
возникающими  во  мне.  Если  я  отыщу  доказательства,  подтверждающие   мои
подозрения,  если  я  докажу, что Гильдия существует и в  своей  деятельности
использует Врата, вы станете на мою сторону?
   Как ты собираешься в этом случае поступить?
    Противостоять  им,     в голосе Вэньи появилась твердость,     попытаться
проникнуть в их планы. Если в них нет вреда, можно будет оставить их в покое,
или  передать тайную организацию в руки Совета жрецов. Если же они  замышляют
недоброе...
   Ты одержима навязчивой идеей.
    Я знаю, что кажусь сумасшедшей,   кивнула Вэньи, смиряя свой норов.   Но,
миледи, прошу вас, выслушайте меня. Многое в магии держится на предчувствиях,
на интуиции и других
 мелочах,  невидимых и незримых. Мы забыли об этом с нашими циклами обучения,
с  нашими догмами и установками, с нашими примитивными заклинаниями. Двигаясь
в эту сторону дальше, мы можем потерять все.
   Ты, кажется, вздумала поучать меня, жрица?
 Императрица нахмурила брови. Вэньи позволила себе улыбнуться.
    О  нет. Я говорю все это скорее для себя. У меня сейчас нет ничего, кроме
ощущений  и  страха.  И  я говорю себе, если существует  хоть  малейшая  доля
опасности, мне надо позаботиться о том, чтобы враг не прошел.
   Ты сказала, будто замечаешь что-то неладное в работе Врат?
    Да.    Вэньи потерла воспалившиеся глаза.   Маги Гильдии строили их.  Мне
хочется думать, что это так. Миллион миров кружится в сияющей бездне. Кто  из
m`q знает, что делается на них?
   И еще ты говорила об оленейце.
    Возможно,  я  поднимаю бурю в стакане воды. Но этот мальчишка  с  глазами
льва мне кажется тенью, встающей из мрака.
    Весь  Асаниан    это огромная желтоглазая тень,   сказала императрица.   
Даже  я,  жрица обнимающей все миры тьмы, даже я порой страстно желаю сбежать
отсюда в родные края.
 Что-то вроде симпатии шевельнулось в сердце островитянки. Но Вэньи не  могла
тратить свою энергию на посторонние чувства.
    Таковы мы все,   изрекла она.   Миледи, прошу вас, не судите меня строго.
Ступайте  к  сыну.  Убедите его не доверять оленейцу, следующему  за  ним  по
пятам. Упросите его не доверять никому из слуг, скрывающих свои лица и мысли.
 Какое-то время леди Мирейн молчала.
   Хорошо,   наконец сказала она.   Я буду сегодня же говорить с ним.
 
                                                                     ГЛАВА 29
                                                                             
 Посыльный  нашел Эсториана в гардеробной. Весело мурлыкая под нос фривольную
песенку, император готовился к визиту в гарем.
   Ваше величество, леди Мирейн желает поговорить с вами.
 Эсториан сморщил нос. Галия наверняка уже ожидает его. Ему не терпится,  во-
первых,  рассказать ей уморительный анекдот, которым его угостили  гвардейцы,
и,  во-вторых,  пропеть горскую песенку, которая с утра  крутится  у  него  в
мозгу.
    Скажи  моей  матушке,   повелел он курьеру,   что я навещу ее  утром.  Мы
чудно позавтракаем с ней вдвоем, если она пожелает.
 Посланец отвесил ему поясной поклон.
   Милорд, миледи велела сказать, что разговор очень важный.
    Меня тоже ждет неотложное дело,   буркнул Эсториан, он начинал сердиться.
  Утром. Иди и передай.
 Посыльный  был  асанианином, он не мог спорить  с  наместником  божества  на
земле. Евнух ушел.
 Эсториан перевел дух. Конечно, надо бы к ней заглянуть, он сам знал это.  Но
Галия...  Он просто сгорает от нетерпения. Матушка будет давить на  него,  он
станет отмалчиваться и в конце концов наговорит ей кучу вещей, о которых  они
оба потом будут сожалеть. Нет, матушка подождет.
 К  дверям  гарема он подходил без всяких угрызений совести. Галия  почему-то
опаздывала,  комната,  где  они обычно встречались,  была  пуста.  Он  удобно
расположился на мягком диване возле столика с фруктами и вином. Он ждал  свою
озорную  подружку, бросая в рот сладости и попивая вино. Он привел  в  боевой
порядок  шеренги  засахаренных орешков, накрыл их  знаменами  из  леденцов  и
повелел   медовым   закрученным   плюшкам  трубить   боевой   сигнал.   Дверь
распахнулась.
   Галия...
 Это была не Галия. Он привстал с места.
   Зиана!
 Зиана грациозно присела, приветствуя господина.
   Милорд.
   Что с Галией? Она заболела? Или случилось еще что-нибудь?
 Он был не на шутку встревожен.
   О нет!   сказала Зиана.   С ней все в порядке, милорд.
 Какой-то нюанс в ее голоске царапнул его слух.
    Она  прислала тебя скрасить мое одиночество, а сама занялась чем-то более
важным.
 Зиана  вскинула  на  него глаза. В них светилась если  не  обида,  то  явное
неудовольствие.
   Нет ничего более важного на свете, чем вы, милорд.
   Но почему же тогда...
 Он  осекся. Долгое время он разглядывал явившееся его взору чудо. Зиана была
разодета,  как  знатная  керуварионская  леди,  приготовившаяся  сопровождать
своего  лорда  на  важный  прием. Беда была в том,  что  бедняжка,  повинуясь
`q`mh`mqjhl обычаям, натянула на себя несколько вечерних туалетов,  и  теперь
напоминала бочонок.
    Милорд,   сказала она смущаясь.   Мы с Галией долгое время обсуждали  это
между  собой и поняли, что вы просто не знаете всех заведенных в нашей стране
порядков.  А  они  бывают порой довольно разумны, если не сказать  деликатны.
Возьмем  гарем,  похожий на наш, и обитающих в нем женщин.  Лорд,  содержащий
его,  не может позволить себе роскошь иметь одну фаворитку. Ох,   воскликнула
она,  смущаясь все больше и больше,   милорд, вы, конечно, можете любить лишь
ее  одну, но вам необходимо видеться и с другими избранницами. Иначе все  это
будет не очень честно по отношению к ним.
 Эсториан потерял дар речи.
    В  общем,  милорд,   храбро продолжала Зиана,   так как вы не  знакомы  с
нашим  укладом и никогда прежде не содержали гарем, мы решили помочь вам.  О,
это  совсем  не  обременительно, нет! Вы просто должны  будете  собирать  нас
вместе, как уже сделали это однажды, и объявлять, какая из нас вам больше  по
душе,  каждый  раз  избирая не ту, что была прежде.  Воистину  чтящий  законы
семейного  быта  лорд  проводит  такую  церемонию  каждый  вечер,  но  мы  не
настаиваем на этом и даже сами этого не хотим. Изредка, раз в пять или  шесть
дней, нам кажется, будет вполне достаточно.
 Но  он каждую ночь хочет проводить с Галией, и весь цикл Ясной Луны, и много
больше.
    Вы,  должно быть, обижены моей грубостью,   сказал он, чтобы хоть  что-то
сказать.
    О  нет,  милорд!     вспыхнула Зиана.   Вы ни о чем не  знали,  а  теперь
знаете. Галия будет очень, очень довольна. Вы, наверное, удивитесь, но  мы  с
ней  каждый  вечер о вас говорим. Она доверяет мне больше, чем может  сказать
вам. Я очень, очень о вас наслышана.
 Движения  ее  были  стеснены,  но  отвага асанианской  принцессы  не  ведала
границ,  она расхрабрилась настолько, что позволила своим пальчикам пробежать
по его щеке. Их кончики были твердые и холодные. Эсториан вздрогнул.
   Я не...   Он кашлянул.   Я не думаю... я не знаю, смогу ли я...
    Ну  конечно же, сможете, милорд.   Ее взгляд был мягок.   Галия  говорила
мне,  что  вы  немного пугливы. Подумайте сами, чего вам  бояться?  Вы  такой
огромный, такой гордый.
   Внутри я не слишком... огромен.
    Вы  такой, какой вы есть.   Она положила узкую ручку ему на грудь.     Мы
решили   каждая из нас,   что вы просто великолепны, несмотря на то, что наши
каноны   отрицают  Керуварион.  Они  предпочитают  слоновую  кость   эбониту,
канарейку ворону, плоскость углу, невозмутимость чувственности.
   Ты прекрасна по всем канонам,   сказал он ошеломленно.
    Я родилась такой,   ответила Зиана.   Галия колоритней и милее меня, но я
хороша  телом.  Янтарь предпочтительнее песка, хотя бы потому,  что  его  там
находят.
   Мне что-то не хочется выбирать,   сказал Эсториан.
    В  этом нет никакой необходимости. Вы владеете и янтарем, и песком     мы
обе  в  вашей  воле  и  власти. И не только мы, милорд.  Элия  выглядит,  как
тигрица,  но  ее прикосновения нежны и мягки, словно шелк. Ушаннин  обучалась
искусству любви у жриц Ишраана...
 Он заставил маленькую принцессу умолкнуть, приложив палец к ее губам.
    В  настоящее время я не готов к тому, чтобы думать о двух женщинах сразу.
Даже если они сестры.
    Вы научитесь,   убежденно сказала Зиана.   Это не тяжело. Вы, несомненно,
из тех мужчин, которым многое по плечу.
 Она  улыбнулась и уселась к нему на колени. Его бросило в жар. Горячая кровь
разбежалась по телу, резким толчком отозвалась в паху. Он вздрогнул.
   Я не могу этого,   сказал он.
    Конечно, можете, милорд.   Чувствовалось, что она едва сдерживает смех.  
Ведь вы хотите меня. И я хочу вас. Очень. Ее откровенность обескураживала.
   Ты действительно хочешь меня? Но почему?
    Потому что вы   наш,   сказала она.   Вы принадлежите нам точно  так  же,
как мы принадлежим вам. А еще потому, что вы просто огромный. И потому, что я
jne-что уже знаю о вас. Вы ведь бываете очень грубым.
   Я   грубым?   удивленно спросил он.
    По  временам. Это... как бы сказать... освежает. Вы всегда  говорите  то,
что думаете, а мы этого не делаем никогда.
   Галия делает,   сказал он.   Ты тоже.
   Мне кажется, это нас не очень-то красит.
    Только  не  исправляйтесь,    грозно сказал  он,     иначе  мне  придется
поколотить вас.
     Если  милорду  угодно,     сказала  Зиана  поколебавшись.  Похоже,   она
восприняла эти слова всерьез.
 Он  стал  осторожно подумывать, как приступить к исследованию очаровательных
свойств янтаря. Пока он раздумывал, его тело решило этот вопрос за него. Руки
его  потянулись  к застежкам пышных одежд. Задача была не из  легких,  но  он
достойно справился с ней. Она трепетала. Она действительно хотела его, тут не
было никакой ошибки.
    Я  все  еще  не  могу взять в толк,   сказал он потом, ночью,  когда  его
опустевшее  тело гудело, как колокол после праздничной службы,     как  может
мужчина любить трех женщин сразу, но, кажется, со мной это все же произошло.
    Как может отец любить своих сыновей?   спросила Зиана.   Ему все равно   
дюжина их у него или сотня. Каждый из них одинаково дорог ему.
   Есть разница между той и этой любовью.
    Смотря  с  какой  стороны к этому подходить,     сказала  она.  Его  рука
легонько поглаживала ее грудь. Ее пальчик чертил концентрические круги на его
лопатке.
   Спасибо за доброе слово, милорд. Вы польстили моему самолюбию.
 Он  поднял  голову и поцеловал ее в мочку уха. Ее волосы  пахли  медом  и  а
айлиф-цветом.
    Не  думаю, что во мне открылись вдруг новые глубины или мой дух  взмыл  в
неизведанные высоты.
   Я думаю, вы всегда были таким, только не знали этого.
    Я  знаю только одно   это чары.   Говоря это, он вдруг почувствовал,  как
нечто действительно убаюкивает его сущность и пеленает силу.   Чары камня или
чары  воздуха.  Не  знаю точно, какие. Но они не вредят  мне.  Они  только...
связывают меня.
   Возможно, вас связывает необходимость исполнить свой долг.
   Долг   просто понятие. Магия здесь ни при чем.
   Не знаю, милорд,   сказала она,   я ничего не знаю о магии.
 Он усмехнулся.
    Ты  вся  соткана  из  волшебства. Взгляни, вот я лежу  тут,  очарованный,
околдованный, и не хочу ничего, кроме твоих ласк.
     Глупый,     сказала  она,  позволяя  его  рукам  делать  все,   что   им
заблагорассудится.   Он думает, что останется здесь навсегда.  Однако  придет
время, и он покинет Кундри'дж-Асан и забудет о тех, кто ласкал его и лелеял.
    Я  как-никак еще правитель Керувариона,   напомнил Эсториан.    Мне  все-
таки надо время от времени приглядывать за моей империей. Но успокойся, я еще
очень не скоро соберусь в путь. Не сейчас. И не в ближайшем будущем.
    Когда  вы  соберетесь  в дорогу, милорд,   сказала  она  Помедлив,     вы
возьмете меня с собой?
    Твоя  сестра просила меня о том же. Вы сговорились или действуете в  этом
вопросе порознь?
 Она нахмурилась, не одобряя его легкомыслия.
    Я знаю   вы захотите взять Галию. Она ездит верхом и стреляет из лука.  Я
не умею ни того, ни другого.
   Ты можешь всему этому научиться.
    Нет,  милорд.  Я  побаиваюсь сенелей. Я знаю, это  роняет  меня  в  ваших
глазах,  но мне очень хочется увидеть края, где женщины правят княжествами  и
королевствами.
   Ты увидишь их,   сказал он.
   Вы говорите правду?
   Клянусь моей правой рукой.
 Он  опять был опьянен ею. Она поцеловала его руку, прямо в пылающую  ладонь,
qknbmn  желая  остудить ее прохладой своих щечек. Но  этот  огонь  не  боялся
прохлады.
 
                                                                     ГЛАВА 30
                                                                             
 Император  так  и не встретился со своей матерью. В то утро он  вернулся  из
гарема  поздно  и  сразу же поспешил на заседание Высокого двора.  Потом  ему
пришлось  отправиться  в  храм  и  отстоять там  всю  послеобеденную  службу,
распевая ритуальные гимны.
 Корусан  делал все, чтобы посланцы леди Мирейн не тревожили черного  короля.
Это  было  довольно просто. Война с регентом, смерть Годри,  потеря  Вэньи  и
сопутствующие  этим  моментам  мелкие  неприятности,  казалось,  сломили  дух
царствующего узурпатора. Он погрузился в себя. Отослав голубоглазого  жеребца
в стада Индуверрана, он перестал ездить верхом. Пришла осень, зарядили дожди,
и такие прогулки уже не приносили ему удовольствия. Он все еще навещал гарем,
но,  как Корусан мог заметить, эти визиты становились все более краткими. Дни
проходили  за  днями,  и черный король полюбил сиживать  в  своих  внутренних
покоях,  держа  в  руках  какой-нибудь свиток и делая  вид,  что  внимательно
изучает его. Но скалки свитка не двигались, и взор императора был устремлен в
одну  точку.  Однажды он вовсе не развернул пергамент, на другой день  свиток
так  и остался лежать на столе, а император сидел, глядя в окно, недвижный  и
безмолвный.
 Корусану  очень не нравилось такое положение вещей. Вспыльчивый, неутомимый,
блистающий белозубой улыбкой варвар куда-то исчез, его место заняла анемичная
тень, медленно Передвигающаяся в затхлых дворцовых покоях.
 Как-то  промозглым  сырым утром Корусан обнаружил его в  умывальной.  Черный
король  стоял  возле  раскрытого  ящичка с бритвами,  длинное  лезвие  опасно
мерцало в его руке.
 Корусан,  казалось,  не  двинулся  с  места,  но  бритва  в  одно  мгновение
перекочевала  к  нему, ящичек с треском захлопнулся, и  на  его  полированную
поверхность легла ладонь оленейца.
 Эсториан бросил на него изумленный взгляд.
   Я вовсе не собираюсь зарезать себя,   медленно произнес он.
   Ну да,   сказал Корусан.   Вы просто любуетесь блеском металла.
 Эсториан, усмехнувшись, поскреб бороду.
   Это уже надоело мне.
   Вы хотите превратиться в асанианина?
   Разве это плохая идея?
 Корусан убрал бритву в футляр, потом спрятал его в складках своих одежд.
   Вы нравитесь мне в своем естественном виде.
   То есть в обличье варвара?
   Да.   Корусан усмехнулся в вуаль.   Каждый из нас несет свое бремя.
 Они помолчали.
 Вызов  пришел  в  середине  дня.  Император находился  на  заседании  Совета
империи, серый дождь моросил за окном.
 Мерид  легкой  походкой пересек коридор. Глаза его радостно поблескивали.  В
них светилось нечто большее, чем дружеская приязнь.
   Вождь,   сказал он,   вождь хочет говорить с тобой. Пришло время.
 Его длинные пальцы лежали на рукоятках обоих мечей.
    Наконец-то.   Он горделиво расправил плечи.   Наконец ты получишь то, что
по праву принадлежит тебе.
 Корусан перевел дыхание.
   Я ухожу,   сказал он.   Неси службу, как надо, охранник.
    Не беспокойся,   усмехнулся Мерид.   Я сберегу его для тебя.   Он тряхнул
головой и добавил:   Мой принц.
   Тише,   сказал Корусан.   Я только охранник.
    Конечно,   ответил Мерид безапелляционно.   Ты только охранник. А кто  же
еще?
 
                                     ***
 
 Корусан  тщательно  приготовился к визиту. Он облачился в  лучшие  из  своих
одежд, драпирующих новенькие доспехи, и отполировал до блеска мечи. Он  также
привел  в  порядок кинжал, открыто висящий на поясе, и нож,  лезвие  которого
простые смертные могли увидеть лишь раз в жизни,   умирая. Оленеец обязан  во
всеоружии являться на зов вождя.
 Он  спокойно прошел мимо постов оленейцев, мимо сонных караульных  варьянцев
и  других  мрачных,  таящихся в углах фигур, один вид которых  заставлял  его
невольно  взъерошивать  перья.  Эти типы плели магические  сети,  расставляли
невидимые  взору  силки  и  ловушки, и внутренний голос  приказывал  Корусану
остерегаться их. Наконец он достиг того места, которое именовалось  крепостью
в  крепости,  здесь  жили и властвовали оленейцы, и никто из  посторонних  не
осмеливался заглядывать сюда.
 В  приемной вождя толпились воины, среди них затесалось несколько магов:  их
серые  и  фиолетовые плащи отчетливо выделялись на черном фоне;  он  не  стал
тратить  время на ожидание и бесцеремонно толкнул дверь. И все же сердце  его
отчаянно  заколотилось в это мгновение. Он удержал невольную дрожь и мысленно
выругал себя. Что, собственно говоря, происходит? Разве он не является  сыном
Льва?  Разве  все эти люди не должны слизывать пыль с каблуков  его  дорожных
сапог?  Почему  он  ведет себя, как подневольный, объятый робостью  и  втайне
гордящийся тем, что его посвятили во второй ранг.
 Властитель  и  воин  не  должен тратить время на проволочки.  И  все  же  он
уважительно поклонился вождю, вежливо кивнул верховному магу Гильдии  и  лишь
потом сказал то, что намеревался сказать:
   Еще не время!
 Никто,  казалось, не был особенно удивлен, только два стоящих  в  углу  мага
обменялись  улыбками, словно мальчишки, вообразившие себя  взрослыми  людьми.
Вождь  откинул  вуаль,  что  было  знаком  большой  доверительности  в  столь
разношерстной компании.
   Мы все уверены, что время пришло.
   Нет.
 Корусан  не  обнажил  лица.  Это, безусловно, было  замечено,  но  никто  не
осмелился одернуть его.
   Почему?   спросил вождь.
   Потому что я знаю.
    Молодой  человек,  наверное, провидец,   осторожно и вкрадчиво  заговорил
один из магов.   Возможно, он чародей, постигший законы перемещения времен  и
вещей.
    Я  тень  черного короля,   сказал Корусан,   я держу в  своих  руках  его
жизнь. Как разгорается мятеж, мой командир?   Он повернулся к вождю.
    Неплохо,     ответил  вождь. Но люди нуждаются  в  человеке,  который  их
поведет.
   Им не долго осталось ждать,   сказал Корусан.
    Было бы лучше, если б это произошло поскорее,   вмешался все тот же  маг,
видимо,   облеченный  высокими  полномочиями.     Люди  ненадежны,  а   жрецы
императора  не  так  уж  глупы. Наш заговор может  открыться,  и  тогда  ваше
восшествие на трон станет более чем проблематичным.
    Я  полагаю,    сказал Корусан,   что вы больше опасаетесь за  сохранность
собственного   инкогнито.  Это  мудро  и  благоразумно.  Однако   время   для
решительных  действий еще не пришло. Ваша магия работает весьма хорошо.  Ведь
все, что с ним происходит, я думаю, ваших рук дело?
 Он не ожидал ответа, впрочем, ему никто и не собирался отвечать.
    Император  заточил себя во дворце. Он сидит там, боясь  шевельнуться.  Он
ходит  в  гарем, посещает Двор, но этим ограничивается поле его деятельности.
Он ничего не видит и не слышит из того, что видим и слышим мы.
   Тогда чего же нам ждать?   спросил маг.
 Корусан  внимательно  оглядел настырного человечка. Его  лицо  лоснилось  от
пота  и  было  обманчиво  благодушным. Но глаза мага поблескивали  холодно  и
жестко. Маг не отвел их, когда Корусан обратился прямо к нему.
    Ты очень настойчив. Это приятно. Однако не забывай о том, кто стоит перед
тобой.
 Желтые веки мага дрогнули и опустились.
    Мы  все   ваши верные слуги, принц,   сказал он,   но каждый час ожидания
работает  против  нас.  Солнечный лорд обладает малой магической  силой,  это
действительно  так.  Но  он  наделен другим, почти  сверхъестественным  даром
очаровывать
 всех,  кто  встречается на его пути. Его обаяние неодолимо.  Свет  его  глаз
завораживает миры.
   И ты собираешься состязаться с ним?
 Маг игнорировал насмешку.
    Мы  не  знаем  природы этой его силы и должны признаться, что  она  очень
пугает  нас,  хотя наше умение достаточно велико. Вы же, мой  юный  лорд,  не
искушенный ни в жречестве, ни в чародействе, знаете только меч и кинжал.  Кто
поручится за то, что вы сами не обратитесь в его добычу?
 В   словах  мага  было  немало  правды.  Невероятное  обаяние  действительно
исходило  от  черного  короля. Однако Корусан  не  простодушный  дурак  и  не
ребенок. В ловушку для дураков и женщин оленейца не заманить.
    Когда  я  почувствую,  что  время настало,  я  уничтожу  его.  Его  жизнь
принадлежит только мне. Помни об этом, маг.
   Я помню, но хорошо ли помните об этом вы?
 Корусан усмехнулся холодно и отрешенно.
    Я  не забываю об этом, даже когда сплю. Неужели вы все здесь думаете, что
я сижу сложа руки? Медленно, исподволь, шаг за шагом я приучаю его к себе. Он
уже  называет меня другом, он поверяет мне все свои секреты, он сам  начинает
любить меня. Он зреет.
   Поторопитесь, принц,   сказал маг,   или в игру вмешаемся мы.
   Нет,   возразил Корусан,   он только мой.
   Поторопитесь.
 Слова  его  прозвучали, как заклятие, и долго потом отдавались у Корусана  в
ушах.
 Проклятые маги. Они всюду суют свои желтые отвратительные носы. И совсем  не
нуждаются  в  помощи  Корусана. Корусан   всего лишь козырь  в  их  карточной
колоде, и почему-то именно сегодня они решили его разыграть.
 Но  он  не  поддастся им. Он спутает их планы. Он не даст им украсть  из-под
носа то, что по праву принадлежит только ему.
 
                                                                     ГЛАВА 31

 Певец Торуан прибыл в Кундри'дж-Асан.
 Эсториан  узнал об этом случайно. Возвращаясь с заседания Совета, он  шел  к
своим  покоям  кружным  путем, отчасти потому, что хотел  избежать  встреч  с
назойливыми просителями, которые уже стали досаждать ему и здесь, отчасти для
того,   чтобы  немного  развеяться.  Свернув  в  один  из  маленьких  боковых
коридорчиков,   он  услышал  знакомое  имя.  Разговаривали  два   подвыпивших
гвардейца.
    Он  дает  представление Высокому двору сегодня ночью,    сказал  один.   
Сквайр  лорда  Перизона проигрался мне в кости. Денег у него нет,  и  в  счет
проигрыша  он обещал провести меня на этот концерт. Как ты думаешь,  хорош  я
буду в желтой ливрее?
   Просто неотразим,   ответил его приятель, икнув.
 Гвардеец шлепнул его по спине.
    Прекрати  насмешничать. Я был записным красавчиком, пока мне  не  сломали
нос.
    Счастливчик,   вновь икнул его собеседник,   теперь никакая вонь тебе  не
страшна.
 Икая  и переругиваясь, пьянчужки слонялись по коридору, пока один из них  не
поймал  взгляд  Эсториана.  Всплеснув как  девица  руками,  гвардеец  толкнул
приятеля в бок.
    Не  думаю,  что  в  ближайшее время кто-нибудь из вас будет  свободен  от
ночных караулов,   сказал Эсториан.
    Да,  милорд,    преданно глядя в лицо господину, вытянулся гвардеец.  Его
приятель погрозил императору пальцем и снова громко икнул.
 Эсториан  вернулся в свои покои. Он чувствовал себя очень  усталым.  Но  ему
unreknq|  повидать Торуана опять. Надо бы послать человека в гарем, сообщить,
что  его сегодня не будет, вяло подумал он. Зиана очень огорчится. Или  Элия.
Сегодня как раз подошел срок пересменки наложниц.
 Тем больше резонов уклониться от них в этот вечер.
 Слуги  между  тем  бережно  освобождали его от мантий,  расчесывали  волосы,
распутывали  неизбежные колтуны. Наконец он отослал их прочь и  повалился  на
тахту,  прямо  поверх покрывала. Корусана нигде не было  видно.  В  последнее
время  оленеец стал чересчур нервозен, не стоял на месте, беспрестанно  потря
хивал  головой, пальцы его напряженно подергивались. Когда этот тик  сделался
совершенно  невыносимым,  Эсториан велел ему  удалиться  и  привести  себя  в
порядок. Он ушел, не выказывая протеста, и теперь обретался неизвестно где.
 Эсториан  застыл  в полудреме, не засыпая и не пробуждаясь.  Какая-то  часть
его  сопротивлялась  оцепенению,  расталкивала  его  сущность,  призывала   к
действию, но к какому? Ему некогда было подумать об этом. Он очень устал.
 
 Не пристало императору посещать Двор по вечерам.
 Об  этом  сказали  ему  слуги,  но Эсториан проигнорировал  их  шелест.  Они
облекли  своего  господина в мантии, столь тяжелые,  что  он  не  мог  в  них
свободно  двигаться, потом придавили их накладным золотом  и  вызолотили  его
веки.  Прежде  Эсториан  не спустил бы им такого, но теперь  какая-то  апатия
притупила  его бдительность. Он даже позволил бы им сбрить свою бороду,  если
бы   Корусан  не  задевал  куда-то  бритву.  Несносный  мальчишка.   Дерзкий,
нахальный.  Где  он  сейчас?  Небось,  беспробудно  дрыхнет  или  точит  свои
разлюбезные мечи. Пусть отдохнет и подумает о своем поведении.
 Ночной  дворец  напоминал  яркую раззолоченную игрушку.  Зал  для  заседаний
сиял,  освещенный  огнями бесчисленных светильников  и  ламп.  Тут  слышалась
музыка, звучали веселые голоса и даже вспыхивал смех, что казалось совсем  уж
несообразным  с  местными понятиями о приличиях. Но женщин в гомонящей  толпе
асаниан  не было. Ни леди, ни дам с несколько подмоченной репутацией. Правда,
их  появление  ожидалось. Но позже, когда лорды усядутся за столы  и  чаша  с
вином обойдет не один круг.
 Появление императора было отмечено кратким почтительным молчанием и  дружным
реверансом  всего  зала, затем придворные вернулись к  разговорам  и  танцам.
Эсториан  не  мог присоединиться к общему веселью. Все, что ему  позволялось,
это  усесться в заранее приготовленное для него кресло и наблюдать, и хранить
предписанное этикетом безмолвие.
 Только  он  и  еще  двое  его гвардейцев были чужаками  в  однородной  толпе
веселящихся гостей. Торуан с некоторыми членами его труппы не в счет, ибо  он
приглашен сюда веселить, а не веселиться.
 Зал  притих,  когда молчаливые мимы принялись устанавливать  светильники  на
высоких ножках вокруг импровизированной арены. Придворные быстро расселись по
своим местам, гул умолк, и представление началось.
 Начало  было таким же, как и в Индуверране: с невыносимым визгом и скрежетом
на  сцену  выскочили  музыканты, играя на причудливых инструментах,  за  ними
последовали певцы.
 Но,  в  отличие  от  Индуверрана, они разыгрывали сейчас совсем  не  историю
Хирела  и  Саревадин  и  не  какой-либо другой сюжет  из  жизни  объединенных
империй.   Возможно,   одна   из   асанианских   легенд   легла   в    основу
разворачивающегося на сцене действа. Торуан изображал лорда  в  своем  дворце
или бога в своем храме, к нему рекой стекались нуждающиеся в его помощи люди.
Он  был  облачен  в  белые одежды, словно король или духовное  лицо  высокого
ранга.  В  руках  Торуан держал позолоченную асанианскую  маску,  которую  то
подносил к лицу, то отводил в сторону.
 Лорд  или  бог  принимал всех приходящих к нему людей, но сам не  говорил  с
ними.  За  него это делали другие. Посредники выслушивали жалобы и передавали
их смысл господину. Очень и очень измененный смысл.
 Убеленный  сединами  старец просил защитить его от врагов.  Лорду  говорили,
что  старец  благодарит  господина за мир и спокойствие  в  его  государстве.
Женщина     евнух,  прикрывший лицо вуалью,   умоляла  исцелить  ее  сына  от
смертельной  болезни, но Торуану передавали, что она просит  благословить  ее
чрево.  Юноша  жаловался на несправедливые притеснения, господин благосклонно
jhb`k,  полагая, что молодой поэт читает ему одну из новых своих  поэм.  Люди
кричали  и  плакали  от  горя     лорд или бог слышал  одни  благодарственные
молитвы.
 В  сердцах  обиженных  подданных росло возмущение.  Собравшись  вместе,  они
вновь решили пойти к всемогущему господину и умолить его дать им то, без чего
их  жизнь  становилась адом. Накормить голодных, напоить  жаждущих,  исцелить
больных.
 Но  он  опять услышал одни восхваления. Он улыбался и пел сладким голосом  о
процветании подвластной ему страны. Гнев охватил пришедших к лорду  или  богу
людей. Они подняли мятеж. Они стащили владыку с трона, изорвали в клочья  его
маску,  они  оглушили лорда грохотом барабанов и шумом трещоток,  но  тонкий,
высокий   и   сладкий  дискант  пробивался  сквозь  этот  гвалт,  исполненный
нескончаемого благодушия.
    Это,     сказал  Эсториан,   самая крамольная вещь из всех,  которые  мне
когда-либо приходилось видеть. Прямое подстрекательство к бунту    и  где?  В
Высоком дворе Асаниана? Удивляюсь, как они не оборвали тебе руки и ноги!
 Губы Торуана слегка посерели, но он улыбался.
 
    О,  они  без  сомнения  сделали бы это, если  бы  не  присутствие  вашего
величества.
   Теперь тебе небезопасно здесь оставаться.
   Раз уж вы, милорд, заговорили об этом, значит, это действительно так.
 Торуан осушил чашу вина и вновь протянул ее слуге. Его руки подрагивали.
   Объясни, зачем тебе все это понадобилось?
 Торуан взял в обе ладони серебряный сосуд и робко взглянул на собеседника.
   Боюсь, милорд, вы этого не поймете.
    Я пойму.   Эсториан старался говорить как можно более доброжелательно, но
пальцы актера невольно сжались, суставы их побелели.   Они держат меня  здесь
за  семью  замками.  Неужели дела в стране обстоят  именно  так,  как  вы  их
показываете со сцены? Или я полный глупец?
    Я  никогда  не  считал вас глупцом, милорд,   сказал  Торуан,     но  вы,
укрывшись в дворцовых покоях, отсекаете от себя все. Даже малейшие намеки  на
реальную жизнь раздражают вас.
   Кто внушил тебе эту мысль? Моя мать? Жрецы? Мой двор в Керуварионе?
 Ресницы актера дрогнули и опустились, евнух уткнул лицо в чашу с вином.
    Я  действительно  получил  приглашение во  дворец  через  посланца  вашей
матушки-императрицы.  Но  это  случилось уже  после  того,  как  мы  задумали
поставить  этот спектакль. Мы объездили много городов и селений. Мы  слышали,
что говорят люди. Их речи полны недовольства и скрытых угроз.
   Им не нравится варвар, сидящий на троне?
   Да, милорд, но это не вся правда. Они замышляют мятеж.
    Сомневаюсь. Люди любят почесать языками. Пустые угрозы, застарелые  обиды
  все идет в ход. И все остается на прежних местах. Разве не так?
   Трудно не согласиться с вами, милорд,   сказал Торуан,   и все же...
    Ладно,     поморщился Эсториан,   оставим это. Кто писал  для  вас  текст
песен?  Айбуран?  Он  неплохо  владеет пером, я знаю.  Разбуди  дремлющего   
неплохой  ход.  Уверен,  что  это  его идея.  Но  я  не  потерплю  крамолы  в
собственном храме.
    Милорд,     Торуан  умоляюще воздел руки,    я  действительно  виделся  с
верховным  жрецом, признаю это. Но я говорил с ним только как  с  посланником
леди   Мирейн.  Он  убедил  меня,  что  вы  защитите  нас,  даже  если  очень
рассердитесь.  Вы сумасбродны, сказал он, но справедливы.  А  пьесу  свою  мы
писали сами. Мы вынуждены были для этого удалиться в Керуварион.
    Ну  да, чтобы оттуда подстрекать мятежников к выступлению.   Эсториан  не
был  рассержен, вовсе нет, но его гнев уже порывался соскочить с удерживающей
его цепи.   Поставить такой спектакль, чтобы люди после него тут же бежали  к
торговцам ядами или разыскивали наемных убийц.
    Вы  должны обо всем знать,   сказал Торуан упрямо, как истинный северянин
или  совершеннейший идиот.   Айбуран думает так, и леди Мирейн тоже. Вы давно
отвернулись от них. Они надеялись через меня достучаться до вашего сердца.
    Они достучались,   мрачно буркнул Эсториан.   Можно сказать, достукались.
Reoep|  у меня должна болеть голова, как вытащить тебя из беды. Высокий  двор
не  любит  шутить.  Итак,  что  же  ты мне  советуешь?  Вернуться  обратно  в
Керуварион?
    Прежде  всего  вам  надо пошире раскрыть глаза и выглянуть  за  дворцовые
стены,     сказал  Торуан. Спеси в его голосе поубавилось, но  упрямства  еще
хватало.   Все обстоит плохо, милорд, и станет еще хуже. Сидя сиднем в  своем
дворце,  вы  все  сильнее раздражаете их. Они вооружаются. Они  называют  вас
захватчиком,  а  кучку  ваших  гвардейцев     армией  насильников,   грабящих
Кундри'дж-Асан.
    Они  называли меня захватчиком, когда я находился в Керуварионе, и то  же
самое говорят, когда я пришел к ним. Не вижу тенденции к ухудшению.
   Они убили сборщика налогов в Ансавааре.
    Простой  люд  издревле склонен бросаться на палку, которая  их  бьет.  Ты
видел, как все это было?
    Они  прогнали отряд стражников, явившийся усмирить их, и захватили город,
засели в его стенах. Они объявили себя свободными от вашей власти.
    Неужели?     Эсториан  привстал с кресла.   Но  их  необходимо  обуздать.
Почему я ничего не знаю об этом?
    Потому что вы засыпаете на ходу, милорд. Это бедствие, это чума. Вы  ведь
знаете  эту болезнь. Когда она проникает в дом, она поражает сначала мужчину,
потом  женщину,  потом детей, потом домашних животных. В  одних  случаях  они
выживают,  в  других     нет, однако все это не очень опасно,  если  чума  не
выходит  за пределы локальной ячейки. Но все пропало, если она проложит  себе
дорогу  во внешний мир. Она кочует от дома к дому, она охватывает весь город,
потом  ползет  через селения к другим городам. Тогда начинается  эпидемия,  и
вымирают  земли,  и  прекращается жизнь. Вот чем грозит вам  маленький  бунт,
милорд.  Мятеж  быстро перерастет в большое восстание, если  его  вовремя  не
подавить. Застарелая злоба питает молодые обиды.
    Как  странно,    усмехнулся Эсториан.   Сначала они прилагают  все  силы,
чтобы  меня сюда заманить, потом лезут из кожи вон, чтобы меня выкурить.  Как
ты думаешь, они удовлетворятся когда-нибудь?
 Торуан не понял его или просто задумался. Он вздрогнул.
    Милорд, я плохой советчик, но думаю, что вам следует чаще выглядывать  за
стены  дворца.  Дела  обстоят хуже, чем тогда, когда вы сюда  прибыли.  Много
хуже.  В  некоторых городках я, как северянин, просто боялся за  свою  шкуру.
Тучи сгущаются, и скоро грянет гром.
    Мои  гвардейцы  свободно разгуливают по столице. Никто не  плюется  и  не
бросает  камни им вслед. Никто не потревожил и меня, когда я однажды прошелся
до храма. А я был безоружен и не накладывал на лицо грим.
    Кундри'дж  это  только  Кундри'дж, милорд,     сказал  Торуан.  Он  обвел
взглядом  покои, в которых они сидели.   Как вы можете здесь  оставаться?  Вы
задохнетесь, сир.
    Они  ведь  сами  учили меня терпению,   продолжал Эсториан,  оставив  без
внимания  слова  актера.    Передай моей матушке и жрецу,  что  я  оценил  их
настойчивость и усилия. Тебя никто не посмеет тронуть. Ты можешь  отправиться
с  труппой  в  Керуварион, где ваше искусство найдет достойный прием.  Но,   
добавил  он,    будь впредь мудрее и не разыгрывай глупых трагедий.  Люди  не
любят глядеться в правдивые зеркала.
    Мы  играли только для вас,   сказал Торуан. Он отодвинул от себя  чашу  и
опрокинул ее вверх дном.   Мы любим вас и преданы вам. Но мы   лишь  капля  в
бушующем море. Асаниане возбуждены. Они сменили старые шляпы на новые, но  не
сменили взгляды. Умоляю вас, сир, будьте настороже!
    Я  всегда  осторожен,     ответил Эсториан. Ему  вдруг  стало  невыносимо
скучно. Он надеялся на приятный вечер, но этот самонадеянный идиот безнадежно
испортил его.
 Впрочем,  он вовсе не порицал рвения актера. Талант всегда мечется от  одной
крайности  к  другой. Иное дело   матушка и Айбуран. Они все еще считают  его
ребенком и злятся, теряя свое влияние на него.
 Со  всей возможной вежливостью он постарался поскорее выпроводить болтливого
комедианта,  отправив  его  под  охраной  в  покои  императрицы,   и   внушил
гвардейцам, что они отвечают за безопасность певца головой. Он надеялся,  что
}rncn будет достаточно.
 Он  почти  улыбался,  вспоминая  реакцию  Высокого  двора  на  спектакль.  С
досточтимых лордов слетела асанианская невозмутимость. Но они вынуждены  были
прикусить языки, потому что их император рукоплескал дерзким актерам. Варвар,
наверное, думали они, простолюдин, болван.
 Он  бесцельно  блуждал  по  своим покоям, почему-то  не  чувствуя  привычной
усталости.  Слуги  крадучись  следовали за  ним,  он  прогнал  их.  Гвардейцы
сопротивлялись дольше, но в конце концов пришлось ретироваться и им.
 Он  попытался  уснуть,  но сон бежал от него. Он развернул  свиток.  Строчки
дрожали и сливались в одну толстую линию. Он пил вино, пока в голове не стало
светло и ясно, потом решил прогуляться по крыше, где когда-то любил принимать
солнечные  ванны.  Сейчас  там, наверное, сыро от моросящего  денно  и  нощно
дождя.
 Какая-то  тень скользнула к нему, когда он ступил на гремящую жесть  кровли.
Он улыбнулся широко и открыто, впервые за много дней.
   Желтоглазый,   сказал он,   я рад тебя видеть.
 Корусан  ничего  не ответил. Это было вполне в его манере, поэтому  Эсториан
ничуть не обеспокоился. Он сделал оленейцу знак следовать за собой и вернулся
в  покои.  Он шел, не оглядываясь, свободно болтая о том о сем, с  языка  его
словно слетели оковы, так радовался он тому, что маленький охранник нашелся.
 В  геральдическом  зале,  увешанном боевыми знаменами  и  доспехами  прежних
времен,  его  лопаткам вдруг сделалось холодно. Он обернулся. Корусан  стоял,
прислонившись  к  колонне,  устремив  на  него  горящий  блуждающий   взгляд.
Лихорадка,  подумал  Эсториан,  протягивая к мальчишке  руку.  Он  знал,  что
Корусан  ненавидит прикосновения посторонних людей, но не видел иного способа
проверить свое подозрение.
   Ты пылаешь,   сказал он.
   Это ничего,   храбрился Корусан. Но дрожал мелкой дрожью.
 Он  был  болен,  сомневаться в этом мог только глупец. Эсториан  едва  сумел
уговорить упрямца прилечь на стоящий рядом диванчик. Потом он сидел над  ним,
раздумывая, не кликнуть ли лекаря. Больной вел себя неспокойно. Он дергался и
уворачивался от дружеских рук. Эсториану пришлось применить силу.
   Я велю заковать тебя в цепи!   прикрикнул он.
 Пальцы мальчишки вцепились в его запястья.
    Я  часто  болею,    отрывисто заговорил оленеец.   Это совсем  не  должно
волновать вас, милорд. Это пройдет, как всегда, и не сделает меня ни хуже, ни
лучше.
    А  когда это должно пройти?   спросил Эсториан.   Сколько мне ждать?  Как
ты будешь охранять меня, если не можешь даже подняться?
    Я  могу!    Мальчишка встал, несмотря на протесты Эсториана. Он  двинулся
вперед на дрожащих ногах и упал бы, если б господин не подхватил своенравного
слугу  под  руку.  Шаг за шагом, спотыкаясь и пошатываясь, они  добрались  до
купальни.
 Купальня  встретила  их  приветливым  светом  масляных  ламп.  Озеро  теплой
благоухающей  воды  разливалось  под  низко  нависшими  сводами.  Плеск   его
напоминал щебет весенних ручейков.
 Эсториан усадил мальчишку на край бассейна.
   Выкупайся,   сказал он.   Это изгонит из тебя холод.
 Корусан озирался вокруг так, словно никогда не бывал в подобных местах.
    Надеюсь, ты хотя бы изредка моешься?   спросил Эсториан с легкой иронией.
  Или оленейцы подобно котам только пьют из встречающихся на пути водоемов?
 Корусан  зашипел,  совсем как степной кот, и Эсториан не мог  удержаться  от
смеха.
   Мы моемся,   сердито сказал мальчишка,   но не на публике.
   Я отвернусь.
 Корусан  презрительно  повел  головой,  обмотанной  черной  тканью,   словно
знатный  владыка,  которому все равно, как отнесется к его  поступкам  слуга.
Эсториан  встретил его взгляд и утонул в золотой бездне. Что-то сдвинулось  в
них обоих, но оба не понимали   что? Возможно, весь мир содрогнулся во сне  и
снова застыл на своем неподвижном ложе.
 Золото, думал Эсториан. Цвет без углов, мягкий и бесконечный. Легкий,  будто
orhw|e  крыло, и тяжелый, как камень. Нечто среднее между янтарем и  лимоном.
Сейчас  этот  свет  стегает его как хлыст, но он умеет и  обнимать,  он  обво
лакивает и тянет...
 Корусан  опустил  веки  и  вновь вскинул их, но  тяжело,  как  бы  борясь  с
сонливостью. Эсториан едва успел подхватить его, чтобы не дать соскользнуть в
воду.  Тело его было упругим, но уже не таким напряженным, как минуту  назад,
он,  видимо,  расслабился  и отдыхал. Потом с неожиданной  силой  оленеец  от
толкнул императора и сдернул со своей головы покров и вуаль.
 У  Эсториана в груди защемило. Никогда прежде ему не доводилось видеть столь
совершенной  красоты, такого изящного человеческого лица, словно  вырезанного
рукой гениального скульптора из цельного куска выдержанной слоновой кости. Ни
единой  неровной  линии,  ни  одной родинки,  ни  какого-либо  пятна,  только
четкость и соразмерность, и даже два тонких шрама, сбегающих от выпуклых скул
к подбородку, не портили облика оленейца.
    Если бы ты был женщиной,   сказал Эсториан восхищенно,   самые знаменитые
певцы обеих империй слагали бы песни в твою честь.
   Только не в Асаниане.
 Мальчишка  накрутил  на  указательный палец один  из  локонов  своих  желтых
спутавшихся волос и безжалостно дернул. Эсториан вздрогнул.
   Бессмысленно слагать песни в честь женщины или оленейца.
   Или принца двора?
   Этого,   сказал Корусан,   я не знаю.
 Его  голос  звучал странно, мышцы лица стали подергиваться,  словно  болезнь
вновь  оживала  в  нем.  С  каким-то ожесточением он  размотал  кушак,  потом
отстегнул  ножны  с  мечами  и снял кожаный пояс.  За  ними  последовали  обе
рубашки,  сапоги, брюки и все остальное, что было на нем. Он оставил  на  шее
только  цепочку с топазом и стоял перед Эсторианом нагой и прекрасный,  глядя
куда-то в сторону и в потолок. Он являл собой нечто среднее между мальчиком и
мужчиной, и мускулистые плечи бойца странно сочетались в нем с мягким,  почти
женским  изгибом бедер и легкими худыми ногами танцора. Тонкие хрупкие  линии
шрамов  рассекали  его кожу в разных местах, он не был неженкой  и,  судя  по
всему, не отступал в схватках.
 Какое-то  время  он  как  будто колебался, потом  молча  прыгнул  на  своего
господина. Все с тем же молчаливым ожесточением он сорвал с Эсториана  тунику
и швырнул ее в груду одежд, темневшую на полу.
 Эсториан  почувствовал, как легкий холодок пробежал по плечам, он  поежился,
раздумывая, что еще может выкинуть его одичавший любимчик. Он не боялся этого
львенка, хотя и знал, что сила его велика.
 Холодок  опять  царапнул его, кожа покрылась пупырышками.  Корусан  протянул
руку и молча коснулся его плеча. И опять между слугой и господином проскочила
какая-то  искра, потрясшая их обоих. Это было так неожиданно, что  показалось
Эсториану забавным. Он засмеялся. Глаза Корусана превратились в узкие  щелки,
он опять прыгнул на своего хозяина, опрокидывая его на ворох одежд.
 Эсториан, падая, сильно двинул кулаком в бронзовый бок, чтобы сбить  дыхание
дебошира.  Он действовал почти инстинктивно, одной рукой прикрывая  горло,  а
другой пытаясь сковать движения нападавшего. Корусан извернулся с невероятной
гибкостью.  Тело его горело сухим лихорадочным жаром. Эсториан, рванувшись  в
сторону,  вложил все свои силы в мощный бросок, но добился только  того,  что
они оба рухнули в бассейн.
 Мягкая,  теплая  вода  накрыла борцов. Ноги подростка оплели  торс  мужчины.
Эсториан забился, как рысь, попавшая в сети. Утоплен... он будет утоплен...
 Оттолкнувшись  пяткой  от  скользкого пола, он  вынырнул  на  благословенный
простор,   отфыркиваясь,   хватая  ртом  воздух,   пытаясь   разжать   клещи,
стискивающие его чресла, но хватка Корусана была мертвой. Скверный мальчишка,
маленький  негодяй...  Ему  показалось,  что  он  плачет.  Как-то  очень   уж
подозрительно вздрагивала мокрая желтоволосая голова, уткнувшись в его плечо,
и  желтые руки, охватившие шею, и бронзовые скошенные лопатки. Он был  легким
как перышко в этой ласковой, обволакивающей их воде.
 Эсториан    осторожно   погладил   вздрагивающую   спину.   Она   глянцевито
поблескивала,  кожа  мальчика  натянулась,  под  ней  прощупывались  ребра  и
позвонки.  Он  переместился  к  стенке бассейна  и  выпрямился,  стараясь  не
onrpebnfhr| свою драгоценную ношу. Сердце его опять пронзила щемящая боль.
 Дыхание  мальчика успокоилось. Корусан, шевельнувшись, разжал ноги  и  встал
на плоское дно купальни. Но он не отстранился от своего господина, и Эсториан
расценил  это как жест безграничного доверия. Мальчишка сейчас был  в  полной
его власти.
 Его  голова, лежащая на плече Эсториана, моталась из стороны в сторону,  как
у  капризного ребенка, но ребенком этот маленький негодяй не был.  Одна  рука
оленейца  продолжала охватывать шею императора, другая принялась осторожно  и
вкрадчиво исследовать выпуклости плеча. Твердые пальцы мальчишки сбежали вниз
   до  локтя, переместились на брюшной пресс, помяли, словно массируя,  бедра
мужчины,  потом  поднялись выше   на грудь, и еще  выше     к  самому  горлу.
Помедлили   деликатно, как пальчики опытной соблазнительницы,   и зарылись  в
мокрый шелк бороды. Эсториан опустил взгляд. Золотые пылающие глаза метнулись
ему навстречу.
 Лицо  мальчишки  сейчас казалось мертвенно-белым, и шрамы,  рассекающие  его
щеки, приобрели багрово-красный оттенок. Эсториан кончиком пальцев провел  по
ним.
   Меч?   полуутверждающе спросил он.
    Нож,   сказал Корусан. Его голос вновь стал холодным и спокойным.    Один
след     в знак посвящения, другой   за мою вспыльчивость. Я вел себя  плохо,
когда меня принимали в братство.
 Он  сражался  за  свою вуаль и мечи? Конечно. Тут не о чем было  спрашивать.
Все ясно и понятно без слов.
   Скажи, ты с самого детства такой красавчик?
 Корусан  растерянно  захлопал ресницами. Редкое и весьма  отрадное  зрелище.
Эсториан позволил себе улыбнуться. Мальчишка нахмурил брови.
   Разве красота так уж важна?
    Конечно. Особенно если ее закрывают вуалью. Скажи, зачем тебе  это  надо?
Чтобы люди не говорили, вон пошел хорошенький дурачок?
 Глаза Корусана посуровели.
    Ты,     медленно, чуть задыхаясь, сказал он,   ты, мужественный и сильный
мужчина, ты отвергающий свою собственную красоту, ты вздумал судить меня?!
 Мальчишка оскалил зубы.
   Яне...  Эсториан не успел договорить и взвыл от резкого укуса в плечо.
   О, бог и богиня!
 Мальчишка  откинул  голову и, кажется, собирался повторить  свой  маневр.  С
ужасающим   спокойствием  Эсториан  наблюдал  за  ним,   ощущая   холодок   в
позвоночнике. И вновь между ними пролетела искра и принесла мгновенную  боль,
словно  тысячи крохотных раскаленных шпаг разом вонзились в его тело.  Он  не
знал,  чего теперь ждать от маленького безумца. Лунатик опять оскалил  ровные
белые  зубы, как будто собирался откусить собственный язык или сожрать заживо
стоящего  рядом с ним человека. Он начал с губ, потом перешел  к  подбородку,
потом стал вгрызаться в горло, потом укусил сосок. Однако яростные укусы  его
были  бескровны. Хищно урча, как голодный пес, он глодал его  руки  и  кисти,
потом вцепился зубами в бедро, потом...
 Эсториан,  тяжело дыша, выбрался из бассейна. Безумный мальчишка тащился  за
ним,  подобно огромному морскому крабу, оставляя на полу блестящие  лужи.  Он
явно  не  желал стоять на своих собственных ногах. Он обхватил руками  колени
Эсториана, обжигая горячим дыханием его бедра. Эсториан ощутил тяжелый толчок
в паху.
 Он  смутился.  В  бронзовой коленопреклоненной фигурке,  склонившейся  перед
ним,  не  было ничего женского. Его обнимал полумальчик-полумужчина, безумец,
маленький негодяй, наглец. Он заслуживал примерного наказания.
 Эсториан  опустился  на  колени. Поцелуй был быстрым  и  острым  как  лезвие
бритвы. Зубы их стукнулись друг о друга, дыхания пресеклись. Они зашатались и
опрокинулись на груду одежд.
   Бархат,   сказал Корусан.   Бархат и сталь.
   Сталь,   вторил Эсториан.   Сталь и слоновая кость.
   Помни, твоя жизнь принадлежит мне.
   А твоя   мне.
 Слова  эти  легко  слетели с его губ, но он знал, что  это  правда.  Корусан
bqr`k. В нем не было ни сомнений, ни колебаний. Он протянул императору руку и
потянул за собой.
 Эсториан  повиновался. Он молча шагал за своим слугой, изумляясь все  больше
и  больше.  Он  мог сейчас, сию же минуту прекратить весь этот бред     одним
жестом, одним словом, но воля его словно уснула. Мальчишка, таща его за руку,
вышагивал впереди, в нем не было ничего жеманного или порочного. И все же его
с неодолимой силой влекло к нему.
 Он  знал, что мужчины порой увлекаются мальчиками, но никогда не понимал их.
Он  всегда  считал себя мужчиной, рожденным для женщин, с тех пор  как  начал
себе кое-что позволять.
 Но  то, что происходило сейчас, было далеким и от мужчин и мальчиков,  и  от
мужчин  и  женщин,  и  даже, если говорить честно, от мужчин  и  мужчин.  Тут
намечался   роман   между   императором  и  гвардейцем.   Глупый,   дурацкий,
неосмотрительный, смертельно опасный роман.
 Корусан  пылал,  словно  лихорадка  опять  охватила  его  тело.  Глаза   его
плавились  и  блуждали,  но  он точно знал, чего хочет,  он  умел  добиваться
своего.  Эсториан,  Солнцерожденный, сильный мужчина,  щенок  степного  кота,
вынужден был признать, что у него появился достойный противник.
 Это  не  шло  ни  в какое сравнение с женской лаской. Жгучая страсть  Вэньи,
вкрадчивость Зианы, пламенность Галии   все было отброшено и забыто. Так  или
иначе,  тем или иным способом они отдавали ему себя. Этот мальчишка  нападал.
Он любил сражаться и брать и сам подчинялся только насилию.
 Они  сошлись  в  битве, как два равных друг другу воина.  Бойня  началась  в
постели и закончилась на полу среди скомканных подушек и одеял. Эсториан, как
подрубленный дуб, опрокинулся на спину, широко разбросав руки. Корусан, часто
и тяжело дыша, вытянулся рядом.
 Неожиданно  он  засмеялся.  Его  прерывистый  смех  можно  было  принять  за
истерику,  если бы в нем не звучали нотки искреннего веселья. Он  приподнялся
на  локте, продолжая смеяться. Эсториан отшвырнул его руку и, вскочив на одно
колено, придавил другим узкую полудетскую грудь.
 Мальчишка бестрепетно встретил его взгляд.
   Я подхожу тебе?   быстро спросил он.
   Мне кажется, да.
 Поцелуй  был  коротким и мирным. В нем сочетались пряные отголоски  недавней
оргии  с целомудренными нотками подступающей дремы. Битва закончилась, пришел
приказ  отдыхать.  Щека Корусана была мокрой. И не только от  покрывавшей  ус
талое  тело испарины. Кажется, мальчик беззвучно плакал, но Эсториан счел  за
лучшее  промолчать. Любое его слово сейчас привело бы подростка в ярость.  Он
просто  тихо  лежал  рядом, пока дурачок не уснул. Даже во  сне  его  мускулы
подергивались  и содрогались от напряжения, словно он все еще  продолжал  вое
вать. Но лицо было спокойно и безмятежно. Лицо юноши, лицо слуги, который  на
миг показался своему господину прекраснее всех женщин на свете.
 Эсториан  осторожно  высвободился из объятий. Корусан шевельнулся  и  что-то
пробормотал во сне. Темные тонкие брови были недвижны, лихорадка прошла.
 Но  она  не  ушла совсем. Она переселилась в Эсториана. Быстро, почти  бегом
добрался он до купальни и омылся в остывшей воде. Его туника была порвана, но
в  шкафу  на распялках висели другие, он схватил первую попавшуюся и набросил
на себя. Он перетянул волосы широкой лентой, надвинув ее на лоб.
 Его  плечи болели, под ребрами покалывало, но худшая боль рождалась в  душе.
Он   порочен и был изначально порочен, прежде чем его вовлекли в грех.
 И что же ему делать теперь?
 Он  быстро  шагал  по  спящему  лабиринту комнат  и  коридоров.  Туника  его
развевалась,  ему хотелось бежать. Только глаза гвардейцев удерживали  его  в
рамках минимальной пристойности.
 Опущенное копье преградило путь. Он фыркнул и зашипел, но охранник     грубо
сколоченный коричневорожий житель равнин,   узнав императора, отвел древко  в
сторону и широко улыбнулся. Эсториан даже не повернул головы.
 Не  принесла успокоения и прогулка по крыше. Звезд не было, резкий  холодный
ветер  забирался  под  тонкую  ткань,  начиналась  асанианская  зима.  Однако
жизненно  важные  точки его тела пылали, реагируя на восход солнца,  оно  уже
поднималось над горизонтом, где-то там в заоблачной мгле.
 Ему  следовало бы пропеть утренний гимн, но звенящая в нем пустота отвергала
молитву.
    Ведь  не  такой  же  я дурак, чтобы влюбиться в мальчишку?     сказал  он
клубящейся мгле.   Он никогда даже не нравился мне. Так в чем же дело?
 Мгла хорошо слушала, но не решала загадок.
    Со мной никогда ничего подобного не случалось,   отрывисто говорил он,  и
слова его уносил ветер.   Ничего похожего. Никогда.
 Он  осекся,  припомнив евнуха в Индуверране, но потом решил, что тот  случай
не в счет. Просто тогда он на какое-то время потерял бдительность.
    Осторожность,   сказал он.   Мне следует быть осторожнее, вот в  чем  все
дело. И не следует подпускать его близко к себе. Он мог бы убить меня, ведь я
был полностью в его власти.
 Он  был во власти мальчишки много раз в эту ночь, но ничего дурного с ним не
случилось. Не случилось? Похоже, что да. Ничего дурного, кроме любви,  с  ним
не произошло.
 Любви?
 Любви хищной, дикой, кошачьей, любви зубов и когтей.
 Глупо,  ужасно, нелепо и невозможно. Но все обстояло именно  так,  и  жалкие
оправдания  не  в  счет.  Это пришло и рассекло его  жизнь  на  две  неравные
половины.
 Он  может  говорить и делать что хочет, но это теперь навсегда  останется  с
ним.
 В  покоях  императрицы царила хмурая тишина. Часовые встревожились, заслышав
чьи-то  шаги,  но, узнав императора, вновь погрузились в дремоту.  Если  мать
спит,  то скоро проснется, жрица тьмы обязана пропеть молитву вслед уходящему
мраку, чтобы он не забыл вернуться обратно, усмехнулся Эсториан про себя.  Он
не  таясь шагал сквозь анфиладу комнат, и караульные приветствовали его: одни
низко,  по-асаниански,  кланяясь, другие едва  удостаивали  кивком,  как  все
караульные Варьяна. Первые были евнухами, другие   керуварионскими женщинами.
Эсториан был единственным мужчиной, имевшим право беспрепятственного входа во
дворец леди Мирейн.
 
