в себе силы ответить:
Что за жизнь без хорошей драки?
Он понял, что преграда, стоявшая между ними, рухнула. Леди Мирейн
скользнула к нему за спину и замерла, положив руки на плечи сына. Он готов
был поклясться, что это движение не продиктовано расчетливостью, дабы опять
иметь над ним власть. Просто она вновь стала матерью и охраняла свое дитя, и
огонек, разгорающийся сейчас в них обоих, не мог погасить никакой ветер.
В толпе меж тем затеялась суета, вызванная продвижением группы узников к
помосту, над которым развевалось два флага: красный имперский, и темно-
желтый с гербом лорда Ан-саваара. Охранники прокладывали себе путь древками
копий. Головы пленников были наголо острижены и только потому выделялись в
общей толчее. Они монотонно покачивались в такт движению и замерли на
секунду, когда один из мятежников оступился. Толпа молчала. В Эндросе
появление узников на городской площади вызвало бы оглушительную бурю криков,
завываний и свиста, здесь же воцарилась мертвая тишина. Угрожающая. Так,
подумал Эсториан, замирает юл-кошка перед прыжком.
Он огляделся. Гвардия сдвинула фланги, оленейцы чуть выпростали из ножен
мечи, на крышах домов появились лучники. Осмелившийся затеять какую-нибудь
свалку с целью освобождения мятежников тут же был бы поражен копьем, клинком
или стрелой.
Палач уже стоял на помосте, разбирая свою суму. Чистокровный асанианин с
добродушным, резко сужающимся книзу бараньим лицом, он не уступал в росте
Эсториану. Раскладывая на грубо сколоченных козлах свои хлысты, многохвостые
плети и прутья, он неторопливо, как плотник доски, оглядывал узников, словно
прикидывая, как с каждым из них в отдельности поступить. Его, казалось,
нисколько не смущал ропот в их рядах, переходящий в явственно различимые
всхлипывания и причитания. Похоже, мятежники решили, что милосердие
императора было показным и сейчас он велит запороть их всех до смерти.
Последний пленник споткнулся, всходя на помост, и чуть не упал, его
поддержали тупым концом копья и толкнули в общую кучу. Палач выбрал плеть,
огладил ее и повернулся к императору. Не поднимая глаз, он отвесил грозному
властелину и его окружению глубокий поклон.
Он готов, ваше величество, сказал лорд Шурихан.
Эсториан не нуждался в толкователе происходящего. Он выпрямился и вскинул
вверх руку с горящим диском. Солнечные лучи ударили в него и отразились
ослепительной вспышкой. Толпа вздрогнула. Губы Эсториана раздвинулись,
приобнажая зубы. Эта гримаса не напоминала улыбку. Она должна была вселить в
сердца собравшихся здесь людей трепет и внушить им, что перед ними император,
чья воля неоспорима и непреклонна. Кажется, ему удалось добиться ожидаемого
эффекта, с горечью констатировал он.
Справедливость должна торжествовать, думал он, наблюдая, как взлетает и
падает кнут. Одни наказуемые тихо скулили, другие громко рыдали и выли,
умоляя о пощаде. Желудок его сжался в судорожно подрагивающий комок, челюсти
свело так, что лицевые мускулы онемели. Юл-котенок, пискнув от страха, запус
тил острые коготки в его бедро. Эта боль принесла ему некоторое облегчение.
Говорят, первый Солнцерожденный, творя скорый суд, беседовал по душам с
каждым осужденным, который нуждался в поддержке. Любовь и строгость ходят
рука об руку, часто повторял он. Зато никто из тех, кто подвергался даже
самым суровым наказаниям, не упрекал своего императора в излишней жестокости
или бездушии.
Эсториан не обладал таким величием духа. Он не умел одновременно гладить и
бить. И не имел права прекратить экзекуцию. Глупцы должны быть наказаны в
m`ghd`mhe себе и подобным им глупцам.