 Мужчиной ли?
 Эсториан  вздрогнул,  вспомнив о ненасытности Корусана.  Сейчас  он  казался
себе   человеком,  очнувшимся  от  долгого,  безмятежного  сна  и  с   ужасом
обнаружившим  на  себе  крепкие  и тяжелые оковы.  Ему  нужно  стряхнуть  их,
забыться, уехать куда-нибудь, но он совершенно не представлял, каким  образом
все это проделать.
 Он  должен  править этой страной, и тут ничего не попишешь. Но, может  быть,
возможно  править  Асанианом, не находясь в Кундри'дж-Асане?  Ему  все  здесь
осточертело,  его  душат  эти стены и этот воздух, пропитанный  затхлостью  и
враждебными чарами.
 Мать  поможет  ему. Она обязательно что-нибудь присоветует. Он долгое  время
не подпускал ее к себе и горько расплачивается за свою ошибку.
 Последняя   дверь  была  заперта,  он  слишком  поздно  заметил   это.   Для
Солнцерожденного  не  существовало запоров, и эту  задвижку  он  с  легкостью
открыл.  Конечно,  ему  не следовало врываться без приглашения,  но  в  конце
концов она его мать, а он ее сын.
 Леди  Мирейн  все  еще  пребывала в постели. Спальня ее освещалась  довольно
тускло. Он едва сумел разглядеть копну черных волос, разбросанных по подушке.
Волосы были гордостью леди Мирейн, серебро седины не касалось их долгие годы.
Потом  навстречу  ему метнулись черные пылающие глаза и  вскинутые  в  испуге
руки.  Леди  Мирейн резко села в кровати. Голые крупные груди ее  подпрыгнули
вверх.
 Эсториан  похолодел.  Тень, лежащая рядом с матерью, обрела  вдруг  форму  и
плоть.  Это был черный, обросший жестким курчавым волосом человек,  огромный,
как башня или обломок скалы.
 Айбуран, шевельнувшись, открыл глаза и мгновенно оценил ситуацию.
   Доброе утро, малыш,   хрипло пробормотал он.
 Этого  просто не могло быть. Эсториан твердо знал это. Айбуран, его приемный
отец, должен сейчас находиться в своем храме. Айбуран? Храм? Приемный отец?
 Но... может быть, не такой уж приемный?!
 Правую руку пронзила резкая боль. Он застонал и потряс кистью.
 О,  бог  и богиня, каким же глупцом он был еще секунду назад, к кому он  шел
за   помощью   и   советом?   Кретин,   абсолютный,   бесповоротный,   тупой,
отвратительный в своей глупости. Они всегда были вместе, всегда  заодно,  они
смеялись над ним, они ему лгали. Он не верил, когда ему говорили, что в жизни
людей бывают черные дни, теперь его самого настигла черная воля рока.
 Он повернулся.
   Эсториан!
 Голос матери был высок и визглив. Он закрыл уши, чтобы его не слышать.
 Он  долгое время спал. Теперь он проснулся. Он долгое время был слеп. Теперь
он прозрел. Он медленно поднес к глазам руки.
 Одна  из  них была черной, как ночь, другая блистала, как маленькое  солнце.
Удивительный, невозможный, чудовищный мир! Но, даже агонизируя, он элегантен!
 Эта мысль заставила его усмехнуться.
   Эсториан!
 Голос  матери вновь настиг его, но он уже закрывал за собой дверь. Он увидел
то, что давно должен был увидеть.
 И стал свободен. И понял, что путь к свободе лежит через бездну отчаяния.
 
                                                                     ГЛАВА 32

 Корусан  проснулся  один.  Он долго соображал, где находится,  а  сообразив,
пришел  в  такую  ярость, что свободно мог бы покалечить  или  убить  первого
попавшегося  ему  под  руку человека. Страшно было даже  подумать,  что  кто-
нибудь,  кроме  оленейцев, мог увидеть его спящим и  обнаженным,  праздно  ва
ляющимся в императорской постели.
 Однако  все  слуги  куда-то  подевались, и он  почти  сожалел  об  этом.  Он
чувствовал,  что  способен отправить к праотцам любого идиота,  осмелившегося
заглянуть в его пылающие глаза.
 Где  черный  король? Он должен умереть первым. Вчерашний  приступ  лихорадки
несколько  подкосил  его силы, но не настолько, чтобы Корусан  мог  обо  всем
позабыть.  Он зашел вчера далеко в своей игре... чересчур далеко, но  не  это
его тревожило сейчас. Подозрительно то, что победа была скорой и легкой.
 Но, как ни крути, все же это   победа.
 Его  пальцы  машинально  мяли  шелковую бахрому  покрывала,  и  он  невольно
припомнил  другой  шелк. Шелк удивительно пышных и жестких  волос  варвара  и
грубую, бурную, неистовую силу его ласк.
 Да,  конечно,  он преподнес сюрприз черному королю, но надо сказать,  что  и
тот  удивил  его немало. Говорят, боги, если они есть, запрещают такие  вещи.
Впрочем, об этом нечего сейчас думать.
 Любовь     ничто,  когда у воина есть цель, и Корусан  помнит  об  этом.  Во
дворцах много комнат, но лишь одну из них человек избирает для сна.
    Ты теперь полностью мой,   сказал он каменным сводам потолка, обращаясь к
сырому темному пятну, напоминавшему ненавистный образ.   Ты ведь принадлежишь
мне. Отныне никто из них не прикоснется к тебе.
 Он  улыбнулся.  Он  имел  в  виду  женщин  гарема,  которые  могли  принести
императору  наследников. Корусан оборвет эти нити. Черный  король  не  должен
продолжить  свой  род. Вчерашние действия Корусана продиктованы  именно  этим
соображением.
 Однако  вождь вряд ли будет доволен. Грубые, прямолинейные люди.  У  них  на
уме одно   убийство и только убийство. Убей, твердят они, выследи и убей!  Но
разве гибель врага   главное в мщении? Гибель врага   только последняя точка,
заключительный и малоприятный аккорд. Месть хороша тогда, когда она длится. И
все  же  ни  вождь, ни Мастер Гильдии его не поймут. Его может понять  только
равный.
 Равный  и  единственный во вселенной человек, обладающий  золотыми  глазами.
Черный король. Черный пащенок Льва.
    Я    мрак,   произнес Корусан в полудреме. Ты   свет, несущий тепло. Я   
мягкая слоновая кость, ты   сверкающий черный уголь. Я   символ Уверьена,  ты
  символ Аварьяна. Теперь мы   одно, мы союзники и противники, объятые единой
qsr|~.
 Он смеялся и плакал. Он сложил первые в своей жизни стихи.
    Ты  ушел от меня, ты решил убежать, но разве может целое убежать от своей
части?
   Может.
 Корусан  вскочил,  встал  на  колени. Черный  король  вышел  из-за  колонны,
возвышавшейся  над  постелью.  Его  голос был  холоден  и  напряжен.  Знающие
императора люди сказали бы, что он сейчас близок к срыву.
   Я думал, что ты ушел.
    Я остался.   Корусан осторожно откинулся на пятки, положив руки на бедра.
  Я полагал, что еще понадоблюсь вам.
    Зачем?  Чтобы  снова  пойти  по  пути греха?  Чтобы  снова  подвергнуться
унижению?
   Не я один виноват в том, что произошло,
   Я сожалею.
 Он сожалеет. Корусан обнажил зубы.
   Вы сожалеете обо мне? Или о том, что случилось?
 Глаза  черного  короля  странно блуждали. Он  словно  высматривал,  куда  бы
прилечь.  Корусан видел, как сжимались и разжимались пальцы его правой  руки,
как  он  прикладывал пылающую ладонь к холодной гравировке колонны.  Говорят,
солнечный знак порой причиняет варвару страшную боль. А еще говорят, что  эта
боль послана Солнцерожденным за вспыльчивость и гордыню.
 Черный король заговорил медленно, отчетливо, и взор его был устремлен  куда-
то вниз.
    Я  вовсе  не  сожалею о том, что между нами было, но... но надо  смотреть
правде  в  глаза.  Ты  еще  очень юн, Корусан,  и  способен  на  сумасбродные
поступки. Я же...
    Вы  же полагаете, что вы ветхий, убеленный сединами старец.   Язвительный
тон  Корусана заставил черного короля поднять глаза.   Однако вы  прожили  на
свете всего лишь пятую часть века, отмеренного вам небесами, а я уже разменял
четвертую  четверть того, что отпущено мне. Я старше вас. Солнечный  лорд,  и
приближаюсь к закату.
   Чушь!
   Это не чушь.
 Это  всего  лишь  малая  часть правды о Корусане, но  он  не  станет  с  ним
откровенничать.
    За красоту, которой вы так восторгались, сир, моя кровь велит мне платить
дорого. Мы умираем молодыми. Очень молодыми, Солнечный лорд.
    Но  не в столь же цветущем возрасте,   изумленно сказал черный король.   
Ты  еще  очень крепок. И, как все асаниане, свободно дотянешь до  пятидесяти.
Тебе не о чем горевать.
   Я не доживу и до двадцати лет,
    Чудовищно.   Варвар потер руками виски.   Ты хочешь сказать, что оленейцы
не имеют потомства? Тогда как же они пополняют свои ряды?
    Женщины  оленейцев  рожают,   сказал Корусан,   но моя  линия  чахнет.  Я
последний в своем роду.
   Тогда почему же...
 Черный  король  осекся  и вновь помассировал длинными пальцами  голову.  Его
голос стал ясным и звучным, когда он заговорил вновь.
    Я  понял, о чем ты хочешь сказать. Ты просто болен и думаешь, что  смерть
следует за тобой по пятам. Оставь свои страхи, мальчик. Я исцелю тебя.
   Никто в мире не может этого сделать,   сказал Корусан.
   Положись на меня.
 Корусан  усмехнулся.  Он  всегда смеялся над смертью  и  глупостью.  Он,  не
владеющий  магией,  имел  внутренний взор,  он  видел  собственную  погибель,
дремлющую в глубине его существа. Она пока спит, но по временам пробуждается.
Воля  и  снадобья усмиряют ее, и она вновь уходит туда, откуда ее  никому  не
достать. Никому на свете. Даже Солнечному лорду.
 Руки  черного короля возлегли на голову Корусана. Одна из них была  холодна,
другая   пылала. Странное, но приятное, утонченное удовольствие.
   Ты будешь жить,   сказал черный король,   даю тебе слово.
    Солнечный  лорд,    Корусан горько усмехнулся,   великий  властитель,  вы
можете присягнуть, что не переживете меня?
   Все в руках бога,   ответил король хмурясь.
    Ответ, достойный жреца,   сказал Корусан,   или короля.   Он улыбнулся.  
Если я не накину вуаль, каждая крыса во дворце будет узнавать меня в лицо.
 Эсториан вздрогнул и опустил руки.
 Через  какое-то  время Корусан ползал по полу возле купальни,  собирая  свои
вещи, и под руку ему поочередно попадались то бархат, то сталь.
 
 Слишком много иногда сваливается на одного человека. Чересчур много.  Демарш
бродячих актеров, странный альянс с мальчишкой, альянс его собственной матери
со  жрецом,  и  в  довершение  ко  всему  этот  маленький  негодяй,  кажется,
собирается  оставить  его, ускользнуть в загробные дали.  Тут  было  над  чем
поразмыслить, и не было времени размышлять.
 Он  попытался собрать воедино крохи своей силы, но ничего в себе  не  нашел.
Он был пуст, как дупло старого дуба.
 Пустота,  сказал  он  себе, праматерь всего и должна  приносить  облегчение.
Император не вправе хандрить. У него достаточно золота, чтобы купить все  что
ему  нужно,  и  достаточно власти, чтобы одолеть всех врагов.  Например,  его
святейшество лорда Айбурана из Эндроса. который без зазрения совести подобрал
под свой зад постель леди Мирейн.
 Слуги  напустили в купальню свежей ароматной воды, принесли  мантии.  Он  не
стал  умываться и оттолкнул одежды. Потом ему объявили о приходе регента.  Он
принял  его  с  королевской пышностью, но облачился  на  восточный  лад     в
свободную,  расшитую  золотом накидку, шелковые легкие шаровары,  а  на  ноги
натянул мягкие сапоги, отделанные серебром.
 Лорд Фираз пришел к своим выводам.
    Ваше  величество,   сказал он,   я вижу, вы не расположены посетить  Двор
сегодняшним  утром.  Я передам высокочтимым лордам, что  вы  чувствуете  себя
хорошо.
    Нет нужды,   возразил Эсториан.   Я сам объявлю им об этом. Мне, кажется,
у  нас  возникли  кое-какие  проблемы. Нам надо уладить  маленькое  дельце  с
восстанием. Ведь, кажется, кто-то где-то поднял мятеж? Разве не так?
    Милорд,     заверил  лорд  Фираз,    вам  незачем  беспокоить  себя.  Все
необходимое сделают за вас ваши слуги.
    Я  все-таки  обеспокою себя,   заявил Эсториан,    ибо,  сидя  в  золотой
клетке, я не вижу ничего, что мне следует видеть.
    Ах,   воскликнул регент,   милорд может быть уверен, что беспокоящий  его
вопрос будет решен быстро и к общему удовлетворению.
 Эсториан широко улыбнулся.
    Ну  конечно,   сказал он.   Я нисколько не сомневаюсь в компетенции наших
лордов.  Шаги,  предпринимаемые  ими  на своем  поприще,  всегда  неожиданны,
оригинальны и исполнены неподдельного величия.
 Регент  едва  приметно повел головой. Он выглядел, как старая дева,  которую
тянут  в  лесок. Он столько сил потратил, чтобы вытряхнуть дикость  из  этого
варвара, и вот, пожалуйста, полюбуйтесь   все возвращается на круги своя.
    Слишком  быстро я ехал в Кундри'дж,   продолжал Эсториан свой монолог,   
слишком  много придворных толпилось вокруг меня. Теперь я понял свою  ошибку.
Завтра  я  поступлю  иначе.  Я  поеду медленно,  очень  медленно,  чтобы  мои
подданные могли видеть мое лицо. А также мои враги.
 Лорд  Фираз  испустил короткий и жалобный вздох. Мир рушился на его  глазах,
Асаниан летел в бездну.
   Милорд, вы собираетесь совершить путешествие? Но это смертельно опасно!
    Пусть,     ответил  Эсториан, упрямо мотнув головой. Он  взъерошил  рукой
колечки  аккуратно подстриженной бороды и вновь улыбнулся.   Завтра я уезжаю,
мой  милый Фираз. Ты можешь сопровождать меня или остаться, если захочешь.  Я
довольно долго дремал, мне пора пробудиться от спячки.
    Но  почему  зимой?     жалобно пискнул регент.   Разве  нельзя  дождаться
весны... или лета, когда просохнут дороги?
    Скажи, мятежники Ансаваара тоже будут дожидаться весны? Я должен усмирить
их, мой лорд. Я не хочу найти там горы истерзанных трупов.
   Сир собирается на войну?! Но это невозможно!
 Эсториан иронически вскинул бровь.
   Ты говоришь это своему императору?
 Фираз поклонился, но спина его оставалась прямой.
    Да,  вы император, милорд. Но императору не надлежит принимать участие  в
битвах.
    Ты  хочешь  сказать, что подвиг Зиада-Илариоса   сказка? Что  это  не  он
осадил  Индуверран?  А  ведь  он был не только  императором,  но  и  потомком
древнейшего  асанианского  рода.  Разве я,  варвар,  не  могу  следовать  его
примеру?
    Его  наследники были разогнаны, а империя возмущена,   заявил лорд Фираз.
  У Зиада-Илариоса не было выбора.
    У  него были еще сыновья, что-то около полусотни, как говорят. Но он  без
колебаний отправился на войну.
    У  вас  нет  сыновей,   ответил регент,   после вас не останется  никого,
чтобы унаследовать вашу глупость.
 Это  было большой дерзостью. За такие слова в Асаниане летели головы с плеч,
но Эсториан проигнорировал возмущение лорда,
    Если  мне  доведется погибнуть, я умру славной смертью.  Все  лучше,  чем
торчать в этой норе.
 Лорд  Фираз  приоткрыл  свой маленький рот, но тут же  снова  сомкнул  губы.
Незачем  дергать смерть за усы, если император собирается пожинать урожай  на
поле, усеянном сорняками.
   На этом все,   сказал варвар, вставая,   нам пора во дворец.
 
                                    * * *
 
 Высокий  двор  был шокирован видом Эсториана, но выслушал его сообщение  без
видимого  протеста. Большие дела так не решаются, но дикарь есть  дикарь,  он
все равно настоит на своем, зачем же ему перечить. Вглядываясь в однообразно-
невозмутимые  пятна  лиц, Эсториан не мог сказать, кто тут  его  враг  и  кто
союзник.  Возможно,  кого-то и радовала перспектива вздохнуть  поспокойнее  в
оставшемся без господина дворце, другие ничего не имели против того, чтобы им
ператор сломал в этом походе шею, но скорее всего большинству из них было  на
все наплевать.
 Итак,  все  кончено, решено и подписано. Если ему суждено умереть здесь,  он
умрет под открытыми небесами, не вереща, как заяц, попавший в силки. Впрочем,
вполне  возможно, что он выживет. Возможно, слухи о мятеже  так  и  останутся
слухами  и  вместо свирепых повстанцев его встретит кучка дрожащих от  страха
ослушников и пьянчуг.
 Нет,  военный советник ему не нужен. Он сам поведет дело, Он сам разберется,
куда направить войска.
 Никто  не  осмелился возразить. И даже на лице лорда Фираза не  дрогнула  ни
одна морщинка.
 
    Как  ты  думаешь,  эти  болваны ничего не упустят?     спросил  Эсториан,
приятно удивленный тем, что Корусан вновь появился в его покоях.   У них есть
великолепное свойство обо всем забывать.
 Эсториан  придвинул лицо к полупрозрачной вуали, оленеец не дрогнул,  но  от
шелкового  покрова  словно повеяло теплом. Подумать только,  еще  вчера  этот
мальчишка был для него чужим   пятном, силуэтом, голосом без очертаний.
    Ну,     Эсториан  усмехнулся,   а что скажешь ты?  Есть  у  тебя  желание
погонять  деревенских  увальней,  чтобы  заставить  их  уважать  существующие
порядки и власть?
   Да,   сказал оленеец.
    Отчего  же  ты  не веселишься? Не прыгаешь от радости, не  танцуешь?  Мои
гвардейцы давно веселы и пьяны.
   Я танцую с мечами.
   Чтобы убить?
   Я оленеец,   сказал Корусан.
 Эсториан  кивнул.  Он  знал  теперь  каждую  черточку  этого  тела,   каждое
orm{xjn,  каждый  шрам,  но  ничего не знал о его хозяине.  Кроме  того,  что
мальчишка считает, будто обречен умереть молодым. И еще, что он любит танцы с
мечами. Не много, но и не мало, если как следует рассудить.
 Он  поедет в эскорте Эсториана, вместе с варьянскими сквайрами. Оленейцы  не
задают вопросов. Они подчиняются, и это их положительная черта. Его братья по
клану  вольются в авангард варьянской гвардии, хотя, конечно, гвардейцы будут
крутить носами. Ничего не поделаешь, воинское товарищество должно крепнуть во
имя спокойствия обеих империй.
 Надо  сказать, сегодня он сделал все, чтобы армия выступила в поход в полном
вооружении,  обеспеченная  тылами и провиантом и запасом  теплой  одежды.  Он
вникал  в  каждую  мелочь, не спихивая проблемы на чужие плечи,  и,  кажется,
ничего  не  упустил.  Однако  усталость  давала  о  себе  знать.  Сказывалась
бессонная ночь и... голод. Он вспомнил, что с утра ничего не ел, хотя в  углу
покоев  его  давно  ожидал стол, уставленный яствами  и  напитками.  Пока  он
раздумывал, стоит ли ополоснуться перед едой, в нем шевельнулся голод другого
рода.
   Подойди,   хрипло сказал он слуге,
 Миг  ожидания  тянулся  как вечность. Мальчишка молчал.  Он  был  оленеец  и
асанианин,  и  трудно  было сказать, что он выкинет на  этот  раз.  Вчера  он
победил  в  битве,  и  сегодня презрение к побежденному  могло  остудить  его
пылкость.  Он  мог  рассмеяться, он мог назвать императора  глупцом.  Он  мог
оттолкнуть его, сославшись на лихорадку, он мог вообще повернуться и уйти.
 Керуварион склонялся перед Асанианом и трепетал. Но мальчик подошел.  Он  не
смеялся  и  не  бросал  упреков, он был послушен, он вздрагивал  в  неуклюжих
руках.  Но  тело его было натянуто, как тетива лука, и вырвалось на  свободу,
как только Эсториан его отпустил.
 Гибкий,   стремительный,  абсолютно  нагой,  как   пламя   светильника,   он
наклонился к своим одеждам и вырвал из ножен мечи. Лицо его сделалось  хищным
и  жестким,  на  груди,  пламенея, сверкал топаз. Две  сияющие  полосы  стали
рассекли воздух, мальчишка гортанно вскрикнул и отскочил в тень.
 Эсториан   понял  его  и  потянулся  к  своим  мечам.  Он  ждал,   огромный,
широкоплечий,  черный,  как сажа, как сгусток того  мрака,  в  котором  исчез
Корусан.  Это  было ужасно, это было чудесно, это было опасно, как  скачка  в
ночную грозу. Начинался танец мечей.
 Сталь  взлетала над плотью, плоть ускользала от стали, плоть  ускользала  от
плоти,  ее  настигала сталь. Эсториан улыбался, Корусан был молчалив.  Только
золотые  глаза  откликались  на  каждый выпад партнера.  Он  кружился  вокруг
Эсториана, словно ястреб вокруг ворона, все ускоряя темп.
 Лезвия  мечей были остры, каждое неосторожное движение грозило смертью.  Они
знали  об  этом.  Эсториан нападал. Его рост и его сила давали  ему  ощутимые
преимущества,   однако  гибкость  и  изворотливость  оленейца   сводила   его
преимущества  на  нет.  Быстрый  и  юркий  как  ящерица,  мальчишка  не  знал
усталости.
 А  Эсториан начал сдавать. Долгое заточение в дворцовых покоях не прошло для
него  даром.  Тело  покрылось предательской испариной,  струйки  пота  мешали
видеть,  затекая  в  уголки глаз. Корусан по-прежнему был сух  и  невозмутим,
однако и его дыхание участилось.
 Резким  движением  отбросив  оба  меча,  Эсториан  поднырнул  под  мерцающую
завесу,  сотканную из бешено вращающихся клинков. Каждый из них мог разрубить
его  пополам. Корусан отскочил к стене и развел руки. Всей массой своего тела
Эсториан обрушился на мальчишку, подминая его под себя.
    Кретин! Идиот! Дурак!   Гримаса ярости исказила лицо оленейца.    Дикарь!
Сумасшедший варвар! Я мог зарубить тебя!
 Эсториан попытался улыбнуться, хватая губами воздух.
   Постой!.. Не сердись... Я думал тебя удивить!..
    Считай, что я дважды спас твою жизнь. Еще секунда, и от тебя осталась  бы
гора окровавленного мяса.
    Ничего  подобного.   Эсториан задыхался, отирая с лица пот, но глаза  его
довольно блестели,   Просто я немного расслабился, сидя во дворце. Но с  этой
минуты все пойдет по-иному. Мы будем с тобой танцевать, желтоглазый. Мы будем
танцевать каждое утро. Я быстро наберу форму.
 Он легко вскочил на ноги и протянул мальчику руку.
   А теперь, когда мы немного размялись...
 Корусан  вспыхнул. Голова опущена, глаза опущены, от кожи веет сухим  жаром.
Сердце Эсториана пронизала щемящая жалость к нему. Он подтолкнул мальчишку  к
столу.
    Поешь,  пока я моюсь. Тебе необходимо хорошо есть. Ты худой, как  вешалка
для плащей.
   А ты   старый и грязный мешок с костями.
 Эсториан рассмеялся.
 Когда  он  вернулся,  количество яств на столе заметно поубавилось.  Корусан
держал в руке чашу с вином и принюхивался к вазе с фруктами.
 
                                                                     ГЛАВА 33

 Они  стояли  перед  ней тихо, как дети, застигнутые за  нехорошим  занятием.
Вэньи  рассмеялась  бы, если б не тянущие боли в груди. Айбуран     верховный
жрец Эндроса и леди Мирейн   вдовствующая императрица обеих империй.
    Возможно, вам следовало бы попытаться поговорить с ним?   Вэньи старалась
говорить как можно спокойнее.
   Естественно, следовало бы.
 Айбуран  кусал  завитки своей бороды. Растерянность явственно проступала  на
лице великана.
   Ну, и к чему бы это все привело?
 Леди  Мирейн зашагала по комнате, в точности повторяя движения сына. У Вэньи
сжалось горло.
    Сейчас  он  разъярен  и слеп,   бросила леди Мирейн.     Наши  увещевания
только подольют масла в огонь. И вся эта суматоха во дворце затеяна не только
потому, что он не знает, на кого излить свой гнев.
   Дела обстоят так плохо?   спросила Вэньи.
    Хуже  некуда.   Леди Мирейн повернулась на пятках. Ее глаза воткнулись  в
Вэньи,  как две раскаленные булавки.   Не понимаю, что сделалось с  ним?  Во-
первых,  я всегда думала, что он догадывается о нашей... связи. Во-вторых,  я
считала его достаточно разумным, чтобы в сложных ситуациях управлять собой. И
вот   все летит в ад.
    Возможно, не стоит все усложнять,   осторожно заговорил Айбуран.    Время
лечит  и не такие раны. Утром он выступает в поход, чтобы усмирить мятежников
Ансаваара. Он обо всем забудет на этой войне.
    Ты ничего не понимаешь?   вскипела леди Мирейн.   Он вовсе не выступает в
поход.   Он   просто  бежит  от  проблемы,  как  бегал  всегда,  всю   жизнь.
Самовлюбленный,  дрянной, ни на что не годный мальчишка! Все  наши  уроки  не
пошли ему впрок.
   Ты несправедлива к нему,   сказал Айбуран мягко.
   Тогда докажи мне это!   закричала императрица.
 Дальнее эхо отозвалось на ее крик. Нависла напряженная тишина.
    Вы чего-то недоговариваете, леди Мирейн,   сказала Вэньи.   Ведь есть еще
что-то, о чем вы молчите. Разве не так?
 Императрица не сразу нашлась с ответом.
 Она  выглядела  моложе,  чем  всегда, напоминая большую  горластую  рыночную
торговку.  Гнев  ставил ее на один уровень с Вэньи, и  жрице  не  приходилось
подыскивать  слова  для  беседы  с  высокопоставленной  особой.  Сейчас  мать
Эсториана была просто женщиной, которую оттолкнул повзрослевший сын и постель
которой  греет любовник, не имеющий возможности предложить ей руку и  сердце.
Во  время  регентства она не могла узаконить свои отношения  с  Айбураном  по
вполне  понятным  причинам, сейчас обстоятельства вроде бы благоприятствовали
их  любви, но брак на таком высоком уровне мог состояться только с разрешения
императора.  Утреннее  происшествие  усложнило  положение  леди   Мирейн   до
чрезвычайности.  И  все же заботы императрицы не шли ни в какое  сравнение  с
болью, давно поселившейся в сердце Вэньи.
 Все  знали,  где  император  проводит ночи.  Он  очень  хотел  наследника  и
старался  вовсю.  Не одна, так другая желтокожая леди должна  была  в  скором
времени понести от него.
 Поэтому  известие о том, что он почему-то решил уехать, приводит ее почти  в
шоковое состояние. Он оставляет своих жен и отправляется на какую-то дурацкую
войну,  хотя  никто  и ничто туда его не гонит. Он едет туда  по  собственной
воле,  а  вовсе  не из-за проступка леди Мирейн. Императрица  слишком  самона
деянна.
 Асанианские  леди  останутся  дома. Они не имеют  права  выезжать  за  стены
дворца. Они не рабыни и не потаскухи, чтобы трястись на обозных носилках. Они
должны сидеть в золотых клетках и смиренно ожидать своего повелителя, который
зачем-то бежит от них.
 Ей  потребовалось  немалое усилие, чтобы оторваться от своих  размышлений  и
сообразить, о чем беседует с ней леди Мирейн.
    Ты  права,     говорила  меж тем императрица.   В  нем  появилось  нечто,
тревожащее  меня. Он что-то сделал со своей силой. Я могла бы  даже  сказать,
что он уничтожил ее, но в таком случае он был бы мертв.
    Он  просто  упрятал ее глубоко,   сказал Айбуран спокойно и мягко.     Ты
ведь сама видишь, он жив и даже чересчур деятелен.
    Сегодняшним утром,   не слушая его, продолжала леди Мирейн,     когда  он
стоял  возле  нас, я не чувствовала его. Как будто его вовсе не существовало.
Он  стал невидимым для моих сетей. Если бы все было в порядке, он не сумел бы
застать нас врасплох.
   Защита,   сказала Вэньи.
   Защита всегда дает о себе знать.
    Это  что-нибудь новое,   размышляла Вэньи.   Но суть не в том. Непонятно,
зачем она понадобилась ему.
    Столь  мощная и удивительная защита,   добавила леди Мирейн,     что  она
совершенно не осязаема.
    Давайте  все хорошенько обдумаем,   сказала Вэньи.   Когда-то с  ним  уже
случалось  нечто подобное. И именно в этой стране. После ужасной гибели  отца
он  сам  находился  при смерти, его сила была разрушена. Понадобились  долгие
годы, чтобы он окреп, но за эти годы он привык обходиться без силы. Того, что
по  крохам  образовалось  в  нем, не хватает даже на  индивидуальный  заслон.
Теперь он вновь попал в эти стены, и случилось что-то, опять выбившее его  из
колеи.  И уничтожило остатки его силы. И случилось именно сегодняшним  утром,
потому  что  еще  вчера  он не собирался ни на какую  войну.  А  защиты,  мне
кажется, нет никакой вовсе.
   Ты думаешь, это мы нанесли ему такой удар?   спросил Айбуран кисло.
    Нет,  но,  возможно, вы усугубили какой-то фактор.   Вэньи  вздохнула.   
Теперь  позвольте и мне задать вам вопрос: зачем вы пригласили меня  сюда?  Я
ему  не  слуга  и  не  валяюсь в его постели. Я не могу вам  вернуть  его  на
расписном блюде.
   Ты можешь.
 Она обернулась к Айбурану.
   Что?
   Ты сама знаешь, что это так.
    Я  не  хочу,   сказала она, отчетливо разделяя слова,   я не хочу  делать
его дамам подарки.
   Ревность   свойство грубых натур,   заметил Айбуран.
   Я дочь рыбака,   парировала Вэньи,   не стоит напоминать мне об этом.
    Он  любит  тебя,     взывала к ней леди Мирейн.     В  этом  нет  никаких
сомнений. Что плохого в том, что он получает удовольствие с кем-то,  если  ты
гонишь его прочь?
    Ничего.  Пусть получает. Но я не хочу становиться орудием в ваших  руках,
чтобы  отвлечь  его  от  собственных замыслов и вновь загнать  в  провонявший
духами гарем.
    Но,    сказала леди Мирейн, раздражаясь,   я тоже этого не хочу. Я только
хочу, чтобы ты оберегала его сейчас, когда он утратил способность беречься.
    И  вновь предала его в руки знатных красоток?   Вэньи поднесла  ладони  к
вискам.   Мой отец всегда говорил: не доверяйся дворянчикам, дура. Они нас не
любят.  Они холодны, как рыба в воде, и вероломны, как море. Все их  поступки
направлены  на  то, чтобы ублажать свое себялюбие. Они не  помнят  ни  крови,
пролитой ими, ни разбитых ими сердец.
 Вэньи  подняла  глаза. Взгляд Айбурана был исполнен сочувствия.  Императрица
свирепо комкала в руках концы длинной асанианской шали.
   Иногда я жалею, что не выскочила замуж за какого-нибудь докера.
   Ты стала бы полным ничтожеством,   сказала леди Мирейн.
   Мое ничтожество служило бы мне защитой от подобных нападок.
    Возвращайся  в свой драгоценный Сеюн и утопись там, если  на  большее  не
способна.
 Лицо  леди Мирейн исказила гримаса отчаяния. Вэньи ненавидела ее, ибо видела
в ней первопричину всех своих бед.
    Ладно,     устало  выдохнула она.   Я попытаюсь. Я поеду  с  ним  в  этот
дурацкий поход. Надеюсь, этого будет достаточно?
    Несомненно,   сказала императрица холодно.   Надеюсь, ты, в свою очередь,
будешь помнить, что его сын должен родиться от асанианки.
   Я помню. Я ни на секунду не забываю об этом.
 
 Айбуран вышел вместе с ней из гостиной императрицы. Вэньи игнорировала  его,
насколько это было возможно, не чувствуя в себе сил для дальнейшей беседы.  В
холле  мимо  них  пробежал  евнух-асанианин, плащ его  был  украшен  эмблемой
императорского  курьера. Как ни хотелось Вэньи поскорее  добраться  до  своей
кельи, инстинкт заставил ее насторожиться и замедлить шаги. Айбуран сделал то
же самое. Они замерли невдалеке от приемной, напрягая слух.
 Как  видно,  евнух  не  стал совершать весь ритуал церемониальных  поклонов,
потому  что через пару секунд из-за приоткрытых дверей раздался его визгливый
бесцветный голос.
     Его   величество  император  приказал  мне  сообщить   вам,   чтобы   вы
приготовились к путешествию. Он покидает столицу с первым лучом солнца.
    Передайте  моему  сыну,  что я буду готова.    Голос  императрицы  звучал
глухо, но вполне мирно.
 Евнух,  казалось,  испытывал беспокойство. Когда  он  заговорил  вновь,  его
голос заметно вибрировал.
    Милорд  велел передать вам также, что верховный жрец Эндроса отправляется
вместе  с  ним. И еще он приказал мне слово в слово повторить  вам:  не  могу
простить, но могу понять.
 Вэньи   метнула  косой  взгляд  в  сторону  Айбурана.  Лицо  жреца  казалось
невозмутимым. Голос императрицы в соседней комнате дрогнул.
   Я... Передай моему сыну, что я... приняла это к сведению.
 Айбуран  неторопливо двинулся вперед. Вэньи семенила рядом с ним. Надо  было
что-то сказать, но все слова словно попрятались в тайничках ее мозга.
 За пределами дворца на одной из пустынных улочек жрец заговорил сам.
    Умный,  очень умный ребенок. Но ох как жесток! Удивляюсь, кто научил  его
быть таким? Асаниан? Матушка?
    О какой жестокости идет речь?   спросила, в свою очередь, Вэньи.   Он  же
сказал, что все понимает.
    Он  сказал  это  через  курьера, хотя мог  составить  записку,     сказал
Айбуран.   Он третирует ее, как вассала, он намеренно оскорбляет ее. Он  дает
ей  понять,  как  персоне, низшей по рангу, что не станет  наказывать  ее  за
провинность. Более того, он не хочет даже разлучать нас. Он хочет,  чтобы  мы
похудели от горя, лишившись его милостей и иссохли от слез.
    Сомневаюсь, что такое возможно.   Вэньи окинула взглядом огромную  фигуру
жреца.
 Айбуран рассмеялся весело и беззаботно.
    Правильно  сомневаешься. Такие меры нас не остановят. Разве что  немножко
притормозят. Препятствия добавляют в любовь пряности. А дети всегда  ревнивы.
И злопамятны, и об этом не следует забывать.
    Он  взбеленится,  если узнает, что ты смеешься над  ним,     предупредила
Вэньи,   и тогда никакой пощады не будет.
    Я  смеюсь  не над ним,   сказал Айбуран.   Я очень люблю этого поросенка.
Он  слишком  упорен,  и мне нравится в нем эта черта.  Когда  он  был  совсем
маленьким,  еще  до  смерти отца, он решил стать королем или  великим  магом.
Магом он пока что не стал, но король из него, кажется, получается неплохой.
   Что ты думаешь о его походе против мятежников?
     Он  разобьет  их.     Айбуран  казался  голым  без  своих  побрякушек  и
бесчисленных косичек. Макушка его упиралась в небеса.
 Неожиданно жрец встрепенулся.
   Прибавим-ка шагу,   сказал он.   Нам еще нужно собраться в дорогу.
 Вэньи остановилась, испуганно глядя на него.
   Но... но я еще не сообщила ему о своем намерении ехать.
    Ну  и  помалкивай,    сказал Айбуран.   Ты ведь не  хочешь  нарваться  на
неприятность? Мы сделаем по-другому. Он приказывает мне следовать за ним,  но
я, в свою очередь, должен набрать себе свиту. Ты будешь сопровождать меня,   
он  хитро  прищурился,    если, конечно, не предпочитаешь  влиться  в  эскорт
императрицы...
   Благодарю за честь, но   нет.
   Она, наверное, кажется тебе чудовищем?
    Вовсе нет.   Вэньи покривила душой.   Она просто... никогда ни с  чем  не
хочет   соглашаться.   Даже   с  тем,  что  любит   своего   отвратительного,
самонадеянного и постоянно приводящего ее в ярость сына.
   Вы с ней похожи,   сказал жрец.
    Ну  уж нет.   Вэньи зашипела от гнева. Жрец, ухмыляясь, наблюдал за  ней.
Она взяла себя в руки.   Иногда я задумываюсь, кто был в действительности его
отцом.
 Айбуран стал серьезным.
    Ты ведь сама знаешь, что Ганиман.   Он произнес это задумчиво и печально.
   Эсториан  по крайней мере прямодушен и честен. Говоря откровенно,  в  этой
парочке папаша выглядит хуже сынка.
   Такое трудно себе представить,   сказала Вэньи.
 Она  прибавила  шагу  и  забежала вперед, завидев вдали  знакомые  очертания
храма.   Успокоив  сердцебиение,  она  вновь  почувствовала  его  за  спиной,
огромного, как скала, и несокрушимого, как оплот мироздания.
 
                                                                     ГЛАВА 34
                                                                             
 Пришла  пора исполнить обязанность, от которой нельзя было отвертеться  даже
после  бессонной ночи, длинного напряженного дня и ужина в компании Корусана.
Он хотел оставить оленейца в своих покоях, но тот воспротивился и остановился
только у входа во внутренние покои гарема. И то лишь после того, как Эсториан
приказал ему сделать это. Он растворился в тени высокой колонны, точно так же
как  поступал прежде, ничем не выказав недовольства по поводу действий своего
господина.
 На  пороге зала, в котором его ожидали девушки, Эсториан помедлил секунду  и
произнес    сквозь    зубы   словечко   из   солдатского   лексикона.    Этим
полуругательством-полупрозвищем гвардейцы обычно награждали девиц, готовых на
все  услуги.  Но  здесь  не было подобных девиц. Здесь  толпились  прекрасные
асанианские  леди,  и молодой император обязан был одаривать  каждую  из  них
вниманием  и прилагать все усилия к тому, чтобы его род не угас. Впрочем,  до
вчерашнего дня эта обязанность казалась ему приятной.
 Девушки  ожидали. Сегодня, подумал он, придется взять Галию. Она не будет  в
обиде,  если  он  быстро,  но добросовестно завершит  свою  миссию,  а  потом
вернется к... неотложным делам. Как-никак поутру он отбывает на поле брани.
 Красавицы  встретили своего повелителя по обыкновению молча, но в  атмосфере
собрания явственно присутствовало что-то новое.
 Горечь, печаль, непросохшие слезы.
 Он  поцеловал  каждую  из них, дабы выяснить, кто тут разводит  сырость.  Он
знал, что малютка Шайя любит всплакнуть, но, к его удивлению, щеки мокры были
не только у нее. Глазки припухли и у Игаллы, гордившейся своей родословной, и
у модницы Элии.
 Он  непременно остановил бы свой выбор на них, если бы здесь не было  Галии,
не  сводившей с него живых, сухо блестевших глаз, и Зианы, которая, казалось,
не находила себе места.
 Природа  грусти красавиц-асанианок была понятна ему. Эсториан  нисколько  не
обманывался  на  их  счет.  Тут речь не могла идти о  великой  всепоглощающей
любви,  но девушки зависели от него и понимали, какое будущее им уготовано  в
qksw`e непредвиденной гибели их повелителя. Не приходилось сомневаться в том,
как поступит с ними страна, взрастившая их.
 Он  улыбался,  шутил  и  был  достаточно стоек, пока  не  обнаружил  себя  в
соседней комнате в компании Зианы и Галии. Он неуверенно оглядел их, не  зная
как  поступить,   тело его жаждало только свирепых ласк ожидающего за  дверью
мальчишки.
 Может  быть,  взять их обеих сразу, или сойтись с одной, или  кликнуть  сюда
остальных  и  зарыться  в горячий клубок тел, обнимая  всех  и  ускользая  от
каждой?
 Сестры  ждали.  Они не испытывали неловкости и не сочли бы  непристойностью,
если  б их общество разделили томящиеся за стенкой подруги. Зиана наливала  в
его  чашу  вино, пряное и подогретое, как он любил, Галия стаскивала  с  него
рубашку  и  брюки.  Его бедра покрывали царапины и синяки, но  девчонка  даже
бровью не повела.
 Эсториан  понял, как он устал, только тогда, когда ласковые  пальчики  стали
поглаживать  и  разминать  его  плечи, снимая  накопленное  за  эти  два  дня
напряжение.  Сколько же времени он не спал? Память молчала.  Веки  отяжелели,
прикрывая глаза. Зиана положила его голову к себе на колени. Ее голос едва до
носился до его слуха.
    Вы  подстригли  свою бородку, милорд? Какая жалость!  Больше  никогда  не
делайте так.
 Нежные пальчики царапали горло.
 Другие пальчики теребили соски, поглаживали живот, подбирались к паху.
 Еще   момент,   и   они   коснулись  того,  что  шевельнулось,   вздрогнуло,
уплотнилось.  Пальчики, словно взвод храбрых солдат, не отступали  и  удвоили
натиск.
 И  как же все это теперь можно назвать? Блудом, распутством, слабостью плоти
и  духа? Жрецы прячут своих пассий в покровах ночной мглы. Солнечный лорд  не
должен таиться.
 Солнечный лорд должен иметь сыновей. Если он завтра погибнет, или  его  рука
никогда  больше  не  коснется женского тела, кто  придет  после  него,  чтобы
взвалить на свои плечи нелегкое бремя власти?
 Необходимость.  Вот  имя тому, что сейчас происходит.  Он  ощущает  затылком
исходящий от нее жар.
 Корусан,  конечно,  будет беситься. Пусть. Пусть потомится,  пусть  подождет
своего, золотоглазый ревнивец. Асаниане воспитывают мужчин иначе, чем женщин.
Мужчины    собственники. Они берут то, что должны брать. И женщины покоряются
их желаниям.
 Корусан  отправится  в  путь со своим лордом. Он  еще  получит  свое.  В  их
отношениях нет ничьей вины и стыда, ибо они освящены любовью.
 Он  лениво  раздумывал об этом, уже отдыхая, расслабленно лежа  между  двумя
красавицами,  развалившись так, словно собирался  провести  здесь  всю  ночь.
Зиана,  балуясь, вдувала воздух ему под мышку. Галия, насмешливо  поблескивая
глазами, говорила:
   Что с вами станется, милорд, когда у вас появится тысяча любовниц?
   У меня никогда не будет так много.
    Вы  утверждали,  что  можете любить только одну  женщину.  Потом  отважно
утроили это число, потом нас стало девять. Где девять, там и тысяча, сир.
    Ничего подобного,   возразил Эсториан.   Я вынужден был взять себе девять
жен,  повинуясь  давлению  обстоятельств. Но даже такое  количество  угнетает
меня. Мне вполне хватило бы вас.
    Я  согласна с вами, милорд,   сказала Зиана.   Мне не хочется видеть  вас
реже, чем в последнее время.
 Он   поцеловал   ее  в  пробор  между  гладко  расчесанными   волосами.   Он
действительно  давно  не  видел сестер. Пару ночей  он  провел  с  кем-то  из
запасного  состава гарема. Потом смотрел спектакль в Высоком дворе.  Потом  в
его жизнь вошел Корусан.
 Он резко сел, оглядываясь по сторонам.
   Я должен идти.   Его голос нетерпеливо дрогнул.
 Никакого протеста. Его кольнула обида. Если даже они и не очень любили  его,
то могли бы хоть из вежливости попросить побыть с ними подольше.
 Зиана  облачила  его  в  рубашку, Галия занялась  брюками.  Они  действовали
слаженно  и умело, не копаясь, не мешкая, не пытаясь ввести своего повелителя
в новый соблазн.
 Наконец  последняя пуговица была застегнута. Пара янтарных  и  пара  золотых
глаз обратились к нему.
   Возьмите нас с собой, милорд,   сказала, выдержав паузу, Галия.
 Он  не  рассердился. Он даже улыбнулся, снимая обутые в сапоги ноги с  колен
Галии. Зиана вздрогнула от его улыбки. Галия помрачнела и выпрямилась.
   Вы же знаете, я не могу.   Он пытался говорить мягко.
   Вы обещали нам это,   сказала Галия.
    Я обещал взять вас с собой в Керуварион,   напомнил он,   но сейчас я еду
не  в  ту  сторону.  Я  еду  на юг, потом, может быть,  дальше  на  запад,  в
зависимости от того, как повернутся дела.
    Вы  едете  в  Керуварион,    сказала Зиана.     Как  только  вы  покинете
Кундри'дж-Асан, ничто вас не удержит.
    Ничто,  кроме обязанностей и забот,   Эсториан нахмурился,   и мятежей  в
провинциях.
    Я умею ездить верхом,   сказала Галия,   и стреляю из лука. Я не доставлю
вам  никаких  хлопот. Ваша матушка едет с вами. Если ее свита  увеличится  на
одну женщину, это не будет слишком тяжелым бременем.
 Зиана  боялась  сенелей  и  никогда не держала в руках  лука.  Она  молчала,
опустив голову. Сердце Эсториана дрогнуло. Он проглотил комок, подкативший  к
горлу, и обратился к ней:
   Если я надумаю ехать в Керуварион, я пришлю за тобой.
 Ее  голова опустилась еще ниже. Она не плакала. Она никогда не пускала в ход
слезы,  хотя  ее  подружки  любили иной раз поплакать  в  подушку,  добиваясь
сочувствия господина или новых
 даров. Он поймал ручки, нервно разглаживающие складки его рубашки.
    Ты не можешь принять участие в военном походе, малыш. Мы едем на сенелях,
обозные  носилки  будут забиты багажом, и потом, в неблагоприятной  ситуации,
нам, возможно, придется их бросить.
    Я  езжу  верхом,     крикнула Галия,   я буду сражаться.  Возьмите  меня,
милорд!
 Он  чувствовал, что загнан в ловушку. Если Зиана размягчила его  сердце,  то
Галия  просто рвала его в клочья. Ну как ему урезонить своих дурочек, что  им
сказать?
 Зиана  все-таки оказалась мудрее сестренки. Чувство реальности  всегда  было
присуще ей.
    Обещайте,  милорд,   сказала она тихо, едва слышно,    обещайте,  что  вы
пришлете за мной, если решите отправиться в Керуварион.
    Клянусь солнцем в моей правой руке.   Он поднес тускло мерцающую ладонь к
ее  щечке. Она позволила ему погладить себя, хотя в глазах ее появился испуг.
Возможно,  она  боялась. что ее обожжет небесный огонь.  Он  поцеловал  ее  в
милые, чуть припухшие губки, ощущая нежность в душе.
 Галия оказалась не столь сговорчивой.
   Возьмите меня,   упрямо повторила она.
    Почему?    спросил он нарочито жестко.   Почему именно тебя, если  другие
остаются?  Ты не будешь нужна мне в походной постели. Тебе нечего  делать  на
этой войне.
 Он  бил намеренно глубоко, но натолкнулся на сталь. Голос принцессы из  рода
Винигаров зазвучал холодно и сердито.
    Я  буду  нужна вам, возможно, затем милорд, чтобы напоминать, за  что  вы
сражаетесь.
   Я не нуждаюсь в напоминаниях подобного рода.
   Неужели?
 Щеку  его свело судорогой. Он хотел ударить ее и еле сдержался. Она  поняла,
что он собирается сделать, но не отклонилась ни на дюйм. Он положил ладони на
плечи упрямицы.
    Ты  невозможна.  Уймись, Галия. Подумай о своем женском достоинстве.  Что
станется с ним, если ты, как мужчина, отправишься в тяжелый и опасный поход?
    Оно  никуда  не денется. Я хочу ехать, милорд. Я не хочу проводить  здесь
aeqqnmm{e ночи, тревожась за вас.
    Ты  думаешь, в дороге у тебя будет меньше тревог?   Он раздраженно  потер
брови.     Ехать  со  мной вовсе не значит делить со  мной  ложе.  Ты  будешь
сопровождать мою мать, и кланяться ей, и делать все, что она скажет. Если она
велит тебе снять вуаль, ты сделаешь это. Тебе понятно, на что ты идешь?
   Вполне.
 Она  приняла его капитуляцию с величием закаленного в боях генерала.  Только
дыхание ее чуть участилось и в глазах замелькали веселые огоньки.
    Если  я правильно поняла, милорд, вы назначили цену. Мне совсем не  будет
позволено видеть вас?
    Отчего  же? Ты будешь видеться со мной. Но я поеду во главе марша,  а  ты
будешь сопровождать леди Мирейн.
 Она покачала головой.
    А если вы позовете меня, но ваша матушка не велит мне отлучаться, кому  я
должна буду повиноваться? Ей или вам?
   Я оставлю тебя дома,   пригрозил он.
 Она  успокоилась мгновенно и перекатилась на другую сторону постели. Но тело
ее  дрожало  от  едва  сдерживаемого возбуждения. Она  непременно  что-нибудь
выкинет, как только он закроет за собой дверь.
 Зиана  сидела молча, неслышно, пряча глаза. Она знала, что у нее нет никаких
шансов отправиться с ним, и лишь прижимала его ладони к своим щекам, когда он
повторил обещание.
    Я  непременно возьму тебя в Керуварион,   сказал он,   и покажу тебе  мое
княжество.
 Когда  он  покинет Кундри'дж-Асан, его сердце останется здесь,  в  маленьких
ручках асанианской принцессы с янтарно-золотыми глазами.

                                                              ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
                                                             МЕРУВАН ЭСТОРИАН
                                                                             
                                                                     ГЛАВА 35
 
 Сон  его мало походил на сон, скорее на полудрему зверя, забившегося в нору.
Он  пробудился  сырым  холодным утром, прислушиваясь к  суматохе  во  дворце,
размышляя о том, не свалял ли он дурака, поторопившись с выступлением  на  мя
тежников.  Стояла  зима,  праздник Долгой Ночи едва миновал,  и  небеса  были
плотно укрыты сизыми тучами.
 Какой  резон  выступать  именно сейчас? Армия его малочисленна:  пара  сотен
варьянских гвардейцев, столько же оленейцев плюс сотня императрицы, состоящая
большей частью из баб. Если б он выждал десяток дней, численность его  войска
увеличилась  бы  втрое,  а полный цикл Ясной Луны позволил  бы  и  это  число
умножить на десять.
 Ряды  его  армии  пополнили бы асанианские лорды со  своими  вассалами,  все
равно  ему где-то придется их поджидать, поскольку без дополнительной  помощи
он  не  сможет  выдержать  ни  один мало-мальски значительный  бой.  Говорят,
блистательная Саревадин, совершенно одна, без супруга, сопровождаемая  только
кучкой  гвардейцев,  изъездила из конца в конец  весь  Асаниан,  и  никто  не
пытался  даже  пальцем коснуться ее, не говоря о том, чтобы  причинить  вред.
Везде, где бы она ни появлялась, люди встречали ее радостно и любили.
 Эсториан  не был столь самоуверен, чтобы решиться на такой подвиг. Он  вовсе
не  мнил себя равным Саревадин, последний и единственный ее потомок. А  кроме
того, во время ее легендарного путешествия в Золотом дворце оставались ее сын
и супруг, истинный отпрыск древнейшего асанианского рода.
 Жены  Эсториана, конечно, тоже знатны, тут ничего не скажешь.  Восемь  сидят
по клеткам, девятая ждет сигнала, чтобы отправиться в путь. Однако сыновей  у
него  нет, хотя, если бог и богиня снизойдут, они появятся к его возвращению.
Ранняя  гибель  совсем  не  входит  в его планы.  Он  просто  хочет  немножко
оглядеться  и  понять  страну, которой ему приходится управлять.  Эта  страна
начинает ему нравиться.
 Возвращаясь  из  гарема, он не нашел Корусана на своем  месте,  его  заменил
другой  оленеец.  Эсториан  совсем  уж было собрался  прогнать  новоявленного
nup`mmhj`,  но вовремя прикусил язык. Все к лучшему, сказал он себе,  подавив
приступ  разочарования. Им обоим надо как следует отдохнуть перед  походом  и
немного прийти в себя.
 А  вдруг  мальчишка не вынес мук ревности и решил бросить своего  господина?
Зная  непредсказуемость Корусана, Эсториан мог предположить, что тот способен
на такой шаг.
 Нет,  глупости.  Воин  и оленеец не упустит возможности  встать  под  боевое
знамя. Несомненно, Эсториан вскоре отыщет в рядах черных братьев своенравного
беглеца.  Но только в том случае, если капитан оленейцев включит мальчишку  в
состав боевого отряда, а не оставит в охране дворца.
 Впрочем,  такое  вряд  ли  возможно. Корусан среди братьев,  равных  ему  по
рангу,  совсем  не  последний  боец.  И  он  безусловно  будет  причислен   к
счастливчикам, удостоенным чести сопровождать своего императора на войну.
 
 Корусан не отдыхал ни секунды. В данный момент он имел неофициальную  беседу
с  вождем  оленейцев,  с глазу на глаз, не отягощенную  присутствием  Мастера
Гильдии и его говорливых подручных.
 Он  застал  капитана Асади за довольно необычным занятием:  тот  откупоривал
бутылку  хорошего асанианского вина. Когда Корусан возник на пороге  комнаты,
капитан знаком предложил ему разделить с ним его поздний ужин.
 Это  приглашение являлось высокой честью для воина второго разряда.  Корусан
не был голоден, он ел мало и аккуратно, немилосердно разбавляя вино водой. Он
знал, что вождь пристально наблюдает за ним. Асади также ел мало и церемонно,
часто  промокая губы салфеткой. Обычай запрещал воинам разговаривать во время
еды.
 Наконец  вино  было выпито, и на столе задымился снятый с  жаровни  бодрящий
отвар  из  лекарственных трав. Корусан, обжигая губы, с видимым удовольствием
выцедил  целую чашку напитка. Потом перевернул посуду вверх дном и пристально
посмотрел в лицо Асади.
   Ты одобряешь затею черного короля?   прямо спросил вождь.
 Корусан усмехнулся.
    Я  не  одобряю  его существования. Что же касается его действий,  то  они
несомненно разумны.
    Но  ведь он покидает тщательно охраняемый дворец и очертя голову лезет  в
расставленные сети.
    Лучше  гулять на свободе, рискуя попасть в капкан, чем сидеть  в  золотой
клетке.
   Ты очарован им?
   Судите об этом сами.   Корусан посмотрел ему прямо в глаза.
    Я  могу  судить только моих оленейцев,   пробормотал вождь,  разглядывая,
как  деревенский  знахарь,  дно своей опустевшей чашки.     А  твои  поступки
заставляют  задуматься о том, куда ты идешь. Когда наконец ты  сделаешь  свой
выбор?
    В  чем,  собственно говоря, дело?   Корусан побледнел от  гнева.     Меня
подозревают в измене? Кто? Ты?
    Спокойнее, спокойнее, мой принц,   сказал вождь.   Я верю тебе,  но  наши
союзники нервничают. Они хотят видеть черного короля мертвым. Они готовы сами
убить его.
 У  Корусана  внутри  все  похолодело. Он не  знал,  как  отнестись  к  столь
оскорбительному заявлению.
    Они  что,  считают меня не способным выбрать время и место?   спросил  он
наконец.
    Они  полагают,  что  ты  возделываешь поле, на котором  тебе  никогда  не
придется  собирать  урожай.  А  добыча тем  временем  улизнет  из  обложенной
охотниками  норы.  Под открытыми небесами им трудно будет набросить  на  него
свои сети...
    Но там легче убить его с помощью стрелы, меча или ножа,   сказал Корусан.
   В походах случается всякое. Он же едет прямо туда, где орудуют ставленники
магов.
   То же самое говорил им и я, но они не удовлетворились.
    Пусть катятся в ад со своими суждениями и чарами,   вспылил Корусан.   Мы
me нуждаемся в них.
   Они считают, что ты слишком высокомерен.
   А ты?
 Вождь оленейцев пожал плечами.
    Я  думаю,  что  у  тебя  на руках все козыри против  черного  короля.  Но
действует он все же по-своему. Скажи, ты можешь его направлять?
   Зачем? Он сам идет туда, куда нужно.
   А там?   спросил вождь.
   А там мы получим его.
 Вождь  кивнул  головой. Он не очень-то верил словам своего  подчиненного,  и
Корусан  видел это. Если уж сам командир сомневается в нем, то маги и подавно
должны считать его изменником. Теперь от них можно всего ждать.
 Он  вскинул  подбородок  и постарался унять сердцебиение.  Значит,  все-таки
время  пришло.  Ненависть старше любви, он должен сделать то, что  ему  давно
следует сделать. Чего бы ему это ни стоило, он должен.
 
 Эскорт ожидал его в одном из внутренних дворов. Эсториан тянул время.
 Во-первых,  ему  надо решить, во что облачиться. Может  быть,  стоит  надеть
кольчугу? Или парадную броню? Или простые походные латы?
 Во-вторых,  как  быть с волосами? Заплести их в косички? Или собрать  узлом,
чтобы уместились под шлемом? Или обрить наголо?
 Может  быть, ему вообще стоит вернуться в постель и позабыть о том,  что  он
собирался куда-то ехать?
 В  конце концов он выбрал парадную кольчугу, набросив на нее плащ из  мягкой
кожи,  а волосы заплел в толстую жреческую косичку, накинув крученое ожерелье
поверх  латного  воротника.  Плечи  его укрыли  золотистой  шкурой  странного
асанианского  животного.  Песочный  кот, сказали  слуги.  Хищное  плосконосое
существо длиной в размах человеческих рук. Живет возле моря и, подобно людям,
строит свои города.
 Но на войну не ходит, подумал Эсториан. Война   прерогатива людей.
 Он  брезгливо  поковырял  поданный  ему завтрак.  Вино  оказалось  неплохим,
выдержанным, и отдавало медом. Жаркое показалось ему мало аппетитным,  сильно
сдобренным специями. Он решил попробовать рыбу, обложенную тонкими пластинами
пресных лепешек, и протянул слуге опустошенную чашу, чтобы тот вновь наполнил
ее.
 Чашу  взял  не  слуга.  Бездонные золотые глаза сияли над  приспущенной  для
похода вуалью.
 Способность  дышать  покинула  его  и  не  вернулась,  даже  когда   Корусан
заговорил.
   Вино тяжелит воина. Если вы, милорд, не хотите есть, выпейте это.
 Он  влил в чашу какой-то отвар, щедро разбавив его водой, потом всыпал  туда
горсть странных на вид ягод.
 Глаза Эсториана недоверчиво дрогнули, но он пересилил себя и сделал глоток.
   Вкусно.
 Корусан   не   удосужил  его  ответом.  Развернув  салфетку,  он   аккуратно
перекладывал на нее куски пищи.
   Что ты делаешь?
    Вам  надо  поесть,     сказал Корусан,   но также надо  и  ехать.  Солнце
встало, эскорт ожидает.
   Эскорт будет ждать, сколько потребуется.
 Корусан  связал концы салфетки и убрал узел в складки своих одежд.  Судя  по
всему,  у него там образовалась хорошая кладовая, подумал Эсториан. Ящичек  с
бритвами так и пропал в ней бесследно.
 Корусан одернул полу плаща, поправил мечи и сказал:
   Ваше величество, все готово к походу.
 Его  величеству  хотелось  выбранить своенравного  слугу,  но  вместо  этого
Эсториан  обнаружил себя шагающим сквозь лабиринт комнат. По мере продвижения
вперед  молодой  император обрастал гвардейцами, слугами и  просто  зеваками,
которым не терпелось удовлетворить свое любопытство. Он надеялся, что  угодил
им.  Он  шел,  высоко вскидывая ноги, быстрой походкой надменного варьянского
гвардейца.
 Промозглый  воздух  ударил в лицо. Солнца не было, серые  небеса  пустовали.
Шел  мелкий  занудный дождь, обещая грязь на дорогах.  Ох,  если  бы  не  эта
сырость, если бы в тучах прорезался хоть один золотистый луч!..
 Эскорт стоял, сомкнув ряды, в ожидании.
 Черный  квадрат  оленейцев,  кармин  варьянцев,  зеленые  доспехи  дам  леди
Мирейн.  Матушка  находилась среди них, в кольчуге мелкого нежного  плетения,
вооруженная ножом и луком, опоясанная мечом. По правую руку от нее возвышался
Айбуран с группой жрецов, среди которых была одна женщина. Вэньи.
 Эсториан  непроизвольно  сжал челюсти. В свите матери  выделялась  еще  одна
маленькая  фигурка на неуклюжей, песчаного цвета кобыле. Поблескивал  кожаный
боевой  плащ     где  только, ад ее раздери, она раздобыла  его?  За  плечами
виднелись  лук и колчан со стрелами   он сам подарил их ей. На  поясе     здо
ровенный охотничий нож, но, слава богу с богиней, меча не было.
 Грум  подвел  к нему скакуна. Это был не Умизан, тот вольно пасся  в  стадах
Индуверрана, его не могли так скоро доставить сюда. Эсториан оглядел  сенеля.
Высок,  узкогруд, серовато-коричнев, длинные, остро отточенные рога. Эсториан
похлопал  его  по  шее. Лоснящаяся грива красавца отливала  черными  пятнами.
Янтарные  светящиеся  глаза.  Жеребец  шлепнул  губами  и  звучно  фыркнул  в
подставленную ладонь.
 Одним прыжком Эсториан взлетел в седло. Жеребец не шелохнулся.
   Как его зовут?
   Чирай,   ответил конюх, дернув от неожиданности шеей.
     Чирай,     сказал  Эсториан.  Твердое,  опушенное  черным  волосом   ухо
повернулось к нему.
 Эсториан  взял  в  руки  поводья.  Он мог развернуть  скакуна  и,  въехав  в
конюшенный двор, спешиться, а потом затеряться в покоях дворца, в бесконечной
путанице  его  комнат  и коридоров. Никто не сказал бы  ни  слова,  никто  не
осмелился  бы  его  осудить. Он вновь почувствовал приступ удушья.  Руки  его
заледенели, даже правая, на которой горел солнечный знак.
 Идиотизм.  Почему  он медлит? Он   Эсториан из Эндроса, которому  ненавистны
замкнутые пространства, которому по душе открытые небеса?
 Жеребец  все  решил  за него сам. Не получая от всадника команды,  он  мягко
тронулся с места и двинулся вперед.
 Регент  Асаниана  ожидал  его возле Золотых Ворот. За  ним  теснились  лорды
Высокого  двора  в  кольце вооруженных стражей. Они  вполне  могли  задержать
императорский поезд и даже выиграть схватку в этом узком пространстве.
 Чирай  уверенным шагом двигался на толпу. Лорд Фираз ожидал молча.  Эсториан
стукнул легонько сенеля между рогами. Жеребец замер как вкопанный.
   Император желает пройти,   сказал Эсториан.
 Лорд Фираз склонил голову.
   Император не переменил своего решения?
   Император волен в своих поступках.
 Регент поднял голову и посмотрел императору в лицо. Так, словно он тоже  был
варьянцем. Улыбка Эсториана блеснула холодом стали.
    Да,   сказал наконец лорд Фираз,   император волен. Это была капитуляция,
но  дерзкая.  Граничащая  с оскорблением. Эсториан  все  понял,  но  не  стал
усложнять ситуацию.
   Охраняй мой дворец,   сказал он.
   Сражайтесь достойно,   велел лорд Фираз,   и возвращайтесь с победой.
   Я постараюсь.   Эсториан толкнул жеребца каблуком.
 Лорд  Фираз  развернул  своего сенеля. Проезжая мимо  желтолицего  всадника,
Эсториан сказал:
    Не беспокойтесь, милый регент. Если меня убьют, новый император наверняка
будет  покладистее, чем я. Если же я останусь жив, то обещаю вам  вести  себя
вежливее.
    Вежливость  неуместна на поле брани,   сказал лорд Фираз.  Он  поклонился
низко, как только мог, коснувшись лбом челки своей кобылы.
    Да  сопутствует  вам  удача,  милорд! Верьте,  я  говорю  это  совершенно
искренне.
    Нисколько  не сомневаюсь,   ответил Эсториан.   И прошу вас, лорд  Фираз,
также поверить в мою искренность.
 
 Он   покидал  Кундри'дж-Асан,  как  змея  покидает  старую  кожу.  Медленно,
пригибаясь  под  сводами  Золотых Ворот, потом все  быстрее,  вниз  по  Аллее
Принцев,  рысью, переходящей в легкий галоп, не обращая внимания на  гробовое
молчание провожающих его подданных. Наконец вдали показались последние ворота
и мост, за которым расстилалась равнина.
 Когда  копыта  сенеля застучали по плитам каменной арки, соединяющей  берега
реки, дождь хлынул с новой силой. Шкура песочного кота отталкивала влагу,  но
голова  императора ничем не была прикрыта, кроме обрамлявшего волосы золотого
венка. Он обратил лицо к небу и упал в бездну, набитую тучами и ветром.
 Дождь  целовал  его.  он  ощущал в себе, кроме звона небес,  зов  необъятных
степей, где нет стен, где ничто не мешает взору.
 Он  передернулся  всем телом. Что-то словно вспыхнуло  в  самом  центре  его
существа, расцвело, подобно огненному бутону.
 Он  обрел  силу.  Он   инвалид, калека, слепой глупец. Он и не  предполагал,
что ее у него так много, что она, как мощнейшая пружина, была просто сдавлена
в  точку  девятью кольцами Кундри'дж-Асана. Он рассмеялся, объятый  радостным
ужасом.
 Эскорт  следовал  за  ним. Асаниане и варьянцы текли не  смешиваясь,  как  и
положено  исконным  врагам.  Но где-то среди них находились  белая  и  желтая
женщины,  и  желтоглазый  оленеец своим черным плащом перечеркивал  малиновые
доспехи его личной охраны.
 Сенель  оглянулся,  бросив  на  всадника  косой  взгляд.  Эсториан  понял  и
отпустил  поводья. Тряская рысца перешла в галоп, а затем в ровный и  плавный
полет.
 
                                                                     ГЛАВА 36
 
 Вэньи  не  было  нужды  ни  у кого расспрашивать, что  за  странная  фигурка
затесалась в свиту леди Мирейн. Асанианка весьма умело управлялась с  рогатой
бровастой  кобылой, наверняка рожденной в пустынях Варяг-Суви. Головной  убор
всадницы  также  был  скроен на южный манер, вуаль для  удобства  перехвачена
серебряным ободком. Вэньи знала, кто мог научить барышню так снарядиться.
 Первый  привал  решено  было сделать в Индуверране и там  же  заночевать.  К
Эсториану  подогнали его голубоглазого красавца сенеля. Встречу животного  со
своим   хозяином  предварило  довольно  забавное  происшествие.  Как   только
император  спешился,  черный четвероногий буян опустил рога,  взрыл  копытами
землю  и  пошел  в атаку на серо-коричневого жеребца. Чирай  стоял  с  высоко
поднятой  головой,  щеки  его чуть подрагивали, в  остальном  же  он  казался
абсолютно  спокойным. Когда разъяренный ревнивец налетел на него, он,  изящно
перебирая  тонкими  мускулистыми ногами, отступил в сторону  и  уклонился  от
казавшегося  смертельным  удара. Умизан, потерпев  неудачу,  встал  на  дыбы,
развернулся  и атаковал снова. Чирай презрительно фыркнул и повторил  маневр.
Потом  еще  и еще раз. Противники описали целый круг, прежде чем в  действиях
Умизана  наметились  колебания. Он замер, тяжело поводя  боками,  с  губ  его
слетала пена. Чирай искоса поглядел на него, опустил морду к земле и принялся
безмятежно пощипывать пожухлую травку.
 Дружный  хохот  прокатился по рядам всадников. Даже  надменные  оленейцы  на
какой-то   миг   утратили   обычную  невозмутимость.   Эсториан   подошел   к
расстроенному голубоглазому красавцу, обнял взмыленную шею и что-то  зашептал
в чуткое, нервно подрагивающее ухо.
 Дождь  внезапно  кончился. Солнечные лучи, выскочив  из-за  туч,  позолотили
шкуру Чирая и вышибли из гривы Умизана сноп синих искр. Вэньи чихнула.
   Ты в порядке?
 Вэньи  оглянулась. Всадница в южной дорожной вуали стояла возле нее.  Вблизи
она выглядела не такой уж робкой и беззащитной, однако вряд ли подозревала, с
кем решилась заговорить.
   Как тебя зовут?
 Всадница чуть наклонила голову, но ответила просто и без жеманства:
   Галия. А тебя?
    Вэньи.   Она не собиралась делать из своего имени тайну. Глаза под легкой
bs`k|~ светились изумлением. Золотистые и круглые, как монеты.
   Тогда, наверное, ты...
    Его  ночная  игрушка?  Да, я была ею. Впрочем,  я  полагаю,  тебе  хорошо
известно об этом.
 Галия   моргнула.  Вэньи  не  ощутила  в  ней  неприязни,  только  смущение,
вызванное грубостью собеседницы.
    Конечно,  я  знаю,     кивнула она.   Но он  не  говорил,  что  ты  такая
красавица.  Твоя кожа белая, как молоко. Моя же,   в голосе Галин  прозвучало
искреннее сожаление,   больше похожа на корку заплесневелого сыра.
 Скорее на выдержанную слоновую кость, подумала Вэньи и, помолчав, заметила:
   У тебя много веснушек.
    Ох,     сказала Галия,   они доставляли мне массу огорчений, пока  он  не
сказал, что они ему нравятся.
 Вокруг  было много людей, но никто не прислушивался к их разговору. Всадники
смотрели  на  императора, который, вскочив на Умизана, демонстрировал  чудеса
вольтижировки.
 Галия вздохнула.
   Я даже пыталась когда-то их оттереть.
    Какая глупость,   пробормотала Вэньи, но обидеть золотоглазую собеседницу
было трудно. Она рассмеялась.
    То  же  самое  сказал мне и он, но... что было, то было. Я росла  ужасным
ребенком. Мой отец не хотел брать меня с собой, когда отправлялся осматривать
стада сенелей, но я все равно увязывалась за ним.
    Я  начинаю понимать,   произнесла Вэньи медленно и без всякой  иронии,   
что он находит в тебе.
 И  тут  асанианка  совершила невозможную вещь, на мгновение  лишившую  Вэньи
дара речи. Она взяла островитянку под руку и прижалась к ее плечу.
    Я  так  рада, что он решил взять тебя с собой. Теперь мне  не  будет  так
одиноко.
    Он  тут ни при чем.   Вэньи попыталась высвободиться, но хватка маленькой
всадницы оказалась железной.   Я еду с группой жрецов.
    Я  понимаю,     сказала Галия.   Я тоже, если честно, напросилась  ему  в
спутницы.  Он  не  хотел брать меня с собой. Он уговаривал  меня  остаться  с
другими девушками в гареме.
   Почему же ты не осталась?
    Мне очень хотелось поехать.   В тоне Галии проскользнули нотки решимости,
которая  совсем не вязалась с ее юным обликом.   И он сдался. Но сказал,  что
не  подпустит меня к своей постели. Как ты думаешь, это болезнь?  Или  особая
керуварионская черта   причинять страдания любящим тебя людям? Мучиться из-за
пустяков? Недоговаривать, обижаться?
 Да  есть ли в ней что-нибудь человеческое, подумала вдруг Вэньи с болью. Как
можно  с  такой легкостью выбалтывать все, что должно быть скрыто в  душе  за
семью замками?
    Я знаю, что он собирается сделать,   продолжала меж тем Галия.   Он будет
выбирать  себе  девушек в маленьких городках. Он отвергал их,  когда  ехал  в
Кундри'дж-Асан, но теперь понял свою ошибку.
    Разве  ты не ревнуешь?   поинтересовалась Вэньи.   Разве тебе не хочется,
чтобы он принадлежал только тебе?
   Это эгоистично.
   Ты что   святая?   Вэньи с изумлением оглядела асанианку.
    Нет.     Галия  выпрямилась, но все еще не отпускала Вэньи.     Я  просто
стараюсь вести себя достойно.
   Мало достоинства в том, чтобы отпускать своего возлюбленного без боя.
    Ты  собираешься драться со мной?   Галия улыбнулась.   Я не владею мечом,
но хорошо стреляю из лука.
 Дура. Вэньи резким движением высвободилась.
    Это  один  из известных методов,   раздраженно заявила она,     привязать
мужчину к себе, предоставляя ему абсолютную свободу.
 Галия миролюбиво похлопала ее по руке.
   Ты   иностранка, тебе трудно вникнуть в истинный ход вещей.
   Я вижу, ты познакомилась с принцессой из рода Винигаров?
 Вэньи  переодевалась  после вечерней молитвы. Она  промолчала,  но  Айбурана
молчанием не проймешь.
   Как ты ее находишь?
   Она... довольно оригинальна.
   Я бы назвал ее очень интересным маленьким существом.
   Как будет угодно вашей святости.
 Вэньи  аккуратно  свернула  белую жреческую  накидку  и  убрала  в  дорожный
сундук. Потом обернулась к Айбурану.
   Ты жаждешь кровопролития?
   Асанианки не сражаются из-за мужчин.
   То же говорит и она.
 Айбуран  захлопнул  сундук  и запер его на замок.  Толстым  корявым  пальцем
провел по инкрустации на крышке.
   У бедной девочки нет ни служанок, ни горничных. Ей приходится тяжело.
    Леди  Мирейн  взяла с собой достаточно женщин, чтобы опекать  фрейлин  ее
свиты.
   Она не рассчитывала на нее.
 Вэньи начинала не нравиться тема их разговора.
   Ты служишь богу.
   И только ему.
 Вэньи  окинула жреца взглядом. Лицо Айбурана было непроницаемо,  как  и  его
сущность.
    Мне кажется, она очень одинока,   сказал он.   Эсториан не допустит ее  к
себе.
 Вэньи мысленно улыбнулась. Ей доставили удовольствие эти слова.
    Она  говорила об этом. Она полагает, что ее повелитель найдет грелку  для
своего ложа среди провинциальных красоток.
    Это  вряд ли. Только не в этом походе, где он является прекрасной мишенью
для  разного  рода убийц. Я думаю, ты понимаешь это. И понимаешь  также,  что
маленькая  принцесса может отлично сыграть роль заложницы в  чьих-то  грязных
руках.
   Разве ее повелитель не может приставить к ней стражников?
   Он считает, что эскорт леди Мирейн достаточно надежен.
   Но тогда в чем, собственно, дело?
    Я думаю,   сказал Айбуран,   что эта девчонка нуждается в большей защите,
чем  остальные. Ей нужен кто-то, кто направлял бы ее действия,  развлекал  во
время длительных походов и, главное, прикрывал ее сущность магическим щитом.
    Почему  не Шайел?   спросила Вэньи и, прежде чем Айбуран успел возразить,
продолжила:     Да,  он,  конечно, мужчина, но он    асанианин.  И,  кажется,
приходится Винигарам родственником.
   Очень дальним,   сказал Айбуран.
   Его магия сильнее моей. И чувство земли у него лучше,
   Он мужчина.
   Разве нет в твоей свите других жриц?
 Айбуран молчал,
    Почему ты выбрал меня? Может быть, ты хочешь наложить на меня епитимью? Я
в чем-то провинилась перед тобой или богом?
    Да,    сказал Айбуран.   Мне кажется, твоя гордыня возросла непомерно.  И
кроме того, за тобой водятся еще кое-какие грешки.   Он помолчал и добавил:  
А главное, именно ты сможешь оберечь ее, как никто другой.
   Почему? Потому что я с удовольствием бы ее придушила?
 Он тяжело вздохнул,
   Ты все равно скоро покинешь нас.
 Он  снова вздохнул, и Вэньи вдруг впервые с удивлением поняла, что верховный
жрец  Эндроса не столь крепок, как кажется. В бороде его посверкивала седина,
вокруг глаз поселились морщинки.
    Тебе нужно завершить свое Странствие. И потом, существуют еще Врата.  Они
не могут долго без тебя обходиться.
    Где  бы я ни была,   сказала Вэньи,   Врата постоянно со мной. Это похоже
на чувство земли, милорд. Я обладаю чувством Врат. И всегда обладала.
 Она  вовсе  не  сообщила большой новости. Айбуран и сам  прекрасно  об  этом
gm`k.
   Значит, ты не уедешь?
    Нет.   Она надеялась, что ее слова звучат достаточно твердо.   Здесь  мое
Странствие. И я не хочу никакого другого.
   Ты станешь охранять маленькую принцессу?
 Вэньи невесело усмехнулась.
   Я не смогу в надлежащей мере утешить ее. На это способны только мужчины.
    Молодые  мужчины,   уточнил Айбуран.   Старики раздражительны и  занудны,
как бабы.
    Откуда  тебе  знать?     Вэньи взяла его огромную  руку  в  ладони,  чуть
покачала ее, словно взвешивая, потом быстро поцеловала.   Удивляюсь, почему я
никак не могу возненавидеть тебя?
   Ненависть   примитивное чувство,   сказал Айбуран.
 Она внимательно посмотрела на него. Потом улыбнулась. Кажется она поняла,  о
чем он хотел сказать.
 
                                                                     ГЛАВА 37

 Вэньи  протянула до утра. Не то чтобы она растеряла всю свою  храбрость  или
испытывала  сильное  отвращение  к асанианской  принцессе,  просто  ей  очень
хотелось какое-то время побыть одной.
 Она погуляла по лагерю, потом помолилась о смирении собственной гордыни,  об
отпущении грехов и об упрочении целомудрия жриц Аварьяна. Никакого ответа  на
свои молитвы она не получила, впрочем, в них и не ставилось никаких вопросов.
 Потом  она  уснула и проснулась, не сделавшись скромнее и не ощущая  в  себе
особой тяги к добродетели. Эскорт поднимался, всадники занимали свои места  в
походных  шеренгах.  Вэньи  подстегнула мерина и  подогнала  его  вплотную  к
рогатой  кобыле  из  Варяг-Суви.  Галия уже сидела  в  седле,  вздрагивая  от
утреннего  холода.  Она радостно кивнула жрице, но не  произнесла  ни  слова,
возможно, тоже кое-что решив для себя в эту ночь.
 Эсториан  оседлал Умизана последним, как и положено императору двух  великих
держав.  Парадную  кольчугу  его сменили простые  доспехи,  чресла  опоясывал
походный боевой меч. Он выглядел хорошо отдохнувшим, смеялся, отвечал  на  по
клоны,  перебрасывался шутками с гвардейцами, приветствовал местных лордов  и
милостиво кивал маркитантам. Оленеец с золотыми глазами не отставал  от  него
ни на шаг. У Вэньи заломило в затылке. Что-то явно происходило с ним. С ним и
с этим, вторым.
 И  вдруг она поняла   что. Он вновь стал самим собой, он обрел сущность.  Он
двигался  с  прежней грацией, тоска и уныние исчезли из  его  глаз.  Он  даже
улыбнулся  леди  Мирейн,  хотя  Айбурану кивнул  очень  холодно  и,  вздернув
подбородок, проехал мимо него.
 Вэньи  он  не видел. И не мог. Ему незачем было знать, какую заботу  взвалил
на нее опальный жрец.
 Он  приветствовал  Галию  теплее,  чем  требовалось  по  этикету,  придержал
Умизана и даже заговорил с ней. Галия держалась спокойно.
   Прекрасное утро, милорд!   сказала она.
 Шел дождь. Эсториан рассмеялся.
   Мне хочется поцеловать вашу ручку, мадам!
    Милорд!     Галия  сделала  круглые глаза. Он вновь  рассмеялся,  весело,
беззаботно.
   Нет ли у леди каких-нибудь распоряжений, просьб?
   Спасибо, милорд, все хорошо. Я ни в чем не нуждаюсь.
 Он  отъехал  прочь  и  занял свое место во главе  колонны.  Галия  не  стала
провожать  его  взглядом и даже не вздохнула, как сделала это Вэньи.  Взяв  в
руки поводья, маленькая принцесса сказала:
   Как ты это делаешь? Пожалуйста, научи меня.
   Делаю что?   спросила Вэньи. И добавила:   Моя леди!
   Я вовсе не твоя леди. Это магия?
   Нет, не магия. Гораздо проще. Но ты не поймешь.
   Я из Винигаров. Мы знаем о многих вещах.
 Галия подхлестнула кобылу, выравнивая строй. Вэньи толкнула доставшегося  ей
lephm`  ногой. Она размышляла. Ее удивило то, как он разговаривал  с  Галией,
Легко.  Непринужденно.  Нежно, да, даже нежно, но  без  малейшего  намека  на
страсть,  не  говоря уже о любви. Он обращался с ней, как верный и  преданный
друг. Вэньи вновь вздохнула.
 Ах,  если  бы она вот так же могла относиться к нему. Весело. непринужденно,
словно  страсть умерла. Словно разбилась любовь, но дружба все  еще  помогает
кусочкам целого держаться на плаву.
 Дождь  усилился,  когда  они выехали из южных ворот  Индуверрана,  Эсториан,
казалось,  не замечал непогоды. Всадники двигались молча, поторапливаясь,  но
все-таки с той скоростью, с какой должно двигаться боевое подразделение.
 Прошел  день-другой,  и численность императорского войска  стала  постепенно
расти  за  счет  присоединявшихся к ней лордов, приводивших  с  собой  отряды
вооруженных людей. Эсториан объезжал пополнение, бойцы приветствовали его, но
как-то  осторожно,  недоверчиво,  не вполне  понимая,  что  происходит.  Нет,
судачили  они  между  собой, это не настоящий император. Настоящий  император
носит  десять  мантий  и  золотую маску и сидит в Кундри'дж-Асане.  Настоящий
император  не  может  мотаться туда-сюда на сенеле  и  подставлять  ничем  не
прикрытую голову дождю.
 Однако  Эсториан  продолжал делать это. Половина Керувариона  ходила  в  его
знакомых,  теперь  он  задался целью приручить Асаниан.  Гвардейцы  бдительно
охраняли  своего господина, но не пытались препятствовать ему.  Черные  воины
стали  проявлять  нетерпение, вертели головами, при каждом подозрительном  шо
рохе хватались за рукояти мечей.
    Не  суетись,  парень,     сказал  как-то командир  императорской  гвардии
капитану оленейцев, и Вэньи слышала их разговор.   Все эти грязнули  даже  не
подозревают, кто говорит с ними.
    Эти  не знают,   согласился оленеец.   Но есть другие. И они способны  на
все.
   Мы не позволим им ничего,   сказал варьянец.
 Вэньи  восхищала подобная беспечность. Земли вокруг были спокойны.  Чересчур
спокойны, чтобы ждать свиста стрелы из-за ближайшего куста. Ходили слухи, что
в  соседнем  районе  творятся ужасные вещи. Людей убивают,  грабят  и  режут,
лордов  раздевают  до нитки и стегают плетьми, как рабов.  Рядом.  Близко.  В
полутора-двух  днях пути от магистрального направления марша. Эсториан  хотел
повернуть войско, его отговорили. Главный пожар полыхает на юге, надо спешить
туда.
 Но  войско двигалось медленно, обтекая селения, задерживаясь возле  городов.
Эсториан  с  небольшим эскортом выезжал на центральную площадь, забирался  на
ограждение  фонтана  или просто на какой-нибудь рыночный лоток  и  произносил
речи. Люди слушали, качали головами. Многие считали его сумасшедшим. Вэньи же
полагала, что он просто по своему обыкновению хватает через край.
 Следуя  за  свитой  леди  Мирейн  в  конце  императорского  поезда,  она   с
удивлением  поняла,  что  в  ее  душе нет не  только  ненависти  к  маленькой
асанианской принцессе, но даже пренебрежения к ней. Галия казалась  ребенком,
невинным и беспомощным, заброшенным на дремучие тропы мира. Однако она  знала
о  мужчинах гораздо больше, чем ее белокожая спутница, и Вэньи с нескрываемым
изумлением прислушивалась к ее болтовне. Внимай, говорила она себе, и  учись.
Тут есть что почерпнуть и над чем подумать.
 Галия смотрела на свою новую подругу с благоговейным трепетом.
    Конечно,  мне  нужен кто-то,   сказала она, когда Вэньи  объявила,  какую
роль она намеревается играть при ее особе,   но только не ты.
    Почему?     спросила  Вэньи.    Потому что  я  чужеземка?  Простолюдинка?
Соперница?
    Ты     маг,   ответила Галия с дрожью в голосе.   Твоими устами  глаголят
боги. Ты не должна разменивать себя по пустякам.
    Он  считает,  что меня следует проучить,   мрачно изрекла Вэньи,  имея  в
виду Айбурана.
 Галия мало что поняла, но храбро продолжала разговор.
    Ты  собираешься  прислуживать мне? Но ты ведь просто не  сможешь.  У  нас
долгие  годы уходят на обучение слуг. Хороший слуга, это, во-первых,   школа,
и, во-вторых, если хочешь,   призвание... А ты   маг, и жрица, и...
    Ладно,   оборвала ее Вэньи,   давай попробуем сделать иначе. Будем просто
держаться вместе и прислуживать друг другу по очереди   день я, день ты.
 Галия в изумлении приоткрыла рот.
   Но... но это не лезет ни в какие ворота.
   Тогда прощай.
   Нет!   воскликнула Галия, хватая ее за руку.
 С этой минуты они не расставались.
 Благоговение  Галии  перед  существом высокого ранга,  которым  ей  казалась
Вэньи,  выражалось  вовсе  не в трепете телесном или постоянном  заискивании,
нет. Асанианская принцесса держалась весьма непосредственно, была любопытна и
говорлива, но стоило жрице чуть сдвинуть брови или на секунду задуматься, как
Галия  мгновенно  умолкала, придерживала сенеля и отъезжала на  задний  план,
очевидно, считая, что ее новая подруга вступает в контакт с небесами или  про
водит сложнейшую магическую работу.
 Они  стали  делить на двоих постель, когда им случалось ночевать в небольшом
доме, и комнату, если дом оказывался большим. Вэньи опасалась, что утонченной
асанианке  понадобится  нечто  большее,  чем  простое  человеческое  тепло  в
холодные  зимние ночи. Она краем уха слышала о нравах, царящих  в  гаремах...
Галия  не  выказывала никаких намерений зайти дальше, чем следует,  и  вполне
довольствовалась дружескими объятиями спутницы. Она спала аккуратно  и  тихо,
но первое время просыпалась, когда Вэньи вставала прочесть молитву рассветным
лучам. Впрочем, через день-два она к этому привыкла, только едва шевелилась и
что-то сонно бормотала, если соседке случалось потревожить ее.
 Когда  Вэньи возвращалась с утренней службы, Галия обычно бывала уже  одета,
а  если  что-то нарушало утренний распорядок жрицы, асанианка не  вставала  с
постели,  пока  не  оставалась  в  комнате одна.  Вэньи  не  задавала  лишних
вопросов. Они дни и ночи проводят бок о бок, и девочке надо иногда  побыть  в
одиночестве.
 Когда  в  ней  проснулись первые подозрения, она не могла бы точно  сказать.
Бледность  ли щек Галии навела ее на мысль, что с ней не все ладно,  или  то,
что  подружка  почти  перестала завтракать, не притрагивалась  даже  к  своим
любимым ягодным пирожным. Однажды, вернувшись с богослужения пораньше,  Вэньи
застала Галию склонившейся над умывальным тазом. Маленькую принцессу тошнило,
она виновато посмотрела на жрицу.
    Вчера  вечером я выпила слишком много вина. Секунда-другая, и мне  станет
лучше.
 Этот  робкий  дрожащий  голосок мог обмануть кого угодно,  только  не  мага.
Вэньи стало трудно дышать.
 Айбуран,  сукин сын, вонючий дикарь, северянин, он все знал или  догадывался
обо  всем! Мысленно она загнала его в двадцать седьмой круг ада. Он предвидел
такой  оборот  дел и не нашел ничего лучшего, как взвалить эту  обузу  на  ее
плечи.
   Ты беременна,   сказала она.   Как давно?
 Галия  подняла  голову. Она выглядела ужасно, но сердце Вэньи сжалось  вовсе
не от сострадания к ней.
    Я  думаю,  шесть  циклов,   сказала маленькая принцесса.     Может  быть,
семь...
   Ты знала об этом еще в Кундри'дже?
 Вэньи была абсолютно спокойна. Галия испугалась.
    Я... я сомневалась,   пробормотала она,   и потом накануне отъезда у меня
были месячные, они бывают на ранней стадии, не регулярно, но...
   Ты знала,   сказала Вэньи.   А он?
 Принцесса позеленела.
    Ох,  нет!     воскликнула  она.   Только не говори  ему.  Пожалуйста.  Он
отошлет меня обратно.
   И правильно сделает.
 Вэньи  негодовала.  Ей  хотелось схватить девчонку  за  плечи  и  хорошенько
встряхнуть,  но  она сдержалась. Это могло повредить плоду,  завязавшемуся  в
маленьком, узком, осыпанном веснушками теле.
    Я  потеряла  ребенка по дороге в Кундри'дж-Асан, но я  о  нем  ничего  не
знала. Ты знала и все-таки отправилась в путь?
    Все  говорят,  что это случилось с тобой совсем по другой  причине.  Твое
лоно было заклято. Тебя повредила магия, а не дорога.
 Она говорила правду. Вэньи перевела дыхание.
   Что же ты думаешь делать теперь? Лгать? Прятаться, пока не подойдет срок?
 Галия,  кажется, стала приходить в себя. Робкий румянец окрасил  ее  бледные
щечки.
    Я не хочу лгать. Я скажу ему обо всем... когда мы вернемся в Кундри'дж...
или прибудем в Ансаваар.
   Какой же я была дурой! Мне следовало давно обо всем догадаться!
    Ты  ведь не скажешь ему ничего, нет? Я буду предельно осторожна, его сыну
ничто не грозит...
   Откуда ты знаешь, что это сын?
    Все женщины в нашем роду рожают сыновей-первенцев, Если он отошлет меня в
Кундри'дж, я умру.
 И  прекрасно,  подумала Вэньи. Вот случай убить двух зайцев  сразу.  Но  тут
новое  соображение повергло ее в шок, изгнав из сердца демонов мелкой  злобы.
Вэньи  вдруг  постигла, что ребенок был зачат именно в  ту  ночь,  когда  она
прогнала  Эсториана от себя. Теперь ей приходится пожинать плоды собственного
сумасбродства.
 Галия, казалось, не заметила новой перемены в состоянии подруги.
    Да, я могла бы остаться во дворце, но я знала, что не смогу рожать, когда
его  нет  рядом, я бы вся извелась, думая, что он покалечен или мертв.  Такое
может произойти. Его ненавидят многие. Он, словно солнце, освещает свой путь,
но мрак вокруг него сгущается все сильнее.
 Вэньи  не  была настроена выслушивать подобные измышления, как бы романтично
они ни звучали.
    Молись,     сказала она,   чтобы он не вздумал кликнуть тебя  в  одну  из
тоскливых  холодных ночей. Мужчины слепы, но не настолько, чтобы не  заметить
очевидного. Он моментально все поймет.
   Этого не случится.
   Да?   иронически подняла брови Вэньи.   Ты так уверена в этом?
   Этого не произойдет... по крайней мере в ближайшее время.
 Галия говорила убежденно. Что-то в ее тоне насторожило Вэньи.
   Что ты имеешь в виду?
 Галия  моргнула несколько раз и прищурилась, разглядывая лицо  подруги.  Она
была    близорука,    но,   пожалуй,   несколько   перебарщивала,    имитируя
подслеповатость.   Или  просто  чувствами  Вэньи  сейчас  руководила   острая
неприязнь?
   Ты действительно ни о чем не догадываешься?
   О чем?
 О  чем  еще  ей  нужно  догадываться, когда самый  главный  секрет  раскрыт?
Неприязнь Вэньи возрастала.
 Галия заговорила. Медленно, уставив глаза в пол.
    В  ночь  прощания с нами он был... очень хорош. Весьма хорош,  но...  без
пылкости.  Он продемонстрировал высокое искусство любви, но истощился  сразу.
Точнее, он был уже истощен и... сильно исцарапан. Такое впечатление,  что  он
перед встречей с нами уже с кем-то был...
   Кто же она?
 Вэньи  гордилась  собой,  своей  выдержкой. Она  не  закричала,  не  ударила
асанианку. Она сидит и разговаривает с ней спокойно и мирно.
   Какая-нибудь служанка из гарема?
   Это не женщина.
   Что?
 Что  она  такое несет, эта конопатая дурочка? Не женщина. А кто же? Юл-кошка
или  сенель?  Эсториан  никогда не поглядывал в сторону  мужчин,  даже  в  те
времена,  когда  правил  Умбросом, а нравы  этого  княжества  славятся  своей
распущенностью  даже  в стране Девяти Городов. Лучшие  певцы  королевства  на
прасно распевали под его окнами любовные серенады... Вэньи замерла.
   Исцарапан? Ты говоришь, он был исцарапан?
    Не  слишком  сильно,     сказала Галия, уточнив с  проклятым  асанианским
спокойствием:   Не опасно для жизни. Просто уйма царапин в интимных местах. И
qhmjh...
 Вэньи помертвела. Она была готова к чему угодно, но к этому   нет. О, бог  и
богиня, что происходит?
    Кто  же это?   Она не осознавала, что кричит. Галия успокаивающе  тронула
ее за руку.
   Я тоже ничего подобного не ожидала. Однако он все же пошел по этому пути.
   Кто?
    Черный плащ,   сказала Галия.   Его оленеец. Разве ты не замечала его? Он
строен, высок и, думаю, очень хорош под вуалью. И, наверное, молод. Молодость
и красота привлекают мужчин.
 У  Вэньи  подкосились ноги, она села на край кровати. Она же все  видела.  И
отвергала  то,  что видит. Ни одна магия не обнаружит того, чего  человек  не
желает  обнаружить.  Император  и его тень. Они  стали  любовниками.  Это  не
случайная  связь лорда с вассалом. Они никогда не разлучаются. Их  объединяет
страсть. И что-то еще, чему она пока не находит названия.
    Не  стоит  переживать, это пройдет.   Галия потрепала ее по  руке,  глаза
асанианки светились неподдельным сочувствием.   Это совсем не опасно. Оленеец
отважен  и  смел. Он присягал трону. Он уже спас однажды ему  жизнь,  хотя  и
явился  в  покои  позже, чем погибший южанин. Он сумеет его  защитить,  когда
придет время.
    Молись,     сказала Вэньи,   молись своим желтоглазым богам,  чтобы  твои
слова оказались правдой.
 
 Эта  маленькая  идиотка не понимает ничего. Она думает, что  Вэньи  снедаема
ревностью, чувством, которое асанианским женщинам почти не знакомо. Ревность,
конечно,  присутствует  в  ней  сейчас, но она  лишь  скорлупа,  под  которой
разгорается холодное, всепоглощающее пламя страха.
 Стоп.  Ей  следует  взять себя в руки. Ей следует привести  свои  чувства  и
мысли  в  порядок  и  попробовать разобраться в том,  что  произошло.  И  что
происходит сейчас.
 Итак, что было прежде? С чего это все началось?
 С нее. С нее и Эсториана. С них обоих.
 Они  любили друг друга, но были слишком глупы. Слишком открыты друг к другу.
И били друг друга, больно, наотмашь. Не защищаясь и не сдерживая силу ударов.
 Оленеец  закрыт.  И внешне, и внутренне. Он неотступен. Он  стережет  своего
императора... как кот стережет свою жертву.
 Потеряв  ребенка,  она  поняла, что значит быть полностью  опустошенной,  но
Эсториан  продолжал  любить ее. Она нисколько не  сомневалась  в  этом,  даже
прогоняя  его прочь. Когда он стал посещать гарем, она чуть не взбесилась  от
ревности  и все же краем сознания понимала, что всех этих желтокожих красоток
он тут же бросит, стоит ей только шевельнуть пальцем. Галия носит его ребенка
и  все же Галия не Вэньи, она уже не сможет стать его первой женщиной, первой
любовью. Как и любая другая женщина на свете.
 Оленеец  нес  в себе новое качество, и Вэньи боялась его. Но  она  не  могла
точно  определить  причину своего страха. Став любовником  Эсториана,  черный
воин,  казалось  бы, автоматически выходил из образа холодного,  расчетливого
убийцы, терпеливо дожидавшегося своего часа, тем более что возможностей совер
шить  черное  дело  ему  представлялось предостаточно,  но  он  не  выказывал
готовности  воспользоваться ни одной из них. Как  член  черного  братства  он
присягал  на  верность императору, а оленейцы не нарушали  своих  обетов.  Он
также  не мог зачать от объекта своей страсти, равно как и сочетаться  с  ним
браком,  чтобы  получить право на часть занимаемого  им  трона,  к  тому  же,
поглощая  все  внимание императора, он оттеснял возможных соперниц  Вэньи  на
второй план. Если вдуматься, ей надо бы радоваться, что все складывается  так
удачно.
 Эсториан  отнюдь не казался человеком, порабощенным темными силами.  Высокий
и  худощавый,  он  носился по лагерю, источая волны веселой  энергии.  Ударил
мороз,  дорогу сковало гололедицей, приходилось ждать, пока солнце  снимет  с
нее ледяной панцирь. Но холод не отступал, и вынужденный привал затянулся  на
сутки,  потом еще на одни; император коротал время, разгуливая по  городку  с
коротким названием Китаз, возле которого был разбит лагерь.
 Он, всегда обладавший повышенной чувствительностью, вел себя так, словно  не
испытывал  никакого  душевного дискомфорта, и это удивляло  Вэньи.  Асанианам
вовсе  не нравилось, что его императорское величество всюду сует свой  черный
варварский нос. Если ты император, сиди во дворце, затевай войны и  взваливай
на плечи своих подданных новые непомерные налоги, но не шляйся где попало, не
марай  ног  в сточных канавах, не пей кислое вино и пиво, разбавленное  мочой
молодых сенелей, не суетись.
 Его  тень  следовала  за  ним.  Они не пытались  коснуться  друг  друга,  не
обменивались взглядами. Они не нуждались в этом.
 Порой,  глядя  на него, Вэньи ловила себя на том, что силится  различить  на
его  теле следы царапин и синяков, о которых говорила Галия. Идиотизм.  Разве
может  человеческий взгляд проникнуть сквозь слой выделанной  кожи  и  металл
доспехов? Он двигался так, словно не чувствовал никакой боли.
 Она  слушала  разговоры  слуг. Ни о каких особых  буйствах  в  императорских
покоях они не судачили. Впрочем, им было известно, что черный король спит  не
один  и, кажется, они одобряли его выбор. По крайней мере не находили  в  нем
ничего странного и противоестественного. Но многие были твердо убеждены,  что
оленеец  не снимает вуали. С человеком, который заглянет ему в лицо, говорили
они, произойдет нечто ужасное.
 Она  знала, что ведет себя как шпион или ревнивая жена, но не могла ни с кем
поделиться  своими тревогами. Даже с Айбураном, потому что тот был  мужчиной.
Даже  с Галией, потому что та не понимала ее. Императрица... может быть, одна
только  императрица  и  могла посочувствовать ей, но  леди  Мирейн  держалась
теперь  холодно  с  дерзкой  жрицей,  и  вообще,  о  чем,  собственно,  Вэньи
собиралась ей сообщить? О своих неясных подозрениях и страхах?
 Однажды  утром  она  не  удержалась и побежала в Китаз.  Она  не  собиралась
следить  за  Эсторианом, но городок был слишком маленький. Рынок,  окруженный
сетью переулков и тупичков, главная улица, выводящая на центральную площадь с
фонтаном,  пара храмов, холм, увенчанный замком местного лорда.  Где  хозяин?
Убыл  на  заседание  Среднего двора, ответил слуга. Прятки,  подумала  Вэньи,
желание поскорее отделаться от странного визитера.
 Завидев  появившихся  на  другом  конце рынка  гвардейцев,  она  шмыгнула  в
ювелирную  лавчонку.  Торговец бросил на нее кислый  взгляд,  его  товар  был
слишком  хорош  для  покупательницы  такого  сорта.  Однако  при  всей  своей
неприязни  он не мог выставить жрицу за дверь, и Вэньи, щадя его  скромность,
накинула на лицо шарф.
 Пока  она томилась, перебирая мелкие украшения и с неудовольствием ощупывала
свой  тощий кошелек, помещение лавки вдруг озарилось светом. Эсториан  возник
на пороге магазина и, обернувшись к кому-то из следовавших за ним, сказал:
   Видишь? Тут нет никаких убийц.
 Он  всегда  любил поддразнивать свою личную охрану. Она сделала  все,  чтобы
обратить  на  себя  внимание и дать ему возможность  уйти.  Тяжело  задышала.
Дернулась. Выронила из рук безделушку, с громким стуком упавшую на стекло при
лавка. Он скользнул внутрь лавчонки неестественно быстро, как юл-кошка. Вэньи
замерла.  Не  сейчас, думала она в смятении. Не сейчас, потом,  когда-нибудь,
пусть он уйдет.
 Его  лицо  подернулось  холодом. И произошло  худшее  из  всего,  что  могло
произойти.
   Леди,   сказал он.
   Ваше величество,   ответила она.
 И  взглянула  на  дверь. Она никогда не считала Эсториана крупным  мужчиной.
Айбуран  и  некоторые  гвардейцы намного превосходили его.  Однако  здесь,  в
замкнутом пространстве, он показался ей огромным, как башня из черного камня,
его  голова  упиралась в потолочную балку, плечи словно  раздались,  заслоняя
дверной проем.
 Он  возмужал и уже не выглядел мальчиком-переростком. Лицо посуровело, черты
его  обозначились  резче. Он не был красавцем, но в  его  движениях  сквозила
грация ястреба или степного кота.
 Ее тело тянулось к нему. Глупое, безрассудное тело. Она все еще любила его.
 Она сказала первое, что пришло в голову.
   Ты хочешь купить что-нибудь для Галин?
   Для ее сестры,   сказал он после затянувшегося молчания.
   Думаю, это может тебя заинтересовать.
 Она  вновь взяла с прилавка вещицу, которую только что выронила из рук.  Это
была подвеска оригинальной формы, изящно сработанная. Мелкий алмаз сиял,  как
язычок  пламени,  и  золотая оправа при повороте изделия придавала  ему  цвет
янтаря.
 Эсториан  скованно пошевелился. Он не коснулся пальцев Вэньи, когда принимал
кулон.
   Это отлично подойдет к цвету ее волос,   сказал он.
   Надеюсь, что так.
 Эсториан взглянул на нее. Глаза ее вспыхнули, как два маленьких солнца.
   Мне говорили, что ты опекаешь Галию?
   Айбуран приказал мне.
 Он нахмурился, услышав имя жреца.
   Я рад, что малышка находится под надежной охраной.
   Ты не боишься, что я придушу ее во сне?
    Ты  собираешься сделать это?   Он становился самим собой.     Я  освобожу
тебя  от  этой  обузы, если хочешь. Милорд жрец может найти  более  достойное
занятие для тебя.
    Милорд  жрец  наложил на меня епитимью во искупление  прошлых  и  будущих
грехов,     сказала она.   Это послушание не тяжелее других.  И  я  вовсе  не
собираюсь отказываться от него.
   Даже если я прикажу?
   Ты не верховный жрец.
 Он помрачнел, его челюсти сжались, голос стал ровен и сух.
   Да, я не верховный жрец, но ты как-никак... моя наложница.
 Гадкая  радость  шевельнулась в душе Вэньи. Он  сердится,  он  теряет  точку
опоры.  Она  изгонит это мелкое чувство прочь, но   потом, когда  вдоволь  им
насладится.
   Ты боишься, что я могу дурно повлиять на нее?
   Я думаю, что тебе неприятно общаться с ней.
    Почему? Она вполне милая девочка. А ты,   она помедлила,   ты больше  чем
следует мнишь о себе.
 Она  хотела,  чтобы  он  ударил ее. Она видела, как он  борется  с  желанием
сделать это. Эсториан потер руками виски и рассмеялся.
    Что  ж, я признаю это. Я знаю, что порой бываю несносен. Но разве  ты  не
можешь проявить ко мне хоть капельку милосердия?
 Она промолчала. Потом посмотрела ему в глаза и спросила:
   Что ты думаешь обо мне?
   Ты сама знаешь.
    Нет,     глухо сказала Вэньи,   теперь я ничего не знаю. Я полагала,  что
знаю тебя, когда мы были вместе. Теперь все прошло.
    Мы  не  должны ссориться,   вымолвил он тихо, словно самому  себе.     Не
должны. Все еще только начинается.
   Скорее заканчивается.
    Нет,     сказал  Эсториан с такой уверенностью, словно его  императорская
воля могла влиять на ход времен и событий.
 Он   стоял  перед  ней  печальный  и  беззащитный,  как  прежде.  Она  могла
прикоснуться к нему, могла положить ладони на его грудь и услышать  стук  его
сердца.  Одно  слово,  и  он  обнимет ее  и  уже  никогда  не  отпустит.  Она
чувствовала,  что  обладает огромной силой, превосходящей  магию  и  даже  ту
энергию, которая управляет движением миров.
 Черная  фигура встала за ним. Золотые глаза оглядели ее, львиные  глаза,  не
имеющие лица. В них не было ни упрека, ни ненависти. Они улыбались. Эти глаза
знали о ней гораздо больше, чем когда-либо мог знать Эсториан. Они видели  ее
насквозь,  с  ее  слабостями,  грешками,  тщеславием  и  непомерным  желанием
раздвинуть границы возможностей, отпущенных ей природой.
 Эсториан  шевельнулся.  Он был уже не с ней, хотя  тело  его  не  переменило
позы.  Он исчез в тени собственной тени. Странная сила Вэньи пропала. Оленеец
пожрал ее.
 Она  прекратила борьбу. Малодушие, мудрость   она не искала названия  своему
nrqrsokemh~. Два ребенка, погибший и тот, что только должен был появиться  на
свет, связывали ее по рукам и ногам.
 Оленеец  знал  все  о ней, но ничего   об этом. Он владел  императором.  Она
владела   гораздо  большим.  Она  держала  в  своих  руках  жизнь  наследника
Эсториана, она несла ответственность за будущее обеих империй.
 
                                                                     ГЛАВА 38

 Когда  лед на дороге растаял, императорское войско вновь двинулось  в  путь.
Эсториан чувствовал себя великолепно, его сущность расправилась, сила  росла.
А главное   к нему вернулось ощущение земли. Она болела и горбилась по краям,
но  сердцевина  ее  оставалась  здоровой. Его  шествие  не  несло  ей  вреда.
Наоборот, она расправлялась и тянулась к нему.
 Он  словно  очнулся от долгой и тяжкой болезни. Солнце и воздух вливались  в
него,  изгоняя  из легких остатки затхлости, он засмеялся, когда  понял,  что
мурлыкает  себе  под нос какой-то легкий мотив. Разведчики  ускакали  вперед,
войско тянулось сзади.
 Он  обернулся через плечо. Воины, которых он мог видеть, откликнулись на его
улыбку.  Истые  варьянцы, они были рады дороге, они засиделись  в  Кундри'дж-
Асане.
    Я  все  думаю, как мне быть дальше?   сказал он Корусану, подъехавшему  к
нему с фланга.
 Оленеец  последнее время держался на некотором расстоянии от него.  Он  ехал
на  Чирае,  и  Умизан скорее дал бы вырвать из своей ляжки  кусок  мяса,  чем
позволил бы серо-коричневому ублюдку соседствовать с ним.
 Эсториан  закинул  правую  ногу  на  переднюю  луку  седла,  чтобы   немного
размяться.
    Я  понял, что не могу жить в своем собственном дворце. Как мне  поступить
теперь? Разрушить его до основания и построить на этом месте новый?
    Прежде  чем  что-то  ломать, надо навести порядок  в  империи,     сказал
Корусан.
   Благодарю за совет,   ухмыльнулся Эсториан.   Ты становишься занудой.
 Он  опустил  ногу  и  толкнул  Умизана в  бок.  Черный  как  смоль  жеребец,
казалось,  только того и ждал. Он подобрался и в три прыжка одолел расстояние
до  гребня  холма,  на  который они взбирались.  Далее  дорога  бежала  вниз,
опускаясь в чашу долины.
 Ни  разведчиков, ни каких-либо признаков опасности. Дорога казалась  пологой
и  гладкой. Городок, расположенный на другом конце гигантской выемки, купался
в  солнечных  лучах, поля были распаханы под зимний пар,  но  людей  не  было
видно. Селяне в зимнее время старались без особой нужды не покидать жилищ,  и
угроза  гражданской  войны  только укрепляла их  в  намерении  отсидеться  за
крепкими стенами.
 Он  поскакал  вниз  под  веселые возгласы воинов и  ржание  сенелей:  войско
переваливало  через  бугор.  Внезапно Умизан замедлил  бег  и  вскинул  рога.
Эсториан  улыбнулся  ветру,  жалящему лицо.  Небо  вновь  обещало  дождик,  а
возможно, и снег.
 Что-то  вроде  пирамиды, сложенной из камней, смущало жеребца.  Он  закрутил
мордой  и  отпрянул  в сторону, потом вовсе остановился. Эсториан  сжал  бока
Умизана  коленями,  побуждая  его к движению.  Сенель  крутанулся  на  месте,
фыркнул  и  опустил рога. Эсториан вонзил в неожиданное препятствие  свирепый
взгляд.
   Ты собирался слишком долго.
 Он думал, что никогда уже не услышит этот голос.
   Сидани?   Он соскользнул с седла, крепко сжимая поводья.
 Умизан  топнул  копытом, словно показывая хозяину, кто из них двоих  больший
дурак.
    Сидани,    повторил радостно Эсториан,   во имя всех кругов ада,  где  ты
была так долго?
   В Ансавааре.
 Она  пнула  ногой  камень, лежащий возле нее. Камень шевельнулся,  зевнул  и
открыл зеленые мерцающие глаза.
   Юлия!
 Грозное ворчание заставило его остановиться. Он задохнулся от возмущения.
   Юлия! Ты позабыла меня?
   Смельчак,   усмехнулась Сидани. Она ткнула пальцем в лоснящийся бок рыси.
 Юлия  медленно,  словно  бы нехотя, выгнула спину. Три  плутоватые  мордочки
высунулись  из-под  ее живота. Три пары смышленых блестящих  глаз.  Три  пары
чутких, настороженных ушек. Один за другим котята выкарабкались на свободу  и
покатились по жухлой траве. Двоих зеленоглазых, как мать, Юлия тут же поймала
и прижала к земле лапами. Третий   золотоглазый   атаковал сапог Эсториана.
 Эсториан  подхватил  маленького  нахала  на  руки,  уворачиваясь  от  острых
коготков. Малыш недовольно заворчал, потом, устроившись поудобней, безмятежно
зевнул,  выставляя на всеобщее обозрение узкую розовую пасть. Он  был  темнее
остальных, почти черный.
    Да,  малыш,  я  такой же, как ты,   сказал Эсториан этому котенку,  этому
славному  котенку, потому что это был именно кот. Он с упоением грыз  большой
палец своего гигантского двойника и начинал мурлыкать.
   Ну, и как ты все это объяснишь?
   Тут нечего объяснять,   коротко бросила Сидани.
 Скиталица  закинула  одного  из пушистых зверьков  себе  на  плечи,  второго
усадила  верхом на мать, малыш тут же вцепился в густую шерсть всеми четырьмя
лапами.
 Она  выглядит  все так же, подумал Эсториан. Может быть, чуть  похудела.  Но
лихорадка, трепавшая ее в Индуверране, кажется, бесследно прошла.
 Он поглядел через плечо. Эскорт приближался.
    Оу-хэй,  разгильдяи!   крикнул Эсториан.   Поглядите-ка,  кто  иге  здесь
ждет!
 Гвардейцы при виде Сидани весело загомонили. Скиталица знала много  историй.
Встреча  с ней обещала хорошие вечера у походных костров. Асаниане недоуменно
молчали.
   Охраняйте ее получше,   сказал он им.   Помните, это моя родственница.
 
 Хороша  родственница!  Корусан  хмуро косился  на  странного  вида  женщину,
выбиравшую  себе  сенеля. Плоскоголовый вздорный кастрат  из  обоза,  похоже,
узнал  ее. Он взбрыкнул и рванулся вперед, но рога мерина замерли в дюйме  от
груди побирушки. Она по-хозяйски похлопала урода по шее и преспокойно уселась
в седло, даже не подбирая поводьев. Детеныш юл-кошки обернулся вокруг ее шеи,
как дорогой меховой воротник.
 Второй  котенок  растянулся на луке императорского  седла,  с  третьим  Юлия
затеяла   игру,   описывая   вокруг   черного   голубоглазого   жеребца   все
увеличивающиеся  круги. Сенели варьянцев, знакомые с  юл-кошками  с  детства,
фыркали,  но  терпели  выходки  рыси. Иное  дело  тонконогие  нервные  рысаки
оленейцев.  Игривые наскоки Юлии внесли смятение в их ряды. Они шарахались  в
стороны, вставали на дыбы, сбрасывая всадников с седел. Вскоре между людьми и
взбесившимися  животными разыгралось настоящее сражение. Юл-кошка,  довольная
произведенным  эффектом, мирно улеглась в сторонке, одной  лапой  придерживая
детеныша и поглядывая на восхитительный спектакль.
 Побирушка   иронически   улыбнулась,  ударила   своего   мерина   пяткой   и
переглянулась  с  Эсторианом.  Тот, улыбнувшись  в  ответ,  пришпорил  своего
жеребца. Всадники разъехались, обогнули побоище и встретились опять на другой
стороне  его.  Корусан последовал за ними. Чирай, проезжая  мимо  королевской
рыси,  нервничал,  всхрапывал и потряхивал головой, но  Юлия,  как  настоящая
королева,  не обратила на него никакого внимания. Оленеец старался  сохранять
достоинство.  Такие  кошки живут в керуварионских дворцах,  кто  ж  этого  не
знает? И все-таки ему было не по себе.
 Наконец   волнение  улеглось,  напуганные  сенели  были  пойманы,   оленейцы
сомкнули  ряды.  Растерянные и униженные, они косились в  сторону  варьянцев,
гордо  восседавших  на своих широкогрудых скакунах. Вот-вот  могла  вспыхнуть
ссора, уже между людьми.
 Сидани выехала вперед.
    Эй,  храбрецы,     закричала она,   это всего лишь маленькая  хорошенькая
кошечка.  Не волнуйтесь, она никого из вас не съест. По крайней мере  до  тех
onp, пока вы будете верно служить своему императору.
 Напряжение  спало.  Гвардейцы  разразились  громким  и  необидным   хохотом,
оленейцы  поняли,  какого  направления  им  следует  держаться,  опускаясь  в
промытую солнцем долину.
 Странная  парочка  возглавляла  ее.  Высокий  мужчина  в  расшитом   золотом
походном плаще и худенькая женщина в лохмотьях. Они ехали бок о бок и  весело
болтали  о том о сем. Но на некоторые вопросы Эсториана Сидани умудрялась  не
отвечать.  Где  она обреталась до сих пор и как разыскала  Юлию,  можно  было
только  догадываться.  Не  зря  она  слыла великой  мастерицей  хранить  свои
секреты. Почти как асанианка, подумал Корусан.
 
 Городок  не впустил их.  Чума, милорд ,   заявил местный лорд, пряча  глаза.
Он  с удовольствием предоставит его величеству для ночлега свои поля и дюжину
жирных баранов.
 Он  лгал.  Эсториан  был не настолько глуп, чтобы не  понять  этого,  однако
советы взять стены города приступом отверг.
    Там  нет повстанцев,   сказал он,   и потом, я предпочитаю открытое  небо
любой крыше над головой.
 Не  так  уж  плохо,  подумал  Корусан. Место, отведенное  под  лагерь,  было
чистым,  подходы  к  нему  просматривались со  всех  сторон.  Палатки  хорошо
защищали  воинов  от холода, а то, что бараны оказались не  слишком  жирными,
никого не волновало. В походе и змея   пища.
 Мрачные  предположения  Корусана не оправдались:  император  не  стал  брать
котенка  в постель. Тот был слишком мал, чтобы обходиться подолгу без матери.
Шатер императора, слава богам, не превратился в зверинец. По крайней мере  на
эту ночь.
 Ласки  черного  короля  были горячими, но краткими, спустя  мгновение  после
мучительных  содроганий он крепко спал. Корусан оперся на локоть, разглядывая
спокойное  лицо  спящего. Он стал частью его существа   этот варвар,  глупец,
сумасброд.
 Он  положил  ладонь на щеку Эсториана. Тот не пошевелился.  Пальцы  Корусана
согнулись наподобие птичьих когтей, погрузились в шелк бороды черного короля,
царапнули горло, плечо, грудь, потом сжались в кулак прямо над мерно бьющимся
сердцем.
    Если  бы  в этом мире не существовало тебя,   сказал он,   я бы  умер  от
отчаяния.   Его рот искривился в горькой гримасе.   Я хотел поймать тебя,  но
попался в ловушку сам.
 Да,  безусловно,  это произошло. Когда? Неизвестно. Возможно,  тогда,  когда
Корусан  пробудился  один в постели черного лорда, а  возможно,  еще  раньше,
когда он впервые увидел лицо врага, которого поклялся уничтожить.
 Любовь  черного  короля  не может сравниться с тем, что  испытывает  к  нему
Корусан. Сердце Солнечного лорда открыто, возле него греются миры. А  Корусан
подобен  искре, летящей в ночи, он мал и недолговечен. В нем может уместиться
только  одна-единственная любовь... и единственная ненависть.  И  человек,  к
которому обращены эти чувства, спокойно спит рядом с ним, словно ребенок  или
святой.
 Корусан  медленно  встал. Черный король продолжал спать. Его  пылающая  рука
свесилась с края постели. Корусан отвернулся.
 Одетый,  вооруженный, укрытый вуалью, он выскользнул из шатра. Лагерь  спал,
заливаемый  светом двух лун, все костры были погашены. Но в  центре  бивачной
площадки  тлели  угольки, там сидела странная женщина,  встретившаяся  им  на
дороге.  Ясная Луна стояла высоко, на ее лик то и дело набегали  быстро  несу
щиеся  тучи.  Большая  Луна  висела над восточной  линией  горизонта,  словно
огромный  кровавый  глаз.  Двойной свет падал на  волосы  незнакомки,  и  они
попеременно  казались  то  опушенными инеем, то  обведенными  красно-бордовой
каймой.  Она  шевельнулась и посмотрела на подошедшего. Ее голос  был  тих  и
неясен, словно она говорила сквозь сон.
   Хирел?
 Корусан   замер.  Ему  показалось,  что  он  ослышался.  Незнакомка  плотнее
закуталась в свой плащ.
   Хирел Увериас?
   Он умер.
 Собственные слова показались ему плоскими и тяжелыми. Скиталица улыбнулась.
   Ты явился, как обещал. Но я не думала, что ты придешь в том же обличье.
 Как,  во  имя ада, она может разобрать, кто стоит перед ней, если  не  видит
лица? Он вдруг почувствовал себя беззащитным при всех своих мечах и вуали.
    Мадам,     мягко  сказал он, понимая, что говорит  с  сумасшедшей.     Вы
ошибаетесь. Я оленеец. Золотая империя умерла.
   Откуда какому-то оленейцу взять такие глаза?
 Он  чувствовал жар, исходящий от ее тела, слышал тяжелое дыхание  чужеземки.
Свет  лун  косо  падал  на  ее  лицо. Она, наверно,  была  хороша  в  юности,
достаточно хороша, чтобы вертеть хвостом, разбивая сердца мужчин.  Сидеть  по
ночам  у костра вполне в ее стиле. Она, должно быть, неплохо поет и, говорят,
знает массу всяких историй.
 Скиталица  вскинула  руку.  Он отшатнулся, но она  опередила  его.  Холодный
ночной воздух обжег его щеки.
 Он  схватился  за  меч, но так и не вынул клинок из ножен. Взгляд  чужеземки
словно лишил его сил. Огромные черные глаза проникали в глубину существа.
   Я забыла,   сказала она,   как ты прекрасен.
   Ты должна умереть,   выкрикнул он, задыхаясь,   ты увидела мое лицо.
 Она засмеялась.
    Я  и  так уже мертва, дитятко. Много лет как мертва. Взгляни сюда.    Она
вновь вытянула руку, повернув ее вверх ладонью.
 Золото.  Золото,  перемазанное пеплом, покрытое  серыми  шрамами.  Он  узнал
очертания.  Он только что целовал этот знак, и прижимал к своему  обнаженному
телу,  и  пугался, что небесный огонь опалит его, а черный король  смеялся  и
гладил Корусана пылающей словно солнце рукой.
    Я  пыталась  избавиться от него,   продолжала сумасшедшая, как  будто  не
замечая  его замешательства, голос ее был мягок и обманчиво тих.     Я  взяла
самый  острый нож и стала резать. Боль была не сильнее той боли, которую  эта
вещь причиняла мне с самого рождения. Плоть расступалась, но золото уходило в
кости, срасталось с ними. Тогда я решила отрезать всю кисть   видишь шрам? Но
сталь  ножа  расплавилась, не причинив мне большого вреда. Порезы  затянулись
быстро, и расплавленный металл, смешавшись с золотом, погасил огонь.  Я  была
рада этому, но теперь эта штука замораживает меня. По временам она становится
холодной как лед.
   Боги,   прошептал Корусан.   Неужели ты...
   Саревадин.   Она улыбнулась.   Ты всегда медленно узнавал меня.
    Я  не  Хирел!     закричал он.   Я Кору-Асан из Оленея,  а  ты     старая
окоченевшая кочерыжка.
   Конечно,   легко согласилась Скиталица.   Все мертвецы таковы.
 Он ухватил ее за плечи. Они были костлявы, но горячи, как угли костра.
   Ты не более мертвая, чем я!
    Естественно,   опять согласилась она и обхватила руками его запястья,  но
не  затем,  чтобы  оттолкнуть: она пыталась твердыми  пальцами  нащупать  его
пульс.   Кто послал тебя? Джания?
 Он клацнул зубами, резко выпрямился и в ужасе посмотрел на нее.
    Я никогда не одобряла этой затеи. Пятьдесят братьев, посаженных в тюрьму,
причиняли  нам огромное беспокойство. Ты не знаешь, сколько они  еще  прожили
после меня?
    Последний умер незадолго до смерти четвертого Солнечного лорда,   ответил
Корусан. С сумасшедшими надо говорить на их языке.
    Ах,    сказала Саревадин,   значит, они еще долго томились, бедняжки.  Но
Джанию  я  вырвала  из рук злодейки судьбы. Мы выдали ее замуж  за  человека,
живущего  далеко на западе. Он обожал ее. Я надеюсь, она провела свои  дни  в
радости?
   Она ненавидела тебя.
    Нет,   воскликнула Саревадин, потом, уже тише, добавила:   Впрочем, такое
возможно. Она вешалась на меня еще до моего превращения в женщину, да и потом
не  оставляла своих притязаний. Я уговорила супруга выслать ее. В ней  обитал
великий  дух,  призванный  повелевать империей. Жаль,  что  она  не  родилась
мужчиной.
    Если  бы  она родилась мужчиной,   сказал Корусан,   Асаниан  не  был  бы
завоеван.
    Ох,   молвила императрица, а точнее   выжившая из ума старуха,   при  ней
Керуварион утонул бы в крови.
   Это еще может произойти.
    Может,     задумчиво произнесла Скиталица,   но вряд ли на  памяти  этого
поколения.     Она встряхнулась и провела ладонью по лицу.   Он очарователен,
правда? И очень похож на моего отца.
   Он больше похож на тебя.
    Ну  нет, в мужском обличье я бы его обставила по всем статьям. Ты  любишь
его, малыш?
 Колдунья  вознесла  руку. Корусану показалось, что к щеке  его  прикоснулась
кость,  завернутая в сырой шелк. Он отшатнулся. Ужас ситуации  состоял  не  в
том, что эта женщина называла себя мертвой, хотя казалась живее иных живых, и
даже  не  в  том,  что та, чье имя она присвоила, являлась  праматерью  врага
Корусана. Ужасно то, что она обладала в полной мере той самой силой,  которой
обладал внук ее внука,   обезоруживающим, неодолимым обаянием.
    Ты  откликаешься  на зов крови,   сказала колдунья. Он  бежал  от  нее   
прочь,  в  императорскую палатку, в ее благословенную успокаивающую полутьму.
Он  дрожал от странного холода, пробирающего, казалось, до самых костей.  Так
бывает, говорили ему в детстве, когда встретишься с живым мертвецом.
 Он  лег возле черного короля и крепко прижался к его горячему телу. Эсториан
улыбнулся и обнял его. Сильная рука варвара оберегала теперь Корусана от всех
бед и напастей, как самое надежное магическое кольцо.
 