Последним был знакомый Эсториану грубиян, синий от холода и трясущийся от
недостатка наркотика в крови. Он вел себя смело и нагло, оттолкнул стражников
и сам протянул руки палачу, чтобы тот привязал его к лоснящемуся от крови
столбу. Он оглянулся, ища глазами врага. Эсториан встретил ненавидящий взгляд
желтых глаз и вложил в свой ответный взор энергию подавления. Мятежник
вздрогнул и повернулся к столбу. Его обнаженная спина оказалась неожиданно
узкой, с выпирающими ребрами и позвонками, острыми, как у тощей ощипанной
птицы. Не ежась, не дергаясь, не извиваясь, он спокойно стоял, выпрямив плечи
в ожидании первого удара палача.
Он без крика выдержал девять сильных ударов и лишь десятый последний
исторг из него вой, который мог бы показаться жалобным, если бы в нем не
звучали визгливые ноты насмешки. Палач отшвырнул бич и улыбнулся. Он хорошо
проделал свою работу, теперь пришла пора отдыхать. Правда, последний мятежник
немножко подпортил картину. Наглый преступник сумел устоять на ногах и сам
добрел до своих вонючих сообщников, хотя на спине его алели широкие рваные
полосы, бич не только рассекал кожу, но местами вырывал мясо. Ничего, эти
рубцы теперь заживут не скоро, а шрамы от них не изгладятся до конца жизни
упрямого дурака. Палач бьет легче, когда люди кричат. У него тоже есть
сердце.
Эсториан вскинул детеныша рыси на плечи. Толпа вела себя тихо. Гвардейцы
расслабились и чуть сдвинулись со своих мест. Им не очень понравилось то, что
он собирался сейчас проделать. Они даже, возможно, будут протестовать. Что ж,
тогда ему придется несколько осадить их. Император волен делать все, что
захочет, иначе кто будет его уважать? Он должен сейчас подойти к этим
несчастным и сказать им пару напутственных слов, чтобы ободрить бедняг, а
заодно показать жителям При'ная, что значат императорские справедливость и
милосердие, с которыми им никогда не приходилось сталкиваться. Он не хотел
признаться себе, что единственной настоящей причиной, побуждающей его к вы
ходящим из ряда вон поступкам, является неодолимое желание очаровать всех и
вся.
Он погладил мохнатую лапу, свисающую с его плеча, и стал спускаться к
толпе. Эскорт двинулся вместе с ним. И гвардейцы, и оленейцы и мать, и
Айбуран, и маги. Они шествовали уверенно и молчаливо, не испрашивая на то
императорского согласия, они игнорировали его. Если император вознамерился
делать глупости, говорили глаза упрямцев, он будет их делать под надежной ох
раной или не делать вообще.
Ему не хотелось ссориться с ними на людях, и они понимали это. Они шли,
защищая его с боков и со спины, катя перед ним вал магической силы.
Узники, стоявшие на эшафоте, постепенно приходили в себя. Все кончилось для
них лучше, чем они могли ожидать. Все они были живы, хотя, может быть, не
вполне здоровы, но рубцы заживут, а проворные кузнецы уже принялись сбивать с
них оковы.
За спиной Эсториана затеялась возня. Рыкнула Юлия. Он обернулся. Один из
гвардейцев оступился на скользких от снега камнях мостовой и грохнулся бы
оземь, если бы товарищи не поддержали его. Варьянец выругался сквозь зубы,
проклиная свою неловкость.
Эсториан усмехнулся. Это все нервы. Ему следует держать себя в руках и не
дергаться от каждого шороха. Преступники примерно наказаны, и зерна мятежа
уже не прорастут в них... к их несомненной пользе. Сегодня он победил если не
весь юг и, уж конечно, не весь Асаниан, то по крайней мере При'най... Отчего
же на душе так скверно?
Путь был открыт, лица узников выражали покорность, толпа падала на колени.
Справедливость и милосердие прекрасный девиз, строгость и любовь, любовь и
строгость.
Он пригнулся и ловким движением вспрыгнул на эшафот, игнорируя лестницу.
Стража опешила, он усмехнулся, он опять натянул им нос. Юлия вспрыгнула вслед
за ним и, морща морду, колотила по доскам помоста хвостом, припадая на все
лапы. Бедная королева кошачьих семейств, она ненавидела асанианские города.
Юл-котенок взвыл, словно откликаясь на материнские чувства.
На деле все оказалось не так. Маленький золотоглазый боец выл совсем по
dpscnls поводу. Он не сострадал и не боялся. Он устрашал.
Ярость.
Длинные острые когти вспороли слои мантий. Плечам Эсториана вдруг сделалось
легко.