                                                                     ГЛАВА 39

 С  мрачных  небес  сыпал  сухой  снег.  Эсториан  поднял  войско  в  дорогу.
Веселость и бодрость императора заставляла сердце Вэньи судорожно сжиматься.
 И  снег и мороз были ему нипочем. Он казался вездесущим, то обнимал за плечи
Сидани,  то  перешучивался с кем-нибудь из гвардейцев,  то  мчался  проверять
арьергард.
 Галия   с  утонченной  изобретательностью  уклонялась  от  встреч  со  своим
повелителем  и  последнее  время  старалась  держаться  поближе  к  Айбурану.
Опальный жрец был, пожалуй, единственной фигурой в колонне, которую император
старался объезжать стороной.
 Но  в  это  утро  случилось  ужасное   кобыла  Айбурана  захромала,  и  жрец
собирался  провести какое-то время в обозе, чтобы подлечить раненое животное.
Он сомневался, что сумеет найти в запасном гурте сенеля, способного выдержать
его вес. Вэньи пыталась увязаться за ним, чтобы на какое-то время улизнуть от
все более нервирующей ее обязанности, но Айбуран прогнал ее прочь. Он взял  с
собой Шайела с Оромином и пару охранниц из эскорта императрицы, Вэньи ему  не
понадобится. Движением мохнатых бровей жрец указал в сторону Галин.
 Маленькая принцесса пыталась затеряться среди фрейлин леди Мирейн,  но,  во-
первых,  она была в их кружке единственной асанианкой, а во-вторых, крошечный
рост  все  равно  выдавал ее. Эсториан, возвращавшийся с  проверки  фланговых
караулов, направил Умизана прямехонько к ней.
 Вэньи  качнулась  в  седле,  ее кобылка, дрожа от возбуждения,  двинулась  в
сторону голубоглазого, покрытого черной короткой шерстью красавца, прижимая к
черепу уши и выгибая шею дугой. Умизан, как многие существа его пола, страдал
некоторой забывчивостью, и четвероногая красотка намеревалась напомнить ему о
себе.
 Эсториан  не заметил ни ухищрений ревнивой кобылки, ни всадницы, управлявшей
ею.  Глаза  его  были  устремлены  на маленькую  принцессу.  Галия  выглядела
безмятежно,  но затравленный взгляд, брошенный из-под вуали, о многом  сказал
Вэньи.
 Островитянка  чуть отпустила поводья. Этого было достаточно,  чтобы  кобылка
ее  устремилась  вперед и укусила черного жеребца в плечо.  Умизан  дернулся,
всхрапнул,  закрутил рогами. Эсториан выругался сквозь зубы и натолкнулся  на
взгляд Вэньи.
 Он  вспыхнул,  и,  хотя темная кожа его щек не претерпела  изменений,  Вэньи
opejp`qmn поняла, что делается в его душе.
   Доброе утро, сир,   сказала она.
 Благодарность Галин не имела границ, но он был слишком слеп, чтобы  заметить
это.  Две  бывшие любовницы зажали его в тиски, и он не знал, как выкрутиться
теперь из этого положения.
 У   Вэньи  не  было  никакого  желания  протягивать  ему  руку  помощи.  Она
ограничилась тем, что призвала свою кобылку к порядку и приготовилась следить
за разворачивающимся действом.
 Он переводил взгляд с одной красавицы на другую и явно трусил.
   Милые леди,   сказал он,   как поживаете?
   Прекрасно, милорд,   ответила Галия, церемонно поклонившись,   а вы?
 Судя  по  всему,  принцесса из рода Винигаров собиралась  затеять  со  своим
господином  длинный вежливый разговор в асанианском стиле. Вэньи готова  была
побиться  об заклад, что он долго не продержится. Действительность  превзошла
самые  смелые ее ожидания. Пробормотав нечто неразборчивое, Эсториан хлестнул
жеребца и понесся сломя голову вдоль каравана. Очевидно, к женщине, общение с
которой не создает ему дополнительных проблем.
 Галия, испустив долгий вздох, упала на шею сенеля.
    О  боги,     простонала она жалобно,   я боялась,  что  он  прикажет  мне
вечером явиться к нему.
    Вздор,   возразила Вэньи,  он ни за что бы этого не сделал, пока  я  была
рядом с вами.
 Галия  ничего  не  поняла, но она знала Вэньи и доверяла  ей  безмерно.  Она
успокоилась и села прямо, поглаживая обеими руками живот.
 Жестокая,  наивная, беззащитная дурочка. Вэньи обязана охранять ее  со  всей
стойкостью и непреклонностью жрицы.
 Легко это сказать. Но, боже, как трудно, как невыносимо трудно справиться  с
собой.
 
 Корусан  чувствовал себя отвратительно. Виноваты в том были  холод  и  снег,
они  пробудили в нем лихорадку, которая, казалось, уже успокоилась  и  долгое
время  не  тревожила  его.  Но  оленеец не хотел  показать  своего  состояния
императору.  Он встал раньше Эсториана, оделся и уже был в седле,  когда  его
величество соизволило выглянуть на свет божий. Эсториан мог бы задать  своему
слуге  пару  вопросов  по  поводу столь раннего подъема,  но  он  пребывал  в
задумчивости и ничего не сказал.
 Когда  Эсториан  поскакал проверять караулы, Корусан не последовал  за  ним.
Чирай  тоже  не  дернулся за дурачком Умизаном. Глупо ожидать  от  безмозглой
скотины сочувствия к седоку, но серо-коричневый жеребец нес Корусана бережно,
осторожно ступая и словно укачивая его боль.
 Это  была  жуткая  боль,  злобная,  сверлящая  кости,  вонзающая  в  суставы
раскаленные  коготки,  но  Корусан ее не боялся. Когда  боль  сидит  глубоко,
говорили  маги,  она  ничего не может сделать с человеком.  Хуже,  когда  она
выходит  наружу, но маги умели загонять ее внутрь. Теперь Корусан лишился  их
покровительства. Он чувствовал, как боль, пульсируя, толкается в его  мускулы
и  словно  бы  протирает их изнутри, точно так же как  кожа  седла  протирает
тонкую ткань одежды.
 Корусан  мог  умереть  в  детстве, как его братья и сестры,  хилые  духом  и
телом, но он продолжал держаться, потому что был последним в роду Льва. Когда-
нибудь он умрет.
 Но  не  сейчас.  Он  умрет  только после того, как сделает  то,  что  должен
сделать.
 Корусан  сознавал, что глаза Скиталицы наблюдают за ним. Саревадин.  Он  мог
выбросить  всю эту чушь из головы, но слишком многое в словах побирушки  было
правдой. Солнечный знак на ладони, умение очаровывать людей. Более того,  она
двигалась,  как черный король, и с той же небрежной уверенностью держалась  в
седле, высокомерная и независимая. Корусан удивлялся, как остальные не  видят
этого.
 Она  мертва?  Да, мертва. Говорят, покойники быстро находят  себе  подобных,
когда начинают болтаться среди живых.
 Он побледнел. Сидани улыбнулась ему странной и дикой улыбкой.
 Черный король получил наконец все что хотел от двух своих бывших наложниц  и
возвращался.
 Слепец, дурачок, блаженный, он улыбался, не подозревая, к кому так спешит.
 
 Эсториан  нервничал  и не мог долго оставаться на одном месте.  Люди  видели
это. Он замечал, как они на него смотрят, он знал, что они переглядываются  и
недоуменно пожимают плечами за его спиной, но ничего не мог с собой поделать.
 Земля  тянула  его  все сильнее и сильнее, увлекая на юг, туда,  где  горела
язва Ансаваара.
 Когда  караван сделал привал в небольшом леске, защищавшем людей и  животных
от  ветра  и  снега,  Эсториан  кликнул к себе  командира  разведки.  Оленеец
недовольно  качнул  головой, завидев коленопреклоненного  императора,  однако
черный  король,  как всегда, игнорировал чувства своих подданных.  Он  быстро
разгреб  ладонями  снег, откинул с образовавшейся площадки мусор  и  прутиком
начертил  на ней то, что велело ему чувство земли. Боль Ансаваара  втекала  в
руки, ползла по плечам, терзала спинной мозг. Он встал, указывая прутиком  на
рисунок.
   Что это?
 Оленеец не выказал удивления, но выдержал паузу, прежде чем заговорить.
   Разве вы сами не знаете, сир?
 Эсториан усмехнулся, оскалив зубы.
   Если я спрашиваю, ты должен отвечать.
   Карта,   ответил, помолчав, оленеец.   План.
   План чего?
    Города,  сир. До него день езды отсюда. Может быть, больше, если  повалит
снег. Это При'най.
 Эсториан отшвырнул прутик.
   Да,   сказал он,   это При'най. Мы можем успеть туда к вечеру?
 Оленеец,  казалось, решил, что все чужаки   сумасшедшие и что его  император
  самый безнадежный из них.
    Это  чертовски тяжело. Нам придется бросить обоз. А там пища,  палатки  и
ваш черный жрец...
 Айбуран сам может позаботиться о себе, подумал Эсториан.
    Ладно,     сказал он.   Нам действительно нечего делать  там  в  темноте.
Сегодня  мы  пройдем  столько, сколько сможем пройти, а утром  поднимемся  до
восхода. Мы должны прибыть на место к полудню.
   Если не помешает снег,   заметил оленеец.
    Солнце  должно быть с нами, когда мы достигнем крепостных стен,    сказал
император.   Оно поможет нам разглядеть, что собой представляет этот При'най.
 
                                                                     ГЛАВА 40
                                                                             
 Метель  прекратилась к полуночи, тучи разнесло ветром, но звезды звенели  от
холода в бледнеющих небесах. Сильный мороз словно посыпал их сахарной пудрой.
 Рассвет  застал  войска в дороге, солнечные лучи осветили заваленную  снегом
равнину. Эсториан не обращал внимания на мороз и снег. Он знал, что Корусан и
Сидани  рядом, и наслаждался минутами полного душевного спокойствия. Впрочем,
это  состояние  было  недолгим,  и  разрушил  его  Айбуран.  Он  подъезжал  к
императору  на  коренастом  выносливом японском тяжеловозе.  Эсториан  спиной
ощутил приближение жреца, но даже не повернул головы, когда тот подъехал.
   Впереди неспокойно,   сказал Айбуран вместо приветствия.
   Весь запад неспокоен,   усмехнулась Сидани.
   Благодарю,   поклонился Айбуран,   но впереди хуже, чем всюду.
   Это военный поход,   произнес Эсториан в пространство перед собой.
   Я знаю.   Айбуран помолчал.   Скажи, что движет тобой, паренек?
   Ты хочешь, чтобы я тебе это объяснил?
   Да.
 Эсториан начал закипать   от злости и от... стыда.
   У тебя есть чувство земли, Айбуран?
    Да.  Земля пропиталась болью. Ненависть расцветает там, где царили мир  и
покой.
   Вот мой ответ тебе.
   И ты думаешь все прекратить одним махом?
   Никто не сделает это за меня,   сказал Эсториан.
 Айбуран промолчал.
   Ты опять думаешь, что я слишком самонадеян?
    Я  думаю,  что  ты  можешь вдвое больше, чем кое-кому кажется,  но  этого
недостаточно.
 Эсториан упрямо поджал губы.
    Что  тут происходит?   вмешалась Сидани.   О чем ты толкуешь, жрец? Разве
не  ты  сам  занимался его воспитанием? Или ты хочешь сказать, что воспитывал
его плохо? И потом, разве ты не помнишь, что все твои наставления не способны
сделать из него Солнечного лорда?
 Ее  слова изумили обоих мужчин. Сидани никогда не позволяла себе вмешиваться
в чужой разговор. Сейчас она иронически улыбалась.
    Он  император,  жрец,  и  сам  должен решать,  что  ему  делать.  Асаниан
нуждается в твердой руке.
    Он  молод,   сказал Айбуран, кашлянув.   Он может втянуться в эту игру  и
натворить бед.
   Пусть творит. Убеленный сединами старец опаснее юнца.
   Замолчи, старуха!
 Эсториан  с  удивлением  и  все  возрастающим любопытством  наблюдал  за  их
перепалкой.  Сидани,  казалось,  просто получала  удовольствие  от  нее.  Она
подбоченилась, сидя на своем плоскоголовом кастрате, и расхохоталась.
    Грубость?  Она  никогда не служила признаком мудрости. Взгляни  на  него,
жрец.  Разве он не прекрасен? Ясный ум, сильная сущность, длинные ноги, живая
улыбка. Он великолепно знает, как заставить людей полюбить себя. И делает это
без  всякой магии. А знаешь, почему? Потому что он уверен, что ее у него нет.
Что  скажешь,  светлый  маг Айбуран, верховный жрец Эндроса?  Ответь,  почему
принц магии отрицает эту часть себя?
 Веселость  Эсториана  как  ветром сдуло. Сидани  замечательная  попутчица  и
настоящий друг, которому можно доверить многое, но сейчас она зарывается. Что
она  может  смыслить в магии и вообще в делах Солнцерожденных?  Ее  забота   
рассказывать байки возле костра и беречь свои старые кости от холода.
    Перестань,     заносчиво  процедил он сквозь зубы,     знай  свое  место,
Сидани.  Не  лезь  в дела, которые тебя не касаются, мы позже  обсудим  их  с
тобой, если хочешь.
 Скиталица даже не посмотрела в его сторону. Она просто щелкнула пальцами,  и
он с испугом отметил, что язык отказывается повиноваться ему.
 Айбуран заговорил. Медленно, тщательно подбирая слова.
    Он  вернул свою силу. Но не полностью. Нельзя полностью восстановить  то,
что разрушено.
    Вот как?   прищурилась Сидани.   А что, если это не вся правда? Что, если
ты не дал ему всего, что мог бы дать?
    Мы учили его всему, что знали сами.   Голос Айбурана прозвучал как раскат
грома.       Кто   ты,   старая  женщина,  осмелившаяся   упрекать   меня   в
недобросовестности?
    Я  никто,    ответила безмятежно Сидани.   И я вовсе не упрекаю  тебя.  Я
просто  пытаюсь  тебе  втолковать, что твой подопечный    не  совсем  обычный
магорожденный ребенок. И ты должен был относиться к нему с большим вниманием.
   Как же я должен был к нему относиться?
   Как отец к сыну.
   Видит Небо,   сказал Айбуран,   я честно исполнял свой долг.
   Ты водил его в Замок Эндроса?
 Айбуран задохнулся от гнева.
   В этот Замок не может войти никто!
   Солнцерожденные могут.
   Я не Солнцерожденный.
    Правильно.   Сидани вздохнула.   Но ты должен был ему об этом сказать.  О
том,  что есть нечто, чего ты не можешь. Если бы Ганиман был жив, он бы сумел
открыть своему сыну кое-какие секреты.
 Эсториан вновь обрел дар речи.
   Но... как ты-то можешь об этом знать?   изумленно спросил он.
 Она рассмеялась.
    Милое  дитятко,  я  уже говорила тебе, что я очень стара.  Я  помню,  как
родился твой дед. И знаю все, что теперь знают только мертвые.
   Сумасшедшая,   пробормотал Айбуран.
 Эсториан был настроен совсем по-другому.
    Нет,  она  вовсе не сумасшедшая, жрец. Просто она хранит в  памяти  много
разных преданий. И возможно, знает что-то, могущее оказаться важным для нас.
    Замок  стоит на границе миров,   продолжала меж тем Сидани,   и в этом-то
вся  загвоздка.  Ты  лишь  наполовину Солнечный лорд,  и  эту  половину  тебе
придется оставить здесь, когда ты войдешь в дверь.
   Там нет никаких дверей,   рявкнул Айбуран, но Сидани и ухом не повела.
   И что же я получу,   спросил Эсториан,   когда проникну туда?
   Может быть, ничего,   сказала Скиталица.   А может быть, всю Вселенную.
 Эсториан насмешливо улыбнулся.
   Не уверен, нужна ли она мне.
   Тогда ты законченный идиот.
 Сидани ударила сенеля по крупу и поскакала вперед.
 Эсториан   какое-то  время  наблюдал  за  ней.  Она  вполне  самостоятельна,
рассеянно думал он, и в случае надобности сумеет постоять за себя.  Но  такой
надобности не предвидится. Там, далеко впереди, скачут разведчики,  а  дорога
ровна и безлюдна.
   Порой,   сказал Айбуран,   я удивляюсь...
   Чему?
 Голос  Эсториана прозвучал резко. Никто и ничто на свете    ни  Айбуран,  ни
камни  Черного Замка, ни сам Солнцерожденный, если бы он пробудился от своего
бесконечного сна,   не могут вернуть ему того, что он утратил навсегда, когда
уничтожил убийцу своего отца. Магия не восстанавливается. Это дар, и он  либо
есть, либо его нет.
   Я удивляюсь твоему терпению.
 Странное  заявление.  Но  Эсториан уже выбросил  из  головы  и  Айбурана,  и
Сидани,  и  Замок, в котором лежит пращур. Все это не относилось к делу.  Все
это были обломки Керувариона. А здесь простирался Асаниан.
 Снежный  покров  искрился в лучах солнца. Даль ослепляла. Эсториан  прищурил
глаза.  Многие  воины  опускали лица, доверяя выбор пути  сенелям,  некоторые
обматывали головы полупрозрачным шелком. Движения их были скованны от мороза.
 Эсториан  усмехнулся. Он совсем не ощутил холода. Если  он,  как  утверждает
Сидани,  всего  лишь полукровка, то каким же должен быть настоящий  Солнечный
лорд? Пылающей головней, обогревающей заснеженные пространства?
   Шевелитесь, бездельники!   закричал он.   Скоро вам станет жарко.
   Может быть, даже слишком жарко,   пробормотал Айбуран.
 Эсториан  рассмеялся. Айбуран усмехнулся в ответ. На какой-то миг  им  обоим
стало легко, будто стена, разделяющая их, исчезла.
 Но  она  оставалась. То, что они с матерью утаили свою связь от  него,  было
предательством, более гнусным, чем сама связь.
   Если бы ты сам рассказал мне обо всем, я мог бы простить вас.
   Простить нас?
    Все  вы,   заговорил Эсториан с неожиданной горячностью,   жрецы и жрицы,
лорды  и  королевы, относитесь ко мне, как к большому ребенку. Ответь,  когда
это положение изменится? Когда борода моя поседеет? Или когда я умру?
   Когда ты научится понимать и прощать,   сказал Айбуран.
   Такое под силу только святым и детям.
    Даже  святые  заблуждаются.  Я тоже не  святой,  но  все,  что  я  делаю,
продиктовано моей любовью к тебе.
    Нет, жрец,   сказал Эсториан.   Любовью   да, но не ко мне. Вовсе  не  ко
мне, а к моей матери.
    И  это  тоже,    охотно подтвердил Айбуран,  ноты  первый.  Ты  был  ниже
колена,  когда  твой отец передал тебя мне. Ты был мал, но от  тебя  исходила
такая  энергия,  что  я не мог устоять. Я влюбился в тебя,  раз  и  навсегда,
окончательно  и бесповоротно. Твоему отцу я служил с радостью,  а  тебе  стал
служить всем сердцем.
 Эсториан медленно втянул в себя воздух, превозмогая щемящую боль.
    Когда  я увидел тебя, то ужаснулся. Ты показался мне страшным и громадным
словно  гора. А потом гора улыбнулась. И мне стало легко. А ты взял  меня  на
руки, и мне показалось, что я взлетел к небу. Я все помню, Айбуран. Ты был не
только учителем, ты был моим единственным и самым надежным другом.
   Я и остался таким.
   Тогда почему, почему ты не рассказал мне обо всем?
    Малодушие,    сказал, помолчав, Айбуран.   Почему ты не спрашиваешь,  как
все это случилось?
    Тут не о чем спрашивать. Молодая красивая женщина осталась без мужа.  Тут
же  ребенок, которого надо воспитывать вместе. Ты был бы не мужчиной, а духом
небесным, если бы устоял.
    Я  пытался  противиться,   убеждал Айбуран.   Ради памяти твоего  отца  и
ради тебя.
   А она?
 Айбуран  оглянулся.  Возможно, чтобы поймать взгляд  императрицы.  Возможно,
чтобы оттянуть время.
    Она  поймала  тебя,    ответил Эсториан за него.    Она  мудра,  холодна,
расчетлива. И служит не свету, а тьме. Ты пал, Айбуран, но все-таки ты должен
был рассказать мне обо всем.
 Айбуран промолчал. Лицо его словно окаменело.
 Эсториан  выпрямился  и  замер, всем своим видом  показывая,  что  не  хочет
продолжать  разговор.  Жрец  поклонился и  развернул  своего  тяжеловоза.  Он
поскакал,  грузно покачиваясь в седле, но не в сторону императрицы,  а  туда,
где белели плащи магов.
 
 В  сущности его произошли изменения. Их вызвали вовсе не волнения, связанные
с  сердечными делами вдовствующей леди Мирейн, Видимо, городок, к которому он
приближался, давал о себе знать.
 Он  поскакал  вперед, не заботясь о том, следует ли за  ним  охрана.  Сидани
поджидала его на вершине небольшого холма. Там же сидела Юлия, и три мохнатых
маленьких  существа гонялись друг за другом, проваливаясь по  грудь  в  снег.
Когда он подъехал, юл-кошечка оглянулась и вскарабкалась по ноге Сидани к ней
на  колени.  Котенок, зарычав, прыгнул с явным намерением перегрызть  крестец
Умизана, но Эсториан перехватил его в воздухе и усадил на луку седла.
 Сидани  молчала,  и,  когда они тронулись с места,  Эсториан,  для  приличия
немного помешкав, перевел жеребца в галоп.
 При'най  стоял  на  месте слияния двух ключевых асанианских  дорог:  широкой
южной магистрали и ответвляющегося от нее торгового пути в Керуварион. Но обе
трассы сейчас казались вымершими, на них не было видно ни паломников в темных
дорожных  одеждах, ни торговцев, сопровождаемых караванами  тяжело  груженных
сенелей, ни повозок селян, спешивших на городской рынок. Домики вдоль  обочин
были безмолвны, но не пусты. Эсториан чувствовал это.
   Они боятся тебя,   сказала Сидани.
 После  продолжительного молчания ее голос звучал хрипло. Отзвук его  угас  в
ледяном  безмолвии, нарушаемом только позвякиванием кольчужных колец, скрипом
сбруи и глухим стуком копыт. Изредка всхрапывали сенели. Люди молчали, сжимая
рукояти мечей. Арьергард и авангард войска подтянулись друг к другу.
 Один из разведчиков подскакал к Эсториану.
   Ворота открыты,   доложил он,   и они охраняются.
 Однако других людей нигде не видать.
   Возможно, все они там, в городе,   предположил Эсториан.
    Возможно,  сир,    кашлянув, сказал воин,   но мне это  не  нравится.  На
крепостных стенах никого нет, на башнях тоже. Они что-то задумали, не иначе.
   Я войду и посмотрю, что,   сказал Эсториан.
   Но, сир...
   Я войду.
 
 Он вошел.
 Но  не  сразу.  Он  выждал, пока эскорт спустится с холма,  и  только  потом
двинулся   по  направлению  к  городу.  Наверное,  летом  При'най   смотрится
bekhjnkeomn,  окруженный  кольцом парков, фруктовых  садов  и  виноградников.
Сейчас сугробы под голыми ветками деревьев напоминали могильные холмы.
 Северные ворота были распахнуты. Под их сводами толпились вооруженные  люди,
сияла  бронза  доспехов  и сталь кирас. Если въезд  в  город  охраняется  так
хорошо,  то,  значит, в стенах его квартируется войско, судя по  темно-желтым
расцветкам  формы,  подчиняющееся лорду Ансаваара.  Но  Ансаваар     мятежен.
Следовательно,  При'най занят военным отрядом, который Эсториан  должен  либо
подчинить себе, либо уничтожить.
 Он  не стал высылать впереди себя глашатаев, как делал, приближаясь к другим
городкам. Вряд ли его появление здесь покажется кому-нибудь неожиданным.
 Зимний   ветерок   развевал  знамя  над  его  головой      боевой   штандарт
Солнцерожденных, не вынимавшийся из чехла со времен Варуиана. Золотое  солнце
пылало  на  ярко-малиновом  фоне,  Роль  знаменосца  взял  на  себя  один  из
оленейцев,  но  не  Корусан.  Мальчишка ни на  йоту  не  удалялся  от  своего
господина,  все  время  молчал и не снимал руки с рукояти  меча.  Он  казался
больным  или  погруженным  в мрачные размышления. Придется  задать  ему  пару
вопросов. Но   позже, потом, не сейчас.
 Эсториан  расправил складки ярко-малинового плаща, срочно доставленного  ему
из обоза, и легким галопом подскакал к шеренге солдат, перекрывающей въезд  в
город.  Древки  копий  угрожающе качнулись навстречу ему.  Умизан  фыркнул  и
остановился.
 Стражи  стояли  недвижно, но глаза их были опущены:  они  несомненно  знали,
кому преграждают дорогу, никто из них не осмеливался поднять голову.
    Император,   сказал он, и его голос раскатился вдоль заснеженных стен,   
желает войти в При'най. Кто приказал вам препятствовать ему в этом?
 Гробовое  молчание. За спиной слышался тихий шелест вытаскиваемых  из  ножен
мечей, потом храп сенелей. Юлия, выскользнув из-под ног Умизана, встала бок о
бок с ним, подергивая хвостом, словно высматривая добычу.
    Каждый город,   голос прилетел откуда-то сверху, со стены,   каждый город
Асаниана принадлежит императору, и все мы   верные его слуги.
 Эсториан вскинул голову, но не сумел разглядеть говорящего.
    Если  это так,   сказал он,   почему же ты, дерзкий, осмеливаешься стоять
над своим императором?
 Ответа  не последовало. Юлия медленно пошла на врагов, рыча и обнажая клыки.
Умизан двинулся за ней. Толпа стражников заколебалась и стала таять.
 
 Гвалт   в  тоннеле,  проходящем  сквозь  крепостную  стену,  показался   ему
оглушительным. В нем утонули рычание Юлии, взвизгивание сенелей и восклицания
разбегающихся солдат.
 Стражники,  убегая  от  острых  копыт и  рогов,  жались  к  каменным  плитам
прохода, ныряли в боковые проемы, прыгали в сумрак расходящихся в обе стороны
галерей.
 Шум  доносился сюда из города, он не умолк даже тогда, когда Эсториан выехал
на  широкую  улицу,  ведущую к центру При'ная. Площадь перед  двумя  высокими
строениями   храмом и дворцом лорда   была забита гомонящим людом, но лиц  со
бравшихся  Эсториан  не мог разглядеть, он видел одни затылки.  Плотная  цепь
стражников  на  ступенях лестницы, ведущей ко дворцу, едва  сдерживала  напор
толпы.
 Он  подъехал  к  площади и, остановив Умизана, повелительно взмахнул  рукой.
Трубач,  выступивший на два шага вперед, отчаянно трусил, бросая затравленные
взгляды  на  рысь,  но чувство долга в нем возобладало.  Он  поднес  трубу  к
дрожащим губам, звонко и чисто затрубил.
 Возбужденные  голоса  мгновенно умолкли. Словно  рассеченная  надвое  ударом
хлыста,   толпа  раздалась,  открывая  дорогу.  Люди  падали  ниц  и  покорно
застывали,  заслоняя  головы  руками. Странное  выражение  верности,  подумал
Эсториан.
 Он  медленно  ехал  меж  лежащих вповалку тел, ожидая предательского  свиста
стрелы  или  удара  в  спину. Но все было тихо. Он  благополучно  подъехал  к
шеренге  солдат,  охранявших  дворец,  и  спешился.  Стражники  расступились,
вскинули  на  караул  копья, опустив головы, не смея взглянуть  императору  в
лицо.  Эсториан  бросил поводья подбежавшему груму и зашагал по  широким  сту
пеням вверх.
 В  покоях  дворца  было темно после сверкающего солнцем и  снегом  простора,
какие-то люди беспрестанно сновали туда-сюда в путанице комнат и переходов  и
либо  прятались,  завидев  высокую, обернутую красным  плащом  фигуру  широко
шагающего  человека,  либо  падали  на  пол  там,  где  стояли,  и  замирали,
подрагивая от страха.
 Наконец  он  достиг просторного зала, в центре которого на  высоком  помосте
стояло  широкое,  выложенное подушками кресло. На нем восседал  важного  вида
асанианин,  вокруг которого сгрудились, казалось, не менее важные  особы,  но
количество  мантий  на них говорило, что они всего лишь  вассалы  занимавшего
кресло лорда. Рядом с помостом на маленьком табурете сидел узенький человечек
с  пером  и  свитком в руках, на полу возле него валялись закованные  в  цепи
люди.
 Ни  секунды  не  медля,  Эсториан пересек зал  и  подошел  к  помосту.  Лорд
Ансаваара  сполз с кресла и, подогнув колени, рухнул к его ногам.  Придворные
знатного  вельможи проделали то же самое и распростерлись на полу,  прикрывая
ладонями  затылки  и  вознося зады к потолку. Стражники,  охранявшие  помост,
неслышно ступая, попрятались за колоннами.
   Встань,   сказал Эсториан,   встань, мой лорд Шурихан!
 Лорд Шурихан из Ансаваара медленно поднялся с колен, боязливо поглядывая  на
Юлию. Юл-кошка, обнюхав ноги вельможи, преспокойно расположилась на том самом
месте, где он только что восседал.
 Это  был  молодой  и  по  асанианским меркам высокий,  но  несколько  тучный
человек,  по-видимому, неравнодушный к воинскому искусству, ибо  поверх  пяти
его  мантий красовались боевые доспехи, а голову прикрывал устрашающего  вида
шлем.
    Милорд  император,   с достоинством заговорил он,    добро  пожаловать  в
При'най.
    Будем  считать,  что так оно и произошло,   сказал Эсториан,  разглядывая
вельможу.     Ну  же,  милорд,  не  стесняйтесь  меня.  Продолжайте   вершить
правосудие.
    Ваше  величество,   пробормотал лорд Шурихан, задыхаясь.   Я  не  могу...
ваше высокое присутствие обязывает...
 Эсториан огляделся, придвинул ногой табуретку писца и сел.
   Ну же,   сказал он,   я жду.
 Лорд  Шурихан  был  в  шоке.  Он  попятился к  своему  креслу  и  с  видимым
напряжением взгромоздился на гору подушек, не понимая, чего от него хотят.
 Эсториан  забавлялся, изучая физиономию местного владыки. Он  растерян?  Да,
это  не подлежит сомнению. Обижен? Да, как будто и обижен, но немного,  самую
малость.  Но  не  напуган  и, что удивительно, кажется,  даже  не  раздражен.
Интересная и весьма неординарная личность.
 В  это  самое  время придворные местного лорда потихоньку вставали  с  пола,
незаметно поправляя одежду. Стражники выбрались из-за колонн, но их места уже
были  заняты  варьянской гвардией и оленейцами. Тут же  где-то  стояли  маги,
Эсториан  чувствовал  их спиной, а внутри плотного кольца  вооруженных  людей
лежали скованные цепями преступники, ожидавшие решения своей участи.
 Грязные,  оборванные, избитые, они напоминали кучу отбросов, но на лицах  их
светились  глаза, в которых то мерцал ужас, то пламенела ненависть.  Все  они
были асаниане и, наверное, негодяи, но сердце Эсториана отчего-то сжалось и к
горлу  подкатил  горький и душный ком. Вот, подумал он, вот оно  наконец  про
исходит    здесь, а не на юге, где ему придется штурмовать мелкие городки,  и
не  на  западе,  где  ему следует учиться терпению, это  происходит  здесь  и
сейчас. Он ощутил ломоту в костях.
 Между  тем досточтимые лорды его высочества Шурихана приосанились, да и  сам
принц  обрел  более осмысленный вид. Писец, лишившийся опоры,  поддерживающей
его  узенький зад, пристроился на краю помоста, расположив там и все свои при
надлежности.
 Он  тут  же  встал  со  свитком  в руках и посмотрел     сначала  на  своего
господина, потом   косо, краешком глаза,   на человека в красном плаще.
    Читай,     сказал Эсториан,   что они там натворили? Человек затрясся  от
возбуждения, но тотчас справился с собой и повиновался.
 Список    обвинений,   составленный   по-асаниански   витиевато,   напоминал
разросшийся  сад,  в  котором  буйная  зелень  словесных  фиоритур   забивала
реденькие  цветы сути. И все же Эсториан сумел продраться сквозь эту  чащу  и
кое-что уловить.
 Это  были  мятежники,  выступавшие против императорской  власти,  а  точнее,
против  ее  нынешнего  носителя   черного короля.  Они  подстрекали  народ  к
восстанию как здесь, в При'нае, так и в нескольких близлежащих городках.  Эти
люди  считали себя сторонниками того, кого они называли пророком  и  принцем,
лордом  Золотой  империи, сыном Льва. И этот пророк и принц сейчас  находился
среди них.
 Эсториан  встал.  Писец  тут  же умолк, но повелительный  знак  господина  в
красном  плаще  заставил  его вернуться к чтению. Под  монотонный  речитатив,
гаснущий  в  дальних  углах  просторного  зала,  Эсториан  расхаживал   среди
пленников,  внимательно  вглядываясь в их лица. Цепи  глухо  бряцали,  узники
ежились и пытались отползти в сторону, впрочем, довольно лениво, не выказывая
особого  страха, словно заранее смирились с уготованной им судьбой.  Один  из
них,  совсем  юный и непривычно скуластый, при его приближении упал  лицом  в
пол,  закрывая голову руками. Обрывки расшитого золотом плаща сотрясались  на
его тощем теле.
 Эсториан  наклонился и, ухватившись за узенькие запястья, потянул  юношу  на
себя. Он был мягок и невесом, как тряпичная кукла, однако все же сумел встать
на  ноги, хотя колени его дрожали и подгибались. Волосы, желтые, как  латунь,
спутались и потускнели от грязи; лицо в синяках и ссадинах; мерцающие золотые
глаза  неправдоподобно огромны. Несведущий человек вполне мог  спутать  их  с
львиными,  обманувшись  радужной окантовкой  зрачков.  Несмотря  на  грязь  и
кровоподтеки, он был красив, как девочка, и совсем как девочка  кривил  губы,
словно собирался заплакать.
 Он  удивительно  походил на Корусана, но в Корусане таилась сталь,  этот  же
юноша,  казалось,  мог как хрустальная статуэтка рассыпаться  на  кусочки  от
незначительного перепада температур.
   Кто ты?   спросил Эсториан мягче, чем следовало.
 Преступник  заслуживал  сурового обращения,  но  трудно  ожесточить  сердце,
когда говоришь с ребенком.
 Мальчик   вздрогнул  и  стал  падать.  Эсториан  поддержал  его  и  несильно
встряхнул.
   Я знаю многое о тебе. Но хочу послушать, что скажешь ты сам.
    Я?    выдохнул мальчик и зашептал быстро и горячо:   Я Лев... принц...  я
пророк и наместник божества на земле...
    Только я здесь   потомок Льва,   сказал усмехнувшись Эсториан.  Я и никто
другой.
    Нет,    возразил мальчик с обидой в глазах.   Они говорят, я   наследник,
я   владыка и властелин мира...
   Ответь, кем ты был, прежде чем они научили тебя лгать?
  Я?     Мальчик от волнения проглатывал окончания слов.   Я жил с  хозяином.
Его звали Кемузиран... Он торговал пряностями и рыбой. А потом... потом...
    Потом тебе внушили другое.   Эсториан отстранился от дурно пахнущего раба
и  рассмеялся.   Ты из рода невольников, очень похожих на отпрысков  Золотого
Семейства. Но ты не Лев. Ты жалкий пащенок драной помойной кошки.
 Потомок  Льва  вбил бы эти слова обидчику в глотку, но раб  сделал  то,  что
должен был сделать раб. Он рухнул на колени и обхватил руками ноги Эсториана.
    Они приказали мне! Они сказали, что убьют меня, если я не сделаю так, как
они говорят!
 Эсториан  оттолкнул воющего от страха ребенка. Не грубо,  но  и  без  особой
деликатности.  Мальчик перестал всхлипывать и поднял  к  нему  глаза,  полные
слез.
   Кто приказал тебе? Эти?
    Нет, другие.   Мальчик икнул.   Они забрали меня и учили. Они велели  мне
говорить то, что я говорил. Они сказали, что я могу... могу...
 Эсториан поднес к его глазам пылающую ладонь.
   Ты знаешь, что это такое?
 Мальчик  передернул плечами и съежился. Это не было хитростью, чтобы вызвать
j себе жалость. Ребенок был просто напуган и боялся всего.
    Ты  мог  бы носить солнце в своей руке? Или взвалить бремя императора  на
свои  плечи?  Скажи,  маленький  раб, ты мог бы  повергать  в  трепет  сердца
королей?
   Они сказали, что я умру, если ослушаюсь их.
   Ты умрешь,   сказал Эсториан,   потому что слушался их.
   Нет.   Мальчик вновь заплакал.   Пожалуйста, нет.
 Писец  давно отбубнил, в зале висела мертвая тишина. Мальчик вновь  обхватил
руками колени Эсториана и зарылся лицом в складки его плаща.
 Эсториан  вздохнул  и огляделся вокруг. Узники лежали  на  полу  в  покорных
расслабленных позах, но один из них, приподнявшись на локте, неотрывно глядел
в  лицо  императору.  Рот его щерился в насмешливой  ухмылке,  глаза,  как  у
наркомана, были подернуты поволокой, из уголка губ стекала струйка слюны.
    А ты...   Эсториан брезгливо поморщился.   Я мог бы многое тебе простить,
но издевательство над детьми простить трудно. Зачем вы мучили это дитя?
    Невелики мучения.   Диалект, на котором изъяснялся мятежник, был груб,  в
интонациях  его  проскальзывали оскорбительные нотки.     Даже  идиот  станет
королем,  когда  на  него  наденут корону. Тут не надо  большого  ума.  А  он
красавчик и наш господин. У него больше прав на этот трон, чем у тебя.
 Эсториан с трудом унял вспыхнувший в нем гнев.
    Мой  отец  владел этим троном,   медленно заговорил он.    И  отец  моего
отца.  И  отец  отца моего отца, и дальше ветвь восходит  к  клану  Львов,  к
Золотому Семейству. Кровь Льва   это моя кровь.
    Брехня,     осклабился узник и презрительно сплюнул.     Среди  Львов  не
бывало  черных щенков. Варвар, чужак, дикарь, занявший наш трон,  убирайся  в
свою собственную страну!
    Я нахожусь в своей стране.   Эсториан отчетливо выговаривал каждое слово.
Он  намотал на кулак цепь, прикованную к ошейнику наглеца, и дернул ее вверх.
   А  ты просто дурак и болтун. Твой язык вывалян в грязи, но сам по себе  ты
ничего не значишь.
    А  ты?     быстро  спросил мятежник.   Ты даже не маг,  и  семя  твое  не
держится в женском лоне.
 Эсториан отшвырнул негодяя. Глухо звякнула цепь.
 Он выпрямился и, нащупав взглядом лицо Шурихана, сказал:
    Возьмешь  их,   он указал на кучу перепуганных узников,     и  бросишь  в
тюрьму. Утром прикажешь как следует выпороть. Потом освободишь.
 У лорда глаза вылезли из орбит.
    Ваше  величество,     задыхаясь, сказал он,     я  плохо  вас  понял.  Вы
приказали мне освободить их?
   Да.
   Но как же так, сир, ведь они... они...
    Они  не  заслуживают смерти,   холодно бросил Эсториан.   Смерти достойны
лишь изменники и дезертиры, ослушники императорской воли.
   Но... разве они   не изменники?
    Нет.  Здесь  только  глупцы  и дети. Я не могу  их  возвысить  до  уровня
мучеников или борцов.
 Лорд  Шурихан  заморгал. Он не мог уследить за полетом императорской  мысли.
Преступник должен быть уничтожен, вот и весь розговор. Или замучен в  тюрьме.
Но никак не отпущен на волю.
   Это... это ужасно,   вымолвил он наконец.
   Это лишь справедливо,   ответил Эсториан.
   А что делать с этим?
 Эсториан  посмотрел  вниз, на ребенка, который все еще цеплялся  за  складки
его плаща.
    Этого  мы  подержим.   Он усмехнулся.   Слишком в большой  соблазн  могут
ввести  наших  подданных эти глаза. Приготовь для него  приличную  комнату  и
выкупай для начала. Пусть отдыхает.
   Но...
 Лорд  Шурихан  прикусил язык. Он и так уже наговорил слишком много.  Хорошо,
что император сегодня милостив.
    Милейший мой Шурихан,   сказал император приветливо,   взгляни  на  него.
Els  не  нужна  свобода. Он будет доволен и счастлив  в  тюрьме,  поэтому  не
уговаривай меня дать ему волю.
 Лорд   Шурихан  поклонился,  тщетно  пытаясь  прикрыть  веками   глаза,   не
помещавшиеся  в  глазницах.  Эсториан с трудом оторвал  от  себя  мальчика  и
подтолкнул к оленейцам. Маленький раб взвизгнул и снова вцепился в его  плащ.
Эсториан положил руку на комок грязных спутанных желтых волос.
    Тихо,  малыш, они не обидят тебя,   пообещал он.   Никто не посмеет  тебя
обидеть. Ступай с ними, они помогут тебе.
   Я хочу остаться с тобой,   выдохнул раб.
 Эсториан   с   мстительным   удовольствием   оглядел   узников,   в   полном
замешательстве глазевших на разыгрывавшуюся перед ними сцену.
    Этот император слишком хорош для такого сброда, как вы,   усмехнулся  он.
   В  следующий  раз выбирайте своим предводителем барана. Эта  скотина,  во-
первых, неприхотлива, а во-вторых, она будет время от времени покрывать вас.
 
 Заключенных охраняли, как и самого императора, варьянцы и оленейцы.  Корусан
был не против часок отстоять в карауле, когда Мерид попросил подменить его на
время полночного перерыва. Приятель вручил ему ключи от камер и, насвистывая,
ушел.  Караульная служба совместно с варьянским гвардейцем не  всегда  бывает
приятной. Как правило, эти парни либо откровенно враждебны, либо заносчивы  и
болтливы.  К  счастью, сегодняшний напарник не подходил ни к первому,  ни  ко
второму  типу. Темно-красные волосы и довольно светлая кожа лица  выдавали  в
нем  уроженца Гилена. Молчаливый увалень занял свой пост в одном  из  крыльев
ярко  освещенного  тюремного коридора и стал неторопливо прогуливаться  вдоль
камер,  изредка  заглядывая  в глазки. Казалось,  его  нисколько  не  смущает
присутствие оленейца.
 Узников  содержали  отдельно  друг от друга, во-первых,  чтобы  помешать  им
сговориться о побеге, во-вторых, чтобы ослабить магическую связь между  ними,
если  таковая  и  впрямь  существует. Вполне возможная  вещь,  ибо  все  тело
Корусана изнывало от зуда. Он неторопливо прошелся туда-сюда по своему крылу,
потом  подошел к одной из камер и бросил взгляд в сторону соседа. Тот  стоял,
привалившись   спиной  к  стене  в  дальнем  конце  коридора,  и,   казалось,
преспокойно  дремал. Заслышав скрежет ключа в замке, варьянец встрепенулся  и
повернул голову, но Корусан проигнорировал этот жест. Храбрость берет города.
Явные действия всегда менее подозрительны, чем тайные.
 Гиленец  даже  не  шелохнулся,  когда Корусан открыл  дверь  и  проскользнул
внутрь камеры. У него не было причин покидать свой пост.
 Корусан  замер  на  пороге  тускло  освещенного  помещения,  ожидая,   когда
успокоится сердце, и остановил взгляд на темной фигуре, свернувшейся на  полу
в  клубок и напоминавшей груду засаленного тряпья. Человек спал, постанывая и
вздрагивая,  словно  наевшись  запрещенных веселящих  грибов.  Он  пробудился
только  тогда, когда Корусан опустился рядом с ним на колени. Круглые красные
глаза  нелепо моргали, пока узник приходил в себя. Он сел и вытер  мокрую  от
слюны щеку тыльной стороной ладони.
   Узнаешь меня?   тихо спросил Корусан.
 Он  узнал, но не улыбнулся, а еще больше позеленел. Щека его резко дернулась
  раз, другой, третий...
   Почему ты лжешь?
 Он   поднял   голову,  но  не  оторвал  глаз  от  пола.  Лицо   его   обрело
подобострастное выражение.
   Ради вас, милорд. Я делаю это только ради вас.
    Что?!  Значит,  это ради меня ты таскаешь с собой раба  и  называешь  его
своим  императором?  А не ради того, чтобы дать ход своим новым  честолюбивым
планам? Говори, кто из вас задумал меня потеснить?
    Нет!     вскрикнул мятежник, но тихо, словно знал, что второй  часовой   
варьянец.     Никто не собирается ущемить ваши права! Этот ребенок     только
стимулятор  патриотических чувств, не более. Пес хорошо служит,  когда  видит
перед собой кусок мяса.
   Неужели кто-то верит, что этот болван может претендовать на трон?
    Еще как, милорд, еще как! Я ведь профессиональный обманщик, и язык у меня
хорошо подвешен. Я был игроком в кости до того как стал вашим верным слугой.
 Корусан  внутренне скривился от мысли, что такое ничтожество набивается  ему
в слуги.
    Твоя  ложь  приносит плохие плоды. Ты можешь лишиться головы из-за  своей
глупости, а наш заговор открыться.
    И прекрасно, милорд.   Оборванец по-прежнему не поднимал глаз, но Корусан
чувствовал, что они сияют.   Великие дела не обходятся без жертв.
 Оленеец отпрянул, положив руку на рукоять меча.
   Я не хочу становиться жертвой!
    О  мой  принц, конечно, не вы! Как вы могли об этом подумать.  Умру  я  с
вашим именем на устах, но люди подхватят мой клич и разнесут его всюду!
 Лицо фанатика залоснилось. Он явно упивался собственной доблестью.
    Ты  законченный идиот,   сказал Корусан.   Я отрекусь от тебя, как только
взойду на трон. Твой идиотизм пятнает мое имя.
    Конечно, отречетесь, мой принц,   шепотом закричал законченный  идиот,   
сапог  выбрасывают,  когда  он изнашивается. Но я умру  абсолютно  счастливым
человеком, сознавая, что хорошо послужил великому делу!
    Ты  не умрешь, скотина,   яростно зашипел Корусан.   Завтра тебя высекут,
как  нашкодившего кота, и вышвырнут на улицу. И все будут смеяться над тобой.
   Он  с  трудом  перевел дыхание.   Мне показалось,  что  у  черного  короля
помутился разум. Сейчас я понимаю, как он мудр.
    Я  умру,     продолжал восклицать фанатик, брызгая слюной.   Завтра,  мой
принц,  вы  увидите  это! Вы еще помянете добрым словом своего  ничтожнейшего
слугу!
 Корусан  застонал  от  страстного  желания  ударить  разошедшегося  кретина.
Ситуация  унижала его, но он совершенно не представлял, как с ней справиться,
и  почти боготворил человека, который научил бы его как следует обращаться  с
такими людьми.
 Он  выскочил из камеры и тщательно запер за собой дверь, потом задвинул  все
внешние  засовы,  словно боялся, что бесноватый приверженец его  дела  сумеет
отомкнуть  замок  изнутри.  Поправил вуаль и  зашагал  к  своему  молчаливому
компаньону.
    Мне  показалось, что этот дурак умирает,   сказал он ему,   но он  просто
дергается и несет околесицу, как будто наглотался каких-нибудь трав,
    Мозги  их  совсем  сгнили,   охотно согласился  гвардеец.     Не  следует
ожидать многого от того, у кого в голове моча.
   Мне хотелось его придушить,   признался вдруг Корусан.
   Ничего,   улыбнулся гиленец,   завтра мы покончим со всем этим.
 Завтра, может быть, все только и начнется, подумал Корусан.
 
                                                                     ГЛАВА 41

 Какое блаженство!
 Эсториан  был чист, вымыт, успел перекусить, выгнать слуг и мог на  какое-то
время  позволить  себе расслабиться. Маленький раб спал в одной  из  соседних
комнат  под присмотром молодого жреца из свиты Айбурана, остальные  мятежники
проводили эту ночь с меньшим комфортом.
 Сидани  подтолкнула разыгравшегося котенка к матери. Тот недовольно пискнул,
но  тут же умолк. Юлия возлежала на императорской постели   вполне подходящий
плацдарм для игр и отдыха ее очаровательного потомства. Рысь лениво поглядела
на Скиталицу, зевнула и принялась вылизывать ушки золотоглазого красавца.
 Скиталица  встала и, подойдя к двери, потерлась плечом о дверной косяк.  Она
нахмурила брови.
   Ты думаешь, что правильно поступил?
   А разве можно было придумать что-то иное?
 Он  рассеянно покосился на парадные мантии, которые занимали в  комнате  все
свободные  кресла  и стулья. За последнее время он успел  отвыкнуть  от  них.
Может   быть,   все-таки  надеть  шаровары,  плотную  блузу  и   какую-нибудь
праздничную накидку? Или...
   Ты мог казнить их там же на месте, не наживая себе головной боли.
   И превратить эту рвань в мучеников, не преподав им хороший урок?
   Лучший урок тот, который быстро усваивается.
   Может быть.
 Он  достал  из  дорожного  сундука  гиленский  костюм,  встряхнул  его  и  с
раздражением отбросил. Нет. Все не годится. Асанианину нужен Асаниан.
   Где твоя тень?   спросила Сидани.
   Отдыхает.
 Он  подошел  к  мантии,  которую  должен  был  надеть  первой.  Боже,  какая
отвратительная, скользкая, неудобная вещь.
   Ты в этом уверен?
 Он резко обернулся   жреческая косичка больно хлестнула его по плечу.
   Что ты этим хочешь сказать?
 Сидани пожала плечами.
   Надеюсь, ты хорошо разглядел его лицо?
    Ты  имеешь  в виду то, что оно точная копия маски Золотого  Семейства?  Я
знаю.
   И ты не беспокоишься о том, что в нем может взыграть честолюбие?
    В  ком?  В  Корусане?     Эсториан рассмеялся.   Самые  честолюбивые  его
замыслы не простираются дальше звания оленейского капитана, занимающего  пост
при дворе.
   А не восседающего на троне?
 Эсториан помедлил.
   Корусан любит меня.
  А ты? Ты любишь его?
   Ты суешь нос не в свое дело.
   Отвечай.
 Эсториану  захотелось выставить назойливую Скиталицу  за  дверь,  но  Сидани
была  не  из  тех, кем можно помыкать безнаказанно. Он сжал  зубы  и  сказал,
медленно подбирая слова:
    Та,  что  владеет моим сердцем, не хочет меня. Что касается желтоглазого,
то...  Все, что между нами происходит, трудно назвать любовью. Это  не  имеет
имени. Это просто есть   и все. Лицо Сидани словно окоченело.
   Да,   сказала она, опуская веки.   Да.
 Потом вновь просмотрела на него.
   Ты не должен заходить так далеко, малыш. Тебе не справиться с этим.
   Почему? Потому что я молод и глуп?
    Потому что сила его крепнет. Потому что пройдет день-другой, и ты уже  не
сможешь существовать, если расстанешься с ним.
   Думаю, мы никогда не расстанемся.
   Тогда готовься к близкой и скорой смерти.
 Эсториан  вздрогнул. В комнате, напоенной теплом четырех жаровен, ему  вдруг
сделалось холодно.
   Ты можешь провидеть будущее?
   Надеюсь, что нет.
 Она присела у ближайшей жаровни и протянула к ней руки.
    Будь  осмотрителен, маленький император. Следи за своей тенью. Не доверяй
ей.  Здесь  прогуливается смерть, и она гораздо ближе к тебе, чем  Кундри'дж-
Асан.
   Ну-ну,   пробормотал Эсториан. Эти песни он уже слышал.
 Он  взял  в  руки  первую  мантию. Шелк, прохладный и  тонкий,  нежный,  как
девичья  кожа,  шелестел  и клубился в его неуклюжих пальцах.  Через  секунду
ткань  от  него ускользнула. Сидани, улыбаясь и напевая себе под нос какую-то
песенку, взялась за дело сама.
 Она  помогла  ему  одеться, потом переплела волосы, тщательно  расчесав  их,
перетянула  золотыми  шпильками умело и ловко, словно  всю  жизнь  прослужила
горничной  у  высоких особ. Когда последняя, десятая, мантия легла  на  плечи
Эсториана, новоявленная служанка сильно хлопнула его пониже спины и повернула
лицом к себе. Дурное настроение Скиталицы улетучилось.
    Ох,   сказала она, улыбаясь дикой и странной улыбкой,   красавчик. Какое-
то время назад я бы погоняла тебя по постели.
 Он  не  уступал  ей  в  безрассудстве.  Гибкое  ее  тело  изогнулось  дугой,
подчиняясь  нажиму  его рук. Губы Сидани были твердыми  и  горячими,  от  них
исходил терпкий запах корицы. Он целовал ее крепко, пока не заломило в зубах,
onrnl  поставил  Скиталицу на ноги и ушел, влача на себе все  свои  мантии  и
золото. Его ожидал официальный банкет.
 
 Те  же  мантии и то же золото обретались на нем на следующее утро, но Сидани
нигде не было видно. Возможно, Скиталицу напугал вчерашний маленький инцидент
и  она  теперь пряталась от него. Эсториан усмехнулся. Вряд ли Сидани  станет
прятаться от кого бы то ни было. Этого демона в юбке ничто на свете не  может
смутить.
 Ночь  протекла  мирно. Корусан заявился в покои, когда  Эсториан  ложился  в
постель.  Хмурый  вид,  лихорадочный взгляд,  синяки  под  глазами.  Эсториан
воздержался от вопросов. Мало ли что там болтает сумасбродная странница!  Все
давно  перепуталось в ее взбалмошной голове. Корусан   оленеец, каким  бы  ни
выглядело  его  лицо, он живет, чтобы служить своему господину.  Эсториан  не
станет уподобляться молодым жеребятам, которые шарахаются от каждого куста.
 Мальчишка  пребывал  в одном из редких своих настроений,  когда  ему  больше
хотелось лечь и прижаться к Эсториану, чем гоняться за ним с мечами  по  всей
спальне.  Впрочем,  ласковые  объятия все равно закончились  танцем,  правда,
несколько  иным. Потом Эсториана стало клонить в сон, но мальчишка  еще  бодр
ствовал.  Его золотые глаза были открыты и оставались такими, когда  Эсториан
пробудился. Казалось, оленеец не шевельнулся и не сменил позы за  всю  долгую
ночь.
 Они  вышли  из  дворца  вместе,  мужчина и его тень,  сопровождаемые  личным
эскортом  и свитой. Легкий морозец щипнул лицо, хотя его сила явно  пошла  на
убыль.  Площадь  была  забита  народом так же,  как  и  вчера,  однако  в  ее
очертаниях  произошли  некоторые изменения. Над кольцевым  парапетом  фонтана
плотники   за  ночь  возвели  широкий  помост,  где  мятежники  должны   были
подвергнуться примерному наказанию. Лобное место охранялось стражниками лорда
Шурихана.
 Высокие  персоны,  поеживаясь от наскоков зимнего  ветерка,  ожидали  выхода
властелина.  Площадка перед дворцом была чисто выметена и  устелена  коврами.
Богатое, покрытое позолоченной резьбой кресло посверкивало в солнечных лучах.
Эсториан  узнал статную фигуру матери, завернутую в белые меха,  за  ней  воз
вышался  Айбуран  в  белом жреческом плаще; в бочонке, закованном  в  золотые
доспехи,  угадывался сам лорд Шурихан. Ступени, сбегающие  к  толпе,  усыпаны
стражей.  Темная бронза, уголь и жаркий кумач   солдаты При'ная,  оленейцы  и
варьянцы.
 Когда  он подошел к трону, сопровождаемый Юлией и малышами, толпа повалилась
наземь,  словно  трава, смятая порывом шквального ветра.  На  ногах  остались
только  стражники и варьянцы   в основном купцы, обозная прислуга, жрецы.  Он
одарил  земляков  ослепительной улыбкой, но ответных улыбок не  получил.  По-
видимому, сдержанность Асаниана заразила и этих людей.
 Он  сел  в  высокое  удобное  кресло, Юлия  расположилась  у  его  ног.  Две
маленькие  юл-киски, подавленные окружающей обстановкой, жались к материнским
бокам.  Золотоглазый  котенок, фыркнув в сторону  толпы,  прыгнул  на  колени
Эсториана и замер, подрагивая от возбуждения, готовый обороняться и охранять.
Эсториан почесал отважного малыша за ушком, тот благодарно мотнул головой, но
не ослабил бдительности.
 Леди  Мирейн  подошла  к  трону и встала рядом,  чуть  отступив  назад.  Они
представляли великолепную пару: женщина и мужчина, мать и сын, императрица  и
император,     белый мех и кумач плаща на золотом фоне...  Эсториан  повернул
голову и посмотрел на нее.
   Волнуешься?   тихо спросил он.
    Самую  чуточку,   ответила леди Мирейн, положив на его плечо руку.     Ты
уже разговариваешь со мной?
   Разве я когда-нибудь прекращал?
    Частенько.   Она забавлялась.   Ты всегда любил портить мне мои маленькие
удовольствия.
   Чем делал их слаще. Мне следовало бы раньше это понять.
 Леди  Мирейн  рассмеялась. Она казалась ослепительно молодой,  прекрасной  и
стройной  в  белых одеждах, оттененных зеленью платья, с золотой  диадемой  в
черных  как  вороново крыло волосах. На нее невозможно было сердиться.  Да  и
eqr| ли грех в том, что она полюбила мужчину, достойного ее любви?
 Она  должна  была обо всем мне рассказать, шевельнулось в его  душе  упрямое
чувство,  но  оно тут же было погашено волной щемящей нежности к  матери.  Он
импульсивно  потянулся  к  ней  и,  взяв за  руку,  бережно  поцеловал  узкую
прохладную ладонь.
    Я думаю, ты ссоришься со мной, потому что получаешь особое наслаждение от
примирений,   сказала она.
 Чувства,  переполнявшие его сердце, не нуждались в словах и все же он  нашел
в себе силы ответить:
   Что за жизнь без хорошей драки?
 Он   понял,  что  преграда,  стоявшая  между  ними,  рухнула.  Леди   Мирейн
скользнула  к нему за спину и замерла, положив руки на плечи сына.  Он  готов
был  поклясться, что это движение не продиктовано расчетливостью, дабы  опять
иметь над ним власть. Просто она вновь стала матерью и охраняла свое дитя,  и
огонек, разгорающийся сейчас в них обоих, не мог погасить никакой ветер.
 В  толпе  меж тем затеялась суета, вызванная продвижением группы  узников  к
помосту,  над  которым развевалось два флага: красный   имперский,  и  темно-
желтый   с гербом лорда Ан-саваара. Охранники прокладывали себе путь древками
копий.  Головы пленников были наголо острижены и только потому  выделялись  в
общей  толчее.  Они  монотонно покачивались в  такт  движению  и  замерли  на
секунду,  когда  один  из  мятежников оступился.  Толпа  молчала.  В  Эндросе
появление узников на городской площади вызвало бы оглушительную бурю  криков,
завываний  и  свиста,  здесь же воцарилась мертвая тишина.  Угрожающая.  Так,
подумал Эсториан, замирает юл-кошка перед прыжком.
 Он  огляделся.  Гвардия сдвинула фланги, оленейцы чуть выпростали  из  ножен
мечи,  на  крышах домов появились лучники. Осмелившийся затеять  какую-нибудь
свалку  с целью освобождения мятежников тут же был бы поражен копьем, клинком
или стрелой.
 Палач  уже  стоял на помосте, разбирая свою суму. Чистокровный  асанианин  с
добродушным,  резко сужающимся книзу бараньим лицом, он не  уступал  в  росте
Эсториану.  Раскладывая на грубо сколоченных козлах свои хлысты, многохвостые
плети  и прутья, он неторопливо, как плотник доски, оглядывал узников, словно
прикидывая,  как  с  каждым  из них в отдельности поступить.  Его,  казалось,
нисколько  не  смущал  ропот в их рядах, переходящий в  явственно  различимые
всхлипывания   и   причитания.  Похоже,  мятежники  решили,  что   милосердие
императора было показным и сейчас он велит запороть их всех до смерти.
 Последний  пленник  споткнулся,  всходя на  помост,  и  чуть  не  упал,  его
поддержали  тупым концом копья и толкнули в общую кучу. Палач  выбрал  плеть,
огладил  ее и повернулся к императору. Не поднимая глаз, он отвесил  грозному
властелину и его окружению глубокий поклон.
   Он готов, ваше величество,   сказал лорд Шурихан.
 Эсториан  не нуждался в толкователе происходящего. Он выпрямился  и  вскинул
вверх  руку  с  горящим диском. Солнечные лучи ударили в  него  и  отразились
ослепительной   вспышкой.  Толпа  вздрогнула.  Губы  Эсториана  раздвинулись,
приобнажая зубы. Эта гримаса не напоминала улыбку. Она должна была вселить  в
сердца собравшихся здесь людей трепет и внушить им, что перед ними император,
чья  воля  неоспорима и непреклонна. Кажется, ему удалось добиться ожидаемого
эффекта, с горечью констатировал он.
 