Он обернулся.
Тощий наглец преступник корчился на досках помоста, а над ним бушевало
облако, состоящее из когтей, зубов, шерсти и стали. Сталь?
Пространство над площадью заполнилось крыльями, ветром, мерцанием ножей.
Эсториан! Айбуран ревел, как бык в брачную пору. Маги! Берегись
магов, малыш!
Это не маги. Эсториан думал медленно, рассеянно следя, как пространство
скручивается вокруг него и ветер распадается на струйки визга. Не только
маги. Это Врата! Они испускают смерть! Они выскакивали прямо из воздуха,
ужасающие фигуры в белом, вооруженные длинными сверкающими ножами. Они пели,
и песня их прославляла смерть, забвение и вечный покой. Глаза мрачных фигур
были устремлены на него.
Что-то царапнуло его под коленкой, вернув к жизни. Он опустил взгляд. Юл-
котенок сидел рядом, потирая лапкой окровавленные усы. Эсториан подхватил
маленького бойца на руки. Он не стал тратить время на то, чтобы взглянуть,
что сталось с тощим наглецом. Юл-коты не покидают жертву, если она жива. С
детенышем Юлии на плечах он спрыгнул с помоста в толпу раздраженных
гвардейцев. Глотку саднило. Он кричал, он визжал, он ревел.
Сюда! Я здесь! Возьмите меня, скоты! Возьмите, если сможете!
Он споткнулся. Тело. В чем-то белом. Убийца? Или?.. Оно было покрыто белым
блестящим мехом то, что не давало ему пройти. Оно трепетало...
Нет, сказал он. Самому себе. Тихо, спокойно и ясно. Яростная схватка
кипела вокруг. Но она уже не касалась его. Он опустился на колени. Леди
Мирейн дышала хрипло, с трудом. Рукоятка ножа, погруженного в ее грудь,
вздрагивала в такт биениям сердца. Крови не было, кровь сдерживал клинок. Это
только рана, подумал он. Чистая, не глубокая, не смертельная.
Голова матери покоилась на коленях Айбурана. Жрец казался безмерно усталым,
борода его потускнела. Глаза леди Мирейн обратились к сыну.
Вытащи его, сказала она хрипло. Вытащи нож.
Нельзя, ма, это опасно, выдохнул он.
Пусть, сказала она. Вытащи.
Нет, ласково просил он, потерпи. Мы поможем тебе. Мы кликнем магов,
пригласим лекарей...
Я маг, сказал Айбуран, и я же целитель. Но я не могу ничего поделать
сейчас.
Ты сможешь.
Эсториан огляделся. Красные и зеленые плащи развевались вокруг них. Белые
фигуры наседали, но падали под ударами мечей. В воздухе реяли стрелы. Одна из
них с гудением расщепила бортик помоста. Там люди, они ничем не защищены, они
умирают, как скот в загоне.
Помоги ей, крикнул он Айбурану. Спаси ее жизнь! Он ухватился за
стойку грубо сколоченной лестницы и встал, потом, подтянувшись, вскарабкался
на помост, обдирая руки. Помост был пуст, только тело тощего бунтаря валялось
в луже вытекшей из разорванной глотки крови.
Битва была не столь свирепой, как он предполагал. Хуже всего приходилось
его личной охране, остальная толпа бестолково металась по площади, люди
мешали друг другу выбраться из толчеи, крича и уподобляясь обезумевшим
животным.
Внезапно он успокоился. Мать умирала. Маги убили ее. Они пытались убить и
его, они не знали, что он обладает чувством Врат и возможностью защищаться.
Однако мир в его империи мог быть ими нарушен и возмущен.
Что-то шевельнулось в глубине его существа. Не гнев, не страх, не ярость.
Ощущение походило на мгновенную вспышку иронии. Он явился сюда, чтобы
наказать других, и был тут же наказан сам.
Кем?
Магами.
Магами Врат.
Он посмотрел вниз. Айбуран вынимал нож из груди императрицы. Леди Мирейн
глубоко вздохнула и вытянулась. Он ощутил, как останавливается ее сердце, как
его обволакивает вырвавшаяся из перерезанных жил кровь.
Он сжал голову, чтобы унять боль, пульсирующую под черепом. Юл-котенок,