 Справедливость  должна  торжествовать, думал он, наблюдая,  как  взлетает  и
падает  кнут.  Одни  наказуемые тихо скулили, другие громко  рыдали  и  выли,
умоляя  о пощаде. Желудок его сжался в судорожно подрагивающий комок, челюсти
свело  так, что лицевые мускулы онемели. Юл-котенок, пискнув от страха, запус
тил острые коготки в его бедро. Эта боль принесла ему некоторое облегчение.
 Говорят,  первый  Солнцерожденный, творя скорый суд, беседовал  по  душам  с
каждым  осужденным, который нуждался в поддержке. Любовь  и  строгость  ходят
рука  об  руку,  часто повторял он. Зато никто из тех, кто  подвергался  даже
самым  суровым наказаниям, не упрекал своего императора в излишней жестокости
или бездушии.
 Эсториан  не обладал таким величием духа. Он не умел одновременно гладить  и
бить.  И  не  имел права прекратить экзекуцию. Глупцы должны быть наказаны  в
m`ghd`mhe себе и подобным им глупцам.
 Последним  был  знакомый Эсториану грубиян, синий от холода и трясущийся  от
недостатка наркотика в крови. Он вел себя смело и нагло, оттолкнул стражников
и  сам  протянул руки палачу, чтобы тот привязал его к лоснящемуся  от  крови
столбу. Он оглянулся, ища глазами врага. Эсториан встретил ненавидящий взгляд
желтых  глаз  и  вложил  в  свой ответный взор энергию  подавления.  Мятежник
вздрогнул  и  повернулся к столбу. Его обнаженная спина оказалась  неожиданно
узкой,  с  выпирающими ребрами и позвонками, острыми, как у  тощей  ощипанной
птицы. Не ежась, не дергаясь, не извиваясь, он спокойно стоял, выпрямив плечи
в ожидании первого удара палача.
 Он  без  крика выдержал девять сильных ударов и лишь десятый    последний   
исторг  из  него вой, который мог бы показаться жалобным, если бы  в  нем  не
звучали  визгливые ноты насмешки. Палач отшвырнул бич и улыбнулся. Он  хорошо
проделал свою работу, теперь пришла пора отдыхать. Правда, последний мятежник
немножко  подпортил картину. Наглый преступник сумел устоять на ногах  и  сам
добрел  до  своих вонючих сообщников, хотя на спине его алели широкие  рваные
полосы,    бич не только рассекал кожу, но местами вырывал мясо. Ничего,  эти
рубцы  теперь заживут не скоро, а шрамы от них не изгладятся до  конца  жизни
упрямого  дурака.  Палач  бьет легче, когда люди кричат.  У  него  тоже  есть
сердце.
 Эсториан  вскинул  детеныша рыси на плечи. Толпа вела себя  тихо.  Гвардейцы
расслабились и чуть сдвинулись со своих мест. Им не очень понравилось то, что
он собирался сейчас проделать. Они даже, возможно, будут протестовать. Что ж,
тогда  ему  придется несколько осадить их. Император волен  делать  все,  что
захочет,  иначе  кто  будет  его уважать? Он должен  сейчас  подойти  к  этим
несчастным  и  сказать им пару напутственных слов, чтобы ободрить  бедняг,  а
заодно  показать  жителям При'ная, что значат императорские справедливость  и
милосердие,  с которыми им никогда не приходилось сталкиваться. Он  не  хотел
признаться себе, что единственной настоящей причиной, побуждающей  его  к  вы
ходящим из ряда вон поступкам, является неодолимое желание очаровать  всех  и
вся.
 Он  погладил  мохнатую  лапу, свисающую с его плеча,  и  стал  спускаться  к
толпе.  Эскорт  двинулся вместе с ним. И гвардейцы,  и  оленейцы  и  мать,  и
Айбуран,  и  маги. Они шествовали уверенно и молчаливо, не испрашивая  на  то
императорского  согласия, они игнорировали его. Если  император  вознамерился
делать глупости, говорили глаза упрямцев, он будет их делать под надежной  ох
раной или не делать вообще.
 Ему  не  хотелось ссориться с ними на людях, и они понимали  это.  Они  шли,
защищая его с боков и со спины, катя перед ним вал магической силы.
 Узники, стоявшие на эшафоте, постепенно приходили в себя. Все кончилось  для
них  лучше,  чем они могли ожидать. Все они были живы, хотя, может  быть,  не
вполне здоровы, но рубцы заживут, а проворные кузнецы уже принялись сбивать с
них оковы.
 За  спиной  Эсториана затеялась возня. Рыкнула Юлия. Он обернулся.  Один  из
гвардейцев  оступился на скользких от снега камнях мостовой  и  грохнулся  бы
оземь,  если  бы товарищи не поддержали его. Варьянец выругался сквозь  зубы,
проклиная свою неловкость.
 Эсториан  усмехнулся. Это все нервы. Ему следует держать себя в руках  и  не
дергаться  от  каждого шороха. Преступники примерно наказаны, и зерна  мятежа
уже не прорастут в них... к их несомненной пользе. Сегодня он победил если не
весь  юг и, уж конечно, не весь Асаниан, то по крайней мере При'най... Отчего
же на душе так скверно?
 Путь  был открыт, лица узников выражали покорность, толпа падала на  колени.
Справедливость и милосердие   прекрасный девиз, строгость и любовь, любовь  и
строгость.
 Он  пригнулся  и  ловким движением вспрыгнул на эшафот, игнорируя  лестницу.
Стража опешила, он усмехнулся, он опять натянул им нос. Юлия вспрыгнула вслед
за  ним  и, морща морду, колотила по доскам помоста хвостом, припадая на  все
лапы.  Бедная королева кошачьих семейств, она ненавидела асанианские  города.
Юл-котенок взвыл, словно откликаясь на материнские чувства.
 На  деле  все  оказалось не так. Маленький золотоглазый боец выл  совсем  по
dpscnls поводу. Он не сострадал и не боялся. Он устрашал.
 Ярость.
 Длинные  острые когти вспороли слои мантий. Плечам Эсториана вдруг сделалось
легко.
 Он обернулся.
 Тощий  наглец  преступник корчился на досках помоста,  а  над  ним  бушевало
облако, состоящее из когтей, зубов, шерсти и стали. Сталь?
 Пространство над площадью заполнилось крыльями, ветром, мерцанием ножей.
    Эсториан!     Айбуран  ревел, как бык в брачную пору.     Маги!  Берегись
магов, малыш!
 Это  не  маги.  Эсториан думал медленно, рассеянно следя,  как  пространство
скручивается  вокруг  него и ветер распадается на струйки  визга.  Не  только
маги.  Это  Врата!  Они испускают смерть! Они выскакивали прямо  из  воздуха,
ужасающие фигуры в белом, вооруженные длинными сверкающими ножами. Они  пели,
и  песня их прославляла смерть, забвение и вечный покой. Глаза мрачных  фигур
были устремлены на него.
 Что-то  царапнуло его под коленкой, вернув к жизни. Он опустил  взгляд.  Юл-
котенок  сидел  рядом, потирая лапкой окровавленные усы.  Эсториан  подхватил
маленького  бойца  на руки. Он не стал тратить время на то, чтобы  взглянуть,
что  сталось с тощим наглецом. Юл-коты не покидают жертву, если она  жива.  С
детенышем  Юлии  на  плечах  он  спрыгнул  с  помоста  в  толпу  раздраженных
гвардейцев. Глотку саднило. Он кричал, он визжал, он ревел.
   Сюда! Я здесь! Возьмите меня, скоты! Возьмите, если сможете!
 Он  споткнулся. Тело. В чем-то белом. Убийца? Или?.. Оно было покрыто  белым
блестящим мехом   то, что не давало ему пройти. Оно трепетало...
    Нет,     сказал он. Самому себе. Тихо, спокойно и ясно. Яростная  схватка
кипела  вокруг.  Но  она уже не касалась его. Он опустился  на  колени.  Леди
Мирейн  дышала  хрипло,  с трудом. Рукоятка ножа, погруженного  в  ее  грудь,
вздрагивала в такт биениям сердца. Крови не было, кровь сдерживал клинок. Это
только рана, подумал он. Чистая, не глубокая, не смертельная.
 Голова  матери покоилась на коленях Айбурана. Жрец казался безмерно усталым,
борода его потускнела. Глаза леди Мирейн обратились к сыну.
   Вытащи его,   сказала она хрипло.   Вытащи нож.
   Нельзя, ма, это опасно,   выдохнул он.
   Пусть,   сказала она.   Вытащи.
    Нет,    ласково просил он,   потерпи. Мы поможем тебе. Мы кликнем  магов,
пригласим лекарей...
    Я  маг,   сказал Айбуран,  и я же  целитель. Но я не могу ничего поделать
сейчас.
   Ты сможешь.
 Эсториан  огляделся. Красные и зеленые плащи развевались вокруг  них.  Белые
фигуры наседали, но падали под ударами мечей. В воздухе реяли стрелы. Одна из
них с гудением расщепила бортик помоста. Там люди, они ничем не защищены, они
умирают, как скот в загоне.
    Помоги  ей,     крикнул он Айбурану.   Спаси ее жизнь!  Он  ухватился  за
стойку  грубо сколоченной лестницы и встал, потом, подтянувшись, вскарабкался
на помост, обдирая руки. Помост был пуст, только тело тощего бунтаря валялось
в луже вытекшей из разорванной глотки крови.
 Битва  была  не  столь свирепой, как он предполагал. Хуже всего  приходилось
его  личной  охране,  остальная толпа бестолково металась  по  площади,  люди
мешали  друг  другу  выбраться  из толчеи, крича  и  уподобляясь  обезумевшим
животным.
 Внезапно  он успокоился. Мать умирала. Маги убили ее. Они пытались  убить  и
его,  они  не знали, что он обладает чувством Врат и возможностью защищаться.
Однако мир в его империи мог быть ими нарушен и возмущен.
 Что-то  шевельнулось в глубине его существа. Не гнев, не страх,  не  ярость.
Ощущение  походило  на  мгновенную вспышку  иронии.  Он  явился  сюда,  чтобы
наказать других, и был тут же наказан сам.
 Кем?
 Магами.
 Магами Врат.
 Он  посмотрел  вниз. Айбуран вынимал нож из груди императрицы.  Леди  Мирейн
глубоко вздохнула и вытянулась. Он ощутил, как останавливается ее сердце, как
его обволакивает вырвавшаяся из перерезанных жил кровь.
 Он  сжал  голову,  чтобы унять боль, пульсирующую под  черепом.  Юл-котенок,
воя, скатился с его спины.
 Матушка  умерла.  Годри  умер. Отец умер. Все они  были  мертвы.  Кто  будет
следующим?
 Он  закричал.  Беззвучно, безмолвно, давая выход копившейся  в  нем  ярости.
Пришла  не  ярость. Пришла сила, дремавшая в глубинах его существа, загнанная
туда  чувством  вины  и  ужаса, кошмарами детских лет.  Нельзя  капризничать,
нельзя убегать из дому, нельзя желать другим зла, нельзя разрушать чужой дух.
Нельзя, нельзя, нельзя... Можно. Теперь ему можно все.
 Это  была  не  та  сила,  которая  зашевелилась  в  нем,  когда  он  покидал
Кундри'дж. Это была мощь накопленной многими поколениями магии, сила, которая
подчинялась только ему, которой он мог управлять.
 Никто  не  заметил  происшедшей  в  нем перемены.  Глупцы,  они  по-прежнему
считали  его калекой, увечным, беспомощным существом. Его магия была для  них
незрима. Но она ожила.
 Грозная,  великолепная, потрясающая вещь, подобная двуручному  мечу,  орудуя
которым необходимо помнить о равновесии.
 Итак,  маги.  Итак, Врата. Земля, сотрясаемая болью. И люди,  нуждающиеся  в
любви и защите.
 Он  опять очутился в таинственной мерцающей пустоте, как тогда, после смерти
отца,  он  плыл  в  ней, но уже не жалкий и маленький, а сильный,  спокойный,
невозмутимый.  Учителя, называющие себя мастерами магии,  мало  упоминали  об
этом  просторе.  Глупцы, они говорили о трудностях, не  подозревая,  как  это
легко    проникнуть сюда. Здесь двигались маги, маленькие, как огоньки  свеч,
нити  их жизней влачились за ними, запутываясь и распутываясь. Их можно  было
обрезать или задуть, одним дыханием или движением.
 Нет!
 Что вскрикнуло в нем? Память? Душа? Сердце?
 Не приноси жертвы.
 А кто же тогда заплатит за жизнь его матери, его отца, его друга и брата?
 Не  так  громко.  Не так высоко. Они потеряли лишь тела,  а  ты  собираешься
губить души. Это проклято, это обречено... Это просто. И очень просто.
 Эсториан!
 Айбуран? Нет. Опять и опять.
   Матушка!
 Радость, поющая, улетающая ввысь.
   Матушка? Ты жива?
 Нет. Обморок, густой и тяжелый. Нет, Эсториан. Умоляю, ради меня.
   Матушка!
 Нет ответа.
   Ма! Мама!
 Она ушла. Он заплакал, но она все равно не вернулась к нему. Маги прыгали  и
мерцали,  как призраки. Он чувствовал исходящее от них зловоние:  наслаждение
его  бессилием,  его  горем, уверенность и презрение.  Они  не  замечали  его
сияния. Он только что сделал их слепыми, но они не подозревали и об этом.
 Он  корчился в темноте, извиваясь, как дракон в лучах солнца. Они  нападали,
он  легко  отражал их наскоки. Что-то вертелось совсем рядом. Что? Он  поймал
это  и  рассмотрел  нить,  обмотанную вокруг мягкого светящегося  пузыря,  он
потянул  за нить, из нее выскочила искра. Она проколола пузырь, и тот  словно
отек, опал, исчез, растворился в вечности.
 Очень  просто. Быстро, четко и аккуратно. Он не тронул ни тел,  ни  душ,  он
только лишил их магии. Мерцающие огоньки с опавшими нитями закружились вокруг
него, но он уже плыл дальше.
 Как  он  мог  обо  всем этом забыть? Мир и покой, волны не знающего  штормов
моря.  Он  скручивал  себя  и раскручивал. Он был  и  твердый,  и  мягкий,  и
податливый, и несокрушимый.
 Сумасшествие   задержаться здесь, сумасшествие   покинуть это пространство.
 Темнота ласкова и глубока, молчание благословенно и абсолютно. Мир, пел  его
dsu, мир и покой.
 
                                                                     ГЛАВА 42

 Вэньи  получила несколько предупреждений, но настолько неясных  и  размытых,
что  не  понимала, как взяться за дело и чему, собственно, противостоять.  Ее
чувство Врат было обеспокоено, но беспокойство казалось беспричинным:  ничего
такого, что можно пощупать руками, чего можно коснуться сущностью.
 И  спектакль,  который затеял Эсториан, не казался ей чем-то особенным.  Его
выходка  не  намного отличалась от других, ей подобных: глупость,  упрямство,
желание  настоять  на своем. Она пошла за ним в числе других  сопровождающих,
среди  не  имеющих лиц оленейцев, и ткала свою паутину защиты, вплетая  ее  в
общую сеть.
 Оленейцы  мешали работать, горделивые сущности этих людей долга выпячивались
над  ними,  изгибая  магические линии, сбивая и путая  их.  И  все  же  Вэньи
постаралась  на  славу  и выткала хороший плотный заслон.  Она  уже  мысленно
потягивалась в предвкушении отдыха, когда общая сеть вдруг задрожала и  стала
расползаться.
 Она  никогда  не видела открытых Врат и не думала, что когда-нибудь  увидит.
Что-то  пронеслось  в воздухе, что-то ударило в самое сердце  защиты,  что-то
стерло,  как  тряпкой,  то,  что  невозможно  стереть.  Маги  Айбурана  могли
противостоять чародейству и отводить удары враждебных сил, но  они  не  могли
бороться  с  существами, подключенными к энергии иных миров.  Эти  монстры  с
легкостью поглощали любую магическую силу, пробиваясь к своей цели. И все  же
жрецы  Айбурана отважно ринулись в бой с неведомым. Глупцы, храбрецы, безумцы
   они быстро истощили свои ресурсы, их сопротивление было подобно попытке ос
тановить голой рукой жернов точильщика.
 Вэньи  не  хотела  гибнуть  без пользы. Прячась за  спинами  оленейцев,  она
отдернула  свою  сеть  и  включила внешнее зрение.  Битва  на  уровне  тел  и
предметов  разгоралась.  Белые  фигуры шли в  атаку,  гвардейцы  Эсториана  и
воительницы  леди  Мирейн  сдерживали их напор. Оленейцы  стояли  неподвижно,
убийцы,  посланные Вратами, обтекали воинов в черных плащах. Она видела,  как
упала императрица, как Айбуран бросился к ней, как Эсториан, выкрикивая  что-
то бессмысленное, соскочил с эшафота. Он был вооружен, но, казалось, забыл об
этом  и  не вынул меч, то ли надеясь на храбрость своих бойцов, то ли  совсем
потеряв  голову.  Потом он снова вскарабкался на помост и застыл  там,  являя
собой отличную мишень для стрел и клинков. Вэньи похолодела.
 Она  попыталась пробиться к нему сквозь стену плотно сомкнутых  тел.  Черные
головы повернулись, волна презрения окатила ее. Желтые взгляды, желтые глаза.
Львиных среди них не было. Самовлюбленные, безликие дураки. Она пустила в ход
локальную магию проникания.
 Спокойно,  без спешки, как влага сквозь поры, она просочилась  сквозь  строй
бездействующих бойцов и на какой-то миг замерла, озирая открывшуюся  картину.
Хаос,  кошмар,  буйство  магии Врат, обезумевшая толпа  горожан  походила  на
бурное  море.  Леди  Мирейн  умирала, жрецы падали,  варьянцы  без  остановки
работали  мечами. Эсториан, недвижимый как статуя, возвышался  над  площадью,
ставшей  полем сражения. Его лицо было спокойно, темно-золотые глаза источали
волны почти потустороннего света. Он был невредим.
   О, бог и богиня!   сказала Вэньи, не понимая, как такое возможно.
 Казалось,  никто,  кроме нее, не видел его. Ни те, что сражались  за  своего
императора, ни те, что пытались убить варвара, захватившего Золотой трон. Она
услышала  собственный  крик, обращенный к нему, но  он  даже  не  повернулся.
Ребенок,  калека, слабое существо, не обладающее собственной силой.  Существо
беззащитное, не способное сопротивляться. Цель, приз и возможная жертва  этой
безумной схватки.
 Но,  кажется,  о  нем  не стоило сожалеть, по крайней мере  сейчас.  Он  был
огромен,  он  походил  на  вулкан,  залитый  кровавым  светом  Большой  Луны,
безжизненный, погруженный в снега размышлений. Но в недрах его полыхал  огонь
и грудь продолжала спокойно и мерно вздыматься.
 Вэньи  отдернула взгляд. Кольцо красных и зеленых плащей расширилось,  среди
них  мелькали  бронзовые  доспехи солдат Ансаваара.  Варьянскому  капитану  и
m`w`k|mhjs  оленейцев удалось каким-то образом бросить в драку и этих  ребят.
Внутри  кольца приходили в себя жрецы Айбурана. Убийцы отступали,  копя  силы
для нового броска. Гора, возвышавшаяся над площадью, начинала дымиться.
    Берегитесь!   вдруг закричала Вэньи на языке большого безмолвия.    Маги,
люди. во имя небес, защищайтесь!
 Оромин  коснулся  ее  сущности, не понимая,  в  чем  дело,  но  инстинктивно
прикрылся  щитом.  Шайел  с маленькой жрицей тут же  замкнулся  в  магическом
коконе. Другие сплотились в одно целое, пытаясь вознести к небу общий заслон.
И только один сопротивлялся ее воле.
   Айбуран.   взмолилась Вэньи.   Укрой себя! Он начинает.
    Идиотка! Где твой собственный щит?   загремел Айбуран, накидывая  на  нее
свой кокон.
 И все поглотил огонь.
 
 В  мире  живущих такого еще не случалось. Вспышка энергии разметала  жрецов,
отшвырнула враждебных магов. Воины опустили мечи, не понимая, что происходит.
И увидели одинокую фигуру на эшафоте, завернутую в красный плащ.
 В  мире  магических  сил он выглядел совсем по-другому.  Он  казался  башней
нестерпимого света, плавающей среди кошмарной тьмы. Мелкие огоньки  кружились
вокруг  него как мошкара. Здесь были и маги Эндроса, и те   другие. Они  тоже
слышали  крик Вэньи, но не сочли нужным укрыться и поплатились. Он  содрал  с
них  магию  так  же легко, как мальчишка сдирает скорлупки  с  улиток,  потом
походя, словно дверцу чулана, захлопнул Врата и заштопал дыру в пространстве.
Потом подогнал убийц под разящие клинки.
 Потом наступила тишина.
 
                                     ***
 
 Вэньи  медленно поднялась на ноги. Битва закончилась. Толпа разбежалась,  на
черном,  утоптанном,  мокром  снегу  явственно  обозначились  мертвецы.  Борт
эшафота заплеснуло красным. Это была не кровь, слава богу с богиней, это  был
край  императорского  плаща.  Эсториан  лежал,  он  казался  спящим.  Он   не
пробудился,  когда  Вэньи  прикоснулась к нему. Его  юл-котенок  на  миг  още
тинился, но не фыркнул и не оскалил клыки.
 Черная  тень пересекла лежащее тело. Под вуалью светились золотые с янтарным
отливом глаза.
    Ты?    презрительно усмехнулась Вэньи.   Где ты был, когда он нуждался  в
тебе?
    Сражался,     сказал оленеец. Его голос был холоден, как  всегда,  но  не
бесстрастен. В нем угадывалась тревога.   Я никак не мог подступиться к нему.
 Да,  он  был потрясен и не пытался скрыть этого, но в сердце Вэньи  не  было
места для жалости.
   Если он погибнет, я сдеру с тебя шкуру тупым ножом!
    Он погибнет?   Оленеец затрепетал.   Нет! Этого не может быть! Он жив. Он
не умрет.
    Мы  узнаем  об  этом  ближе к вечеру,   пробормотала  Вэньи.     Прекрати
трястись и помоги мне. Поставь здесь караул.
 Он  выпрямился  и  знаком подозвал к себе других оленейцев.  Вэньи  вскинула
голову. Темные, укрытые вуалями лица, желтые, виноватые глаза. Как их  много,
и  какие  они чужие? Как одиноко ей в этой стране, не знающей цвета и  запаха
морских волн.
 Леди   Мирейн  умерла,  Эсториан  был  на  грани  жизни  и  смерти,  Айбуран
полусидел,  полулежал  возле тела мертвой императрицы. Он  едва  пошевелился,
когда Вэньи спустилась к нему.
   Ты ранен?   спросила она, опускаясь на колени.
    Они смазывают ножи ядом,   ответил он просто,   я не успел увернуться.   
Жрец  кашлянул.   Я пытался его оградить, хотя он не нуждался в этом. Знаешь,
чем  я  был для него? Комаром, который зудит и жалит. Он оборвал мне  крылья,
прежде чем я сумел обуздать отраву, вошедшую в мою кровь.
    Нет,     сказала она, хотя понимала, что возражать глупо. Магия  ушла  из
него,  и  огромное  тело  жреца словно съежилось,  как  пузырь,  из  которого
b{osqrhkh воздух, голова поникла, глаза превратились в узкие щелки.
    Я  всегда недооценивал его... и никогда не понимал. И сейчас всеми силами
пытался стащить его с этого дурацкого помоста. Я мешал ему творить суд, и  он
отшвырнул меня как надоедливую муху. Ты должна... очень любить его, ты должна
быть с ним рядом, Вэньи.
    Я?   Она усмехнулась.   Я вовсе не собираюсь добровольно сходить с ним  с
ума.
 Он пропустил ее слова мимо ушей.
   Кто... остался?
   Оромин,   быстро ответила она.   Шайел.
 Она поняла, о чем он хочет спросить.
    Нет,   сказал Айбуран, задыхаясь и кашляя,   им это не по плечу. Он обрел
огромную силу. С ним никто не сможет управиться, кроме... кроме... тебя...
 Его вывернуло, изо рта хлынула кровавая пена.
   Нет,   повторила она за ним,   нет.
 Нет,  Айбуран, ты еще превратишься в древнего величественного старца, и  вот
тогда,  быть может, девчонке, которая к тому времени станет искусной  жрицей,
придется принять бразды правления из твоих ослабевших рук. Но это случится не
скоро,  ох,  как  не  скоро... через вечность... через  тысячи  циклов  Ясной
Луны...
 Она  сидела  и  наблюдала, как он умирал. Она не  плакала  и  не  могла  его
поддержать. Она просто сидела и наблюдала. Рослые северяне из обозных рабочих
перетаскивали  к  носилкам  тела  мертвецов, приводя  в  порядок  центральную
площадь  При'ная.  Но  никто  на  свете  не  мог  привести  в  порядок  хаос,
поселившийся в ее душе.
 
 В  разгар  генеральной уборки на площади показался лорд Шурихан.  Ни  единая
вмятина от вражеского удара не портила красоты его великолепных доспехов,  ни
одна  капля  вражеской крови не темнела на рукояти его меча. Лорд  не  должен
сражаться,  даже если он очень искусен в военном деле, лорд должен руководить
действиями  своих солдат. Впрочем, если солдаты прекрасно обучены, надобность
в  непосредственном  руководстве отпадает. Хороший  воин  сам  понимает,  как
должно себя вести.
 Он  приосанился  и задрал нос. Император повержен, леди императрица  мертва.
Нелегкое  бремя  власти опять опускается на его плечи,  но  он  выдержит.  Он
примет  командование императорской армии на себя. Ему же достанутся  и  лавры
славной победы.
 Вэньи  без труда прочла эти мысли в маленьких, заплывших жиром глазках лорда
Ансаваара, когда выросла на его пути.
 Неслыханное  нарушение  субординации. Женщина должна прислуживать  господину
или  украшать  собою  его гарем. Он грозно нахмурился,  когда  маленькая,  но
крепкая рука выхватила из ножен его меч и, повертев в солнечных лучах сияющую
полосу стали, бесцеремонно вернула ее на место.
 Приятный на слух голосок с изысканной вежливостью произнес:
    Досточтимый  милорд Шурихан! Как это замечательно, что вы  сами  надумали
здесь  появиться.  Я  уже  хотела  посылать гонцов  сказать  вам,  что  битва
закончилась и на площади вполне безопасно.
 Лорд Шурихан приоткрыл и тут же закрыл рот. Голосок продолжал:
    Хвалю ваше благоразумие и воздерживаюсь от напоминаний, что вам предстоит
ответить на пару вопросов его величества, когда сир соизволит прийти в  себя.
Видите  ли, в нашей стране, может быть, ошибочно, полагают, что вассал обязан
защищать   господина,   когда  господину  грозит   опасность.   Надеюсь,   вы
согласитесь,  что император   ваш господин, а вы   его преданный  вассал.  Со
своей  же стороны полагаю, что лишь невероятная чувствительность вашей натуры
не позволила вам достойно исполнить ваш долг.
 Вэньи приветливо улыбнулась.
   Мне кажется, вы слишком возбуждены.
 В  продолжение ее монолога лицо лорда Шурихана наливалось малиновой краской,
которая почему-то стала отдавать зеленью.
    Вам  следует отдохнуть, досточтимый лорд,   продолжала Вэньи.   Эти  люди
проводят вас в ваши покои.
 Группа  гвардейцев окружила досточтимого лорда. Самый маленький из  них  был
на  голову  выше  властелина Ансаваара, который выглядел  сейчас,  как  рыба,
насаженная  на острогу. Бушевать он начнет потом, когда опомнится  и  поймет,
что  ничто  ужасное  ему не грозит, впрочем, его настроение  Вэньи  вовсе  не
волновало.  Если  Эсториан выживет, он сам разберется, как поступить  с  этим
трусом,  если  нет    у верховной жрицы, каковой она теперь является,  хватит
забот  и  без этого человека. Нерожденному наследнику императора  уже  девять
циклов, и нет уверенности, что после всей этой истории он будет жить...
 Вэньи  постаралась  выгнать из головы эти мысли. Если  плод,  который  носит
Галия,  увянет, вспыхнет гражданская война. Впрочем, она так и так  вспыхнет,
если Вэньи не предпримет кое-каких мер.
 Она  выпрямилась и стиснула челюсти. Она вновь ощутила себя  рыбачкой.  Море
бушует, лодка полузатоплена, и надо грести к берегу, чтобы спастись.
 
 Когда  в дверь комнатушки, которую Вэньи избрала для себя, постучали,  Шайел
вздрогнул  и  оставил бесплодные попытки погрузить ее в освежающий  сон.  Час
назад  молодой жрец, обладающий великолепным чувством земли, пришел  сообщить
ей,  что Айбуран еще жив, но Вэньи знала цену этому сообщению. Верховный жрец
Эндроса  уже  не  приходил в себя, плоть его разрушалась,  последние  вспышки
магии только затягивали агонию.
 Вошел  Алидан  с  группой гвардейцев. Лицо его было  непривычно  угрюмым,  в
глазах  все  еще  тлели свирепые огоньки. Он толкал впереди себя  пленника  в
белой,  изодранной в клочья мантии, местами заляпанной кровью. Глухо  гремели
цепи.  Второй  томился в руках другого гвардейца. Пленных  повергли  к  ногам
Вэньи.
 Один  лежал  неподвижно, второй попытался дернуться, Алидан пнул его  ногой,
пленник затих.
   Ты жесток,   поморщилась Вэньи.
   С этими,   Алидан сплюнул,   да.
 Толчком ноги он опрокинул пленника на спину.
 Стриженые волосы, маленькая грудь, лицо нежнее, чем у юноши, сквозь  прорехи
в мантии проглядывает голубое белье. Это была женщина.
 Вэньи  испустила  протяжный вздох. Чтобы понять, кто эти люди,  ей  не  надо
было прощупывать их сущности. Одежды пленных сами говорили за них.
    Маги Гильдии,   сказала она.   Долго таились, но решились наконец заявить
о своем возвращении.
 Мужчина,  лежавший  на полу, умирал. Женщина с трудом разлепила  глаза.  Она
молчала. Ее сущность не выражала ничего, кроме презрения.
    Я скверно знаю магию,   сказала Вэньи,   но сейчас я сильнее тебя. Ответь
  набег повторится? Кто победил, мы или вы? Когда нам ждать нового нападения?
 Ответом   был   удар  скатанных  в  шар  обрывков  магической  силы.   Потом
неразбериха  видений, вздор, чепуха. Вэньи выдернула их  из  нее  и  просеяла
сквозь магическое сито.
 Ничего.
 Женщина  вновь открыла сияющие глаза. Жизнь выгорала в них, но  даже  сквозь
смертную дымку отчетливо проступала насмешка.
 Мужчина  умер,  тело  его подернулось холодом. Вэньи  выпрямилась,  чувствуя
прилив раздражения.
    Найди  мне  еще кого-нибудь из таких,   обратилась она  к  Алидану,     и
поскорее, пока они все не передохли.
    Все  мертвы,   пожал плечами Алидан.   Я думаю, и эти двое тянули  только
потому, что хотели бросить тебе вызов.
    Скоты,   сказала она, прибавив еще одно морское словечко.   Шайел, ступай
с Алиданом. Найди то, что сможешь найти.
   А эти?   заколебался маг.
 Она вжала голову в плечи. Ей надо научить людей повиноваться себе.
    Ищи,     сказала  она  жестко.   А этих заберите с собой.  Они,  конечно,
ничего не нашли. Сущности мертвых магов были выжаты и вытерты насухо. Обычные
хитрости  чародеев, привычка не оставлять после себя никаких  следов  даже  в
смерти.
 Но  она  все  равно  знала  то,  что должна  была  знать.  Гильдия  живет  и
deiqrbser. И использует в своей деятельности Врата. Правда, Эсториан  наглухо
захлопнул их, но кто поручится, что их невозможно открыть снова?
 Ей  надо  было  все хорошенько обдумать, но времени ни на  что  не  хватало.
Черный  король, свалив на ее плечи бремя императорской власти,  погрузился  в
гипнотический сон.
 Галия   находилась   при  нем  неотлучно,  разглаживала   брови,   смачивала
пересохшие губы водой. Что еще могла для него сделать эта малышка?  Она  сама
нуждается в ободрении и опеке.
 Внешнюю   охрану  Вэньи  обеспечила.  Каждый,  кто  рискнет   проникнуть   в
императорские  покои, будет убит на месте. Опасность дремала  внутри  черного
короля.  Где гарантия, что он, пробудившись, сохранит рассудок и не  причинит
вреда матери своего будущего ребенка?
 Сама  Вэньи  не могла находиться с ним. Присутствие Галин раздражало  ее,  и
она  не  умела  преодолеть это чувство. Малодушие?  Да.  Но  она  никогда  не
претендовала на величие духа. Будь что будет, она ни за что не войдет к ним  
и точка.
 Корусан   куда-то  запропастился.  Вахту  вокруг  покоев  несли   незнакомые
оленейцы. Вэньи сосредоточилась, чтобы поискать следы сущности этого молодца,
но   ее   одиночество  было  нарушено.  Явилась  делегация  купцов  и  мелких
ремесленников. На рынке толковали, что император мертв, торговый люд опасался
беспорядков.  Она  успокоила их как могла и выпроводила  восвояси.  Император
жив, сказала она, пусть никто не надеется погулять на его поминках.
 
                                                                     ГЛАВА 43

 Благословенный   покой   был   нарушен  посторонним   вторжением.   Какое-то
непонятное  мерцание,  звон  звезд,  придушенный  шум.  Раздраженная   чем-то
беспокойная  ночь.  Он  вытянулся,  прогнулся,  темнота  съежилась,   но   не
осветилась.  Чего он, собственно говоря, ждет? Света, сказал он.  И  появился
свет.  Одна звездочка, потом другая, третья. Они кружились и порождали  новые
светлячки,  цветущие,  словно  ночные лилии Утеса  Аварьяна.  Все  мироздание
заполнилось звездами, и мрак повернулся к свету.
 Но  этого было недостаточно. Он нырнул в море звезд и стал перемешивать  их,
как  крупинки сахара в огромном стакане. Вдали от света, вдали от тьмы... Где
же он находился? Тьма пошла к свету, свет прыгнул во тьму, они стали обретать
плоть, и плоть эта оказалась его плотью.
 Он  жил.  Он дышал, и горячая кровь ревела в нем, бурлила вокруг костей.  Он
пересчитал  их  и  нашел целыми, его руки вытягивались, а  ребра  срастались.
Пальцы гнулись, в черепе бушевало пламя, вдувая искорки жизни в мертвый мозг.
 Мало. Этого мало. Мир на грани другого мира не может долго существовать.  Он
открыл глаза.
 И задохнулся от собственного крика.
   Тише, милорд, тише, прошу вас...
 Касания причиняли боль, голос вонзался в мозг как кинжал.
   Больно,   сказал он,   как больно!
 
   Тише!
 Другой  голос.  Почему другой? Это его собственный голос, только  живущий  в
другом человеке. В человеке, который принадлежит ему.
 Чье-то  лицо  склонилось  над ним, источая пламя, причиняя  боль,  острую  и
неумолимую.
   Не тревожьтесь, сир, все хорошо.
 Голос,  мягкий,  как  бархат,  и холодный, словно  вода  горных  ручьев,  он
существовал где-то за гранью мучения.
 Эсториан  задыхался. Мир обретал черты. Он узнал Корусана. Да, без сомнения,
это  был Корусан, в черном плаще и вуали, откинутой в сторону. Ласково    или
осторожно?   оленеец коснулся его щеки.
   Милорд,   тихо произнес он, едва шевеля губами.
 Эсториан закрыл глаза.
   Боже,   простонал он,   какая мука!
   Вам хочется умереть?
 Эсториан разлепил веки.
   Все лучше,   сказал он,   чем так мучиться.
   Милорд...
 Он  собрался  с  силами, стараясь говорить медленно  и  спокойно,  чтобы  не
потревожить зверя, поселившегося в мозгу.
   Эта боль... она прабабушка всех головных болей на свете.
    Так  всегда  случается с теми, кто ведет себя неразумно,     сухо  сказал
Корусан.
 Эсториан приподнялся на локте.
   Сколько вина я вчера выпил?..
 И увидел округлившиеся глаза слуги.
   Боже!   Он вспомнил все.   Что с ней? Она умерла?
   Она мертва,   сказал Корусан.
 Судороги  рыданий  сотрясли тело Эсториана. Но все слезы мира  не  могли  бы
потушить сейчас пламя отчаяния, в котором корчилось его сердце.
 Корусан деликатно молчал.
 Когда  слезы  иссякли  и содрогание прекратилось, он  коснулся  губами  щеки
своего  господина. Этот поцелуй не таил в себе чувственности, в нем ощущались
поддержка и ободрение, живой помогал живому сопротивляться холоду смерти.
 Корусан выпрямился. Его щеки пылали, но глаза были угрюмы.
   Расскажи мне,   сказал Эсториан.   Расскажи обо всем.
 Оленеец  нахмурился. Эсториан попытался взглянуть на себя со стороны глазами
мальчишки.  Жалкое зрелище для слуги   господин, опухший от  слез,  хватающий
воздух   посеревшими  губами.  Он  постарался  взять  себя  в  руки.  Корусан
заговорил.
 Леди  Мирейн  мертва.  Айбуран жив, но ничем не лучше  мертвого     жрецы  с
помощью  магии  раздувают в нем искорки жизни. Враги мертвы.  Двоих  пытались
допросить, но они умерли, не сказав ни слова.
   Маги Гильдии?   спросил Эсториан.
   Да!
 Корусан помрачнел еще больше.
    В  империи  все спокойно,   счел нужным добавить он,   ваша жрица  делает
все необходимое для поддержания порядка в При'нае.
   Моя жрица?   Эсториан недоуменно поморщился.
   Островитянка. Дочь рыбака.
    Ах, Вэньи!   Он не предполагал, что сможет когда-нибудь улыбаться, но  от
воспоминания  о  маленькой  жрице на него словно пахнуло  теплом  и  на  душе
посветлело.
   Я рад, что не ошибся в ней. Из нее выйдет достойная императрица.
 Корусан промолчал.
    Но ты,   сказал Эсториан быстро,   ты часть моего сердца, и я никогда  не
расстанусь с тобой.
 Золотые  глаза  закрылись. Прекрасное, словно из выдержанной слоновой  кости
лицо  искривилось,  на скулах горели пятна румянца. Эсториан  выпрямил  усики
своей  силы,  обхватил  его  боль  и резким  движением  втянул  в  себя.  Все
получилось  великолепно.  По коже прошел легкий  мороз,  затем  это  ощущение
исчезло.
 Корусан вздрогнул.
   Ты болен,   сказал Эсториан.
 Мальчишка усмехнулся.
   Теперь меньше.   Лихорадочный румянец сошел с его щек.
   Ты будешь здоров.
   Нет.
 Эсториан  не  стал возражать упрямцу. Когда они оба чуть-чуть  окрепнут,  он
проведет  полный  сеанс очищения его сущности, от лихорадки  не  останется  и
следа. Теперь же...
 Он  попытался  сесть.  С  помощью Корусана  это  ему  удалось,  хотя  голова
закружилась  и  сильно  заколотилось сердце. Но боль, раскалывающая  черепную
коробку,  ушла.  Свежий ветер промывал его дух, ветер,  наполненный  энергией
возрождения.
 Он  встал.  Комната  показалась ему незнакомой, хотя он  уже  ночевал  здесь
onqke въезда в При'най. Память стала избирательной, отбрасывая второстепенные
детали, он помнил площадь, эшафот, смерть.
 Его  руки  отяжелели  от  вошедшего в него огня.  Огонь  стекал  с  пальцев,
разбрызгивался по полу, сворачиваясь в мелкие пылающие капли.
 Он  сжал  кулаки.  Огонь бил ключом. Он попытался унять  пульсацию.  Она  не
подчинялась его воле. Огонь вел себя своенравно, сердито.
 Он усмехнулся и увидел безумные, остекленевшие глаза Корусана.
   Эй, львенок,   сказал он,   очнись!
 Корусан моргнул и помотал головой, приходя в себя.
    Смотри,  желтоглазый,     шепнул Эсториан  заговорщическим  тоном,     не
проговорись никому.
   О чем?
 Эсториан  потряс  пылающими кистями. Огонь в них убывал, но  очень  и  очень
медленно.
   Об этом. Тут нет ничего особенного, но я не хочу, чтобы пошли слухи.
   Слухи и так идут.
 Эсториан замер.
   Твоя сила. Ты можешь ею управлять? Или нет?
    Нет.     Эсториан сжал зубы.   Пока еще нет. Но вскоре сумею,  если  того
пожелают боги.
    Я  слышал разговоры жрецов. Они опасаются, что твоя магия одолеет тебя  и
поглотит.
   Нет,   сказал Эсториан,   нет, я этого ей не позволю.
   Разве это в твоей власти: позволять или не позволять?
   Да!
 Он очень надеялся, что это именно так.
   Боги милостивы,   сказал Корусан.
 Ему показалось, что мальчишка вздохнул.
 Он усмехнулся. Ему, видно, удалось разжалобить оленейца.
 
                                    ** *
 
 Корусан  сдерживал толпу посетителей, пока император подкреплялся освежающим
вином. Потом Эсториан показался ненадолго в дверном проеме спальни, улыбаясь,
раскланиваясь и демонстрируя свою полную жизнеспособность. А когда  дверь  по
коев  была  плотно прикрыта, он опять вернулся к столу с напитками  и  осушил
чашу-другую, прежде чем погрузиться в глубокий целительный сон.
 Убедившись,  что  господин крепко спит, маленькая принцесса выскользнула  из
своего  убежища  и  села  в изголовье постели. Она была  очень  пуглива,  эта
асанианка,  и  пряталась  за  ширмами всякий  раз,  когда  на  лице  больного
появлялись  малейшие намеки на пробуждение, предоставляя Корусану возможность
действовать  по своему усмотрению. Сейчас она не сказала ничего  и,  кажется,
даже  не замечала присутствия оленейца. Что она думает, о чем грезит в  своих
бдениях, Корусан не знал.
 Он   выскользнул  из  покоев  в  дверь  для  прислуги.  В  глухом  коридоре,
освещенном  тусклым светом единственной оплывшей свечи, его  охватила  дрожь.
Лихорадка  возвращалась.  Он провел руками по ребрам  и  скривился  от  боли.
Повреждены? Возможно. Человек не может ни за что поручиться, когда его  кости
грызет болезнь.
 Желудок  свело судорогой. Корусан прислонился к стене, его тут же вытошнило,
он  едва  успел откинуть вуаль. Боль волнами расходилась по всему  телу,  ему
хотелось  лечь и сжаться в комок, ожидая спасительной смерти. Сейчас появятся
слуги и увидят жалкое трясущееся существо, которое было когда-то щенком Льва.
 Что   заставило   его  выпрямиться?  Гордость?  Упрямство?   Он   не   хотел
задумываться об этом. Выучка солдата преодолела слабость плоти, движения  его
исполнились сдержанной грации, свойственной каждому тренированному бойцу.  Он
ступал твердо, как и положено оленейцу, спешащему по своим делам.
 
 Еще  в Кундри'дж-Асане он получил необходимые сведения о расположении убежищ
повстанцев  в  ключевых городках мятежного юга, поэтому  без  труда  разыскал
нужный  ему  дом. Его впустили молча и без вопросов, его знали; они  казались
lemee обеспокоенными, чем он предполагал.
 Вождь  оленейцев стоял в комнате, напоминавшей караульное помещение,  битком
набитое  отдыхающими  охранниками, однако помимо оленейцев  здесь  находились
маги  и  несколько  незнакомых Корусану лиц. Верховный маг  Гильдии  выглядел
раздраженным. Вся его обычная невозмутимость куда-то пропала. В воздухе висел
кислый запах пота, побрякивало железо доспехов.
 Корусан  не  испытывал  ни волнений, ни колебаний. Он  был  слишком  сердит,
чтобы бояться, и слишком измучен лихорадкой, чтобы действовать осторожно.  Он
шагнул в центр помещения и сдернул вуаль с лица.
 Кажется,  его поведение повергло всех в шок, но ему некогда было  размышлять
об  этом.  Он  быстрым  взглядом обвел собравшихся, отметил,  что  незнакомцы
разодеты, как лорды Двора, потом стегнул всю компанию вопросительной фразой:
   Кто вам позволил атаковать?!
 Лорды  застыли,  полуоткрыв  рты, маги и оленейцы  молчали.  Мастер  Гильдии
выступил вперед.
    Пришло  время,     коротко бросил он, не добавив к  своим  словам  титула
человека, которому отвечал, и не выказывая иных знаков почтительности.
 Вождь оленейцев медленно опустил вуаль.
 Корусан  заглянул  в  лицо,  каждую черточку которого  хорошо  знал.  Девять
тонких  линий, стекающих от скул к подбородку, были багрово-синими и  покрыты
испариной.  Он  почувствовал,  что его собственные  ритуальные  шрамы  словно
подергиваются   морозцем,  хотя  в  помещении  было  душно   от   жаровен   и
разгоряченных тел.
   Ты санкционировал это?
   Я, мой принц,   сказал Асади.
   Я не приказывал тебе,   тихо промолвил Корусан.
    Время  пришло,   заносчиво повторил Мастер Гильдии,   а тебя  не  было  с
нами.  И  потом, мы решили, что тебе лучше ничего не знать, ибо жрецы черного
короля могли прощупать твою сущность.
   Иными словами,   выдохнул Корусан,   вы решили, что мне нельзя доверять?
 Вот  он     главный  зачинщик того, что произошло. Руки  оленейцев  стиснули
рукояти мечей, маги придвинулись к своему господину.
    Это  правда,   сказал Мастер Гильдии, презрительно улыбаясь,   ты слишком
приблизился  к  черному  королю. Где ты был, когда мы  погибали?  Держал  его
сторону?
   Я был ошеломлен,   сказал Корусан,   как и многие мои братья.
 Его взгляд выхватил из толпы оленейцев Мерида.
   Ты знал?
    Мы  хотели  сказать тебе,   пробормотал Мерид,   но было уже  поздно.  Ты
находился при нем. Прости, если можешь. Корусан обернулся к верховному магу.
    Итак, это ты решаешь здесь все? И надеешься управлять мною, когда я стану
твоим императором?
    Разве  ты  уже  стал  им?   поспешно спросил маг.   Разве  черный  король
мертв? Ты ведь ухаживаешь за ним теперь, когда он лежит без движения. Неужели
ты поразил его и довершил то, что начали мы?
 Сотни  кинжалов  вонзились  в легкие Корусана, раскаленные  лезвия  рассекли
горло, язык его онемел.
    Он жив,   сказал Мастер Гильдии, морщась от отвращения, но голос его  был
ровен  и  тих.     Ты держишь его жизнь в руках, но ничего не  можешь  с  ним
сделать.
    Он  обольстил  тебя,  принц,   вмешалась в  разговор  женщина  в  одеждах
светлого мага, но незнакомая Корусану.   Ты угодил в его сети. Ты пал.
    Ты  колебался  и не знал, что делать, даже в Кундри'дж-Асане,     добавил
верховный маг,   а ведь тогда ты еще не был его игрушкой. Теперь же, когда ты
безраздельно принадлежишь ему...
    Кору-Асан не может быть чьим-либо рабом,   заявил вдруг вождь  оленейцев.
В голосе его звякнул металл.
 Некоторое  время предводители двух конкурирующих партий сверлили друг  друга
яростными взглядами. Секунда-другая, и чаша весов могла склониться в  сторону
большого скандала, если бы Корусан не обрел дар речи.
    Нет,  маг,   сказал он, медленно подбирая слова,   я не убил  его.  И  не
sa|~  до  тех  пор,  пока не найду это нужным. Уйми свои шкурные  интересы  и
обдумай мои слова.
    То  же самое ты говорил нам в столице,   прошипел главный маг,    там  мы
оплели  его нашими сетями, и черный король был готов к смерти. Теперь  многие
наши  люди мертвы, и многие наши маги потеряли свою силу, а империя не только
не пошатнулась, но, кажется, упрочила свою крепость.
    И  кого же хочешь ты обвинить в этом?   язвительно спросил Корусан.    Ты
не  стал ждать подходящего часа. Ты на свой страх и риск отворил ваши  Врата,
известив  о  существовании  Гильдии каждого мага от  Вейадзана  до  Восточных
Островов,  ты умертвил леди императрицу, возбудив ярость ее сына, и  ты  осме
ливаешься возвышать здесь голос, чтобы отвести от себя удар?
    Сколько  нам ждать, принц?   выкрикнул маг, брызнув слюной.    Год?  Два?
Десять?  А  ты  тем  временем будешь барахтаться в его  постели,  замирая  от
блаженства всякий раз, когда он позволит тебе поцеловать его в черный вонючий
зад!
 Корусан  не  стал  убивать его. Это было бы слишком просто.  Мерид  выхватил
меч, но затих, наткнувшись на грозный взгляд львиных пламенеющих глаз.
    Я  никак  не мог разобрать,   сказал Корусан, в упор разглядывая  Мастера
Гильдии,   чего в тебе больше, высокомерия или глупости? Теперь я понял,  что
ты   законченный идиот.
 Одним  движением он обнажил малый меч и поднес его к глазам  стоящего  перед
ним человека. Лицо Мастера Гильдии посерело.
    Твоя  жизнь  принадлежит  мне. Ты должен об этом  помнить.  Полоса  стали
вспыхнула  дважды. Мастер Гильдии качнулся и вскинул руки к  бровям.  Широкая
волна крови хлынула из порезов, заливая глазницы.
 Лезвие  было  острым. Оно рассекало плоть, не причиняя боли. Боль  приходила
потом.
 Карусель  черных и белых плащей закружилась вокруг верховного мага.  Корусан
повернулся к чародеям спиной.
    Вы  будете ждать,   сказал он лордам и оленейцам,   пока тело императрицы
не будет погребено. Потом я приглашу вас закончить то, что вы сочли возможным
затеять без моего разрешения.
 Головы оленейцев едва заметно качнулись, лорды опустили глаза.
 Корусан  вытер  клинок о складки плаща и вложил его в ножны.  Потом  сказал,
обращаясь к магам, хлопочущим вокруг своего господина:
    Вы  ошибочно  полагаете,  что имеете дело  не  с  воинами,  а  с  детьми.
Солнечный  лорд,  считали  вы, слаб и не имеет  собственной  силы,  сын  Льва
подточен  болезнью  и легко станет марионеткой в ваших руках.  Черный  король
преподал  вам  хороший урок, со мной, я надеюсь, вы поняли,  тоже  шутить  не
стоит.
 Отныне вы будете знать свое место.
 Негодование, ненависть, ужас и гнев.
   Собаки,   сказал Корусан.   Ждите свистка.
 Нехотя,  одна  за другой, головы опустились. Он усмехнулся  и  повернулся  к
дверям.
 Никто не осмелился преградить ему путь.
 
 Дав  волю своему раздражению, он почти бегом пронесся по лабиринту комнат  и
коридоров  мрачного  здания  и  выскочил на не менее  мрачную  улицу,  скудно
освещенную  светом  редких  масляных  фонарей.  Пройдя  пару  кварталов,   он
обнаружил, что за ним крадучись следует маленькая, почти незаметная  фигурка,
сливаясь  с  темным  камнем глухих заборов и стен. Он  замедлил  шаги,  потом
споткнулся, оступившись на скользком снегу.
 Он  спешил во дворец, но, кажется, потерял ориентацию. Он вздрогнул,  но  не
от  страха     от  боли. Болезнь, предоставив ему короткую  передышку,  снова
вступила в свои права.
 Он  не  хотел  умирать,  он не мог себе этого позволить.  Он  шел,  медленно
переставляя ноги, цепляясь за мокрые стены. Они помогали ему, когда отступала
воля. Он шел.
 Это  не  более трудно, чем бежать сквозь зачарованный лес, говорил он  себе.
Или обнажаться перед парой пламенеющих глаз. И то, и другое он делал. Так что
aeqonjnhr|q не о чем. Он выживет, он победит.
 Тень  настигала его. Он попытался свернуть в переулок, но ноги не слушались,
они стали тяжелые, как бревна. Они не сгибались, и он стал падать лицом вниз.
Он  ждал  удара, рассекающего мускулы беззащитно склоненной шеи. Но кровь  не
хлынула, и он не упал.
   Милосердный Аварьян!
 Он  узнал  этот  голос  и  перевел дыхание, опираясь на  маленькое,  вовремя
подставленное плечо.
 Островитянка для своего роста была удивительно крепкой. Наверное, таскать  с
детства  из  моря тяжелые сети   нелегкий труд. Одной рукой она  обвила  торс
Корусана,  вцепившись в ремень, на котором болтался кинжал, другой  обхватила
его  запястье,  фиксируя руку оленейца на своих плечах.  Шатаясь,  как  подгу
лявшая  парочка,  они побрели к дворцу, мрачному, угрюмому зданию,  в  стенах
которого  было заключено тело убитой императрицы, и умирал жрец, и вздрагивал
в беспокойном сне едва пришедший в себя император.
 Ему  на  миг  показалось, что приступ прошел, однако островитянка  имела  на
этот счет свое мнение. Она втащила оленейца в свою комнату и уложила на узкую
кровать. Он попытался сесть.
   Я не могу... Я должен...
 Она  толкнула  его  обратно. Он отшвырнул ее руку и задохнулся  от  боли.  В
груди опять зашевелились крючья и шипы.
 Правду  говорят  люди, кашлянешь   выплюнешь легкое. Он уже  лежал  лицом  в
таз,  вуаль  его была откинута, поднимая голову, он натыкался на  пристальный
взгляд серых глаз.
    Теперь  ты  должен убить меня, не так ли?   вопрошала она.   Ты  сделаешь
это сейчас? Или подождешь, пока приступ пройдет?
    Я  не...   сказал он. Вернее, пытался сказать. Гортань саднило, голосовые
связки словно покрылись коркой.
    Помолчи,  дуралей,   приказала грубая, невоспитанная рыбачка.     Как  ты
выдерживаешь такое? Это чудо, что ты все еще жив.
    Я...  доберусь до тебя,   прошептал он с придыханием.   Ты  можешь  убить
меня сейчас, но... я доберусь.
    Убить  тебя?   Она бросила на него насмешливый взгляд.    Ну  нет.  Ты   
собственность императора. Только он волен в твоей жизни и смерти.
   Почему? Разве он для тебя   бог?
 Ее холодная улыбка была подобна опасному лезвию.
   Я думаю, это именно ты молишься на него каждый вечер.
 Она  смеется  над  ним,  она оскорбляет бессильного. Вновь  тысячи  кинжалов
вонзились  ему  в грудь, но он уже не боится их. Он выживет.  Он  обязательно
выживет, чтобы отомстить.
 Спокойным движением, без видимого отвращения, она отставила таз в сторону  и
вновь  склонилась  к  нему. Ее ладони поплыли над  его  телом,  от  головы  к
ступням. Магия? Он напрягся, но, кроме легких покалываний, ничего не  ощутил.
Потом пришла боль, сладкая, очищающая.
    О Небо,   бормотала она, кропотливо, без суеты совершая свою работу,   ты
словно  скреплен из разных лоскутков. Варвары! Что они собирались  сделать  с
тобой?  Уничтожить как можно скорее? Или наоборот   растянуть  твои  мучения?
Боже, какие нелюди!
 Корусан молчал. Она словно не замечала этого.
    Это  еще  полдела,  ты  нуждаешься в более  основательном  очищении.  Вот
погоди, закончится наш поход...   Она длинно выругалась, наткнувшись на  что-
то  сильно ее возмутившее.   Вонючие деревенские колдуны! Почему, во имя ада,
ты еще не развалился на части?
   Потому что я хочу жить,   ответил он.
 Она  вскинула  брови.  Казалось,  ее удивляло,  что  он  произносит  простые
человеческие слова, а не каркает как ворона.
  А  ты   штучка,   сказала она, растягивая слова.   Теперь я понимаю, почему
он так увлекся тобой.
 Он  прикусил  язык. Он ощущал в себе силу, способную победить ее  магию,  он
видел  эту девчонку насквозь. И всю ее ревность, и магический пыл, и какие-то
огромные пласты ее сущности, принадлежащие черному королю.
 Почему  она  так рьяно принялась за его лечение? Потому что так  же,  как  и
маги Гильдии, впала в ошибку, воображая, что он раскрыт перед ней до дна, что
связь  оленейца  с  черным  королем  исключает  возможность  предательства  и
коварства с его стороны.
 И  все-таки дело свое она знала неплохо. Она сводила в единое целое все  его
разрушающиеся  части, она дарила ему жизнь. На несколько дней или  циклов,  а
может быть... лет. Он чувствовал это костями.
 Он  сел.  Осторожно, придерживая дыхание, но в этом не было  надобности.  Он
двинул  плечами.  Они  побаливали, но не  больше,  чем  обычно,  и  эта  боль
затихала.
 Островитянка откинулась на пятки, наблюдая за ним. Теперь он мог  без  помех
уничтожить ее одним движением руки, одним искусным ударом. Она была безоружна
и  казалась  очень  уставшей. Она даже не двинулась бы с места,  если  бы  он
выказал намерение напасть на нее.
 Черный  король очень любит ее, в этом нет никаких сомнений. За что?  Она  не
из  тех девиц, что сводят мужчин с ума движением бедер, и не из тех барышень,
красоту  которым  заменяет  знатность  происхождения  и  благородство  манер.
Рыбачка, простолюдинка, грубая, дерзкая дрянь.
    Я  дарю  тебе жизнь,   сказал он заносчиво,   во-первых, из благодарности
за твою службу, а во-вторых, потому, что ты принадлежишь ему.
   Нет.
 Она  вспыхнула  и  прижала кончики пальцев к пылающим  щечкам.  И  сделалась
вдруг так хороша, что он невольно залюбовался ею.
 Некоторое время оленеец и жрица молча сверлили друг друга взглядами.
   Я тоже понимаю,   сказал он наконец,   что он находит в тебе.
 Она  наградила  его легким шлепком по сущности. Он не принес  ему  боли,  но
весьма удивил. Как потомок Золотого Семейства, он считал себя огражденным  от
вторжения магических сил, он позволял магии проникать в себя, но лишь  на  ту
глубину,  которую сам отмерял, и каждое постороннее вмешательство в его  внут
ренний мир сопровождалось болью. Островитянка с легкостью проделала то,  чего
не  удавалось магам хваленой Гильдии. Глупцы. Они презирали эту девчонку.  Он
готов  был дорого заплатить за то, чтобы посмотреть, как вытянутся  их  рожи,
когда они сойдутся с ней в открытом бою.
 Он уже предвкушал это удовольствие.
 
                                                                     ГЛАВА 44

 Эсториан  пробудился  в одиночестве. Он тут же почувствовал,  что  атмосфера
опочивальни  словно пропитана слезной печалью. Кто мог разводить вокруг  него
сырость? Скорее всего   Галия. Он чуть сдвинул брови, мысленно прошел  по  ее
следу  через  путаницу  коридоров и комнат и обнаружил  беглянку  на  женской
половине  дворца   среди фрейлин императрицы. Он не стал смущать ее  сущность
прикосновением: Галия была в безопасности, пора подумать о других  неотложных
делах.
 Ни   с   чем   несравнимое   чувство  собственной   полноценности   радостно
шевельнулось  в  нем,  но тут же было подавлено бременем вновь  навалившегося
горя.  Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего с этим  поделать.
Он  застонал,  припомнив,  сколько раз ссорился  с  ней,  сколько  раз  бывал
беспричинно  груб,  вызывая ее ярость. Как императрица и  жрица  она  многого
могла  бы  не  спускать ему с рук, но как мать всегда прощала выходки  своего
глупого сына.
 Одевшись   в  жреческую  тогу,  он  накинул  на  плечи  малиновый   плащ   и
прошествовал  в  зал, где лежало ее тело. Они уложили леди  Мирейн  в  богато
убранный  гроб  и  укрыли  расшитым золотом  покрывалом,  соответствующим  ее
императорскому  званию.  Она  лежала  в  абсолютном  безмолвии,  недвижная  и
холодная,  ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по  обычаю  се
верных  королевских  домов.  Тяжелые золотые украшения  покрывали  ее  грудь,
золото  мерцало  на запястьях и длинных пальцах, массивные  золотые  подвески
наползали на брови, крупные золотые серьги прижимались к посеревшим,  немного
ввалившимся щекам.
 Моя  амуниция, так она называла все это убранство, а сама любила,  распустив
bnknq{  по  плечам,  ходить  в поношенной домашней  накидке  и  носила  одно-
единственное  украшение     простенький браслет, который  по  ее  просьбе  ей
подарил перед свадьбой отец.
 Медь,  обвитая золотой ниткой,   такие браслетики были в ходу у  служанок  и
бродячих  танцовщиц; эта вещица повергала в шок многих леди двора.  Но  мать,
как  истая северянка, мало внимания обращала на мнение посторонних  людей,  а
отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие вещи носить.
 Теперь  они  соединились  там,  в  заоблачных  далях,  а  их  сын  рыдает  у
материнского гроба, сжимая край погребального покрывала в пылающем кулаке. Он
всхлипнул,  совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно размножился  и
отозвался  в  углах  зала.  Эсториан поднял голову.  Охранницы  старались  не
смотреть на него, но по щекам рослых янонок катились крупные слезы.
 Он  выбросил  их  из  своей  сущности. Император должен  действовать,  а  не
ожидать неизвестно чего.
 Горе  горем, но оно дотла растворяется в ярости, ярости жгучей, раскаленной,
словно  солнечные  лучи, проникающие в этот зал сквозь  запыленное  окно.  Он
тронул  одну из сияющих струн. Она несла в себе свежесть морозного  утра.  Он
увидел площадь, заполненную гомонящим народом, услышал ржание сенелей и  даже
различил одинокую птицу, сидящую на крыше храма.
 Итак,  повстанцы выступили и были отброшены, однако не следует считать,  что
ему удалось окончательно разгромить врагов. Не следует забывать о Вратах и  о
силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он будет думать потом.
 Сейчас  ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя  было
предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи и ей надлежало скользнуть в
уже  обнимающую ее дух темноту. Он мог похоронить матушку здесь, сделав  весь
При'най  огромной ее усыпальницей,   сумасшедшая, но не такая уж невыполнимая
идея. С другой стороны, леди Мирейн ожидало место в Эндросе Аварьяне, рядом с
останками  ее  мужа,  погребенного в толще увенчанного Черным  Замком  утеса.
Но...  путь в Керуварион долог, Асаниан на грани гражданской войны, мятежники
поднимают  головы,  к тому же долг чести обязывает отомстить  за  ее  смерть.
Солнечный лорд никогда никому не мстил.
 Он  усмехнулся.  Матушка опять пытается воздействовать  на  него  с  помощью
хитрой уловки. Еще немного, и он угодил бы в расставленные силки.
 Солнечный  лорд никогда никому не мстил по той единственной причине,  что  у
него  не  было  в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами  в  обоих  своих
обличьях,  вела с ними открытую войну. На войне умирают и убивают, но  никому
не приходит в голову мстить пленным за раны, полученные в честном бою.
 Он  же  имел  дело  с ядом, предательством и убийцами. Они уже  забрали  его
отца,  слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого   и в юности,
и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.
   Милорд.
 Жрец,   маг     крученое  ожерелье,  желтые  волосы,  перетянутые  золоченым
шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
   Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
    Зачем?     спросил  Эсториан.    Что стряслось?  Опять  измена,  интриги,
предательство?
 Жрец   вскинул   голову.  Наполовину  асанианин  с  узким  скуластым   лицом
кочевника,  он  уловил язвительность в тоне высокой особы.  В  желтых  глазах
полукровки вспыхнули искорки гнева.
    Можно  сказать,  что так, сир. Верховный жрец храма  Аварьяна  в  Эндросе
умирает.  Похоже, именно предательство сгубило его. Вы желаете  повидаться  с
ним?
 Нет,  подумал  Эсториан. В этом визите нет смысла. Долгие проводы     лишние
слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.
    Я  никогда не позволил бы себе обеспокоить вас, сир. Но милорд Айбуран...
просит.
 Как  странно. Его ненавидели, его любили, на него обижались, его  отвергали,
но  никто  никогда не относился к нему с презрением. Странное, непривычное  и
малоприятное ощущение.
   Веди меня, жрец,   сказал он.
 
 Судя  по всему, эта комнатушка принадлежала прислуге. Узкая простая кровать,
ни  подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во всех этих вещах не
было нужды. Жрецы и жрицы поддерживали своего лорда магией.
 Он  лежал  в  лихорадочном жару, прикрыв распухшие  веки,  абсолютно  нагой,
потому  что каждое прикосновение посторонних предметов причиняло ему страшную
боль.  Даже  собственный  вес был теперь для него  наказанием.  Ожерелье,  ох
ватывающее шею, пылало и словно бы плавилось, но никто не пытался его снять.
 Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь.
 Эсториан преклонил у постели умирающего одно колено. Тяжелый запах ударил  в
ноздри,  тело  жреца  было  раздуто и покрыто  язвами,  лицо  превратилось  в
безобразную маску. Так умирал отец, подумал он, и произнес вслух:
    У  них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны.  Как  ты
чувствуешь себя, Айбуран?
 И мысленно выругал себя за нелепый вопрос.
 Темные глаза приоткрылись. Они потеплели, узнав того, кто стоял рядом.
   Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня?
 Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев.
   Нет,   сказал Эсториан,   теперь уже не сержусь.
 Глаза  Айбурана  наполнились слезами. Эсториан с  бесконечной  осторожностью
промокнул их кончиком шелкового платка. Даже это прикосновение причинило боль
умирающему. Он застонал, но тут же попытался сложить распухшие губы в улыбку.
    Я  отобрал у тебя силу,   быстро сказал Эсториан и изумился: он вовсе  не
собирался этого говорить.   Я убил тебя.
 В  одно  мгновение он возненавидел себя, ибо осознал, что сказал  правду.  И
понял, что имел в виду гордый скуластый жрец.
    Нет,    прошелестел Айбуран.   Это моя ошибка. Я пытался встать на  твоем
пути.
    О  боже!     воскликнул  Эсториан.   Это я  должен  был  умереть.  Почему
умираешь ты?
    Перестань,     сказал  Айбуран,   люди все равно  умирают.  Одни  раньше,
другие  позже,  поэтому  не  убивайся  и  послушай,  что  я  скажу.  Пока  ты
расправлялся с враждебными магами и еще не коснулся моей скромной персоны,  я
успел кое-что заметить. И это кое-что сильно тревожит меня.
 Он сделал паузу и осторожно набрал в грудь воздух.
    Присмотрись к оленейцам, сынок. Если они даже только частично замешаны  в
этой истории, все равно этого достаточно, чтобы проклясть их и предать суду.
 Эсториан  поморщился. О чем толкует умирающий жрец? Ему  надо  готовиться  к
встрече  с вечностью, а не сводить межклановые счеты. Он попытался заговорить
о чем-то другом, но Айбуран с неожиданной силой схватил его за руку.
    Послушай  меня, Эсториан. Берегись их. Особенно одного, того, молодого...
с глазами льва... он шпион, он хочет твоей смерти...
    Он  не  шпион!   выкрикнул Эсториан, вмиг утратив сочувственный  вид,  но
Айбуран не обратил на это никакого внимания.
    Он  убьет тебя, как только выберет подходящий момент. Он думает  лишь  об
этом.
   Он любит меня,   твердо сказал Эсториан.
 Айбуран вздохнул и некоторое время боролся с приступом кашля.
   Он ненавидит тебя. Берегись его, мальчик.
 Глаза  жреца  потускнели, рука, сжимавшая запястье  Эсториана,  ослабла.  Он
просто  бредит,  говорил себе Эсториан, он бредит и пытается в  бреду  выдать
желаемое за действительное.
    Послушай,  малыш,   Айбуран вновь поднял тяжелые веки,     когда  начнешь
петь погребальные молитвы, вспомни, как она любила солнечный гимн. Вспомни  и
пропой его для нее... и для меня.
   Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть!
 Он  призвал на помощь свою силу. Это был белый огонь, сильный, чуть золотой,
как  лучи  полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно отвернулись и  выставили
защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло это пламя по площади,
как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.
   Нет?
 Этот  возглас  был  простым и не таил в себе магии. Но  его  хватило,  чтобы
qbeqrh  на нет усилия Эсториана. Никакая магия не может помочь, когда человек
отказывается от помощи.
    Нет,  мальчик, нет. Я зашел слишком далеко. Не трать напрасно  времени  и
усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я пытался тебя поучать, я
накидывал  на тебя цепи и этим чуть не разрушил твою сущность. Я  ухожу,  так
будет лучше для нас обоих. Я не боюсь темных земель. Она ожидает меня там,  и
ее муж Ганиман, мой лорд, которому я служил и кого любил всей душой.
   Ты утверждал, что любишь меня больше.
 Глупые,  недостойные  слова,  но  Айбуран  воспринял  их  с  пониманием.  Он
улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.
    Именно  поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне  сына  от
собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным.
 Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.
   Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...
    Нет,     улыбнулся жрец,   не Асаниан. Только Небо, только  всемогущее  и
справедливое Небо...
 Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил  их  и
стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя.
 Улыбка  верховного жреца Эндроса словно окаменела. Он ушел как-то незаметно,
легко.  Между двумя вздохами. Только что он был здесь, и тут же его не стало.
Он  выскользнул из разрушенной плоти спокойно, без сожалений, как ребенок  из
пришедшей  в  негодность  одежды,  и дух  его  уже  поднимался  к  солнцу  по
стебелькам горячих лучей.
 Он  мог  уйти раньше, но терпел невыносимые муки, чтобы попрощаться  с  тем,
кого  долгое  время пестовал и любил. А тот, кого он любил,  едва  очнувшись,
занимался  только  собой:  пьянствовал, спал, прохлаждался  и  закапризничал,
когда за ним наконец пришли, чтобы напомнить о сыновнем долге.
 Стыд  жег его сердце. Он склонился к останкам того, кто был сильнейшим магом
обеих  империй,  он  поцеловал начинавшую холодеть бровь,  пригладил  волосы,
бороду  и  сложил  на груди покойника руки, потом выпрямился  и  взглянул  на
безмолвных жрецов.
 Одни   плакали,  другие  беззвучно  молились,  а  кто-то  молился  и  плакал
одновременно.
    Я  хочу  передать  его Солнцу,   сказал Эсториан.     Если,  конечно,  вы
позволите мне это.
    Солнечный лорд не нуждается в чьем-либо позволении,   сказал желтоволосый
скуластый  жрец. Кажется, его звали Шайел. Асанианская кровь  схлестнулась  в
нем с керуварионской и, судя по всему, Керуварион победил.
 Эсториан улыбнулся, ощутив во рту привкус горечи.
   И все же я испрашиваю его у вас.
   Считайте, сир, что вы его получили.
 Он  не простил, подумал Эсториан, но чувство справедливости ему все-таки  не
чуждо.
 Он  установил  дыхание,  потом медленно простер руки над  коченеющим  телом.
Огонь  пульсировал в них, огибая вытянутую на кровати фигуру.  Жрецы  за  его
спиной затянули песнь.
 Это  не  был  прощальный и скорбный плач, это был приветственный гимн  богу,
нисходящему к смертным. Мощный, сильный, волнующий сердце мотив.
 Крупная  дрожь  прошла  по его позвоночнику. Он ощутил  присутствие  бога  в
себе. Никогда еще он не чувствовал его столь явственно. Бог управлял им,  бог
раздувал костер.
 И это было действительно так.
 Он  выбросил себя из себя. Все, чего ты желаешь. Он думал и пел.  Все,  чего
хочешь только ты.
 Он  был  источником и истоком, он был пылающей целиной,  он  был  бликом  на
кончиках  копий,  он  был энергией, сжатой в зерне. Он  был  солнечным  днем,
освещающим темные земли.
 И  все  они  были с ним. Все, а не только те, что кружились вокруг смертного
одра  в  ритуальном  танце.  Все жрецы обеих огромных  стран,  все  служители
храмов,  все  ученики, свершающие свое Странствие, все  охранники  Врат,  все
мелкие  маги,  прислуживающие лордам,   все они объединились  в  пламени  его
qhk{.  Он  стал их сердцем, их средоточием и венцом, он взял тело  верховного
жреца  Эндроса  на  руки и вознес его над головой, бережно  и  легко,  словно
пушинку. Он наполнил останки Айбурана огнем.
 Мертвец  запылал  сильно  и  ярко,  словно  охапка  соломы.  Пылающее   тело
дрогнуло,  съежилось и через миг рассыпалось в невесомый  прах.  Огонь  умер.
Жрецы расступились. Воцарилась абсолютная тишина.
 Эсториан взглянул на пустую постель. Она еще хранила очертания Айбурана.
    Большой  северный  медведь,   сказал он,   великий жрец,  непревзойденный
маг. Только царь небесный и владычица ночи знают, как я любил тебя!
 
 Бог  ушел,  на  сердце  тягостно и уныло. Эсториан не  помнил,  что  говорил
жрецам,  но  что-то,  видимо,  говорил, ибо их  лица  стали  умиротворенными.
Маленькая жрица, чем-то похожая на Зиану, плакала, уткнувшись в плечо Шайела.
 Он  пришел  в себя только тогда, когда был уже далеко от них, он  напряженно
всматривался   в  чью-то  испуганную  физиономию  и  слышал  звонкий   голос,
шелестевший возле плеча.
    Милорд, вам нужно поесть, со вчерашнего дня у вас не было маковой росинки
во рту, вы обязательно должны подкрепиться...
 Он  узнал  лорда Шурихана, исполненного глупости и страха; вельможа  боялся,
что  его  призовут  к  ответу  за смерть леди  Мирейн.  Он  слушал  сбивчивые
оправдания лорда, но не воспринимал их, он был озабочен другим.
 Сила,  заключенная  в  нем, дыбилась и выгибалась, пытаясь  освободиться  от
обременяющей ее плоти, он концентрировал всю свою волю, пытаясь ее унять.
 Рядом   не   было  никого  из  тех,  кто  мог  бы  заметить  эту  борьбу   и
встревожиться, его окружали простые люди, слуги, асаниане, они  затащили  его
куда-то,  и  он не противился им. Он ел и пил, чтобы отвязаться  от  них,  но
больше  все-таки пил. Корусан непременно сделал бы по этому поводу замечание.
Но оленейца нигде не было видно.
 Головокружение,  раздраженность, тяжесть в ногах   он отправился  на  поиски
куда-то  запропастившегося мальчишки. Тот стоял там, где ему и положено  было
стоять,   на часах возле императорских покоев. Он взглянул на него с яростью,
а  возможно, и с- радостью, темной радостью, которая кричала улетающему ввысь
духу Айбурана: смотри, он здесь, он мой, он любит меня!
 Он  запихнул его в полумрак спальни, молча сорвал вуаль, плащ, мечи, и  все,
что мешало, опрокинул мальчишку на пол и вошел в него, словно армия варьянцев
в кипевший от возмущения Асаниан.
 Он  не мог бы сказать, что оленеец ему уступил, это бы шло вразрез с натурой
мальчишки, Корусан просто позволил своему господину проделать с ним то,  чего
он  и  сам  в  эту минуту желал. Но своеволие его никуда не исчезло.  Он  был
полем,  которое  само помогало снимать с себя урожай, он был ведомым,  направ
ляющим  действия  своего ведущего, он в конце концов  вырвался  из-под  гнета
черного короля и оседлал его со всей пылкостью и яростью опытного наездника.
 Потом,  когда  они  в изнеможении оторвались друг от друга,  повалившись  на
ворох одежд и ковров, Эсториан, тяжело ворочая языком, сказал:
   Только ты... только ты даешь мне это все в полной мере...
   Хорошую взбучку?   спросил Корусан.
 Эсториан поморщился.
    Возможно, мне надо попробовать изнасиловать одну женщину,   вдруг  заявил
он.
    Ну уж нет.   Корусан открытой ладонью легонько шлепнул его по щеке.    Ты
пьян как свинья. Кто напоил тебя, отвечай? Я раздеру его за ноги как лягушку.
    Это  тайна,   сказал Эсториан.   Хорошие слуги знают, как угодить  своему
господину. Что же касается изнасилования женщин...
    Ты ни на что не способен сейчас. Ты просто пьяный слезливый слюнтяй. Даже
пьяные слезы позорят мужчину.
    Поневоле заплачешь, когда тебя бьют.   Эсториан потянулся к мальчишке.   
Не знаю, что бы я стал без тебя делать?
    Умер  бы.     Корусан  извернулся и встал. Он  огляделся  вокруг,  словно
раздумывая, чем бы ему заняться.
 Эсториан  залюбовался его телом. Оленеец был невысок,  но  широк  в  плечах,
узкая  талия,  крепкие ягодицы, тонкие сильные ноги. Он  не  изменится,  даже
jncd`  станет  старше. Асаниане меняются мало и только к  концу  жизни  резко
стареют.
 Он  поднялся  на  ноги  и встал у мальчишки за спиной,  обнимая  его  обеими
руками.
   Я не хочу умирать.
   А если умру я? Что тогда станет делать высокочтимый милорд.
    Ты  никогда не умрешь.   Эсториан ощутил холодный трепет, проскользнувший
от лопатки к лопатке. Так случалось всегда, когда он говорил или делал что-то
не то. Он поежился и неестественно рассмеялся.
    Ты  не  умрешь,  Корусан. Взгляни, твоя лихорадка исчезла,  Ты  выглядишь
гораздо лучше, чем всегда.
    Расспроси свою жрицу, как ей это все удалось? Разузнай, сколько магии она
потратила на меня?
 Эсториан встрепенулся.
   Ты был у Вэньи?
 Он  вспомнил,  что  не  видел ее у Айбурана. Странно, кажется,  в  последнее
время  верховный  жрец  и охранница Врат прекрасно ладили  между  собой.  Как
случилось, что Вэньи не пришла отдать умирающему последние почести?
    Островитянка сама подловила меня.   Корусан коротко всхлипнул.   Я мешком
свалился к ее ногам. Я должен убить ее, сир. Она видела меня без вуали.
   Убей,   мрачно пробормотал Эсториан,   и я уничтожу тебя.
   А потом и себя.
 Корусан вздохнул и, расслабившись, повернулся к Эсториану.
   Она стала бы прекрасной императрицей, милорд, будь она чуточку познатнее.
   Асанианские законы строги,   сказал Эсториан усмехнувшись.
   Я здесь закон,   ответил ему Корусан.
 
                                                                     ГЛАВА 45

 Солнце  погружалось  в  облака, прозрачные и  ломкие,  как  весенний  ледок.
Городок  был  объят спокойствием изнеможения. Куда подевались повстанцы,  где
прячутся и когда их ожидать снова, никто не знал. Даже Эсториан.
 Он  начал этот день с поклонения гробу матери и заканчивал его здесь  же,  в
зале, где царила мертвая тишина. Утром он пропоет погребальную молитву. Потом
тело заберут бальзамировщики, чтобы приготовить его для долгого путешествия к
месту захоронения.
 Эту  ночь он проведет в покое. Эсториан распустил охрану и теперь вкушал все
прелести   одинокого  бодрствования  у  скорбного  ложа,  сидя  на  небольшой
скамеечке,  неудобной и ничем не покрытой. Он не плакал, слезы  его  иссякли,
было холодно, но он этого не замечал. Сердце оледенело, как щеки леди Мирейн,
к которым он изредка прикасался.
 Негромкий протяжный вздох нарушил угрюмую тишину. Он вздрогнул и оглянулся.
 Юлия,  выскользнув из мрака, таящегося за колоннами, шествовала к нему через
зал.  За  ней  настороженной  цепочкой следовали  котята,  маленькую  колонну
замыкала  женщина,  о которой он так ничего и не знал. Даже  теперь,  обладая
сильной  магией,  он не мог бы сказать, что она собой представляет.  Сущность
ее, словно сосуд из темного стекла, просвечивалась до донышка, но... не могла
же Сидани быть просто ничем.
 Юл-королева,  приветливо  фыркнув, разлеглась возле  невысокого  постамента,
кошечки  тут  же,  настороженно  озираясь,  приникли  к  ней.  Котенок  мигом
вскарабкался  на колени своего господина, Он был настоящий юл-кот,  он  знал,
кого ему следует охранять.
 Сидани  проскользнула мимо Эсториана с таким видом, будто его вовсе не  было
здесь, затем обошла вокруг гроба, кивая и низко склоняясь к покойнице, как бы
обнюхивая ее. Эсториан давно перестал удивляться выходкам Скиталицы, но  эта,
кажется, начинала граничить с дерзостью. Он приоткрыл рот, чтобы осадить ее и
прекратить дурацкий спектакль.
    В ней течет асанианская кровь, ты знаешь об этом?   спросила Скиталица.  
Королевская, благородная кровь. Хирел и не подозревал, что у него в  северных
племенах  завелась  дочка.  На  такие  вещи  тогда  мало  обращали  внимания.
Беспечная наследница одного из вождей даже не заметила, как родила ребенка от
rncn, кого они называли маленьким жеребцом. Это так же точно, как то, что  ты
глядишь на свет своими глазами, малыш. В твоей матери гуляло столько же крови
Льва, сколько было в твоем отце, если не больше.
   Но когда Хирел мог...
    Успел,   сказала она.   Как раз в то время, когда Саревадин, еще пребывая
в  обличье юноши, прикончил одного мага с помощью собственной силы, но и  сам
пострадал,  и многие думали, что он умер. Хирел быстро нашел, с кем  коротать
вечера, правда, он не думал, что Саревадин оправится.
    Разве это уже бывало?   спросил он дрогнувшим голосом.   Разве убивать  с
помощью магии не преступление?
    Боги запрещают.   Сидани пожала плечами и внимательно посмотрела на него.
   Очнись,  дитятко!  Мы  живем в мире, битком набитом воинственными  магами,
готовыми  испепелить  друг  друга в надежде превратиться  в  существ,  равных
богам. Это один из путей в сторону неба... или кромешной тьмы.
   Ты сбрендила,   недоверчиво пробормотал он.
    Вовсе нет,   живо ответила Сидани.   Взгляни на себя, прислушайся к своим
ощущениям.  Ты   великий убийца магов, хотя еще не вошел во вкус, разве  тебе
не хочется стать чем-то большим?
  Не  знаю, как насчет магов, но тебя я точно убил бы ,   подумал вдруг он  с
мрачной жестокостью и улыбнулся недоброй улыбкой, осознавая, что она в чем-то
права.
   Ты подозреваешь меня в святотатстве?
    Хашш,   усмехнулась она, обнажив зубы.   Ты очень самонадеян, ребенок. Ты
думаешь,  что можешь держать себя в руках. Ты воображаешь, что выберешься  из
этой  переделки совсем неиспорченным, разве что станешь чуть хладнокровнее  и
жестче?  Как  бы не так. Гордость и глупость мешают тебе трезво  смотреть  на
вещи.
    Ты  старая дура,   сказал он, едва шевеля губами,   ты никто. У тебя даже
нет имени.
   Иногда я обретаю его.
 Она приложила руку к щеке мертвой императрицы.
    Так  хороша  и  так холодна. Мирейн просто взбесился бы,  узнав,  что  на
Солнечный  трон  воссядет жрица богини тьмы и станет матерью  одного  из  его
потомков. Он был фанатиком похлеще, чем все мы, он и представить себе не мог,
да и не желал, что тьма является одной из важнейших сторон этого мира.
   Ты кощунствуешь,   сказал он.
    Ox-ox-ox,     прищелкнула языком Сидани.   Какое словечко!  Приятное  для
гортани и смертельно опасное для шеи. Уймись, мальчик. Я говорила худшие вещи
безумцам, которые были пострашнее тебя.
   Как смеешь ты...   Он осекся.
 Она улыбнулась, легко разбираясь в неразберихе, царившей в его душе.
    Уж  будь  уверен, гораздо страшнее. Ты существо ласковое при  всей  своей
недюжинной  свирепости. Ты действуешь искренне, даже  когда  бываешь  жесток.
Жестокость  возникает там, где людям недостает воображения, но  ты  прекрасно
знаешь об этом сам.
   Оставь свои штучки,   поморщился он.
   Это не штучки, дитятко. Это поток размышлений, в котором мало тепла.
    Я не желаю больше выслушивать твои бредни,   проворчал он кисло. Он знал,
что она не послушается его.
    Попробуем зайти с другой стороны. Взгляни на себя. Ты был разрушен еще  в
юности,  теперь  тебя  починили. Но починили плохо, на скорую,  так  сказать,
руку.  Хирурги знают, что делать, когда в их работе что-то идет не  так.  Они
все ломают и начинают заново, а время новых сражений как раз подошло.
   Ты утверждаешь, что что-то может разрушить меня?
 Шуточки,  подумал он, старой, выживающей из ума карги. Развлечения в  долгую
ночную пору.
   Ты уже разрушаешься,   сказала она.   Твои руки сочатся золотом.
    Нет!     Он  инстинктивно спрятал ладони за спину и крепко  прижал  их  к
бедрам.
   Ах, малыш, ты очень плохой лжец.
 Она  обошла  вокруг  гроба  и ухватила Эсториана за  руки.  Ее  пальцы  были
unkndm{ как лед, но внутри них еле заметно тлело тепло. Он покорился, не зная
куда деваться от вдруг нахлынувшей на него неизъяснимой тоски.
 Ладонь  его левой руки украшал огромный волдырь, выделяясь белым  пятном  на
фоне смуглой кожи, правая мягко сияла, являя собой прибежище Касара.
    Мудрецы,   бормотала Сидани под нос, разглядывая его руки.   Кто им мешал
разместить источник силы на пояснице, в сердце, на худой конец между глаз? Но
в  семействе  Солнечных лордов, что бы ни затевалось, все  в  конечном  итоге
сползает к рукам. Как тебе нравится этот промысел божий? Трудно найти на теле
другую точку, столь интенсивно ощущающую боль.
 Эсториан  знал, что ответить на это, но промолчал. Впрочем, Сидани  угадала,
что вертелось у него на языке... или прочла по раскрытой ладони.
    Ну да,   звонко расхохоталась она.   Конечно, они могли бы избрать и  это
местечко.  Однако  в  таком  случае женщины были бы  несправедливо  обойдены.
Думаю, эта штука их бы только подогревала. Скажи, как ты живешь с этой мукой?
   Терпимо,   пробормотал он.
    Лжец.     Она ткнула в Касар пальцем. Эсториан задохнулся: не от  прилива
боли     от  полного отсутствия ее. По ладони его словно пробежала освежающая
холодная рябь.
   Как ты делаешь это?
 Она будто не слышала.
    Милый мой мальчик,   говорила она,   когда тебя вновь разрушат, ты уже не
сможешь восстановиться. Разрушенный отпрыск Солнечного Семейства представляет
собой  ужасное  зрелище. Чистая сила при абсолютном отсутствии переживаний  и
чувств.
 Да, шепнуло в нем что-то, пробиваясь сквозь море огня.
    Нет,   сказал он преувеличенно громко.   Что можешь ты знать об этом?  Да
и знаешь ли ты о чем-нибудь вообще?
    А  о  чем знаете вы, милорд император? Может быть, вы заглядывали в  лицо
спящего Солнечного лорда? Или бывали в Замке, который он возвел для себя?
    Там нет дверей,   мрачно буркнул Эсториан,   а если бы и были, что мне  в
том?
    Где  твоя  любознательность,  малыш?     продолжала  Си-дани,  по  своему
обыкновению мало внимания обращая на его слова.   Дверь слишком простая вещь.
Ее  открывают и закрывают. Почему никто не научил тебя размышлять? Мирейн  по
строил  Замок  с  помощью магии и запечатал его Солнечной  печатью.  Золотыми
каплями  того  огня отмечен твой путь. Это не обычная рядовая  сила,  которой
пользуются  маги  воздуха и земли. Чтобы управлять пламенем  небесным,  нужно
нечто  большее, чем навыки, приобретенные при храмах и в Странствиях.  И  это
нечто  спрятано в стенах, которые Солнцерожденный возвел на вершине известной
тебе скалы.
   Что же там спрятано?   спросил он.
     Азы   всего   сущего,     ответила  Сидани.     Первоначальные   знания,
растворенные в камне. Сон первого Солнечного лорда сторожит их. Как и бренные
останки  его потомков. Мужчины, проведшие ночь на этом утесе, сходят  с  ума.
Что  станется с теми, кто попытается проникнуть в Замок, можно только гадать.
Однако Солнечным лордам дорога туда не заказана. Конечно, она трудна,  но  не
столь опасна, как их земной путь.
    Ты  мастерица  ткать  сказочную паутину,   криво усмехнулся  Эсториан.   
Твоим россказням почти веришь.
    Надеюсь,  что  так,   сказала Сидани,   только они плохо  укладываются  в
твоей  дурацкой  башке.  Поторопись, мальчик!  Иначе  рассвет  застанет  тебя
другим.  Ты  можешь  опоздать,  и это опоздание  повлечет  за  собой  роковые
последствия.
    Какие еще?   Эсториан бросил взгляд на гроб матери.  Яне ребенок и сказок
о  злом  волке уже не боюсь. Восстание, слава Небу, подавлено, в империи  все
спокойно.  Похоронив мать, я удалюсь в храм и там на досуге найду  способ  уп
равиться  и с враждебными магами, и с тем, что ты называешь  штучкой .     Он
кивнул на Солнечный знак.
    У  тебя  нет времени. Взгляни на свои руки. Они кровоточат опять.  Именно
кровоточат, ведь это сочится кровь твоей силы.
   Что ж, когда эта кровь выйдет вся, я стану таким же, как был прежде.
    Хашш!   раздраженно сказала она.   Эта кровь никогда не кончится.  Она  в
конце  концов уничтожит тебя, да, но сначала убьет все твои чувства и  разум.
Ты  станешь  охотиться  за  магами,  сначала  враждебными,  потом  за  каждым
попавшимся. Ты будешь сдирать с них магию, как мальчишка скорлупки с  морских
пауков, потом начнешь убивать их души, но жажда убийства в тебе будет расти и
расти. Слопав всех магов, ты примешься за простых смертных. Их души несколько
пресны и неаппетитны, но голод погонит тебя на эту охоту. Потом...
    Нет!   закричал он, уворачиваясь от ее рук, но что-то в нем с придыханием
шептало: да, да!   Ты лжешь, ты бредишь, старая ведьма! Откуда ты можешь  все
это знать? Кто ты?
   Саревадин.
 Это  был  не  ее  голос.  Возглас, сильный и  звучный,  прилетел  из  мрака,
таящегося за колоннами, в котором мерцали золотые глаза.
 Их  блеск ослепил его на секунду, и он не сразу сумел разглядеть оленейца  и
жрицу,  медленно выступавших из тьмы с видом актеров, удачно выбравших момент
для своего эффектного появления на сцене.
    Корусан!  Вэньи! Благодарение Небу! Эта сумасшедшая баба совсем  измотала
меня.
    Я  знаю  ее,    холодно сказал Корусан.   Я выследил ее и  пошел  за  ней
вместе с островитянкой. Это   Саревадин. Взгляни на ее ладонь.
 Сидани  спокойно  стояла  на  месте, безразличным  взглядом  окидывая  вновь
прибывшую компанию. Эсториан потянулся к Скиталице. Инстинкт требовал:  беги!
   но  что-то  иное,  жуткое и холодное, повелевало  ему  подчиниться  словам
Корусана.  Она  не сопротивлялась, когда он взял ее правую  руку  и  повернул
ладонью вверх.
 Золото и пепел. Золото... и...
 Он  даже  не  содрогнулся. Острая жалость пронизала  его,  когда  он  увидел
потухший Касар. Жалость и ужас.
   Что ты сделала с ним?
   Я пыталась срезать его.
 Он  перевел  взгляд с останков Касара на морщины ее лица.  Их  не  было.  Он
всегда  считал ее привлекательной, но сейчас она казалась просто  красавицей,
несмотря  на  хищный орлиный нос и выпирающие из-под гладкой  и  тонкой  кожи
скулы.
   Ты лучше, чем на портретах.
   Не намного,   усмехнулась она.
    Гораздо лучше.   Он говорил первое, что приходило в голову, отвлекая себя
от  попыток  оценить случившееся.   Мы все считали тебя мертвой и  потому  не
приглядывались  к  картинам. На них только волосы хороши     красные,  словно
расплавленная медь, все остальное   резкое, злое, мужское. А ты действительно
превратилась в женщину, поэтому тебя нелегко узнать.
   Я хорошо маскируюсь,   вновь усмехнулась она.
   Да,   нерешительно подтвердил он.
 Как  могла  она  бросить  трон  и освободиться  от  силы,  которая  являлась
божественным даром и знаком, отличавшим ее от остальных людей?
    Если  бы  ты имел возможность избавиться от него,   спросила  она,     ты
пошел бы на это?
   Смотря какой ценой.
    Я  оплатила свободу жизнью моего мужа,   сказала Скиталица.    Я  думала,
что умру вместе с ним, оставив трон нашему сыну, но этого не случилось. Потом
я  взяла  меч,  приставила к груди и упала на землю,  но  и  эта  попытка  не
удалась. Тогда я убила в себе то, что именовалось Саревадин, оставив в  живых
тело. Я стала никем и ничем.
 Он  смотрел  на  нее, и в груди его поднималось странное  чувство:  радость,
смешанная с ужасом и тоской.
    Ты     есть, ты   жива,   медленно заговорил он.   Похоже, что  я  в  эту
минуту  теряю свои права и на трон, и на управление обеими империями.  Они   
твои. Ты старше меня. Ты законная наследница Солнцерожденного.
    Похоже,     сказала  она после продолжительной паузы,     ты  собираешься
отомстить мне за то, что я хранила свою тайну так долго.
 Эсториан взглянул на нее с удивлением.
   Ты не хочешь властвовать над империями?
   Дитятко,   засмеялась она,   а ты?
 Он  усмехнулся  и  с шумом втянул в себя воздух. Ее рука, забытая,  все  еще
лежала  в  его  руке, Касар на Касар. Это было опасно,  но  он  не  думал  об
осторожности.  Она стояла перед ним спокойно и неколебимо,  словно  камень  в
волнах бушующего моря.
 Он  вспомнил, что не стоял лицом к лицу с равным себе с момента смерти отца.
Вернее,  даже не с равным, а с тем, кто выше его по многим статьям.  Странное
ощущение,  какого  он не испытывал никогда в жизни. Его непомерное  самолюбие
как бы повисло над пропастью. Хотелось спрятаться и забыть обо всем.
   Теперь ты веришь мне?   спросила Саревадин.
 Он  припомнил,  как  только  что  между  ними  пылала  ссора.  Напоминать  о
неприятном Скиталица умела всегда. Он поморщился.
   Это правда, Эсториан,   вмешалась Вэньи.
 Он  уже  позабыл, как звучит ее голос. Черный оленеец приобрел  белую  тень,
подумалось вдруг ему.
   Тебя раздавит твоя гигантская сила, если ты не обуздаешь ее.
    Как я понял,   проговорил он медленно,   чтобы справиться с ней, мне надо
побывать  в  Зачарованном Замке? Если даже я отправлюсь туда сейчас,  мне  не
успеть к сроку, который она мне установила.
   Есть другой путь,   сказала Саревадин.
 Какой?  Эсториан  бросил  взгляд  на Корусана.  Мальчишка  не  открыл  лица,
видимо, опасаясь вреда от вздорных и не совсем понимающих, о чем они говорят,
женщин.
    Врата?    вдруг спросил он неожиданно для себя.   Но там властвует  магия
Гильдии.
    Никто  не  утверждает,  что этот путь легок,   сказала  Вэньи.  Голос  ее
вздрагивал  от  нескрываемого волнения, щеки пылали.   Ты не видишь  себя  со
стороны, Эсториан, ты не чувствуешь, как целые магические слои сотрясаются от
твоего  дыхания.  Она,   Вэньи не назвала имени, и Эсториан  это  отметил,   
уверена, что путь через Врата гораздо короче земного. Она говорит, что у тебя
нет времени на раздумья. Даже завтрашний день может стать для тебя роковым.
   Посмотрим,   проворчал он, я не так уж плох, как вам кажется.
    Молчи,  упрямец.    Скиталица шлепнула его пониже спины,  не  сильно,  но
резко  и,  не  давая ему времени опомниться, повернулась  к  Вэньи.     А  ты
молодец, малышка.   И вновь обратилась к Эсториану.   Эта девочка знает,  как
вырастить  новые  Врата. Безумно сложная вещь, я никогда бы не  справилась  с
этим. Но вдвоем мы осилим. Если мы поторопимся и проделаем еще кое-что,  чему
я  научу ее, то проскользнем в них незамеченными и маги Гильдии не скоро  нас
хватятся.
   Оттуда,   предположил Эсториан,   можно и не вернуться.
   Ты вытащишь нас,   сказала Скиталица,   или мы все погибнем.
   Все?   недоверчиво спросил он.
    Идем.   перебила его Вэньи и обернулась к Скиталице,   я подыщу помещение
и выставлю там охрану, пока ты будешь заниматься своими делами.
 Она  обратилась к Солнечной леди на ты, однако Скиталица не обратила на  это
внимания.
 Эсториан посмотрел на Вэньи.
   Но ты же не...
    Она  не  Солнечная леди,   подхватила Скиталица,   но также и не мужчина.
Пребывание в Замке моего отца не лишит ее разума.
 Замок  ее  отца.  Эсториан вздрогнул от подступившей к нему вплотную  жуткой
реальности.  Легендарный Мирейн, предок всех Солнечных лордов,     отец  этой
женщины. Такое не укладывалось в голове.
 Сидани,  и  только Сидани, стояла сейчас перед ним   Скиталица, сумасбродка,
великолепная  рассказчица,  битком  набитая  невероятными  историями,  от  ее
вольных  и  малопристойных песенок краснели даже гвардейцы. И в то  же  самое
время  это была Саревадин, грозная императрица, великая королева, пылкая,  не
насытная  любовница и искусная чародейка. Эсториан чувствовал, что  сходит  с
ума без помощи потусторонних сил.
 Итак, что ему предлагается?
 Всего  лишь  прогуляться по тропке, рассекающей мироздание, в компании  двух
очаровательных дам, за здравость рассудка которых никак нельзя поручиться?
   Хорошо,   хрипло сказал он.   Мы можем идти?
   Нет,   ответила Скиталица.
 Кажется, он действительно сходит с ума.
    Нужно какое-то время выждать,   объяснила та, что звалась Сидани, а потом
превратилась в Саревадин.   Нам с малышкой придется повозиться с  Вратами.  А
тебе   следует   выспаться.  Завтра  к  вечеру,  когда  отзвучат   прощальные
песнопения, мы тронемся в путь. Не налегай на вино, дитятко. Похмелье  вредит
делу.
 
                                                                     ГЛАВА 46
                                                                             
 Корусан  выскользнул  из  зала,  где  стоял  гроб,  прячась  в  тени  своего
господина.  Казалось,  они все позабыли о нем   и эти  женщины,  спешившие  в
храм,  и  черный  король, который покорно отправился спать, словно  примерный
мальчик, прихватив с собой юл-котенка.
 Корусан  не  вошел в покои за черным королем, он миновал их и  двинулся,  не
разбирая  дороги, дальше, пока не очутился в другой части дворца     древнем,
полуразрушенном, незаселенном крыле здания. В одном из коридоров он сорвал со
стены  факел  и  зажег его с помощью кресала, извлеченного из складок  черных
одежд,  где таилось многое, включая императорские бритвы и секретный  кинжал,
лезвие которого простой смертный мог увидеть лишь раз в жизни.
 Холод  здесь был весьма ощутим, он гнездился в сырых камнях стен  и  колотых
плитках  пола,  выщербленного и покатого. Затхлый  воздух  отяжелял  дыхание.
Факел  в его руке зачадил и погас. Корусан отшвырнул огарок. Он уже вышел  на
лестницу  и  зашагал  по  ступеням, туда, где смутно белело  пятно  открытого
пространства. Губы его кривились в угрюмой усмешке.
 Черный  король,  когда  бывал  раздражен или удручен  необходимостью  что-то
обдумать,  всегда старался забраться куда-нибудь повыше, обычно на крышу  или
на башню здания, в котором находился. Там он усаживался, как петух на насест,
и  размышлял, но чаще дремал, греясь на солнышке или кутаясь в меховой  плащ.
Солнца  сейчас  не  было,  но звезды усыпали небеса,  как  веснушки,  там  же
прогуливалась Ясная Луна, не имевшая в этом цикле соперницы, Большая Луна где-
то пряталась, не смея высунуть нос.
 Корусан  стоял  на крыше дворца, обнесенной полуразвалившимся парапетом.  За
спиной  его  белая, облитая лунным сиянием степь простиралась  до  горизонта,
окаймленного ломаной линией гор, на их отрогах темнели нашлепки замков. Прямо
под  ним  скрипел голыми ветвями старый парк, упираясь в дворцовую стену,  за
которой  коробились городские крыши. Вдоль стены изредка проходили стражники,
но они не замечали одинокого силуэта над ними или не хотели его замечать.
 Корусан  сплюнул  вниз  и поплотнее закутался в свои одежды.  Холод  донимал
его,  кости  грызла  вернувшаяся боль, дрожь усиливалась.  Он  сел,  обхватив
колени руками.
 Наконец,  думал  он,  наконец пришло нужное время.  Саревадин  открыла  себя
внуку  своего внука и сама тянет его в ловушку, из которой ему нелегко  будет
выбраться.
 Сейчас  он должен пойти к вождю оленейцев и рассказать обо всем. Как  только
черный  король  отправится  на  свою  дикую  охоту,  Золотая  империя  станет
свободной,  трон  опустеет;  это шанс, которым  надо  воспользоваться,  чтобы
захватить власть.
 Маги  Гильдии  найдут возможность заточить императора в  Зачарованном  Замке
или по крайней мере ограничить его деятельность пределами Керувариона. Черный
король, сидящий в Эндросе, не будет страшен Асаниану.
 И еще. Корусан затрясся, уставившись в никуда.
 Догадка, думал он, но догадка, имеющая под собой реальную почву.
 Солнцерожденный  все  еще жив. Так говорят маги.  Они  могут  лгать,  но  от
подобной  лжи  им  нет никакой выгоды, следовательно, этот  слух  достоверен.
Великий  маг и предатель. Красный принц Хан-Гилена, погрузил своего господина
в  сон  в  башне  Черного  Замка, ибо Мирейн не давал  ему  заключить  мир  в
затянувшейся  войне. Солнцерожденный спит и будет спать  до  скончания  века,
bopnwel, некоторые поговаривают, что он может проснуться, когда придет  время
новой войны. Он был великим воином   король Мирейн Ан-Ш'Эндор.
 Если он внезапно проснется, что случится тогда?
 Он  уже  был бешеным, когда впал в свой сон. Таким же бешеным, каким  должен
стать  черный  король,  если пророчества Саревадин  верны.  Может  ли  Солнце
поглотить Солнце?
 Предположения, догадки, мечты...
 Корусан  считал  боли в своих суставах. Жрица отогнала от  него  смерть.  На
дни?  На часы? Корусан не заглядывал в будущее. И все же что будет, если  ему
не  придется надеть императорскую мантию. Если болезнь убьет его раньше,  кто
будет править страной? Повстанцы?
 О  нет.  У Корусана не столь мягкое сердце, чтобы отдать предпочтение  этому
сброду,  с  которым так любит якшаться черный король. Толпа  без  мечей,  без
вуалей,  без  черных  одежд    всего лишь стадо, которому  никто  не  даст  и
пикнуть.  Асанианское  ярмо вряд ли будет легче ярма чужеземного.  Патриотизм
хорош,  когда  надо  воевать, в мирной жизни никто с ним не  считается.  Маги
Гильдии сядут на шею своим подданным так же удобно, как керуварионские жрецы.
 А  черный король будет жить в Эндросе, где жил до того как мать погнала  его
в Асаниан.
 Корусан плотнее обхватил руками колени.
 Как странно, черный король будет жить, а Корусан умрет. Скоро. Не пройдет  и
цикла  Ясной  Луны.  Как  это  печально и непостижимо     черный  король  без
Корусана, Корусан без черного короля.
    Нет!    сказал он неожиданно громко.   Этот человек только мой.  Никто  и
ничто  не  отберет  его у меня, ни мужчина, ни женщина, ни трон,  ни  смерть.
Никто и ничто.
 
 Эсториан  играл с юл-котенком, пытающимся цапнуть его за пятки.  Его  ночное
бдение  возле гроба матери было нарушено, и вел он себя сейчас не  слишком-то
благочестиво. Впрочем, впереди была целая ночь, до рассвета далеко, он должен
успеть и помолиться, и выспаться.
 Он  разделся донага, разбросав по своему обыкновению одежды, и уже собирался
уснуть, когда вдруг обнаружил, что в покоях находится еще кто-то. Юл-котенок,
выгнувшись,  неотрывно  смотрел на маленькую фигурку  с  такими  же  золотыми
глазами,  как у него. Асанианка и зверек разглядывали друг друга с одинаковым
любопытством.
   Он подрастает каждую ночь?   нарушила наконец молчание Галия.
 Эсториан не нашелся с ответом. Маленькая принцесса недвижно сидела на  полу,
кутаясь  в янтарно-золотые меха, совсем не смущаясь наготой своего господина.
Эсториан  сполз  с  постели  и сел, откинувшись на  пятки,  возле  непрошеной
гостьи.
    Я  думаю,  у  него уже есть имя,   сказала Галия.   Он  сказал,  как  его
зовут?
    Нет,   отозвался Эсториан изумленно.   Как ты проникла сюда? Ты говорила,
что не знаешь магии.
    Конечно, не знаю. Но я   из рода Винигаров, и в нашей крови что-то  такое
есть. Во всяком случае, животных мы понимаем.
 Она  протянула руку и погладила маленького разбойника, который  и  не  думал
протестовать.
    Он хороший кот и назовет свое имя, как только будет готов к этому.    Она
обернулась  к  Эсториану.   Милорд заболел? Его кожа  горяча,  как  железо  в
горниле.
    Это  кровь Солнца,   пояснил Эсториан.   Чем холоднее вокруг,  тем  жарче
пылает тело.
    Милорд сердится,   сказала ласково Галия.   Эта ужасная старая женщина не
дает  милорду  покоя.  Она называет себя мертвой. Она действительно  выглядит
так, словно встала из гроба.
    Ей  на  вид нельзя дать и пятидесяти,   усмехнулся Эсториан,   но  из  ее
разговора можно понять, что она много старше. Она хорошо сохранилась,  вот  и
все.
    Не  каждому мертвецу удается такое.   Галия расхрабрилась настолько,  что
ongbnkhk` себе взглянуть ему прямо в глаза.
 Ее  руки несли прохладу, маленькие, гибкие, сильные. Хорошо, что она  здесь,
подумал  он,  обнимая  маленькую принцессу. Его объятие  было  дружеским,  он
испытывал нежность к этой девчонке, она стала ему единственным другом в  этой
проклятой  стране после того, как убили Годри. Она приникла к нему,  впитывая
жар сильного, крепкого тела, и уже не дрожала.
    Ты  сидела со мной,   сказал он,   когда я спал, и даже больше, чем спал.
Но ты спряталась, когда я пробудился. Ты испугалась меня?
   Нет,   ответила Галия.
 Это не было ложью, и все же она отвела взгляд.
   Я устала тревожиться за милорда.
   Ты больше никогда не будешь тревожиться,   бездумно сказал он.
 Котенок,  тяжело двигая лапами, попытался втиснуться между  ними,  Галия  не
шелохнулась. Он уселся к ней на колени, упрямо тыкаясь головой в щелку  между
сомкнутыми телами людей. Эсториан подвинулся.
   Нет,   вскрикнула Галия, удерживая его.
   Ты боишься его?
 Она вскинула ресницы.
    Он  еще  очень  маленький. Когда он вырастет,  тогда,  наверно,  придется
держаться подальше от его когтей и клыков.
   Когда он вырастет, он сможет свалить ударом лапы быка.
 Галия  высвободила из одежд вторую руку, пытаясь оттолкнуть котенка, но  тот
только  глубже зарылся в мех накидки, прижимаясь плотнее к маленькой женщине,
с врожденным изяществом огибая округлость ее живота.
 Эсториан  все  понял и замер с открытым ртом. Такого просто не  могло  быть?
Принцесса не должна была понести после первых соитий. Если только не...
 О   нет!  Маленькая  асанианка  несомненно  была  девственницей  и  до   его
приближения к ней не знала мужских ласк. Это все   сила Солнца. Он  ведь  уже
имел  возможность убедиться, как животворны стрелы его семени, как  тяжело  и
надежно они ложатся в женское лоно.
 Он  положил ладонь на то место, где жизнь ощущалась в ней сильнее всего, где
что-то вздрагивало, билось и поворачивалось в полудреме.
 Светлые  переплетения Солнечной крови. Центр, искры огня,  Касар.  Маленькая
прохладная ручка легла на горячую кисть мужчины.
   Он движется. Он бьет меня ножками.
   Разве раньше такого не было?
   Было. Но никогда   так сильно. Он узнал вас, милорд!
   Эсториан,   улыбнувшись, сказал он.
   О да! Эсториан... милорд!   Она засмеялась.
 Он сдвинул брови.
   Так вот почему ты пряталась? Ты не хотела, чтобы я знал?
   Я боялась, что вы отошлете меня обратно.
   Так я и сделаю,   сказал он, помолчав.
    Теперь    нет,   ответила Галия.   Теперь нам с ним безопаснее находиться
здесь, чем где-то в другом месте.
   О боги,   испуганно произнес он.   Если мои враги узнают об этом...
    Они  ничего не получат,   быстро сказала Галия. Ее лицо затвердело, голос
стал  неожиданно жестким.   Я не позволю им сделать из нас вторую  мишень.  И
никто не позволит.
   Как ты надеялась скрыть все это, находясь среди женщин?
  Я   и  не  надеялась,     ответила  Галия.     Они  хорошо  охраняют  меня,
воительницы в зеленых доспехах и твоя жрица.
   Значит, все обо всем знали и только я ходил в дураках?
 Галия помрачнела, увидев, что он начинает сердиться.
    Белая жрица знала давно. Охранницам я открылась только после смерти  леди
императрицы.  Они,  возможно, догадывались, но молчали. А теперь  знают,  что
берегут жизнь императорского наследника.
   Наследника? Ты уверена, что это наследник?
    Да. Первенцы винигарок   всегда сыновья. И я не потеряю его. Островитянка
обещала  мне  это. Он родится живым и здоровым. И сильным    таким,  как  его
отец.
   Вэньи обо всем знала?..
 Эсториан  опустил голову. Он не мог разобраться в своих чувствах. Сожаление,
ярость, гнев? Его опять предали, провели, обманули.
    Я  мог  тысячу раз сдохнуть, полагая, что я одинок,   сказал он намеренно
грубо.   Почему она считает, что имеет право так со мной обращаться?
   Возможно, белая жрица думала, что так будет лучше для вас.
    Для вас,   сказал он горько,   для вас обеих. Но ты еще мало разбираешься
в жизни. А она... она взбалмошная, капризная, самовлюбленная самка, жестокая,
как породившее ее море.
    И  вы,  милорд, любите ее,   молвила Галия тихо, но спокойно   без  боли,
без ревности или зависти.
    Я люблю тебя,   сказал он, понимая, как много значат сейчас его слова.  И
для нее, и для ребенка, подрагивающего под его ладонью.
    Мужчина может любить многих женщин,   ответила маленькая принцесса,    но
женщине  всегда легче любить одного. Я тоже думаю, что люблю вас, милорд,  во
всяком  случае, я так чувствую. Это очень странное и очень неудобное чувство.
Оно пылает, оно жжет. И больше обращено к прошлому, чем к будущему.
   Воспитай его хорошо, нашего сына,   сказал он.
   Мы будем воспитывать его вместе.
 Она  потянулась к нему и крепко обвила его шею обеими руками, закутанными  в
меха. Зазвенели браслеты. Детеныш Юлии с недовольным визгом скатился на  пол.
Они не заметили этого.
 Он  замер  в надежном кольце ее рук, его сила словно притихла, прислушиваясь
к  тому,  что шелестело в ее крови. Мир сделался простым и ясным, но  в  этой
ясности отчетливо проступала необходимость того, что ему предстояло свершить.
Что он найдет в Замке? Исцеление или скорую смерть?
 Он  почти  знал    что. Пройдет два или три дня, и он будет  мертв.  Слишком
многое говорит за это. Но предстоящая гибель уже не могла его испугать,  ведь
рядом разгоралась искорка новой жизни.
 Как  винигарка, она читала его мысли и знала о том, что он вскоре уйдет,  но
не  вмешивалась  ни во что. Глупо женщине пытаться нарушить естественный  ход
событий. Островитянка сказала, что им надо идти, значит, это произойдет, и не
стоит загадывать, как все сложится дальше. Боль всегда сопутствует жизни,  но
все-таки лучше, когда ее меньше, когда она спит.
 Она   зевнула  и  потянулась,  ей  тоже  хотелось  спать.  Эсториан  перенес
маленькую  принцессу в постель, бережно укутал в меха и прилег рядом.  Ее  не
надо  было  баюкать,  как Вэньи или Зиану, она всегда  засыпала  мгновенно  и
крепко.
 Он  сам,  кажется,  только на миг смежил веки, и тут  же  потянуло  холодом,
приближался  рассвет.  Галия  убежала, явились слуги.  Они  держали  в  руках
траурные одежды, светильники и погребальные свечи.
 Он был спокоен, одеваясь в ночной полумгле.
 Благодарение  богу, он был готов встретить все испытания,  которые  уготовил
ему рок.
 
                                                                  ЧАСТЬ ПЯТАЯ
                                                                 ЗАМОК СОЛНЦА
 
                                                                     ГЛАВА 47

 Темнота  и  молчание сопутствовали богине, которой поклонялась леди  Мирейн.
Однако  солнечный свет императрица тоже любила. Ее сын был соткан из небесных
лучей, а какая же мать не боготворит своего ребенка?
 В  этот  день     горький  и  светлый    он  одарил  мать  всеми  почестями,
достойными  ее  положения  и  сана. Тяжелое золото  сияло  на  мертвом  теле,
холодном как лед, это мерцание не грело души, не веселило зрения. Он  мог  бы
отправить императрицу в Пылающий мир, но знал, что ей будет лучше пребывать в
темноте  и  покое,  в  Эндросе,  в склепе под Зачарованным  Замком,  рядом  с
останками своего супруга, возле которых она положила камень в знак того,  что
когда-нибудь  вернется  к ним. Траурные носилки были  уже  готовы  и  ожидали
скорбной поклажи, чтобы отправиться в долгий путь к Городу Солнца.
 Он  попадет  туда раньше нее. Сегодня вечером на закате, когда мир  озарится
светом  Большой Луны, Врата распахнутся, и, если бог и богиня будут милостивы
к нему, он свершит то, что должен свершить.
 Он  держался  спокойно,  не плакал и не выказывал  никаких  признаков  горя.
Люди,  возможно,  думают, что он оглушен вином, ибо его пристрастие  к  этому
напитку приобрело довольно скандальную известность, но он ничего не ел  и  не
пил  сегодня,  он  позволил себе сделать только глоток воды,  отправляясь  на
печальную  службу. Он подкрепится позже, перед дорогой, хотя не видит  в  том
особой  нужды,  его питают солнечные лучи, скудно проникающие  в  зал  сквозь
узкие окна в толстых каменных стенах.
 Сущности  жрецов и пришедших проститься с императрицей людей переливались  в
поле  его магии. Это было красиво, и это было гораздо приятнее, чем наблюдать
их  глазами  плоти в скудном свете масляных ламп и ритуальных свеч.  Они  все
перемешались  здесь    и асаниане, и варьянцы, они как бы  составляли  единое
целое, хотя он прекрасно понимал, что это не так.
 Хор  жрецов  затянул  великую прощальную песнь    гимн  духу,  уходящему  на
покой,  сливающемуся в космической мгле с породившей его тонкой материей.  Он
не присоединил свой голос к общему песнопению. Он размышлял.
 Кем  он  был  и  чего он добился в конце своего нелегкого пути?  Он  пытался
способствовать  делу  своих предков и вынужден с горечью констатировать,  что
его усилия не принесли результатов. Вот стоят они рядом   орлы империи Солнца
и  львы  Золотой империи   и никак не могут объединиться, ибо ненавидят  друг
друга. Керуварион с презрением смотрит на покоренный Асаниан. Взгляды асаниан
полны негодования и обиды. Они не принимают его   варвара, чужака, дикаря,   
завоевателя, ниспровергающего тысячелетние традиции и устои.
 Они  должны  быть едины. Он может сказать или выкрикнуть это,  но  никто  не
услышит его. Ясные резкие голоса жриц парят над глубокими басами жрецов, в их
общем  хоре  заглохнет любой посторонний звук, любой выкрик  пропадет  втуне.
Все,  что  он  снова и снова повторяет себе, тонет в бездне  его  собственной
сущности.
 Они  должны быть едины. Что бы ни выросло из семян, посеянных мною,  вернусь
ли я обратно живым или обращусь в один из камней Зачарованного Замка, империи
должны слиться в одну державу. Иначе обе страны падут, и мрак и хаос поглотят
их разлетающиеся осколки.
 Не  должно  быть  Золотого дворца, не должно быть  дворца  Белого  в  Сердце
Девяти  Городов. Кундри'дж-Асан и Эндрос не должны противостоять друг  другу.
Нужно  выстроить новый град на границе бывших империй, где на  равных  правах
будут  жить  и асаниане и варьянцы, не подчиняясь Трону Солнца, не поклоняясь
Семейству  Льва,  но благословляя их сведенные воедино мощные  и  плодоносные
ветви. Так и только так следует поступить ему... или тому, кто придет после.
 Хватит ли у него сил, чтобы свершить задуманное?
 Возможно,  уже завтра он умрет или станет хуже, чем мертвый, и  обратятся  в
прах все его надежды, чаяния и мечты. Возможно.
 Но  будет  жить  его сын, которому бог или богиня внушат его мысли,  а  мать
расскажет  о том, каким был отец, и постарается вырастить малыша  похожим  на
того,  кто  оплодотворил ее лоно. Что бы там ни было, жизнь  продолжается,  и
солнечная стрела. сияя, приближается к цели...
 Голоса  жрецов  и  жриц  достигли крещендо и стали опадать.  Он  должен  был
подхватить мелодию и пропеть заключительные слова молитвы. К своему ужасу, он
ощутил, что память подводит его, что усталый мозг не может породить ни  одной
подходящей концу ритуала фразы.
 Через  миг  он  вновь  был исполнен легкости, и уже не  он  сам,  а  мелодия
подхватила  его и вознесла ввысь, туда, где словам тесно и они просто  шумят,
как листва на ветру,
    Черная леди, леди Молчания, леди Ночь, приди и возьми свою дщерь,  подари
ей  покой  и  отдых.  Солнечный свет, будь ласков с нею,  сильные  ветры,  не
волнуйте ее останков, неумолимое время, сохрани ее прах.
 
 Вэньи  слышала его пение сердцем, но сама не была с ним. Она совершала  свою
работу во имя этого царственного кретина. Она всегда что-то делала для  него,
даже  в  ущерб  себе, даже роняя себя в его глупых глазах. Так  получилось  и
rncd`,  когда  уходил  Айбуран. А этот капризный тип имел  еще  наглость  воз
мущаться  тем,  что ее нет в толпе опечаленных жрецов. Как мало  он  все-таки
знал ее и как несправедливо судил!
 Ей  хотелось  избавиться от раздражения, но оно почему-то не  проходило.  Не
потому ли, что в собственных рассуждениях ей чудилась скрытая фальшь?
 Не  по ее ли вине он очутился здесь? Если бы она в свое время потверже  вела
себя,  он  наверняка  остался бы в Эндросе. И не  было  бы  в  его  жизни  ни
Кундри'дж-Асана, ни желтокожих женщин. И маленькая принцесса Галия не  носила
бы  сейчас  под  сердцем  его плод. И не стояла бы теперь  возле  гроба  леди
Мирейн,  смиренно опустив свои круглые, словно пуговицы, глазки, слушая,  как
ее  господин заливается соловьем. Смерть черной императрицы только сыграла на
руку этой плутовке.
 Вэньи   мысленно  выругала  себя.  Конечно  же,  она  знает,  что  маленькая
принцесса  вовсе  не  собирается править огромной страной.  Женщины  Асаниана
просто  не  созданы  для великих деяний. И все же, если сегодняшняя  затея  с
Вратами  потерпит крах, винигарке волей-неволей придется стать регентшей  при
маленьком императоре и... чем тогда все обернется, ведают одни Небеса.
   Она не так уж плоха.
 Голос Саревадин привел Вэньи в чувство.
 Маленькое    помещение   полузаброшенной   часовни   усиленно    охранялось.
Новорожденные  Врата  мерцали, но тускло. Щупальца  слоящихся  там  сил  вяло
барахтались.
 Саревадин пристроилась прямо напротив блуждающих огоньков, бросив на  колени
руки   и   внимательно  глядя  на  Вэньи.  Отблески  потустороннего   пламени
выхватывали   из   полумрака  шрамы  на  шее  Скиталицы,  образовавшиеся   от
длительного ношения жреческого ожерелья.
    Она,  конечно,  еще  ребенок, но гораздо  умнее,  чем  кажется,  и  много
сильнее, чем можно себе представить на первый взгляд. Он избрал ее по наитию,
однако его суждения тем вернее, чем меньше он пытается размышлять.
     Ты  хочешь  сказать,  что  неспособность  к  здравому  размышлению  есть
отличительная черта Солнечных лордов?
    Пожалуй,  что так,   усмехнулась Саревадин.   Если высший разум  все-таки
существует  и  пытается управлять нами, можно сказать, что наш клан  является
одной из грандиознейших его шуток. Мой отец, например, искренне полагал,  что
он  послан на землю лишь затем, чтобы заковать в цепи богиню тьмы и  вытащить
Керуварион  из мрака. В конце концов я разобралась в алогизме этой  доктрины,
растеряв  по  дороге свою магию и лучшую часть себя. Однако  мой  собственный
алогизм  все еще застил мне глаза. Я решила, что нам   мне и моему супругу   
удастся  слить обе империи в одну. Я честно считала, что это нам удалось,  до
тех  пор,  пока мой муж не погиб, а я не утратила свое имя. Стань  безымянной
вещью,   стань  листком,  трепещущим  на  ветру,  и  ты  постигнешь   размеры
собственной   глупости...  Я  стала  никем  и  ничем.  И  жила  позабытой   и
позаброшенной  долгое время, такое долгое, что нормальный  человек  успел  бы
родиться,  состариться и умереть. Потом мне вздумалось прогуляться  по  нашей
дивной  стране.  На  берегу одной живописной речки я  увидела  рыбака,  очень
похожего  на подобных ему молодых бездельников. Снасть, которую он забрасывал
в  воду,  могла  быть  известна только островитянам; это всколыхнуло  во  мне
память: ведь именно я когда-то присоединила к империи Острова.
 Скиталица   задумчиво   покачала  горбатым  носом.  Вэньи   с   возрастающим
недоумением разглядывала ее.
    Молодой бездельник повернулся ко мне. У меня все еще не было имени. Но он
посмотрел на меня, и память вернулась. Он просто очаровал меня, точно так  же
как  мой  отец очаровывал тех, кого собирался завоевать, точно так же  как  я
завлекала лордов в свои сети, чтобы затем бросить их в драку. Я была еще  той
штучкой, красотка. Кровь Солнца когда-то просто кипела во мне.
   Знаю я, как кипит ваша кровь,   пробормотала Вэньи.
    Прекрасно.   Саревадин была невозмутима.   Тогда ты понимаешь,  почему  я
пошла за ним и зачем оказалась здесь.
    Нет,     сказала  Вэньи,     не  все так просто,  как  ты  пытаешься  тут
представить.  Твоя болтовня имеет второе дно. Ты зачем-то хочешь  сбить  меня
столку, поставить на ложный след. Твое поведение удивляет.
   Не поздновато ли удивляться?
 Вэньи пропустила колкость мимо ушей.
    Ты  не  маг,     сказала она медленно, четко разделяя слова.     Ты  сама
утверждаешь  это, и я готова с тобой согласиться. Однако в тебе  есть  что-то
еще,  возможно,  даже  большее, чем обычный магический дар.     Вэньи  сузила
глаза.   Ты просто соткана из магии, вот в чем дело. Вот почему твоя сущность
просвечивается до дна. Маги разобрали тебя на части и вновь сложили,  но  уже
из  новых кусков. Они придали тебе человеческий образ, вдохнули в тебя  душу,
но все это обвязали силой, от которой ты не можешь уйти. Я могу отделить себя
от  своей магии, Эсториан   тоже, он может даже лишать этого свойства  других
людей. Но ты   не можешь. Ты заключена в кокон, из которого тебе не уйти.
 Саревадин пожала плечами, нимало не обеспокоившись таким поворотом беседы.
    И,     продолжала  Вэньи  следовать по пути  догадок,     это  объясняет,
например,  почему Хирел Увериас умер, а ты осталась жива. Твой возраст  всего
лишь маскировка. Молодой принц, покинувший Эндрос,   вот твоя суть. Остальное
   наносы  внешних  действий и сил, но время над тобой не властно.  Саревадин
усмехнулась.
   Не хочешь ли ты стать бессмертной, жрица? Я могу подсказать путь.
 Вэньи задрожала.
    О  боги,  нет,   сказала она.   Я хочу состариться и умереть в положенное
мне время. И уйти туда, куда уходят все смертные.
    А  если там ничего нет?   спросила Саревадин.   Что, если там ничего нет,
кроме забвения?
    Забвение  тоже приятная вещь. Особенно для тех, кто лишен  возможности  в
него погрузиться. Ты ведь пыталась уйти, и не раз. Но ушел Хирел. И ты до сих
пор не можешь простить ему этого.
    Нет!     выкрикнула Саревадин. Она уже не улыбалась.   Ты слишком  мудра,
жрица. Ты будешь жить долго, о-о-о... очень долго.
    Скажи,  ты  собираешься убить нас   меня и Эсториана, чтобы вернуть  себе
свой трон?
 Саревадин вздрогнула.
    Нет,   сказала она,   о нет! Наоборот, я собираюсь спасти вас. Мы с отцом
внесли  большую сумятицу в естественный порядок вещей. Пришла пора расставить
все  по местам и возродить жизнь к жизни. Наш мальчик способен свершить  этот
подвиг, если доживет до утра. И ты, если не выкинешь никакой нелепости.
    Обещай  мне,  что  ты до конца останешься с нами. Что  твои  действия  не
нанесут нам вреда.
   Я не могу ничего обещать,   сказала Саревадин.
    Тогда  и  я  ничего тебе не отдам. Нет Врат. Нет помощи.  Нет  защиты  от
магов.
 Она  воздела  руки,  концентрируя свою силу.  Она  действительно  собиралась
покончить  со всей этой ерундой. В конце концов она никому ничем не  обязана.
Она  не  знатна и не служит чьему-либо делу. Ей нет надобности  заботиться  о
собственной чести или о судьбах обеих империй.
 Саревадин  вздохнула.  Она словно стала моложе, или  просто  красные  блики,
выскальзывающие из Врат, добавили меди ее волосам.
    О всемогущий Аварьян, избавь нас от твердолобых простолюдинок! Если уж мы
взялись  забрасывать друг друга угрозами, то не могу ли и я  пригрозить  тебе
кое-чем? Знай, что в любой момент я могу лишить тебя твоей магии.
   Эсториан не позволит,   быстро сказала Вэньи.   Он сильнее тебя.
    Но моложе,   добавила Саревадин,   и совершенно не знает коварства.  А  я
училась своим хитростям у больших мастеров.
    Не  сомневаюсь.   Вэньи разозлилась всерьез.   Пусть умирает здесь, зачем
ему тащиться куда-то, если результат известен уже наперед?
    Ты  просто  тупица,   сказала Саревадин.   Пойми, мы играем в  прекрасную
игру, и выигрыш в ней сулит нам большую награду.
    Только  не  мне,     отрезала  Вэньи.   Я  не  ваших  кровей  и  не  имею
благородных стремлений.
   Тогда умолкни и делай, что тебе говорят,  - заключила Саревадин.
 
 Корусан ожидал Эсториана.
 Почему  здесь,  возле пустых покоев, а не там, у зала,  где  шла  прощальная
церемония?  Возможно, потому, что все здесь было пропитано  дыханием  черного
короля.
 Он  вошел в спальню, притронулся к вазе, которую любил дикарь, взял  в  руки
чашу,  из  которой тот пил вино, посидел на ложе, казалось,  хранившем  тепло
сильного, словно выточенного из цельного куска вулканического стекла, тела.
 Когда  он покинул спальню, его уже ждали. Оленеец. Мерид. Он выглядел  почти
официально. Глаза спокойные и холодные, без обычно мерцающей в них  дружеской
приязни.
   Вождь и верховный маг призывают тебя,   сказал он.
   Так.   Корусан улыбнулся, но совсем не весело.   Скажи им, что я приду.
   Когда?
   После заката.
   Они сказали   сейчас.
   Я должен обеспокоиться?
 Мерид искренне изумился.
   Конечно, нет. Зачем?
 Есть зачем, подумал Корусан, а вслух произнес:
   Я приду к ним, когда солнце сядет.
 Он  ожидал,  что  Мерид станет протестовать, но брат по  мечу  только  пожал
плечами.
    Он  должен умереть ночью. Я слышал их разговор. С твоей помощью или  нет,
но он умрет. Они сомневаются в твоей принадлежности к роду Льва.
   И ты?
 Мерид снова пожал плечами.
    Они говорят, что ты очарован. Он и впрямь обладает искусством завлекать в
свои сети мужчин?
   Нет.
 Корусан  прислонился  к стене. Не от слабости, просто  ему  отчего-то  вдруг
захотелось спать.
   Это не искусство. Это скорее инстинкт.
    Я тут сошелся с одним северянином. Просто так, ради смеха. Это похоже  на
спаривание с пантерой.
   Похоже.
 Корусан  думал  о  многом,  разглядывая Мерида. Но одна  мысль  преобладала:
взять дурака за глотку и придушить.
   Скажи им. После заката.
   Ты опять заболел?
   Иди, или я выпью твою кровь.
 Мерид замер. Потом поклонился с оскорбительной вежливостью и ушел.
 Корусан медленно сполз по стене на пол. Вуаль душила его. Он сорвал  с  лица
жалобно  всхлипнувшую  ткань  и смял в кулаке. Холодный  воздух  обжег  щеки.
Особенно  там, где пылали шрамы. Возможно, магия, сидящая в них, разгорается,
предвосхищая его предательство.
 Что  ж,  он больше не оленеец. Он сын Льва. Таким он родился и таким  умрет.
Братство  в  мече   уже не его братство. Они выучили, они взрастили  его,  но
всему  наступает  конец, и тогда признается единственное  родство     родство
крови.
 Он  знал,  что  рано  или поздно это произойдет. Он брат только  тому,  кого
поклялся  убить. Только равный теперь имеет право распоряжаться им и отдавать
приказы.
 Дыхание  его,  кажется,  восстановилось.  Сердце  порой  вздрагивало,  но  в
основном  стучало ритмично и четко. Он ощутил легкость, свободу.  Теперь  над
ним нет вождей, кроме одного человека, которому он отдаст все, что имеет,   и
безграничную ненависть, и самую преданную любовь.
 Он  оставил  на  теле одежду и мечи,   плотная ткань согревала,  мечи  могли
пригодиться.  Он  хотел разорвать в клочья вуаль, но, подумав,  сунул  темный
комок  ткани  за  пояс,  она  тоже  могла  сослужить  хорошую  службу.  Потом
привалился спиной к жесткой поверхности камня и стал ждать.
 
 Поминальное  пиршество  грозило затянуться до нового рассвета.  Вина  лились
pejni,  и  по мере их поглощения в рядах поминающих разрасталось  веселье.  В
разных  концах  зала  то и дело вспыхивал смех, начинали  звучать  фривольные
песенки.  Эсториан  вовсе  не оскорблялся таким поведением  своих  подданных.
Человеку не свойственно долго горевать, живой цепляется за живое. Он  покинул
пирующих  задолго  до того, как солнце стало клониться  к  закату.  Если  ему
суждено  остаться в живых, он снова вернется сюда, и его отсутствие  вряд  ли
будет  замечено. А тот, кто заметит, что императорское кресло пустует, решит,
что  опечаленный  смертью  матери  сын  надумал  еще  раз  помолиться  за  ее
безвременно покинувшую этот мир душу.
 Они  настраивали  Врата:  Вэньи, Саревадин  и  скуластый  жрец  с  маленькой
асанианской  жрицей. Эсториан ощущал их работу хребтом,  но  понял,  что  его
присутствие  там  вовсе  не  обязательно. Сила  его  разгоралась,  она  могла
напугать  всю  компанию и свести их усилия на нет. Он сам почувствует,  когда
придет время, или они дадут ему о том знать.
 Корусан  ждал  его,  скорчившись возле стены, словно ребенок  или  животное.
Эсториан  отметил, что мальчик открыл лицо, но спросить почему не успел,  ибо
тот сразу огорошил его вопросом:
   Ты будешь со мной танцевать?
 Почему  бы и нет, подумал Эсториан. В танце наступит забвение, излишек  силы
сойдет,  опасность освежит чувства. Вот он здесь, он обнажается перед  ним   
грязный  предатель, подлец, шпион, как называют его многие, не  понимая,  что
этот  мальчишка сделался частью его существа, что без него ему нет и не будет
жизни.
 Они  кинулись  друг на друга стремительно, как всегда, вертясь и  размахивая
мечами.  Эсториан  нападал,  страстно и тяжело, Корусан  ускользал,  мягко  и
осторожно.  Рисунок  боя набрасывал именно он, отступая  и  словно  заманивая
партнера в ловушку.
 Наконец  их  мечи, лязгнув, столкнулись. Какое-то время они стояли  лицом  к
лицу,  в глазах Корусана плавала странная дымка. Потом его меч птицей взлетел
к потолку, клинок Эсториана, описав полукруг, замер у горла противника.
 Корусан улыбался.
   Да.   Он тяжело и хрипло дышал.   Убей меня. Ну же!
 Эсториан отшвырнул меч.
    Дурак,   выпалил он.   Я никогда не убью тебя. Ты будешь жить и стариться
вместе со мной. Хочешь?
   Никогда,   сказал Корусан.   Никогда этого не случится.
 Эсториан  опустил голову и погрузил лицо в желтые кудри. Они  были  влажными
от  испарины и пахли чем-то обморочно-острым, то ли пряностями, то ли ночными
болотными цветами.
    Ты  станешь высоким,   увещевал он.   Посмотри, твои плечи так же широки,
как мои.
   Никогда,   хрипло отозвался Корусан,   никогда я не стану таким, как ты.
    Это потому, что я   северянин. Но в моем народе я не считаюсь высоким.  А
ты, в свою очередь, выше остальных асаниан. Это делает нас равными. Разве  не
так?
 Корусан отвел голову и заглянул ему прямо в лицо.
    Ты  любишь  меня?    неожиданно спросил он. Его желтые  глаза  потемнели,
ожидая ответа.
   Ты же знаешь, что да,   растерянно произнес Эсториан.
   А я? Что ты думаешь обо мне?
 Взгляд  желтых  глаз  обжигал, но Эсториан выдержал  его.  Ему  нечего  было
стыдиться или скрывать.
    Вот  что  скажу  я  тебе,  мой Солнечный лорд,    продолжал  Корусан,  не
дожидаясь  ответа.    Ты для меня   все, я для тебя   лишь развлечение  после
пирушки. Если я умру, ты оплачешь меня и отпоешь, а потом напрочь забудешь.
 Эсториан потряс головой.
   Подожди,   сказал он.   Неужели ты думаешь обо мне так плохо?
    Я  просто  думаю, что ты слишком велик в сравнении со  мной.  Мое  сердце
может вместить только тебя, твое открыто для всего мира.
   Мне кажется, ты делаешь из меня потаскушку.
 Эсториан хотел пошутить, но Корусан не рассмеялся, а разъярился.
    Ты  всегда только поддразниваешь меня,   сердито закричал он,   ты ведешь
себя  так, словно я все еще малый ребенок. Но я уже не дитя. Я высок, я  стал
мужчиной,  как ты сам говоришь! Так брось меня, как воины бросают  приблудных
мальчишек,  когда те вырастают и уже плохо годятся для полуночных дел.  Брось
меня и найди себе другого, кто будет нежнее и лучше!
    Ты хочешь меня разозлить,   сказал Эсториан, помрачнев.   Предупреждаю, у
тебя ничего не выйдет.
   Не выйдет?! Даже если я открою тебе, что послан тебя убить?
    Я  знаю об этом,   усмехнулся Эсториан,   но ты меня не убьешь. Ты  вовсе
не хочешь этого.
    Нет,  хочу!   закричал Корусан с новой силой.   У меня припасен для  тебя
специальный кинжал! Ты будешь лизать грязь на моих каблуках! Я тебя уничтожу!
 Лихорадочно  выкрикивая угрозы, он вцепился в волосы Эсториана,  дергая  его
голову вниз и покрывая ненавистное лицо поцелуями, похожими на укусы.
   Постой! Погоди! Ты проглотишь меня!   Эсториан, смеясь, защищался.
    Я  ненавижу, я презираю тебя! Я убью тебя и поставлю свой трон  на  твоей
могиле!
   Я тоже люблю тебя, желтоглазый смешной дурачок.
   Ты мне не веришь?!
 Корусан отпрянул, задыхаясь от ярости.
   Я твой враг! Я сын Льва! Я порожден на твою погибель!
    А я сын Солнца,   просто ответил Эсториан.   Но только наполовину. Вторая
половина меня   твоя. Мы с тобой братья, но я   старше. И поэтому трон этот  
мой.  И  будет моим, пока я не погибну. Если хочешь завладеть моим  троном   
убей. Вот я, а вот мое сердце.
    Сумасшедший!    Корусан в отчаянии мотнул головой.   Сумасшедший,  дурак,
сумасшедший!
    Замолчи.   Голос Эсториана дрогнул.   Прекрати эту истерику и подойди  ко
мне.
 Он  вовсе не был уверен, что мальчишка ему подчинится. Но дурачок знал  свое
место,  чего  бы  там  ни  требовала  его возмущенная  кровь.  Он  подошел  и
безропотно  выполнил  все, что должен выполнить раб,  послушный  воле  своего
господина.
 
                                                                     ГЛАВА 48

 В  эту  зиму солнце и Большая Луна ежедневно встречались над горизонтом,  их
диски  наползали  один на другой, заливая округу двойным феерическим  светом.
Бог  дня,  уходящий на покой, приветствовал владычицу ночи и  заключал  ее  в
краткие,  но  сильные  объятия. Потом любовники медленно расходились,  вполне
удовлетворенные друг другом.
 Сила  Эсториана  рвалась из полутемного, не имеющего окон помещения  наружу,
чтобы  вдосталь налюбоваться солнцем, луной и открытыми небесами, он же тащил
ее обратно в тюрьму, в круг внимательных и сосредоточенных лиц. Он поразился,
как  много помощников успела набрать Вэньи за столь короткое время. Всех, кто
обладал хотя бы зачатками магической мощи, она привела сюда, чтобы поддержать
медленно  вздымающиеся  Врата. Кроме белых накидок жрецов  и  жриц  из  свиты
Айбурана,  здесь пламенели плащи императорских гвардейцев и зеленели  доспехи
охранниц  леди  Мирейн. Эсториан узнал также темные одеяния нескольких  жриц,
всегда  боязливо  прятавшихся в тени его матери; возле  них  обретались  пара
нервных  желтоглазых  асаниан в ливреях лакеев лорда  Ансаваара  и  еще  один
асанианский  старичок,  носивший золоченую перевязь  мага  времени.  Эсториан
отметил, что его магический нимб сиял не ярко, но ровно и устойчиво.
 Эсториан  вошел  в  комнатушку  именно  тогда,  когда  Вэньи  сливала   силы
собравшихся здесь людей воедино, образуя плотный магический вал.  Его  приход
чуть  было не разрушил ее построение, но жрица ничуть не смутилась и  тут  же
протолкнула вновь прибывшего сквозь потеснившуюся шеренгу людей, сделав знак,
чтобы  он вел себя смирно. Эсториан повиновался. Он никогда еще не стоял  так
близко  к  Вэньи, когда та занималась серьезной работой, поэтому притих  и  с
любопытством стал наблюдать.
 Она  казалась очень серьезной, но в движениях ее не было заметно скованности
hkh  страха.  Наоборот, жрица наращивала Врата легко, как бы играючи,  однако
любой человек, мало-мальски сведущий в магии, хорошо знал цену такой игре.
 Подобно  Эсториану  она  оделась  в поношенный  дорожный  костюм,  переплела
суровым  шнурком  жреческую косичку и не оставила на себе  никаких  амулетов,
кроме  крученого ожерелья, хладно поблескивавшего на высокой груди. При  всей
своей  затрапезности  она казалась существом высшего  ранга,  не  имевшим  ни
возраста, ни пола, источавшим волны чистой, высокопробной энергии.
 Если  Вэньи  только казалась таким существом, то Саревадин  несомненно  была
им.  Стройная и величественная, поддерживаемая пружиной циркулирующей  в  ней
силы,  она  стояла  абсолютно спокойно, ни во что не  вмешиваясь,  ничему  не
препятствуя,  удовлетворенно кивая в такт пассам молодой жрицы с  покровитель
ственным  видом матушки, наблюдающей за действиями ненаглядного  дитяти,  или
мастера, давшего волю любимому ученику.
 Эсториан  с  детства  привык  к дисциплине, поэтому  легко  сдерживал  себя,
несмотря  на  то что ему не терпелось внести свою лепту в процесс  возведения
Врат.  Его раздражала медлительность и кропотливость Вэньи; он знал, что  его
сила  в  состоянии легко и мягко выполнить то, на что у жрицы  уходила  масса
энергии и времени. Но он знал также, что не сумеет сродниться с подрастающими
Вратами   и,   безусловно,  упустит  момент  их  последнего   разворота,   их
выскальзывания из магической колыбели и установки на перепутье миров.
 Этот  момент  отозвался в душе его песней, потому что именно в  эту  секунду
диск  солнца  отъединился  от диска луны и стал погружаться  в  потустороннюю
бездну,  в  то время как медноволосая красавица обратила свой лик к  небесам.
Яростная  тягучая нота трубы переплелась с ударами бронзы по бронзе,  мелодии
луны  и  солнца  слились.  Вэньи соединила руки, и  земля  сотряслась.  Нечто
воздвиглось над головой маленькой женщины, пошатываясь и словно бы удивляясь,
что  кто-то смеет им управлять. Жрица вознесла руки вверх, напрягая сложенные
ладони.  Эсториан инстинктивно шагнул вперед и положил ей на  плечо  пылающую
десницу.  То  же  самое проделала Саревадин, стоящая с другой стороны.  Вэньи
прогнулась под тяжестью двух маленьких солнц, но выдержала их вес.  Медленно,
с  видимым  усилием  она  стала разводить в стороны руки,  будто  распахивала
створки огромных незримых дверей.
 Взвыл  ветер.  Вэньи  зашатало,  но руки ее  остались  неподвижными,  словно
противясь давлению какой-то падающей на нее массы. Молнии вылетели  из  мглы,
но  ни  одна  из  них не коснулась ее. Врата бушевали. Струи огня  извивались
вокруг  жрицы,  боролись,  пытались втянуть  хрупкое  тело  в  себя.  Десница
Эсториана  раскалилась, плечо Вэньи окаменело под ней. Врата,  наполовину  от
крытые, бурлили, пенились, пускали огромные пузыри. Они слепили его, вызывали
спазмы в желудке, глотка его горела от желчи.
 Левая  рука  Вэньи дрогнула. Помоги мне, разрезал сумрак беззвучный  призыв.
Эсториан  взметнул свободную руку и ощутил, как на ладонь  его  легло  что-то
горячее,  плотное, круглое, напоминающее незримый опорный столб.  Он  толкнул
его. Опора подалась, но потом тяжко просела обратно, потому что Вэньи бросила
все  свои  силы на правую сторону Врат. Он стиснул зубы и медленно,  пядь  за
пядью, стал приводить опорный столб в вертикальное положение. Правой рукой он
помогал  Вэньи,  вгоняя в ее плечо кванты своей силы. Саревадин  отступила  в
сторону, ибо ее полупотухший Касар ничем не мог им помочь.
 Потом  пришла  легкость. Опоры Врат, дрогнув, скользнули в  невидимые  пазы.
Эсториан  опустил дрожащие руки, искоса взглянул на Вэньи. Огонь,  вылетавший
из  Врат,  подернулся пленкой, его отсветы мягко ложились на твердое,  словно
окаменевшее, лицо жрицы. Но глаза Вэньи были ясны.
    Ну  вот,   сказала она с коротким вздохом девочки, справившейся с трудным
заданием, и радостно улыбнулась ему.
 Врата  вновь содрогнулись, выбросив из себя сноп холодных голубоватых  искр.
Он инстинктивно отшатнулся, подняв к глазам руку, потом, виновато помаргивая,
опять ее опустил. Вэньи нахмурилась.
    Дело  сделано.    Голос ее вновь звучал резко.   Нам нужно  спешить.  Эти
Врата  тайные, можно сказать, доморощенные, их, конечно, трудно найти,  но  в
случае чего устроители первых Врат справятся с ними в два счета.
 Круг  помощников  разомкнулся. Скуластый, маленький, юркий Шайел  выдвинулся
вперед.
    Я останусь тут   наблюдать и придерживать силу. Остальные, пожалуй, могут
пока отдохнуть. Если они понадобятся тебе...
    Я дам вам об этом знать.   Она слегка улыбнулась.   Все работали хорошо и
заслужили отдых. Ждите, пока мы не вернемся обратно.
 Пока.  отметил Эсториан про себя. Пока, и никаких если. Она всегда держалась
высокомерно, но тут ведет себя просто как действующая императрица.
 Разномастная  толпа  бесшумно  задвигалась  и  потянулась  к  выходу,   люди
толкались,  оглядываясь на переливающееся посреди комнаты чудо. Шайел  притих
возле  Врат,  бормоча  заклинания и репетируя  магические  жесты,  с  помощью
которых он надеялся обуздать силу, бьющую из этой дыры в мироздании. Какая-то
тень выскользнула из-за его спины.
 Две  тени. Одна, кошачья, мурлыкая, вскарабкалась на плечи Эсториана, другая
заглянула ему в лицо.
   Желтоглазый,   сказал Эсториан,   ты не можешь идти со мной.
   Я пойду туда, куда пойдешь ты.
   Даже к моей смерти?
   Тем более,   ответил Корусан.
 Эсториан  оглянулся  на женщин. Саревадин слепо щурилась  на  огонь,  словно
совсем  позабыв,  кто она, где и почему находится там, где  находится.  Вэньи
тоже не выказывала к происходившему ощутимого интереса.
    Я не верю ему,   сказала она,   но это твоя обуза. Решай, как знаешь,  но
поскорее.
 Откуда  в  ней  столько холода и презрения? Как она смеет так  обращаться  с
ним?  Эсториан коснулся пальцами щек мальчишки. Они лихорадочно пылали, но  в
львиных горящих глазах не было колебания.
    Дурак. Уничтожив меня, ты погибнешь мучительной смертью в пламени,  перед
которым бледнеет огонь ада.
   Когда ты умрешь, мне незачем станет жить.
 Эсториан  взглянул на Врата. Смерть двигалась в них. Мерцала,  переливалась,
блистала.  Нежданная  радость вдруг вспыхнула в нем, свирепая,  граничащая  с
безрассудством.
   Что ж,   медленно произнес он.   Идем. Идем и умрем оба.
    Нет,     быстро  сказала Вэньи.   Я не позволю вам этого.  Эсториан  едва
слышал  ее.  Он  сжал  правой рукой ладонь Корусана, левой  ухватил  за  руку
Саревадин и качнулся вперед.
   Идиот!   пальцы Вэньи, ломая ногти, вцепились в кожу его поясного ремня.
 Через миг всю группу поглотил водоворот пламени.
 
 Он   тонул.  Камни,  висящие  на  нем,  тянули  его  вниз.  Корусан,  Вэньи,
Саревадин,  юл-котенок, свалившийся с плеч и вцепившийся в ляжку.  Он  ударил
свободной  ногой  и попал во что-то движущееся, шумящее, похожее  на  крылья,
мешающее ему бороться с волной паводка.
 Крылья?  Да, кажется, они у него есть. Но если так, значит, он  не  в  море,
значит, он попал в шторм пенистых ветров, переносящих его от облака к облаку.
Облака сталкивались, ревели, рождали гром, который перекатывался в его  крови
подобно  булыжникам в весеннем горном потоке. Ветры, плачущие над  ним,  были
мировыми ветрами, это они протянули его сквозь хаос распахнутых Врат.
 Маленькие  существа ползали по нему, прыгали, скакали, цеплялись.  Ему  было
не  до  них,  он  рычал, смеялся, парил в высоте и пикировал в бездну,  потом
снова  взлетал  и  катился на гребне воздушного шторма. Это было  ужасно,  но
только  когда  он  дрался. Если он прекращал сопротивление, сила,  пытающаяся
уничтожить его, ослабевала и носила от тучи к туче, и в него попадали молнии,
вылетающие из Врат.
 Одно  существо подползло к его уху, издавая жуткий пронзительный  визг.  Его
ликование не нуждалось в таком подкреплении. Но визг сам собой распадался  на
маленькие слова.
   Стой! Заклинаю тебя, остановись! Ты потеряешь нас!
 Останавливаться  он не хотел, но тем не менее ему пришлось вспомнить,  зачем
он летает здесь.
 Он  вспомнил и снова решил взлететь, но не смог, потому что Вэньи  взнуздала
его.  Он  был  гораздо больше ее, но удила уже жгли ему рот  и  поводья  были
meslnkhl{.  Как  вставший на дыбы жеребец, он сражался с  ней,  но  она,  как
опытная наездница, заставляла его крутиться волчком и бросила в битву  против
себя самого. А ветры все плакали, все свистели.
 Поводья  перехватила  другая рука. Другой голос вошел в  прижатое  к  черепу
ухо.
    Ах,  какой великолепный сенель! Он поступил мудро, снабдив себя крыльями.
Летай, пока у тебя есть время, малыш! Расслабься, пошел, летай!
 Это  Саревадин.  Он чувствовал, он видел ее, но Скиталица  сменила  обличье.
Она  была  то ребенком, то мужчиной, то женщиной. Северные черты лица,  ярко-
рыжие волосы, три образа, но улыбка одна.
    Я  знаю  дорогу,     произнесло рожденное не единожды существо,  мужчина,
женщина  и  снова мужчина.   Эти Врата разболтали меня, моя сила качается.  Я
поведу вас к Сердцу Миров.
 Разве  не  в  Башню  Солнца? Эсториан удивился.  Но  не  мог  выразить  свое
удивление  вслух:  удила мешали ему говорить. Чьи-то пятки вонзились  в  бок,
понуждая прыгнуть вперед.
 Шторм  бушевал  где-то  вверху, дорога прижималась  к  ногам,  великолепным,
сильным ногам, украшенным раздвоенными копытами. Он ничего не имел против, он
бежал  и бежал. И любовался собой со стороны, наслаждаясь размашистым  бегом.
Миры  наползали на него с обочин пути, но он не боялся, он знал, что  они  не
рухнут. Магия держит их, как держит его, а он держит тех, кто сейчас  на  нем
едет.
 Его  преследовали.  Вначале он не был в этом уверен, но чуткое  ухо  уловило
топот погони, потом ноздри вобрали в себя кислый запах крови и гари.
   Маги,   крикнула Саревадин, приняв на время обличье женщины.
 Вэньи,  сидящая  сзади  нее,  оглянулась  и  крепче  обхватила  рукой  двоих
трясущихся  желтоглазых. Но желтоглазые тряслись не  от  страха,  они  никого
никогда не боялись. Он тоже никого не боялся, но все же прислушался к  словам
белолицей.
   Мы надежно защищены от них.
    Только не здесь,   сказала Саревадин.   Защита не действует на магических
тропах.
 Она   он   она всадила пятки в бока Эсториана.
   Ну же, малыш, вперед, быстрее, марш!
 Он,  ликуя, помчался вперед. Четыре ноги гораздо устойчивее и надежней,  чем
две.  И  двигаются гораздо быстрее. Крылья свои он давно потерял, и  не  было
времени  заполучить их обратно. Вес седоков его не смущал, тем более  что  их
теперь  оставалось лишь трое. Четвертый, желтоглазый, сполз со спины и скакал
по  дороге.  Он  знал,  кого ему следует охранять, и  уже  не  казался  таким
малышом, каким был за Вратами, в надежном, унылом и мрачном мире.
 Эсториан перешел в галоп. Юл-кот засмеялся, как могут смеяться коты, и  тоже
прибавил  ходу.  Мягкие  лапы со втянутыми когтями едва  касались  тропы.  Он
резвился, он радовался, он понимал, что такое настоящая скорость.
 
 Вэньи  цеплялась  за  нечто  меняющееся, что  было  когда-то  Саревадин,  ее
собственная  талия  очутилась в жестком кольце рук  оленейца.  Мальчишка  так
прижался  к ней, что она поневоле чувствовала тяжелый жар, исходящий  от  его
тела.  Мимо  текли миры   темные, светлые, зеленые, красно-коричневые,  порой
состоящие лишь из воды и льда, порой заполненные разноцветными газами. Но все
они были чужими, не подходящими для обитания человеческих существ.
 Контроль  над  ситуацией она утратила сразу, как только  пересекла  незримый
порог,  как только окунулась во мглу, клубящуюся за Вратами. Здесь все законы
были нарушены и все гарантии обратились в ничто.
 И  все  же  она  гордилась собой, наслаждаясь бешеной скачкой  по  волшебной
дороге. Врата, которые перенесли их сюда, были ее Вратами.
 Погоня  все  длилась, хотя гигантский сенель давно выскочил из мира  ветров.
Преследователи, словно отдавая должное магическому облику Эсториана,  приняли
обличье  степных  поджарых волков с горящими злобой глазами.  Таким  хищникам
ничего  не стоило разорвать в клочья одиночку сенеля, а заодно и расправиться
с сопутствующей ему мелкотой.
 Один  из волков настиг юл-котенка. Тот не сменил ритма скачки, только мотнул
cnknbni.  Острые  зубы-кинжалы  вспороли серую  шкуру,  мягкая  длинная  лапа
ударила  хищника  в  бок. Преследователь взвизгнул и покатился  по  мерцающей
ткани тропы. Его собратья, не дрогнув, сомкнули ряды.
 Тиски,  сжимающие  талию Вэньи, ослабли. Корусан медленно высвободил  правую
руку. Свистнула вылетающая из ножен сталь.
 Лезвие  длинного  меча, пропитанного ядом, прижалось  к  бедру  жрицы.  Одно
неосторожное  или  злонамеренное движение оленейца  могло  лишить  ее  жизни.
Беспомощность, ярость, тоска. Если мальчишка предатель, погибнут все. Никто и
ничто не сможет ему помешать.
 Серое  тело  преследователя  взметнулось в воздух  и  напоролось  на  сталь.
Движение руки Корусана было быстрым, почти незаметным.
 Саревадин  приникла  к гриве сенеля, увлекая Вэньи за  собой.  Волосы  цвета
красной пшеницы хлестнули ее по лицу, острые зубы впились в лодыжку. Боли  не
было,  но Вэньи знала, что боль придет. Мысли потускнели, увяли. Если Корусан
ударит  врага, он может отсечь ей ступню. Интересно, что потечет из  обрубка,
кровь или сгустки магической силы?
 Она  дернула ногой и лягнула преследователя. Зубы волка разжались. Боли  все
еще  не было, но она уже не задумывалась над этим. Она теперь сосредоточилась
лишь  на  том,  чтобы  удержаться на мерно покачивающейся  спине  магического
животного,  уворачиваясь  от пляшущего над головой меча.  Мальчишка  оказался
артистом  в  своем деле. Он не тратил движений попусту. Каждый удар  достигал
цели, каждая вспышка стали гасла в массе атакующей плоти.
 Плоти ли?
 Если  это  действительно волки, они должны давно отступить,  даже  голод  не
может  заставить хищника идти на верную смерть. Но они все летят и  летят  из
сияющей  мглы,  будто несть им числа... Или потому что удары  не  наносят  им
никакого урона.
 Саревадин  бормотала  проклятия.  Правая брючина  ее  дорожных  штанов  была
рассечена,  светлая кровь змеилась по темной шкуре сенеля. Ее  полуповернутое
лицо то обрастало красной как медь бородой, то становилось голым и гладким.
   Это в конце концов нас уничтожит!
 Скиталица  так  решительно  спрыгнула на всем скаку  с  жеребца,  что  Вэньи
клюнула  носом,  едва  не повалившись за ней следом. В глазах  ее  замелькали
летящие вспять огоньки   копыта сенеля вышибали из твердой тропы искры.
 Вэньи оглянулась.
 Преследователи  отстали.  Серые тени клубились вокруг  Саревадин.  Скиталица
била их кулаками по головам, толкала коленями, яростно и ожесточенно пинала.
 Вэньи натянула поводья. Так резко, что красавец сенель сердито всхрапнул.
    О  вежливости забудь! Стой, ад тебя раздери, тупая скотина! Он  встал  на
дыбы,  поворачиваясь  и  сбрасывая седоков наземь.  Вэньи  зашипела,  потирая
бедро,  ушибленное об острый выступ дороги. Но Эсториан не слышал ее, он  уже
бежал  к  мечущейся вокруг одинокой фигуры стае, на ходу вытаскивая из  ножен
кинжал. Он вновь стал собой и горел желанием драться.
    Назад!     закричала,  вернее  закричал, ему  Саревадин,  уже  в  обличье
мужчины.
   Боги,   пробормотал оленеец, помогая Вэньи встать.   Как они похожи!
 Они  стояли лицом к лицу, Эсториан и его чуть уменьшенная рыжебородая копия,
свирепо  сверля друг друга глазами. Стая волков, раболепствуя и  пресмыкаясь,
терлась  о ноги Саревадин. Самый крупный хищник, по-видимому, вожак, преданно
лизал руку, только что немилосердно выдиравшую шерсть из его загривка.
   Какого дьявола вы остановились? Мы почти добрались до места.
   Какого дьявола ты соскочила с меня?
 Они  не уступали друг другу в горячности нрава. Саревадин вновь превратилась
в женщину, но разительное сходство лиц спорщиков все равно бросалось в глаза.
 Огромный  волк потянулся к юл-котенку. Тот припал на четыре лапы и  зарычал.
Бешеный взгляд Саревадин заставил животных притихнуть.
    Твой  дурачок  с  мечом чуть не испортил все дело? Еще  мгновение,  и  он
прикончил бы всех нас! Мне пришлось спешиться, чтобы придержать провожатых!
   Но... эти волки?.. Разве они не маги?
    Как  же,  маги!   расхохоталась Саревадин.   Маги Гильдии не заходят  так
далеко.  Это  всего  лишь провожатые, охраняющие дорогу,  не  дающие  тупицам
qahr|q с пути. И подгоняющие тех, кто чересчур медлит.
   Но...
    И никаких но... Маги Гильдии толкутся возле своих Врат. В частности возле
тех, через которые нам предстоит выйти.
   Ты завела нас в ловушку?   Голос Эсториана вознесся до грозного звона.
    Только  кретин  может прийти к такому замечательному  выводу.  Путь  есть
путь,  он таит в себе многое. К счастью, сейчас ты не можешь с него свернуть.
Тебе  нельзя оставаться здесь и нельзя повернуть обратно. Эти охранники  вмиг
растерзают тебя. Итак, дорогой милорд, не желаете ли пробежаться?
 Эсториан  хотел было что-то возразить, но тут юл-котенок забрал его  руку  в
пасть  и  потянул за собой с неожиданной силой. Эсториан повернулся,  ощутив,
что  чьи-то  клыки лязгают возле его пяток. Он лягнул ногой,  как  сенель,  и
побежал, проклиная Врата, волков и эту старую, беспрестанно меняющую свой пол
дуру.
 По  пути он увлек за собой Вэньи и не успевшего убрать в ножны меч Корусана.
Волки следовали за ними, и Саревадин была среди них.
 Это  охрана, сообразила наконец-то Вэньи, ибо, оглушенная падением,  она  не
слышала перебранки Солнечных братьев. Они защищают нас с тыла и, возможно, не
дадут подобраться к нам тем, что ждут впереди.
 Миры  вращались.  Вращались  все  быстрее, засасывая  бегущих  в  гигантскую
воронку.  Вэньи  попыталась  остановиться,  но  дорога  тащила  ее.  Эсториан
повернулся,  упал,  Вэньи закричала. И сама провалилась куда-то  во  мглу,  у
которой не было названия.
 
 Покой. Тишина.
 Она  полусидела, полулежала на камне, и камень изгибался над ней.  В  центре
пещеры пылал огонь, обдавая пространство теплом. Она потихоньку ощупала себя.
Ушибов, кажется, нет.
   Сердце Мира!
 Она  узнала  голос  Саревадин,  а  потом и ее  самое,  стоящую  возле  огня.
Скиталица  выглядела так, словно никогда не менялась. Женщина  без  возраста.
Побирушка,  рассказчица  длинных  историй  возле  полупогасших  костров.  Она
протянула к огню руки.
 Эсториан   кружил   по  широкому  голому  залу,  стены   которого   казались
выкрашенными  или затканными ветхими гобеленами. Они неслышно перемещались  и
колыхались     это  были  бесчисленные  экраны  Мировых  Врат.  Да,   кивнула
Саревадин, подслушав ее мысль. Их сущности проваливаются в бесконечность.
 Эсториан  коснулся  одной из стен, по ней побежала  вода,  потом  расплылась
зелень, из которой вырвался язык адского пламени.
 Он  отскочил от стены на безопасное расстояние и, повернувшись к  Саревадин,
спросил:
   Как мы оказались здесь? Это предательство? Измена?
    Каждый,  прошедший  сквозь Врата, попадает сюда.  Все  магические  дороги
ведут в одну точку.
    Возможно, это и правда,   холодный голос влился в разговор,     но  здесь
пахнет смертью.
 Корусан  вышел  из-за уступа скалы, сопровождаемый детенышем  юл-кошки.  Меч
его был спрятан в ножны, но рука оленейца покоилась на эфесе.
   Если что-нибудь с нами стрясется, мой меч найдет дорогу к тебе.
    Вряд ли,   сказала Саревадин.   Идите ко мне, дети. Мы погибнем, если  не
поспешим. Они знают, что мы здесь, они уже близко.
 Вэньи,  тяжело вздохнув, попыталась унять свою внезапно встревоженную  силу.
Тишина   оказалась  иллюзией,  спокойствие     маской.  Стены  пещеры  словно
истончились и сделались хрупкими.
 Сердце   Мира,  средоточие  магии  мириад  миров,  балансировало  на   грани
уничтожения.
 Неужели  их приход сюда мог так поколебать мировые устои? Огонь, пылающий  в
центре  зала, взметнулся к потолку, потом опал до крошечных ярко  вспыхнувших
угольков, которые затем потемнели.
   Быстрее,   вскрикнула Саревадин,  хватайте меня за руки!
 Эсториан  сжал  правую  руку Скиталицы, Корусан  уцепился  за  левую.  Вэньи
g`ler`k`q|, не зная, к кому примкнуть.
 Этот  миг  промедления стоил ей дорого. Огонь вспыхнул опять.  Стены  пещеры
затрепетали,  миры  закружились в них, сменяя друг друга с калейдоскопической
быстротой. Она потянулась к Эсториану, но тот уже прыгнул в огонь. Пальцы  ее
поймали  пустоту. Вэньи оступилась и рухнула на колени. Пол под ней затрясся,
все  ветры  мира взвыли над головой. Маги таились в них. Наблюдали. Выжидали.
Подслушивали. Они хотели чего-то. Чего? Проникновения в Замок?  Казалось,  их
дальнейшие  действия зависели от продвижения Эсториана.  А  может  быть,  они
ожидали его смерти.
 Она цеплялась за камни, которые шевелились под ней как живые. Она глядела  в
огонь. Там танцевали тени. Одна из них обрела голос.
   Не двигай нас дальше... не смей...
 Саревадин. И Эсториан, корчащийся от муки.
    Заклинаю, не двигай нас... Наверное, ты соткана из огня. но я  наполовину
из плоти. А мой охранник   целиком человек. Вытащи нас отсюда. Это убьет его!
 Вэньи  ползла к ним по предательски изгибающемуся камню, цепляясь за трещины
там,  где  он  вспучивался,  скользя там, где он  тек  и  скользил.  Ее  сила
беспомощно  повторяла  движения хозяйки, которая,  стиснув  зубы,  продолжала
бороться.
 Огонь  ослепительным языком пламени лизал трескающийся  свод  потолка.  Жар,
исходящий  от  него,  скручивал  волосы Вэньи,  сушил  кожу.  Она  уже  имела
представление  о  его мощи, воюя с подобными языками, порой вырывающимися  из
Врат,  но  обычно такие выбросы не причиняли вреда магам. Однако  этот  огонь
казался смертельно опасным. Вэньи знала, что внутри него   пустота, но именно
эта  пустота  и  стала  ловушкой для томящихся в  ней  пленников.  Саревадин,
кажется, была невредима, но Эсториан извивался от боли.
 Выпусти нас отсюда, беззвучно кричал он.
 Вэньи  пустила  стрелу  силы  в огненный столб. Стрела  отскочила,  едва  не
поразив ее сущность.
   Никто не может выпустить нас,   сказала Саревадин,   кроме тебя, детеныш.
   Я не могу,   задохнулся он. Яне знаю, как это сделать.
   Знания не нужны там, где требуются лишь действия. Открой Врата!
   Какие Врата?
   Эти!
 Тень  Саревадин  взмахнула пылающей рукой. Вэньи защитила  лицо  от  вспышки
огня.
   Видишь? Их много. Они принадлежат Солнцерожденным. Но эти   твои!
   Открой же свои! Скорее!
    Я  не  могу.  Мой  Касар плох.   Она подтащила его к пылающей  бездне.   
Давай, открывай!
   Нет... у меня ничего не выходит... я не могу...
 Вэньи  ткнула  в  огонь  пальцем. Палец обуглился и зашипел.  Она  до  крови
прикусила губу, чтобы превозмочь боль.
 Она  видела  их сквозь блестящую дымку и теперь различала, что  Эсториан  не
один.  Он  шатался, поддерживая одной рукой оленейца, словно малютку,  прижав
его  худенькое тело к груди. Мальчишка втянул голову в плечи и глухо  стонал.
Ты  должен, шептала Вэньи, ты должен. Твоя сила сильнее этого адского костра.
Напрягись,  сконцентрируй ее, вспомни... О чем он должен  вспомнить,  она  не
знала сама.
 Она  ничем  не  могла помочь им. Огонь был слишком тверд и  жесток.  Она  не
пыталась  даже вообразить, как тяжко приходится оленейцу. Но она  знала,  что
ему  очень  худо, и молилась за него всем асанианским богам. Ибо  бог  Солнца
почему-то отвернулся сейчас от своих детей.
 Она  молилась  до  тех  пор,  пока  не заплакала,  потом  стала  бить  огонь
кулаками,  но  добилась  только  того, что на  ребрах  ее  ладоней  вспыхнули
огромные волдыри.
 Он  выстоял, выдержал, он вскинул Касар над своей головой. Огонь раздвоился,
свертываясь  в  себя,  затем развернулся, похолодел и стал  не  горячее  огня
Сердца,   который   при  должном  умении  довольно  легко   усмирить.   Врата
распахнулись,  но  не  намного,  однако  Саревадин  успела  вставить  ногу  в
образовавшуюся щель. Эсториан медлил.
   Вэньи!
    Иди!     пронзительно закричала она, задыхаясь от гнева,  который  пришел
неизвестно откуда и кипятком обварил все ее существо.   Иди! Я не нужна тебе!
Катись, пока цел!
 Она  добавила еще одно морское словечко, но Эсториан уже не мог слышать  ее.
Саревадин втянула упирающегося безумца в неширокий, сияющий, словно  багровая
молния, проем.
 
                                                                     ГЛАВА 49
                                                                             
 Вэньи  потерялась,  Корусан, без сознания, висел мешком  на  плечах,  а  где
находился сейчас он сам   неизвестно. Эсториан остановился и перевел дух. Что-
то  мягко толкнулось ему в ноги, кто-то потянул за руку и тут же ее отпустил,
ощущения были приятными.
 Зрение   возвращалось  медленно.  Сперва  забрезжил  неясный   свет,   потом
проступили  очертания того, кто стоял впереди. Красные волосы, рыжая  борода,
потом  лицо  соседа  стало гладким и опять поросло густой бородой.  Саревадин
вновь принялась за свои штучки.
 Что-то  теплое опять придавило ноги, юл-котенок играл. Вот так же,  играючи,
он  проскользнул сквозь первые и вторые Врата, не сходя с ума,  не  испытывая
страшных  мучений. Он следовал за хозяином, которого охранял, и был  счастлив
тем, что это прекрасно ему удается.
 Эсториан  огляделся вокруг. Он стоял внутри гигантского полого  драгоценного
камня:   пол   под  ногами  был  плоским,  но  стены  и  купол   посверкивали
многочисленными  гранями,  в  них  змеились  прожилки  инородных  вкраплений.
Огромная   полость   казалась  наглухо  замкнутой,   но   светильники   здесь
отсутствовали; в них не было нужды, ибо белый, чуть мерцающий  свет  струился
сквозь  стены  и  купол  и пробивался снизу, прошивая поверхность,  ровную  и
гладкую, как отшлифованное стекло.
 Он  наклонился, снимая с плеч Корусана. Мальчик внезапно пошевелился, и  это
движение лишило Эсториана равновесия, он упал и не сразу пришел в себя.
 Корусан,  стоя на коленях, тряс его за плечи. Дурачок чуть не плакал,  белые
ободки  ужаса  обрамляли его золотые зрачки. Заметив, что  господин  очнулся,
мальчишка   встал  и  отошел  от  него,  словно  обидевшись  или  устыдившись
собственной  слабости. Он двинулся к предмету, возвышавшемуся в центре  зала,
обогнув юл-котенка и не глядя в сторону застывшей как статуя Саревадин.
 Сооружение  из цельного куска черного камня напоминало алтарь или надгробие.
Оно было укрыто белой, отливающей золотом шкурой, на которой лежал человек  в
одеждах северных королей.
 Искорка  жизни  едва теплилась в нем, сердце еле мерцало,  дыхания  не  было
слышно,  но  над верхней губой легонько трепетал вылезший из ноздри  волосок.
Эсториан  знал  это  лицо, ибо чуть ли не каждый день видел  его  в  зеркале.
Сходства  добавляла густая, завивавшаяся в крупные кольца  борода.  На  своих
многочисленных портретах Солнцерожденный, лорд Мирейн, предок всех  Солнечных
лордов, всегда изображался чисто выбритым, но за время сна он изрядно  оброс,
правда,  росла его борода довольно медленно, так как даже сейчас  не  намного
превосходила  бороду  Эсториана. Длинные волосы его  были  некогда  аккуратно
расчесаны  и уложены вдоль щек, заплетенные в жреческие косички.  Сейчас  они
пышными  вьющимися волнами обрамляли спокойное чело. Лорд  Мирейн  в  прошлой
жизни  был невысоким человеком, он и остался таковым, но под туникой и килтом
круглились гладкие мышцы воина, не опавшие даже за время долгого сна.
 Он  казался  вполне безопасным, как любой отдыхающий человек. Но этот  Замок
принадлежал  ему, и этот свет, льющийся со всех сторон, и заключенный  в  нем
грозный  ток  магической  силы.  Сеть Эсториана  коснулась  краешка  сущности
спящего и отпрянула, получив мощный удар.
    Да,   сказала Саревадин,   он все еще сердится. В его памяти все еще живы
события  давних  лет.  Не много бы я дала за жизнь того,  кто  попробует  его
разбудить.
   Разве такое возможно?
 Эсториан  вовсе не собирался об этом спрашивать. Вопрос сам собой  слетел  с
его  языка. Он чувствовал в мозгу ясность и легкость, словно хлебнул терпкого
bhm`,  выдержанного  в  подвалах Янона. Саревадин тут  же  не  преминула  его
уязвить.
    Конечно,  дитятко.  Он тотчас превратит тебя в пепел,  но  разбудить  его
довольно легки. Отдай команду, и чары рухнут. Эсториан прикусил язык.
   А когда... хм... когда он... умиротворится?
    Через век или два,   усмехнулась Саревадин.   Маги сильно разозлили  его,
прежде  чем  доставить сюда. Сомневаюсь, что сейчас в нем  есть  что-то  еще,
кроме  гнева.  Красный принц надеялся, что сон успокоит его, позабыв,  с  кем
имеет  дело.  Но  он проснется, чтобы довершить начатое и исполнить  волю  по
славшего его бога.
    Вряд ли.   Корусан отошел от спящего, пошатываясь на негнущихся ногах.   
Кое-кто  докажет  ему, да и всем остальным, что бог, о  котором  они  столько
болтают, всего лишь вздор, ложь, дурная мечта.
   Ты хочешь доказать это здесь?   Эсториан в изумлении вскинул бровь.
    Здесь или где угодно.   Корусан подрагивал от возбуждения.   Свет  истины
ярко сияет в любом месте.
    Значит  ли  это,    медленно спросила Саревадин,    что  ты  и  есть  тот
асанианский пророк, который поклялся разрушить Солнечную империю?
   Он знает,   мотнул Корусан головой.   Мы говорили об этом.
   Значит, ты и есть тот самый молодой львенок?
   Это так,   подтвердил Эсториан.
 Они  уже  не  обращали  на него внимания. Они стояли лицом  к  лицу  у  ложа
спящего  Солнцерожденного,  заносчиво  поглядывая  друг  на  друга.  Эсториан
вздрогнул.  Память,  уходящая в глубь прошлого,  подсказала  ему,  что  нечто
подобное  уже  происходило, правда, Саревадин тогда выглядела моложе  и  была
беременна дедом его отца.
    Нет, ты не Хирел,   сказала она,   но такой же львенок, как он. И так  же
неистов  в любви и в сражении. Но твой Солнечный лорд никогда не будет  твоим
всецело. Мы исчерпали эту тему, ты и я, когда ты жил в другом теле.  Мы  дали
ход новым вещам. Мы построили...
    Дом  на  песке,   закончил Корусан, насмешливо щурясь.     И  этот  песок
течет,  как вода. Как ты думаешь, зачем он меня сюда притащил? По собственной
глупости? Или потому, что сам ищет смерти?
 Эсториан  не слышал решимости в этих словах и ненависти, кипящей  под  ними.
Он помнил только любовь, осветившую бездну отчаяния в его душе, и облегчение,
которое ему принесло возвращение солнечной силы.
 Он  чувствовал,  как эта бурная сила выравнивается в нем под влиянием  более
мощного  магического  поля, исходящего частью от спящего,  частью  от  каждой
грани гигантского магического кристалла, в котором они находились. Здесь было
все,   чего   так   недоставало  ему  долгие  годы,  и  более   того,   здесь
воссоединялись, казалось бы, невоссоединимые вещи. Он исцелялся,  он  начинал
понимать,  что может обрести прохладу в огне, покой в ярости и тьму  в  самых
ослепительных  выбросах света. Он становился единым целым, таким,  каким  ему
надлежало быть от рождения.
 Он  успокаивался, он хотел припасть к подножию усыпальницы Солнцерожденного,
чтобы  довершить  исцеление,  но на пути его  стоял  Корусан.  Саревадин,  то
старчески  дряхлая,  то невообразимо молодая, смеялась  в  лицо  скрежещущего
зубами мальчишки.
    Спроси  себя, львенок! Ты ведь не полный дурак. Разве ты хочешь погибнуть
от руки своего возлюбленного?
   Вместе,   сказал Корусан.   Мы умрем вместе.
     Корусан,       улыбнулся  Эсториан,  опьяненный  сознанием  собственного
могущества.     Кору-Асан.  К чему эти разговоры о  смерти?  Ты  будешь  жить
столько, сколько проживу я.
   И умру, когда ты умрешь.
 Корусан  обнажил мечи. Они ярко вспыхнули в магическом свете,  но  не  ярче,
чем его расширившиеся глаза.
    Я  уже  умираю,  милорд. Огонь и холод гложут меня. Точат  суставы,  рвут
плоть и разгрызают кости.
    Ты  бредишь,     сказал Эсториан. Ему вдруг стало  тяжело  двигаться.  Он
чувствовал  себя  мухой,  погруженной в вязкий  сироп.  И  все  же  мальчишку
qkednb`kn  поскорее успокоить.   Давай прекратим это. Ты ведь еще никогда  не
ощущал себя полностью здоровым. Ты скоро поймешь, как это великолепно.
   Нет. Я умираю.
 Он  сунул  малый  меч в ножны и высоко закатал правый рукав  боевой  рубахи.
Тонкая  худая рука его до плеча была покрыта синими пятнами, локтевой  сустав
безобразно опух.
 Эсториан  медленно, словно раздвигая массы песка, положил ладонь на запястье
больного ребенка.
 Щемящая  жалость  охватила  его сердце. Столько  боли,  столько  разрушенных
тканей, оздоровленных, залеченных и вновь пораженных. Корусан улыбался светло
и горько. Кровь в нем расслаивалась, кости крошились.
   Нет,   выдохнул Эсториан.
    Да,    сказал Корусан. Он зачехлил длинный меч и протянул к нему руки.   
Иди ко мне. Сейчас некогда плакать.
 Глаза  Эсториана вспыхнули и увлажнились. Это не слезы. Слезы не  могут  так
обжигать.  С  огромным трудом он шагнул навстречу мальчишке и  пошатнулся  от
резкого толчка в грудь.
 Железные  руки  оттолкнули  его.  Саревадин прыгнула  на  Корусана,  изрыгая
проклятия на каком-то неслыханном языке.
 Мальчишка  сильно ударился об угол усыпальницы лорда Мирейна; он  задыхался,
с  хрипом  хватая  губами воздух, но уклонился от нового удара,  демонстрируя
выучку настоящего воина. Блеснула сталь.
 Нож. Его сжимала худая, покрытая синими пятнами рука, обнаженная до плеча.
   Нет,   беззвучно произнес Эсториан.
 Он ведь мог предугадать эту хитрость. Эту подлость, на которую идут трусы  и
заговорщики.  Сладкое слово, дружеский поцелуй и железо,  входящее  в  спину.
Таков запад, такой Асаниан... но не Корусан.
 Нет,  не  Корусан, не его золотоглазый, словно выточенный из цельного  куска
слоновой кости принц, лучший в мире боец и танцовщик с мечами. Сколько раз он
засыпал в этих объятиях, сколько раз, обнаженный, кружился в опасной близости
от смертоносных клинков!
 Они  боролись, как два пьянчуги в таверне, ругаясь и тяжело дыша, пиная друг
друга  ногами, похожие, как близнецы, в одинаковых черных рубахах  и  кожаных
дорожных штанах, но больше, чем рост и одежда, их роднили коварство и ярость.
Они  скалили  зубы,  способные разгрызать железо, но  Саревадин  не  была  во
оружена.
 Эсториан почувствовал, что вновь обретает способность двигаться. Он  кинулся
к  драчунам. Тогда они с молчаливой яростью накинулись на того, кто осмелился
им  помешать.  Но Эсториан не зря облазил все кабачки Эндроса  до  того,  как
стать  владыкой  обеих империй,   он знал, как следует  действовать  в  таких
потасовках,  и  в  два  счета раскидал осатаневших бойцов  в  стороны,  особо
приглядывая за тем, кто вооружен.
 Корусан,  казалось,  не узнавал своего господина, хотя  шарил  по  его  лицу
блуждающим взглядом. Дыхание мальчика было хриплым и резким, похожим на храп.
Он кашлял, из кривящихся губ вылетали кровавые брызги. Эсториан ощутил у себя
во рту горечь.
 Потом  дурачок  ударил.  Резко,  сплеча.  Эсториан  не  успел  отстраниться.
Горячая боль затопила левую руку.
 Второй  удар  был  направлен  в сердце, но цели своей  не  достиг.  Эсториан
отскочил и встал в боевую стойку.
   Корусан. Кору-Асан!   взмолился он.
 Бесполезно.  В  золотых  глазах плавали смерть и  безумие.  Саревадин  опять
прыгнула  на мальчишку. Эсториан перехватил ее на лету. Солнечная  леди  была
столь  же  отважна,  сколь ее безумный противник, но, не имея  оружия,  могла
угодить в беду. Он обхватил ее обеими руками и держал изо всех сил. Она  была
очень сильна, царапалась и шипела, как кошка.
   Отпусти! Ты слышишь меня, сопляк!
 Он не ослабил хватки.
   Дай мне слово, что ты больше не тронешь его.
   Пусть он сперва поклянется, что не тронет тебя!
   Не лезь не в свое дело. Это касается лишь нас двоих.
 Корусан ждал, опустив смертоносное лезвие.
   Это не только ваше дело, красавчик. Империя не может осиротеть.
   О моей империи пусть заботится бог, но не ты, которая от нее отказалась.
 Она  извернулась  в  его руках. Для своих древних лет  она  была  потрясающе
гибкой и скользила, как смазанная маслом змея. Он стиснул ее еще сильнее,  но
она ударила его локтем в живот и высвободилась,
 Вскочив  на  ноги, Скиталица тяжело перевела дух и замерла в двух  шагах  от
Эсториана.  Пока они боролись, Корусан успел отойти к постаменту и  теперь  с
жадностью    и   каким-то   безумным   восхищением   вглядывался    в    лицо
Солнцерожденного.
 Саревадин  не  двигалась.  Эсториан прислушался к  боли  в  руке,  Она  была
тянущей,  но терпимой. Корусан меж тем переложил нож в левую руку и  коснулся
пальцем  бровей  спящего. Эсториан замер. Но ничего не произошло.  Спящий  не
пробудился, не грянул гром, не разверзлись небесные хляби.
 Ясно  было  одно     Корусан потерял разум. Это Замок  зажег  в  его  глазах
безумный  огонь.  Эсториан мог стать таким же, если бы  не  имел  собственной
силы. Он сам притащил мальчишку сюда, он один виноват в том, что сейчас с ним
происходит.
 Корусан подобрался. Его шепот ясно шелестел в магической тишине.
    Как  ты  похож на того, кого я люблю больше жизни, и как не похож.  Он   
мягкая штучка, при всей своей внешней крепости. Он...
 Корусан рассмеялся глубоким гортанным смехом.
   Он   звонкая бронза, ты   закаленная в горне сталь.
 Восстанешь  ли ты, чтобы править опять, великий король и лжец?  Захочешь  ли
вновь завоевывать страны?
   Он уничтожит тебя,   сказала Саревадин.
 Корусан  нагнулся  и  поцеловал Солнцерожденного в губы.  Потом  выпрямился,
насмешливо улыбаясь.
    Вот  он  лежит, король и мужчина, сумевший обмануть смерть. Но, возможно,
именно я выпущу из его жил всю кровь, прежде чем сам умру.
   Вряд ли,   усмехнулась Саревадин.   Попытайся и увидишь, что будет.
 Эсториан ужаснулся. Он начинал понимать, что задумал безумный мальчишка.  Но
не двинулся с места, заразившись спокойствием Саревадин.
 Корусан  положил руку на сердце спящего короля. Стало ли оно биться сильнее?
Кажется, нет. Но в воздухе вдруг запахло озоном, словно перед грозой, и грани
кристалла подернулись легкой дымкой.
    Да,     сказал  Корусан,     это именно  так.  Сын  Льва  проник  в  твою
собственную твердыню. Он может освободить тебя и может повергнуть в прах. Все
здесь  и  все  в  моих  руках,  разбойный король! Солнце,  тьма,  Керуварион,
Асаниан, лев и черный орел   все. Ты только взгляни,   он опять усмехнулся,  
кто  сидит  на твоем троне. Еще один сын Льва, детеныш жрицы враждебной  тебе
богини!  Все,  что  он  собой представляет, глубоко отвратительно  тебе.  Они
предали  твое  дело, глупый и самовлюбленный король, твой сын,  надругавшийся
над  собственной  плотью, и твой правнук, и они стоят здесь,  утверждая,  что
любят тебя.
 В  воздухе  пронеслось  пение,  тихое,  как  треск  лопнувшего  хрустального
бокала.
 Кости  Эсториана  стали  стеклянными, они  могли  разлететься  вдребезги  от
любого толчка.
 Нет.  Это  была  боль  Корусана,  это  был  его  ужас,  всепоглощающий  ужас
смертника, у которого нет и не будет потомства.
    Мне     конец,    сказал Корусан.   У меня нет сына, семя мое  бесплодно.
Когда  я  умру, ты будешь торжествовать. И все же,   добавил он, помолчав,  и
глаза его мстительно засверкали,   я сумею испортить тебе торжество. Я заберу
с  собой  последнего  из  твоих потомков. Львы исчезнут,  но  и  твое  Солнце
закатится навсегда.
  Ну  нет,    машинально подумал Эсториан.   Солнце тебе погасить не удастся.
Не по зубам и не по чести. Есть в этом мире городишко При'най, и в нем сейчас
находится некая женщина, ожидающая разрешения от бремени. Ее охраняют,  и  ты
ничего  не  знаешь  о  ней. Или знаешь? Если ты смог  отыскать  новорожденные
Врата, то... 
 Эсториан вздрогнул.
 Он  дошел  до  того,  что  перестал доверять своему оленейцу.  Асаниан  учит
многому.  Впрочем, от мальчика всего можно ожидать, пока он безумен.  Сейчас,
кажется, он всерьез вознамерился пробудить того, кого пробуждать не стоит.
 Эсториан  медленно  двинулся  вперед.  Очень  медленно.  Его  сила   яростно
дергалась,  пытаясь освободиться от сковывающих ее пут. Только Замок  помогал
держать  ее  в  рамках.  Его  сущность срослась  с  бездонной  толщей  утеса,
основание  которого  уходило к центру земли. Его тело  сейчас  было  кончиком
этого  монолита, оно словно выдвигалось из скользкой мерцающей тверди  по  на
правлению  к  черному кубу, на котором лежал человек, перечеркнутый  нависшей
над  ним  тенью. Глаза Эсториана сошлись на одной точке, она мрачно  блестела
над телом спящего короля.
 Момент    и горячая сталь перекочевала в его руку. Узкий оленейский  кинжал.
Эсториан сунул его за пояс, рядом с ножнами, где болтался его личный  клинок.
Даже легкий скрип металла, задевшего тисненую кожу ножен, не привлек внимания
оленейца. Корусан по-прежнему простирал руки над спящим и быстрыми движениями
словно оглаживал неподвижную фигуру.
    Он  способен на это,   почти беззвучно шепнула Саревадин.   У  него  были
хорошие учителя.
 Она  опять  одряхлела  и безучастно поглядывала вокруг  с  явным  выражением
скуки  на темном морщинистом лице. Казалось, ей смертельно все надоело и  она
ожидала  только  одного     скорейшего  окончания  спектакля,  чтобы  наконец
отправиться на заслуженный отдых.
 Эсториан  не собирался отдыхать. Чего-чего, а именно этого он себе позволить
не мог.
 Он  обогнул  грань  постамента,  потом подобрался,  как  кошка,  и  прыгнул.
Корусан повернулся. Эсториан всем весом обрушился на него. Какое-то мгновение
они качались над телом спящего. Боковым зрением Эсториан видел, как вздыбился
мех  шкуры, на которой лежал король, как зашевелились колечки его бороды.  Он
понял,  что  может  сейчас произойти, он не желал превратиться  в  обугленные
останки.  Отчаянно  извернувшись,  он  дернул  мальчишку  в  сторону,  и  они
покатились  по полу, который на поверку оказался тверже алмаза. В  нем  мягко
пульсировал  разгорающийся свет. Эсториан сильно ушиб локоть.  Корусан  лежал
недвижно. Оглушенный? Мертвый?
 Эсториан  подполз  к  мальчику. Он волновался, руки его  тряслись,  ему  еле
удалось унять дрожь. Пауза. Потом дрожь возникла опять. Он уже не обращал  на
нее  внимания, вглядываясь в прекрасное ненаглядное лицо. Правда, сейчас  его
трудно  было  назвать  прекрасным. Огромное синее пятно  наползало  на  скулу
оленейца, подбираясь к надбровью, застывшие золотые глаза закатились под лоб.
    Корусан,   позвал Эсториан, обмирая от страха.   Желтоглазый, очнись, это
я.
 Никакого ответа.
   Это я,   вновь сказал Эсториан.   Очнись. Я вылечу тебя. Только очнись,
 Золотые ресницы дрогнули.
    Ты не сможешь,   вяло сказал Корусан. Он пошевелился, и его боль вошла  в
кости Эсториана.   Оставь меня. Дай мне умереть.
 Слезы  ослепили Эсториана. Так лучше, подумал он, он не хотел ничего видеть,
он не хотел понимать правды, он не хотел знать, отчего так ноет его сердце.
    Если  ты  не дашь мне умереть,   Корусан тяжело задвигался  и  сел,     я
разбужу его.
 Эсториан  мотал  головой.  Она у него болела, ох как  болела.  Он  был  весь
разбит   душа, сила, сердце,   все.
    Разбуди  сначала  себя.  Ты спишь, малыш. Проснись  и  дай  мне  с  тобой
разобраться.
   Позволишь ли ты мне убить себя?
   Разве тебе будет от этого хорошо?
    Нет,   сказал Корусан. Он затрясся, оглядываясь по сторонам, потом  встал
на  колени, вытащил мечи. Один из них вспыхнул, вздымаясь. Эсториан не  глядя
перехватил руку мальчишки, вывернул кисть. Длинный   основной   меч зазвенел,
падая на пол.
   Иди ко мне, желтоглазый.
 Корусан ударил с левой руки.
 Эсториан   не   мог  в  это  поверить.  Даже  поймав  глазом  хищный   блеск
надвигающегося  клинка.  Даже чувствуя свежую рану в предплечье.  Даже  зная,
насколько  мальчишка  возбужден. Он не мог поверить, что  тот  всерьез  хочет
убить его.
 В  сердце.  Точно.  Без  упреждающего замаха, без колебаний.  И,  что  самое
ужасное,   без сожаления.
 Безоружный, недвижный, Эсториан заглянул в лицо своей смерти.
 И  ощутил  себя трусом. И дернулся в сторону. Меч просвистел возле его  уха,
ударился  в  пол. Корусан по инерции качнулся вперед. Руки Эсториана  поймали
хрупкое горло.
   Ну же,   потребовал оленеец.   Давай, чего ты ждешь?
 Малый  асанианский меч свистнул еще раз и застрял в плотной  коже  доспехов.
Эсториан большим пальцем правой руки надавил на нежный кадык.
   Не надо,   выдохнул он.   Не заставляй меня делать все это.
 Глаза  Корусана  подернулись пленкой. Он улыбался. Меч выпал из  безжизненно
повисшей руки. Упал, покатился по полу. Эсториан чуть ослабил нажим.
 Улыбка  Корусана  сделалась  шире, но в ней не было  жизни.  Только  радость
освобождения, только предвкушение возможности нанести новый удар.
 Ненавижу тебя. Люблю. Ненавижу...
 Тайный  кинжал,  спрятанный в рукаве оленейца, обрел свободу.  Вспыхнул  над
грудью черного короля и опустился. И скользнул вдоль ребра, рассекая мышцы.
 Бок  стал липким. Если клинок мальчишки отравлен, то... Он всхлипнул. Не  от
рыданий.  Он  просто  хотел  поглубже вздохнуть. Щеки  его  увлажнились.  Это
испарина, думал он. И шептал, глядя в золотые глаза:
   Остановись, дурачок. Заклинаю, остановись.
 Корусан  ударил  еще раз. В голову. Узкое лезвие вошло в щеку.  Эсториан  не
ощутил боли.
 Умри  со  мной. Так я люблю тебя. И так хочу. Умри. Пальцы словно окаменели.
Видит бог, он не мог раздавить это горло, он не мог причинить мальчику вреда.
Корусан торжествовал. Рука с ножом переместилась ниже. Эсториан почувствовал,
что  сейчас это произойдет. Кончик ножа ковырял доспехи, отыскивая щель между
пластинами.  Сейчас острый клинок пронижет плоть, зазубренный коготок  тронет
сердце и дернется, подцепив его, словно рыбу, на крюк.
 Сейчас. Настолько сильна любовь дурачка, настолько яростна его ненависть.
   Нет,   прошептал Эсториан.
 Они  лежали,  сомкнув  объятия, как часто делали  во  время  любовных  битв.
Корусан  напрягался.  Нож,  вожделея, раздвинул складки  тисненой  кожи,  они
оросились чем-то липким и вязким, сейчас...
 Тело  Эсториана сделало выбор. Оно сжалось, пытаясь изгнать иглу  из  груди.
Боль  не  имела  значения. Большие пальцы каменных рук чуть  шевельнулись.  И
сломали мальчику шею. И вновь затихли в удовлетворенном спокойствии камня.
 
                                                                     ГЛАВА 50
                                                                             
 Вэньи   осталась   в   пещере  одна.  Ей  вдруг   жутко   захотелось   пить.
Несоразмерность этого ничтожного желания с грандиозностью происходящего  была
настолько абсурдной, что она, закашлявшись, рассмеялась. Кашель больно  обжег
пересохшее горло.
 Врата,  в  которых  исчез Эсториан, закрылись. Огонь  Сердца  Мира  выглядел
обычным костром, казалось, в нем даже можно рассмотреть питающие его поленья.
Экраны миров успокоились и мерцали в обычном цикле, неторопливо текли, сменяя
друг друга.
 Она чувствовала, что может легко пройти сквозь их завесы и даже двинулась  к
ним.  Соблазн  был  велик.  Забыть о своих головных болях,  заботах,  гоноре,
жречестве,  отринуть все и стать никем и ничем в пространстве,  свободном  от
человеческих существ.
 Ей  следовало бы сейчас изнемогать от истощения, ибо выращивание новых  Врат
и  путешествие  по колдовской дороге должны были забрать у нее  все  силы.  В
любой  другой  точке  мироздания все так бы и произошло.  Но  в  этом  месте,
вобравшем  в себя энергию всех миров, она абсолютно не чувствовала усталости.
Ankee  того, Вэньи знала, что сможет бесконечно долго выполнять любую работу,
какой  бы тяжелой она ни была, находясь возле огня, пылающего сейчас мирно  и
ровно.
 Путь  в  Замок  был  закрыт,  но  не замкнут. Может  быть,  оленеец  помешал
Эсториану поставить магический заслон на Вратах, а может, сам Эсториан  решил
не запирать их, рассчитывая на то, что Вэньи очнется и поспешит вслед за ним.
 Глупец. Там, где может пройти она, могут проскользнуть и другие. Почему  она
вдруг подумала о других? Пока они ничем не выдавали своего присутствия.
 Она  призвала  к  себе силу и чуть не упала, переполненная  притоком  бурной
энергии. Честный огонь, он щедро возвращал ей то, что отобрал какое-то  время
назад.
 Она  постаралась успокоить дрожь, охватившую все ее тело, утешаясь тем,  что
даже  более опытный маг на ее месте был бы не менее удивлен. Ей удалось  чуть
приоткрыть Врата и просочиться в них краешком силы. И тут она ощутила в  душе
нарастающую тревогу.
 Наблюдатели.  Нет, не волки с волшебной дороги   эти звери  были  двуногими,
сильными,  хищными, искушенными в магии. Они жаждали... нет, не  ее  крови...
они жаждали большего.
 Они  двигались  быстро,  но все-таки не с такой скоростью,  чтобы  опередить
Вэньи.  Оградив себя мощным магическим валом, она принялась изучать  пляшущие
вокруг  нее существа. Она чувствовала их злобность, их застарелую  обиду,  их
уверенность  в  скором своем торжестве. Император взял  с  собой  оленейца  в
Замок.  Это  большая удача. Руками мальчишки они уничтожат черного  короля  и
подберутся к спящему. Пусть Мирейн спит, они не станут будить его. Они просто
воспользуются его мощью, чтобы унизить Керуварион и завладеть Золотым троном.
    Злобные  дураки,     сказала Вэньи. Она не боялась быть  обнаруженной.   
Который раз вы пытаетесь на него напасть и который раз терпите неудачу.  Опыт
вас ничему не учит. Неужели вы всерьез думаете, что сумеете победить?
 Щит ее трясся от ударов, но она удерживала его.
    Вы    жалкие трусы,   говорила она,   и всегда были такими. За вас всегда
трудились  рабы, вы привыкли загребать жар чужими руками, прячась в убежищах,
сотканных  из вашей ублюдочной магии. Как вы могли доверить больному  ребенку
то, на что едва ли отважится и здоровый мужчина?
 Они  наступали,  они  были сильны. Сила ее местами стала  расслаиваться.  Но
Вэньи не хотела бежать. Она должна высказать все в лицо этим псам.
    Вы  безумно  боитесь  Замка и спящего в нем  короля.  Вы  надеетесь,  что
сможете управлять его мощью, но этого никогда не случится. Разве вам по силам
вырастить Касар или хотя бы сравняться в магии с теми, кто носит его тяжесть?
Жалкие  людишки,  болваны  и  трусы. Вам не хватит  духу  атаковать  твердыню
Мирейна. Да, он бессмертен, но где сказано, что его нельзя подавить?  Да,  он
могучий маг, но любую магию можно в конце концов обуздать.
   Ты знаешь, как?
 Он  выступил  из стены, затмевая собой остальных, как луна затмевает  ночные
созвездия,    в чем-то красно-зеленом поверх белой накидки. Он выглядел,  как
купец, спесь которого возрастает по мере того, как растет его капитал. Он был
хорошо упитан, глаза лучились самодовольством, смешанным с раздражением,  над
одной из бровей темнел свежий шрам.
 Этот  маг  смотрелся весьма внушительно, но Вэньи почему-то показалось,  что
вся  эта  пышность не имеет под собой почвы. Искусство его, пожалуй, было  не
велико.  Желание  обладать  явно  довлело в нем  над  стремлением  достигать,
понимая.
 Впрочем,   первое  впечатление  могло  оказаться  ложным.   Вэньи   и   сама
предпочитала  маскировать  свою истинную суть.  Правда,  в  манере  несколько
противоположной     не  только не пытаясь ослепить окружающих  роскошью,  но,
наоборот, подчеркивая свое низкое происхождение, облачаясь при каждом удобном
случае  в  грубую  одежду островитян, удобную в носке, но вызывающую  усмешки
даже  у  метельщиков улиц. Магу всегда выгоднее скрывать, чего  он  стоит  на
самом деле.
 Маги, атакующие Вэньи, почтительно расступились перед Мастером Гильдии.  Все
они  кутались  в  серые и фиолетовые плащи, но желтые лица  врагов  явственно
указывали  на  то,  какая  страна породила их и воспитала.  Что  удивительно,
ondsl`k`  Вэньи,  ведь Гильдия поначалу была рождена в Девяти  Городах  и  не
имела никакого отношения к Асаниану.
 Они  толпились  напротив дерзкой, осмелившейся бросить им  вызов  жрицы,  но
старались не соваться в пространство между ней и огнем. Возможно, они боялись
ее. А возможно, копили силы для решительного броска.
 Сама же Вэньи умирала от страха, но в еще больший ужас ее повергала мысль  о
том, что Гильдия может завладеть Замком. Она была плохой охранницей Врат.  Ее
сила предназначена для сражения. Она умела созидать и не могла разрушать,  и,
кажется, враждебные маги стали осознавать это.
 Она  вспомнила  балладу,  которую спел однажды  у  ночного  костра  один  из
асанианских  евнухов Шон'ая. Его чистый голос врезался в ее  память.  Баллада
рассказывала  о  том, как враждующие маги сошлись в Сердце Мира,  сражаясь  с
помощью  магии. Потом, когда силы бойцов иссякли, они пустили в  ход  мечи  и
ножи. Схватка закончилась в Замке Солнца.
 Тогда  они  заключили  перемирие   Саревадин и молодой львенок.  Теперь  это
перемирие нарушено. И нет надежды на то, что оно возобновится.
 Вэньи  встряхнулась,  освобождаясь  от  гложущей  сердце  тоски,  в  которую
ввергли  ее  маги  Гильдии даже сквозь стену защиты. И вновь  услышала  голос
Мастера.
    Наш  раб  сделал  все,  что  от  него требуется.  Вряд  ли  тебе  удастся
остановить его.
   Он не раб,   возразила Вэньи.
   Он служит нам,   сказал Мастер Гильдии.
    Не  думаю.    У нее заныли колени. Она села, скрестив ноги, устроилась  с
максимально  возможным комфортом.   Оленейцы не могут служить  никому,  кроме
законного императора, наследника Золотого трона.
   Золотой трон по праву принадлежит тому, кто служит сейчас нам.
    Мальчишка с разжиженной кровью? Львенок из боковой женской ветви Золотого
Семейства? Мужчина, чье семя мертво? Если он сядет на трон, кто придет после?
Какой-нибудь ублюдок, бастард?
 Она  видела,  что  уязвила его самолюбие. Прекрасно, гнев  ослабляет  магию,
разжимает тиски.
   Он император.
    Император не стал бы прислуживать вам. Скорее наоборот, он постарался  бы
вас уничтожить.
 Маги  подбирались  к ней с обоих боков. Несомненно, у них  есть  ножи.  Нет,
драться  они не станут. Они ударят исподтишка, в спину. Те, что были способны
сойтись с противником в честном бою, пали в При'нае.
 У  Вэньи  тоже  был кинжал. Маленький   для разрезания мяса. А  также  сила,
которая была уже на исходе. Ее самое острое в данной ситуации оружие    язык,
кажется,  исчерпал все ресурсы. Мгновение-другое, и маги поймут, что  она  не
представляет для них серьезной преграды, и кинутся на нее. И тем не менее...
 Она  медленно встала, грациозная и невозмутимая, и мгновенным выбросом  силы
перетрогала все Врата. Она действовала наугад, повинуясь наитию.
 Стены не шелохнулись, огонь пылал ровно.
 Маги  переглянулись.  Она чувствовала, как скачут их мысли,  как  крепнет  и
утолщается паутина, которую они вот-вот должны на нее набросить.
 Бить следовало туда, где сеть толще, где они не ожидают удара.
 Боль.
 Она отшвырнула ее прочь.
 Агония.
 Она задушила ее.
 Мука.
 Она ринулась ей навстречу.
 Эсториан  стоял  на  коленях. Тело оленейца корчилось в его  сильных  руках.
Смертная   мука       нет  жизни,  нет  чувств,  только  разрушение,   только
подрагивающий,  разваливающийся каркас, выигрыша нет и не  будет.  Он  прижал
чернеющие останки к груди и заплакал.
 Гибкая  фигурка вылетела, вращаясь, из уплотнившегося воздуха,  пошатнулась,
обрела равновесие. Врата мгновенно захлопнулись, энергетические засовы плотно
вошли в магические пазы.
 Он  изумился. Фигурка имела имя. И голос, сладкой музыкой отозвавшийся в его
воспаленном мозгу.
   Что, во имя всех демонов ада, здесь происходит?
 Вэньи  смотрела  не  на  него.  И даже не на  мертвого  мальчика,  в  смерти
которого  он был повинен. Эсториан проследил за ее взглядом. Это было  легче,
чем созерцать мертвеца.
 Саревадин  стояла  над спящим Мирейном. Она склонилась  к  грозному  королю.
Губы  ее  шевельнулись, шепча заклинания. Звенящую тишину  рассек  изумленный
возглас:
   Он просыпается!
 Саревадин усмехнулась и запела песнь сбора плодов.
 Если  женщина хочет умереть так сильно, что уже не заботится о том, кто  или
что  уйдет вместе с ней, потому что долгие годы жизни лишили ее разума, можно
ли рассчитывать на спасение? Можно ли предполагать, что магия, из которой она
соткана, сумеет ее удержать?
 Замок  был создан, чтобы исцелять детей Солнца. Но если исцелением  является
сама  смерть, следует ли ожидать, что Замок станет способствовать ей? И можно
ли противостоять Замку?
 Вэньи задвигалась, собирая лохмотья света, торчащие из тускнеющих Врат.  Она
искусно и быстро связывала обрывки, поглядывая на Саревадин.
 Та  уже  простирала  над спящим колеблющиеся руки. Если  она  дотронется  до
него,  если произнесет вслух его имя, Мирейн проснется. Проснется,  гневаясь,
исторгая потоки огня.
 Вэньи  забросила  сеть. Она оказалась слишком короткой, она  легла  на  пол,
пульсируя и дрожа.
 Эсториан  пошевелился.  Тело  Корусана мягко выскользнуло  из  его  рук.  Он
заставил  себя  встать  и  двинуться к черному  постаменту.  Медленно,  очень
медленно  для  себя и неуловимо быстро для стороннего взгляда.  Пол  и  стены
кристалла словно пульсировали, и дыхание спящего подстраивалось под этот  все
учащающийся ритм. Пальцы рук короля изгибались, начиная царапать грудь.  Одна
из бровей Мирейна шевельнулась в грозном изломе.
 Вэньи рванулась вперед, но упала. Она всю себя вложила в бесполезную сеть  и
теперь слабо ворочалась на полу, как опрокинутая на спину божья коровка.
 Саревадин  плавно раскачивалась над спящим. На ее лице светилось восхищение.
Эсториан  обхватил Скиталицу обеими руками и крепко сжал. Вот так же какое-то
время  назад  он  удерживал Корусана. Однако в отличие от оленейца  Саревадин
была надежно защищена. Ее сумасшествие, казалось, лишь помогало ей.
 Он  стиснул  зубы.  Его тело дергалось, но он держал.  Его  кровь  кипела  и
грохотала в висках, а мозг распух, грозя разломить череп.
 Он  держал.  Она  не могла закончить работу, пока он впивался  в  смертельно
опасный  щит, сковывая ее движения. Она тянула из спящего силу, вливая  ее  в
свой  барьер, он выливал эту энергию в плотный сгустившийся воздух. Кожа  его
горела, ломило в костях, Касар распух и начинал шевелиться.
 Предохранительные кольца слетали с него одно за другим. Он не знал, как  ему
удалось  это, но радовался такой удаче. Он был воин, а воин в битве  идет  до
конца.
   Остановись,   бешено заорала она,   ты сгоришь заживо!
 Но  разве  он не сгорит, когда Солнцерожденный проснется? Она извернулась  и
вонзила  ногти  в  его  лицо.  Гордая принцесса,  наследница  лорда  Мирейна,
Солнечная  леди  и грозная императрица опустилась до того, что  дралась,  как
уличная  потаскуха, оберегающая свой кошелек. Он рассмеялся. Ее коготки  даже
не  причинили ему боли. Но глотка его горела. Он больше не мог да и не  сумел
бы себя сдержать.
 Сейчас  он разрушится, сейчас он умрет. Последнее кольцо лопнуло, разлетаясь
на части.
 И  он  стал шире и выше того, кем только что был. Так раскрываются  цветы  и
растут  дети.  Их рост заложен в них самой природой, его можно  прервать,  но
невозможно   остановить,  и  горе  тому,  кто  попытается  повернуть   вспять
естественные процессы жизни.
 Его  тело  стало  совершенно здоровым, но дух все еще  трепетал,  обожженный
горем, исцелить которое могла только полная потеря памяти.
 Противостоящая  ему  сила словно опала. Она уходила из Саревадин,  из  щита,
который  ее  окружал, и   о всемогущее Небо!   из облака заклинаний,  которым
Скиталица окутала спящего.
 Эсториан  вдруг похолодел, осознав собственную ошибку. Это облако  вовсе  не
пробуждало,  оно,  наоборот, усыпляло спящего короля, а Эсториан  только  что
пытался  поменять направленность его действия. Что это на него нашло,  он  не
мог бы сказать, но Саревадин, кажется, основательно вышла из строя.
 Сила  все  еще  пребывала  в ней. Она не могла исчезнуть  полностью,  покуда
Саревадин жила, но для борьбы ее явно не хватало. Взбешенная старуха толкнула
Эсториана в грудь и отошла от постамента. Она казалась весьма раздраженной.
 Вэньи,  сидя на полу, продолжала плести сеть. Словечки, слетавшие с ее  губ,
не были похожи на заклинания. Она выдергивала, морщась, нити энергии из своей
сущности и связывала их с волнами набегающего от стен света.
   Помоги ей.
 Эсториан вздрогнул.
 В широко открытых глазах Саревадин не было ни насмешки, ни гнева.
   Она не сможет сделать это одна. Помоги.
 Он помотал ноющей головой.
    Я  боюсь.  Я опять что-нибудь натворю. Я чувствую себя словно в  посудной
лавке. Не так повернусь и обязательно что-нибудь разобью.
 Саревадин сердито нахмурилась и вздохнула.
    Конечно, ты еще не очень-то ловок, но время не ждет. Иди к ней и учись, и
как можно быстрее. Она может полностью истощить себя. Разве ты этого хочешь?
   Но я...
   Заткнись и делай, что тебе говорят.
 Он не маг. Он не знал, как.
 Саревадин  цеплялась  за  него, как утопающий за  соломинку.  Ее  руки  были
обжигающе холодны.
   Делай,  она скрежетала зубами,   делай же, дьявол тебя раздери!
 Он  выбросил  робкие  стрелы  силы. Они вернулись,  столкнувшись  с  защитой
Вэньи.
 Саревадин трясла его, как мальчишка фруктовое дерево.
   Делай!
 Он  не  мог.  Его  касания были слишком сильны. Они рвали  в  клочья  тонкую
паутину.
   Глупец!   выругалась Саревадин. Она прикрыла глаза.
 Он  едва  успел  подхватить  ее и понял, что попался.  Она  довольно  крепко
держалась  на  собственных ногах. Смешение энергий закружилось,  потрескивая,
вокруг них, не давая ему опомниться.
 Он  поймал  брошенную стрелу и пропустил ее сквозь свое  сердце.  Потом  еще
одну  и  еще. Стрелы связывались в узлы, где-то мелкие, где-то совсем грубые.
Ячейки   текли  и  текли.  Делай  их  прочными.  Наращивай  там,  где  слабо.
Пошевеливайся, ибо лежащий человек может в любой момент встать.
 Мирейн  дернулся,  пытаясь  сбросить набегавшие  на  него  петли.  Его  руки
поднялись  над грудью, пальцы зашевелились, как ноги морского паука.  Он  все
еще спал, но гнев его пробуждался.
 Саревадин  тихо  пела   о себе и о том, что могло быть, о  рыбаках,  умеющих
делать  крепкие  сети,  о том, как сладко спится под шум  прибоя  на  морском
берегу.
 Она  черпала  энергию из силы Эсториана, брала сколько нужно  и  плела  сеть
заново, вместе с ней изменяя себя, обретая молодость, бодрость и свежесть.
 Вэньи работала отстраненно от предмета своей работы, Саревадин вкладывала  в
него  душу. И преображалась, поскольку только сила поддерживала в ней  жизнь.
Она  менялась,  как  тогда, на волшебной дороге, становясь  то  женщиной,  то
мужчиной,  то  девицей, то юношей, то вообще без формы и пола,  но  неуклонно
продолжала тянуть свою песнь.
 Спящий  боролся  с  ней в сонном оцепенении, которое в  любой  момент  могло
полыхнуть огнем.
 Саревадин  пела. Она охлаждала Мирейна сумраком ночных рощ, снегом  северных
гор, легким дождем, стучащим по раскаленным крышам. Надо спать, говорила она,
надо усмирить ярость, и тогда сон станет совсем глубоким.
 Солнцерожденный не хотел покориться. Правая рука его рухнула на покрывало  и
вытянулась вдоль тела. Пальцы были сжаты в кулак. Он вновь готовился  взяться
за переустройство мира, этот человек, более привычный к тропам войны.
 Но он был уже крепко связан.
 Саревадин  тяжело вздохнула, все еще не отпуская Эсториана.  Она  уже  стала
собой, хрупкой, но аппетитной штучкой без возраста, глаза ее стали спокойными
и почти счастливыми. Наверное, она и была именно такой до тех пор, пока Хирел
не умер.
 Она улыбалась. Ее голос казался ниткой, едва выдерживающей вес слов.
    Это  остановит  его на некоторое время. Ну, теперь  ты  веришь  мне  хоть
немного, малыш?
   Я всегда верил тебе!
   Не лги. Ложь делает людей суетливыми, а суетливость тебе не идет.
 Она  изменялась,  худея  на глазах, ноги ее подкосились.  Он  придержал  ее,
намереваясь усадить на пол.
    Нет-нет,  лучше  положи  меня рядом с ним. Не  волнуйся,  я  не  оскверню
величия спящего. Пройдет совсем немного времени, и я обращусь в пыль.
    Ты не умрешь,   сказал Эсториан, но сердце его сжалось. Она уже весила не
больше ребенка и увядала быстро, как срезанная лоза.
    Они  говорили, что я не смогу умереть. Я и сама не предполагала, что  мне
это  удастся,  пока  не подключилась к нему. Он гложет  силу,  словно  точило
булат.  Мы  славно поработали, я ни о чем не жалею.   Она усмехнулась.     Не
кисни, малыш. Наше путешествие было весьма приятным. Оно подарило тебе  себя,
а мне... мне...
    Смерть,     сказала Вэньи. Она уже поднялась с пола, но  была  мертвенно-
бледной  и  вся  тряслась.  Она протянула руку  к  Саревадин,  но  так  и  не
осмелилась коснуться ее щеки, вернее скулы, обтянутой темной, утончающейся на
глазах  кожей.   Скалы прочнее моря, но все-таки море стирает их в порошок  и
уносит прочь.
 Саревадин  уже  не  могла ничего сказать, но глаза  ее  улыбались.  Куб,  на
котором лежал Солнцерожденный, был достаточен для двоих. Эсториан уложил дочь
рядом  с  отцом  и устроил ее поудобнее. Он поискал глазами,  чем  бы  укрыть
Скиталицу,  но  Саревадин уже стала настолько хрупкой,  что  любое  покрывало
могло  ее  раздавить. Жизнь вытекала из Солнечной леди медленно  и  спокойно,
словно вода из треснувшей чаши.
 Одежда  истлела  первой, затем мышцы Саревадин срослись с костями,  а  кости
рассыпались  в прах. Ни боли, ни страха не было в этой кончине, только  тихая
радость,  как  будто в воздух вдунули веселящий порошок.  Что-то  крылатое  и
яркое пронеслось над ними и растаяло в толще магического кристалла.
 
                                                                     ГЛАВА 51
                                                                             
 Солнцерожденный  вновь  погрузился  в  глубокую  дрему.  Сиротливую  горстку
праха,   темневшую  возле  него,  разметало  внезапным  сквозняком.  Эсториан
обернулся.
 Грани  кристалла за его спиной словно раздвинулись, открывая вход  в  Сердце
Мира.  Там стояли маги. Один, облаченный в разноцветные мантии, казался выше,
на  остальных были простые накидки серого и фиолетового цветов. Их полукругом
оцепляли люди в черных плащах, с закрытыми лицами   оленейцы. Крайний из них,
стоявший  чуть  в  стороне, был так похож на Корусана, что Эсториан  едва  не
окликнул  его.  Но Корусан лежал, привалившись к усыпальнице  лорда  Мирейна,
скорченный и бездыханный.
 Голос Вэньи привел его в чувство.
   Я запрещаю вам нарушать эту границу!
 В тоне ее не было ни нотки страха.
    Разве  ты  Солнечной крови?   спросил главный маг.   Разве  у  тебя  есть
право распоряжаться здесь?
    А  разве в твоих жилах течет Солнечная кровь?   парировала Вэньи.   Разве
ты  можешь  войти сюда без опасения потерять рассудок? Разве  ты  не  боишься
смерти?
   Старые басни,   отмахнулся Мастер.   Ложь, чепуха.
    Тогда  входи.     Вэньи  холодно усмехнулась.    Твой  шпион  уже  мертв.
Сумасшедшая  женщина тоже. Солнцерожденный вряд ли проснется на  вашем  веку,
тем  не менее он с удовольствием отблагодарит тебя за все, что ты сделал  для
его дома.
 Глаза  главного  мага  были широко раскрыты, словно он только  сейчас  сумел
рассмотреть,  что находится внутри магического кристалла: и тело  спящего  на
возвышении  короля,  и  скорченную фигурку Корусана, и  юл-котенка,  сидящего
подле нее.
 Оленеец,  руки которого лежали на эфесах мечей, не шелохнулся.  Взгляд  его,
устремленный  на  Эсториана,  был  холоден  и  невозмутим.  Впрочем,  в   нем
угадывался безмолвный вопрос.
    Да,  я  убил  его,    кивнул Эсториан.   Я имел на то  право.  Его  жизнь
принадлежала мне, так же как моя   ему.
 Оленеец чуть наклонил голову.
   Да, ваше величество.
 Эсториан замер.
   Вы по-прежнему служите мне?
   Мы служим императору,   сказал оленеец.
    Ты.   Эсториан вдруг четко осознал, что роднит этого мужчину с Корусаном.
Бестрепетный взгляд и гордая осанка выдавали в оленейце человека,  привыкшего
повелевать.   Ты капитан оленейской стражи в Золотом дворце?
   Я   вождь оленейцев.   Мужчина снова отвесил едва заметный поклон.
 Эсториан придержал дыхание.
   Тогда ответь, император ли я для вас?
 Оленеец  молчал.  Эсториан замер в ожидании ответа.  Он  заметил,  что  маги
также  напряжены. Мастер Гильдии выглядел как человек, который хочет,  но  не
решается что-то сказать.
   Да,   ответил наконец вождь.   Ты   император.
 Они  завоевывали свои вуали и черные одежды в сражениях. Убийством их принца
и лидера Эсториан доказал свое право ими повелевать. Свежий шрам, рассекающий
его щеку, пылал. Предсмертный удар ножа Корусана посвятил его в оленейцы.
 Он понял это, но не ощутил радости.
     В  таком  случае  немедленно  арестуйте  этих  людей.  Они  предатели  и
изменники. Убейте того, кто будет сопротивляться.
 Маги,  казалось,  отказывались верить своим ушам.  Даже  когда  их  союзники
сомкнулись  вокруг них, обнажив мечи. Даже когда под вспышками стали  рухнули
наземь те, что попытались бежать.
 Главный  маг  был  разворотливее своих приспешников. Он  прыгнул  вперед,  в
проем  Врат,  и  тут  же  закрыл  их за собой  для  вящей,  как  он  полагал,
безопасности. Оленейцы и маги скрылись за плотной завесой сгустившегося поля.
 Эсториан  рванулся, выхватывая Вэньи из облака клубящейся  магической  силы.
Она  извернулась и вырвалась из его рук, шипя и оскалив зубы. Мастер  Гильдии
висел  во  Вратах.  Его  сила бушевала. Он метнул в Вэньи  молнии,  она  шутя
отбросила их и нанесла ответный удар, вложив в него все свои горести, страхи,
обиды  и поражения, скатав отчаяние и ненависть в единый тугой энергетический
шар.
 Маг   принял  удар  и  завертелся  от  боли.  Вэньи  устремилась  в   брешь,
проделанную энергетической массой, намереваясь вцепиться в горло  врага.  Маг
рассмеялся. Глупая женщина сама угодила в ловушку.
 Он   поймал  ее  в  воздухе,  легко,  как  игрок  ловит  мяч,  и,  пока  она
неистовствовала,  выбрасывая вперед руки и ноги, он накрыл ее  волной  своего
волшебства и улыбнулся, предвкушая расправу.
 Она  обмякла  в его руках. Он усыпил ее и теперь мог делать с  ней  все  что
угодно:  убить  кулаком,  силой, огнем или искалечить,  обезобразить,  лишить
рассудка.  Эсториан не мог прийти ей на помощь, находясь за  тройным  кольцом
незримых магических стен.
 Маг чуть ослабил хватку и принялся опутывать сетью ноги Вэньи.
 Она  взорвалась, как туго скатанная пружина. Маг, удивленно моргая  глазами,
упал.  Она  тут  же  связала его своей сетью, не давая  опомниться,  работала
быстро и яростно, как голодный паук.
 Он  дергался,  словно огромная муха, попавшая в паутину,  и  словно  муха  с
sf`qnl  глядел  в  глаза надвигающейся смерти. Вокруг него  собирались  тени.
Наблюдатели. Волки с волшебной дороги. Они подвигались все ближе, морща  носы
и обнажая клыки.
 Юл-котенок  взвыл  и прыгнул. Наблюдатели отступили. Попав в  энергетическую
сферу,  детеныш Юлии значительно увеличился в размерах. В проеме  Врат  стоял
сильный  зверь  с черной лоснящейся шкурой и золотыми глазами.  Он  припал  к
полу, глядя на мага и хищно поигрывая хвостом. Мастер Гильдии затрепетал,  но
голос его прозвучал на удивление спокойно.
   Отпусти меня, жрица. Возьми все, чего пожелаешь, но отпусти.
    Что  ты можешь дать нам?   холодно спросила она.   Что в тебе есть, кроме
предательства и смерти?
    Я  ошибался, признаю это. Я буду теперь служить вам честно и  беззаветно.
Только позволь мне уйти.
   Нет,   сказала Вэньи.
 Он  предлагал  ей  золото.  Он  предлагал ей рабов.  Он  обещал  сделать  ее
императрицей. Как, удивился Эсториан, это бы ему удалось? Он предлагал ей всю
магию  мира, все Врата, все мастерство Гильдии. Вэньи демонстративно заткнула
уши.
   Возьми его,   сказала она юл-коту.
 Черный зверь двинулся к магу. Мастер Гильдии пронзительно завизжал.
    О богиня!   произнесла с отвращением Вэньи.   Ничто еще даже не коснулось
его.
 Ничто, подумал Эсториан, ничто, кроме ужаса.
 Юл-кот   медленно   кружил   вокруг   тяжело   ворочающейся   жертвы.    Маг
безостановочно визжал, пытаясь освободиться от пут. Ячейки сети лопались. Юл-
кот вновь припал к полу, затем прыгнул.
 Это  было  великолепное  убийство.  Один прыжок,  одно  касание  клыка.  Шея
Мастера  Гильдии  окрасилась кровью. Крик оборвался, распавшись  на  горловые
булькающие  звуки.  Зверь  замер над распростертым телом,  удивленно  сморщив
морду, словно спрашивая окружающих, почему этот человек больше не дергается и
не визжит.
 Тишина  наступала  медленно. Юл-кот всем своим  видом  выражал  презрение  к
происходящему.  Он  отскочил в сторону, тряся перепачканной  в  крови  лапой,
потом   принялся  брезгливо  вылизывать  ее.  Его  действия   послужили   для
наблюдателей сигналом. Их вожак коротко рявкнул, и стая волков сомкнулась над
телом  Мастера.  Раздался  отвратительный  хруст.  Детеныш  Юлии  не  обращал
никакого внимания на пирующих возле него нелюдей.
 Он  легко  выпрыгнул из магического кокона и сел у ног Эсториана,  продолжая
вылизывать лапы, бока и живот, изредка громко чихая и вздрагивая всем  телом.
Вэньи  не  спеша  последовала за ним. Эсториан поразился ее  бледности.  Лицо
жрицы  было искажено гримасой усталости. Ему захотелось обнять эту  маленькую
гордячку,  он  истосковался по ее телу, по запаху ее кожи  и  шелесту  дивных
волос. Но что-то подсказывало ему, что этого делать нельзя.
 Вэньи  встала рядом с ним и обернулась к Вратам. Легко, как бы  походя,  она
распахнула магические створки и сказала вождю оленейцев:
    Отведите  негодяев  в При'най. Император последует за  вами,  как  только
закончит свои дела.
 Оленейцы  взглянули  на Эсториана. Он колебался. Врата  неторопливо  гудели,
волки продолжали свой пир.
 Здесь,  глубоко  под  Замком, толщу утеса омывает  река,  на  другом  берегу
которой   раскинулась   столица  Керувариона.  Он   сердцем   чувствовал   ее
неумолкающий веселый гул.
 Он  мог, отыскав выход из этого замкнутого пространства, спуститься в Эндрос
и знал, что в любой таверне его встретят ликование и любовь.
 Или,  пройдя сквозь Врата, он мог вернуться в При'най, к зимним снегам  и  к
мятежникам, еще не знавшим о гибели своих вожаков.
 Сердце  его сжалось при мысли об Асаниане. Даже Галия, даже Зиана, ожидающие
его  в  Кундри'дж-Асане,  даже все его желтоликие  жены  не  могли  бы  унять
объявшей его душу тоски. Он был благодарен им, и не более того. Асаниан никак
не  сопрягался  ни  с его вольнолюбием, ни с его образом жизни.  Желтые  люди
никогда не полюбят того, кто их покорил.
 Он  встал  на колени и потянулся к Корусану. Он уложил голову мальчика  так,
чтобы  она не казалась неестественно вывернутой, и вгляделся в дорогое  лицо.
Синие  пятна  с  него  схлынули, Корусан как будто спал,  пребывая  в  покое,
которого  ему  не  давала жизнь. Дети Льва обретают покой лишь  в  смерти,  и
Эсториан теперь был последним из них.
 Не считая ребенка, живущего под сердцем Галии.
 Он наклонился и поцеловал холодные губы.
    Я  любил  тебя.    Он едва сдерживал слезы.   Наверное, недостаточно,  но
любил. Ни один человек не может любить другого больше собственной жизни. А  я
даже не человек. Я всего лишь Солнечный лорд.
 Он не мог положить оленейца рядом с Мирейном и не хотел уносить.
 Он  встал,  прижимая  к груди коченеющее тело мальчика. Он  чувствовал,  что
приток  силы  пенится  в  нем,  как только что налитое  в  чашу  вино.  Замок
реагировал  на  его чувства. Кристалл словно запел. Одна из  граней  стены  с
тонким  звоном  исчезла,  открывая в хрустальной  толще  прямоугольную  нишу,
подобную тем, что таились в громаде утеса, лелея останки умерших королей.
 Он   поместил  Корусана  в  пронизанный  светом  альков.  Ниша,  позванивая,
затянулась. Он долго смотрел сквозь пластину прозрачного камня на тень своего
возлюбленного, врага и брата. Потом поцеловал пылающую ладонь  и  приложил  к
стене.  Он не говорил ничего. Все, что можно сказать, было сказано. Теперь  в
свои права вступали безмолвие и тишина.
 
                                    * * *
 
 Они  почтительно  ожидали:  оленейцы и  связанные  единой  веревкой  маги  в
пещере, именуемой Сердцем Мира. Вэньи и юл-кот стояли по эту сторону Врат.
   Освободите пленников,   повелел Эсториан молчаливым стражам.
 Оленейцам  не  пришелся по нраву этот приказ, но он исходил  от  императора.
Черные  воины  повиновались. Блеснули ножи, разрезающие  путы.  Освобожденные
маги  вели  себя  по-разному. Одни так и остались на  месте,  словно  потеряв
способность  двигаться, другие встряхивались, как закопавшиеся в песок  куры,
Несколько человек шагнули к Вратам.
 Очевидно, они-то и составляли мятежное ядро Гильдии.
   Я выиграл эту битву,   сказал он им.
    Но  не войну,   возразила женщина в сером. Ее темный двойник в фиолетовой
тоге стоял рядом, не сводя с императора внимательных глаз.
    Войну тоже.   Эсториан вглядывался в напряженные лица.   Я слышал, что  в
прежней  Гильдии существовал интересный обычай. Тот, кто побеждал  верховного
мага, автоматически занимал его пост. Так ли принято у вас?
 Женщина-маг  поморщилась. Вопрос явно был неприятен ей.  Тем  не  менее  она
сочла нужным ответить честно.
   Да, это так.
    Тогда  по  вашим  законам,   Эсториан указал  на  Вэньи,     эта  женщина
является вашей владычицей.
 Вэньи вздрогнула и приоткрыла рот. Женщина-маг не дала ей заговорить.
   Она ничего не значит для нас. Она принадлежит храму.
   Она маг,   сказал Эсториан.   И умеет управляться с Вратами.
    Эсториан!   предостерегающе воскликнула Вэньи. Она выглядела так,  словно
намеревалась убить его, но все еще не решила, какую смерть для него избрать.
    Она  победила  вашего  лидера в единоборстве,    усмехнулся  Эсториан,   
поступив с ним, быть может, слишком жестоко. Но факт остается фактом. Это был
честный бой.
 В  толпе  магов  поднялся ропот, но женщина в сером заставила  их  умолкнуть
повелительным  взмахом руки. Судя по всему, она пользовалась  у  заговорщиков
большим авторитетом.
    Что  же вы предлагаете, Солнечный лорд?   поинтересовалась она, поигрывая
золоченым браслетом.
 Ей, видимо, хотелось поторговаться, но Эсториан не был расположен к шуткам.
    Это последний шанс, маги,   жестко сказал он.   Ваша вина безмерна, но  я
устал  от  убийств. Я отдаю вас во власть этой жрицы. Или вы подчинитесь  ей,
или  умрете  тут же, на месте. Но прежде надо спросить ее, возьмется  ли  она
b`lh управлять?
   А если нет?   спросила Вэньи.
   Тогда я убью их.
 Железо,  громыхнувшее в его голосе, не позволяло усомниться в  том,  что  он
выполнит свое обещание.
    Если  хочешь  оставить их в живых, ступай и владей ими. Если  нет     они
умрут.
 Она  долго  разглядывала его, словно незнакомую и занятную вещь. В  какой-то
мере оно так и было. Добродушный юнец, год назад выехавший из Эндроса, исчез.
Великий  жрец,  император  и маг еще не явился, но  в  облике  Эсториана  уже
сквозили черты личности, способной свести все эти три качества воедино.
    Если  я  сделаю  это,   задумчиво сказала Вэньи,   ты навсегда  потеряешь
возможность возвести меня на свой трон.
 Эсториан  вздрогнул. О боги, он не подумал об этом! Он дарил Вэньи  огромную
власть,  одновременно отталкивая ее от себя. Ни одна женщина на свете,  кроме
нее,  не  годилась на роль великой императрицы. Даже носящая под сердцем  его
ребенка Галия.
    Маленькая принцесса способна на многое,   сказала Вэньи. Она с  легкостью
читала его мысли. Но тут не было магии, тут действовала любовь.   Да, я люблю
тебя,   подтвердила она.   И всегда любила. И буду любить.
   Тогда разрушь Гильдию,   сказал он,   и уничтожь магов.
 Вэньи  отшатнулась. Ему не следовало так говорить с ней. Эти слова  за  него
сказало  некое  холодное существо, каким он постепенно  становился  здесь,  в
Замке своего пращура. Она схватила его за руки.
   Ты не хочешь помиловать их? Даже ради меня?
   Другого выхода нет,
 Он  смотрел  на нее сверху вниз, удивляясь, какая она маленькая. Не  намного
выше,  чем Галия, но строже душой и смелее сердцем. Гораздо смелее  и  строже
многих  знакомых  ему  людей. Ее внешность и суть  настолько  разнятся  между
собой, что даже маги не в состоянии разглядеть правды.
    Ты тоже ничем не поступишься ради меня.   Он читал в глазах цвета морской
волны  ответы  на многие свои вопросы.   Ни ради меня, ни ради  моего  трона.
Твой удел   магия и Врата. Там ты и служанка, и королева.
   Только не королева,   сказала она.
    Не  королева,    согласился он,   но владычица и хозяйка. Возьми  Гильдию
под  свою власть. Это совсем не легкое бремя. Уверен, она насчитывает  больше
магов,  чем  мы  можем себе вообразить. Держу пари, что они  торчат  во  всех
Вратах  мира.  Ну  почти  во  всех.  И  все  они  главным  образом  асаниане.
Презирающие иностранцев и простой люд...
 Она  задрожала. Она была не настолько глупа, чтобы не понимать и не  бояться
того, чего он хочет.
 Не  хочет, нет. Он хочет лишь одного: быть с ней, делить с ней все   сердце,
трон, ложе...
    Если  ты  не возьмешь на себя это бремя,   сказал он тихо,    я  вынужден
буду  их  всех  умертвить. Я им не верю. Они сумели убить  Ганимана  и  почти
добрались до меня. И могут добраться до моего сына.
 Он  бросил на магов такой гневный взгляд, что вождь оленейцев приосанился  и
встал в строй. Он бы рассмеялся, если бы помнил, как это делается.
 Вэньи ничего не заметила. Ее глаза были полны слез.
   Ты изменился,   сказала она.
   Уверен, что в худшую сторону.
 Она  уловила иронию, губы ее задергались, как у маленькой обиженной девочки,
она все еще держала его за руки. Он нежно пожал теплые трепещущие ладони.
    Я завидую тебе. Да, у меня есть империя, да, я вновь обрел свою силу,  но
твое  искусство выше моих суетных приобретений. Ты будешь владеть  Вратами  и
всем, что стоит за ними, и всеми мирами, в которые они погружены.
   Смогу ли я управиться со всем этим хозяйством?
   Ты сомневаешься в этом?
 Она скривила губы.
    Я  дурно воспитана и плохо соображаю, как нужно себя вести. Короче, я  не
знаю, что мне по плечу, пока не попробую взвалить на себя ношу.
   Так поступлю и я. А я ведь, заметь, как-никак Солнечный лорд.
    Ты  ставишь меня перед выбором,   сказала Вэньи,   или взвалить  на  себя
Гильдию,  или  стать  императрицей. Что,  если  я  останусь  простой  жрицей,
свершающий свой Путь?
   Тогда маги умрут.
 Она вздохнула.
    А ты? Что станешь делать ты? Заберешься в какую-нибудь нору? Спрячешься в
Эндросе? Надеешься, что твое беспокойство пройдет?
 Она думала, что загнала его в ловушку. Эсториан потупил взор.
   Я... Я полагаю, что заслужил отдых. Я, понимаешь ли, очень устал.
 Вэньи задохнулась от возмущения.
    Ты  собираешься погрузиться в спячку? В то время, когда твое  государство
шатается и бурлит? Нечего сказать, своевременная и здравая идея.
    Конечно,     сказал  он,    прежде чем отправиться  на  боковую,  следует
предотвратить  угрозу гражданской войны. Потом хорошо бы слить  воедино  пару
империй  и  закрепить это дело строительством новой столицы,  подчинив  ей  и
Эндрос, и Кундри'дж-Асан. А потом я вздремну цикл-другой, а потом закачусь на
охоту и совсем позабуду, что рожден императором этой дурацкой страны.
 Она  смотрела  на  него, изумленно открыв рот.  Такой,   подумал  он, мне  и
следует  ее запомнить . Она опять прочла его мысли и рассмеялась, превозмогая
боль.
    Признайся, Эсториан, ты ведь сам не знаешь, что скажешь, до тех пор  пока
не начнешь болтать языком!
   Конечно, не знаю,   кивнул он.
   Зато мы оба хорошо знаем друг друга.
 Она  позволила ему приобнять себя и продолжала говорить, постукивая  его  по
груди кулачками.
    Если  я  возьму  на  себя  Гильдию, мы разойдемся  с  тобой  и...  далеко
разойдемся. Я не смогу ни делить с тобой ложе, ни хотя бы часто видеть  тебя.
Кем же я тогда тебе буду? Я буду твоим другом, Меруван Эсториан, но, запомни,
только  другом, а не служанкой. Как друг я буду верно служить тебе, насколько
смогу и... насколько позволят мне нужды Гильдии. Если я почувствую, что  твоя
власть  направлена против сообщества магов, я сама выступлю  против  тебя.  И
буду с тобой драться!
   До последнего?   спросил он.
   Если понадобится, то да.
 Ее  кулачки  замерли возле его сердца. Она словно впитывала  в  себя  глухой
учащенный стук.
    Послушай,  Вэньи,     заговорил он.   Я, в свою  очередь,  не  могу  тебе
обещать, что буду делать все возможное, чтобы твоя Гильдия процветала. Если я
почувствую, что разрушение Гильдии пойдет на благо империи, я разрушу ее.  И,
если понадобится, вместе с тобой.
 Вэньи  покорно склонила голову и подняла ее вновь. Ей было сейчас не  легче,
чем ему, и она вдруг почувствовала прилив гордости, что может соревноваться с
ним  в  стойкости.  Он  чуть нагнулся, она притянула  его  к  себе  и  крепко
поцеловала.
   Это   на память,   сказала она.
 Он бы заплакал, если б уже не выплакал все слезы. Она повернулась и пошла  к
Вратам.  Волки,  лениво  терзающие окровавленные  лохмотья,  насторожились  и
вскинули  морды.  Не  ускоряя шаг, она прошла мимо них и  остановилась  среди
магов.
    Вы  слышали  все,    сказала она им,   и видели, что  случилось  с  вашим
вероломным владыкой. Помните же об этом, маги.
 Они  будут помнить. Эсториан тоже ничего не забудет. Никогда. Что бы  с  ним
ни случилось.
 Юл-котенок,  валявшийся возле его ног, вдруг встал  и  напрягся  от  кончика
носа  до хвоста, глядя в сторону Врат. Он думал о теплой шерсти своей матери,
о боязливых сестричках, о мясе, о молоке, о долгом и безмятежном сне.
  Да,     подумал Эсториан.   Пора спать. Долгая ночь прошла, скоро  наступит
рассвет .
 Он  огляделся вокруг, чтобы запомнить детали: черный куб в центре кристалла,
sbemw`mm{i   неподвижной  фигурой,  сверкающие  хрустальные   стены,   неясно
мерцающую  в их толще одинокую тень. Пока он стоял, погруженный в свои  думы,
грани  кристалла налились золотым светом, там, в мире людей и  вещей,  взошло
солнце,  его  лучи расцветали над ним, отзываясь песней в крови. Он  наполнил
ладони  золотистым нектаром и швырнул его сквозь проем Врат в  холодную  мглу
потусторонней пещеры, он наполнял и швырял, наполнял и снова швырял.
 Маги  стояли, не понимая, оленейцы плотнее задернули лица. Вэньи,  казалось,
была готова его убить.
   Прекрати сейчас же,   сердито закричала она.   Это не твой мир.
    Все миры мои,   ответил Эсториан,   и не мои, потому что принадлежат всем
сразу  и  никому в отдельности. Я лорд Вселенной. Могу я принести  свою  дань
Сердцу Миров?
 Она  смотрела  на  него  недоверчиво. Он явно дурачился,  но  она  не  могла
уловить  соль в его шутке. Впрочем, то, что сейчас они были равны,  примиряло
Вэньи с ним и приятно щекотало ее гордость.
 Он усмехнулся.
   Пригласи меня в сердце своего владычества, о повелительница магов!
 Ее  взгляд  не  смягчился. Он нисколько не удивился бы,  если  б  она  одним
щелчком   отправила  его  назад,  вместе  с  котом,  оленейцами  и  дурацкими
выходками, она вся кипела и могла бог знает что натворить.
 Однако  он  продолжал  улыбаться, сам не понимая чему.  Ему  совсем  недавно
казалось,  что  он не сможет улыбнуться никогда в жизни. И все  же  солнечные
зайчики  теперь весело плясали там, куда вовсе не проникал солнечный свет,  и
Вэньи выглядела просто красоткой, купаясь в его лучах, со всей своей яростью,
неимоверной гордостью и темпераментом.
 Она-таки  сумела взять себя в руки. Искры все еще продолжали сыпаться  с  ее
сущности,  но  вежливая  улыбка  уже  играла  на  тонких  губах,  когда  она,
поклонившись, сказала:
   Добро пожаловать в Сердце Мира!
 Она усмехнулась и, немного помолчав, добавила:
   Милорд император!
 И это было только началом.
_______________________________
1 Сенель   рогатое парнокопытное животное, подобное лошади.   Примеч. пер.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: