Фираз улыбнулся.
Большей радости вы не могли мне доставить, милорд.
Искусство ношения десяти верхних одежд было подобно искусству ношения
тяжелых доспехов. Семнадцать поклонов и приседаний в полной парадной форме
выматывали сильнее, чем урок боя на длинных мечах. Нюансы телодвижений и
жестов, сопровождающих приветственный танец, можно было разучивать всю жизнь.
Эсториану хотелось завыть волком.
Некоторые придворные из его свиты уже убыли в Керуварион, другие помирали
от летней жары, скуки и бюрократических притеснений. Даже на перестановку
постелей в спальнях сквайров тут требовалось разрешение Высокого двора.
Охота не развлекала. Это зимний вид спорта так считали асаниане. Водные
игры просто шокировали их, ведь купаться в мантиях невозможно. Вольные
упражнения, равно как и игры с мячом, не возбранялись, но на каждой мало-
мальски удобной площадке тут зеленел огородик, или был разбит сад, или
торчали торговцы. Равнина за крепостными стенами раскалилась как печь.
Впрочем, солдаты его не роптали. Северяне, как все разумные люди, любили
поспать, если вокруг мир и покой, а сенели паслись возле пригодного для питья
водоема.
А придворные мало-помалу отбывали, как они говорили, в цивилизованные края.
Эсториан всем сердцем желал быть с ними, но из Индуверрана у него была одна
дорога в Кундри'дж-Асан.
Он томился в собственных покоях, словно в тюрьме, не общаясь ни с кем и не
гуляя нигде, кроме небольшого, ограниченного высокими стенами сада. Этого
требовал этикет. Властитель Асаниана был отрезан от всего внешнего мира, как
последний негодяй, безумец или вероотступник.
Так дальше продолжаться не может, заявил он однажды регенту. В
сопровождении стражи, в сорока слоях мантий, в носилках или пешком, но я
должен совершать прогулки и идти туда, куда захочу.
Лорд Фираз шевельнул левой бровью и почтительнейше просил его величество
никуда не выходить без оленейцев. Эта нижайшая просьба была равносильна
приказу. Впрочем, Эсториан не намеревался вступать в пререкания с
собственными подданными.
Он так и не смог привыкнуть к присутствию черных молчаливых фигур. Вокруг
них всегда крутились два или три мага, возбуждая в нем неровное биение пульса
и постоянную головную боль.
И еще, сказал Годри. Нет слов, они, конечно, лояльны. Но не ко мне,
нет. К моему титулу, к положению, которое я занимаю.
В последние дни Годри был постоянно мрачен.
Не думайте о них больше, чем они заслуживают, сир.
Я перестану думать о них, когда разверну Умизана в сторону Эндроса.
Скорей бы, внезапно сказал Годри. Он нахмурился, словно устыдившись
своего порыва, и добавил: От них несет мертвечиной.
Годри, одернул его Эсториан. Ты хочешь, чтобы я отослал тебя домой?
Лицо Годри вспыхнуло.
Я присягал вам, милорд, произнес он медленно. Только смерть или ваша
воля может освободить меня от этой клятвы.
Я отпускаю тебя, сказал Эсториан.
Нет!
Восклицание, казалось, вырвалось из самого сердца Годри. Южанин замер,
собирая воедино свои мысли и чувства.
Милорд, сказал он наконец таким рассудительным тоном, какого Эсториан
никогда от него не слыхал. Вы, конечно, можете прогнать меня прочь. Вы
император. Но что помешает мне вернуться обратно?
Ты ненавидишь этот дворец, сказал Эсториан.
Зато, милорд, я люблю вас.
Эсториану нечего было возразить на это. Годри произнес эти слова
естественно, без излишних эмоций, как бы констатируя непреложный факт.
Таким образом Годри остался при нем. Его молчаливая мрачность возбуждала
Эсториана, его саркастическая усмешка служила противоядием против ползучей
вкрадчивости асаниан. Гвардейцы научились ходить вокруг него тихо. Оленейцы
демонстрировали ему свое уважение.
Он убивал, и убивал хорошо, сказал как-то один из них. Это была высшая
оценка в устах оленейца.
Клан воинов судил о ценности человека по своим меркам. Эсториан никого не
убивал своими руками, поэтому им не за что было любить его.
Сидани тоже ушла, как только оправилась от своей странной болезни. День-два
он еще чувствовал ее присутствие. Потом она поднялась, собрала свои нехитрые
пожитки и двинулась в дорогу.
Он попросту проглядел ее, не оценив по достоинству ее острый, язвительный
ум, ее способность говорить ему прямо в глаза вещи, о которых никто другой не
осмелился бы и заикнуться.
Скитальцы скитаются. Такова их природа. Выдумщики должны иметь пищу для
своих выдумок. Она любила Асаниан не больше, чем он, видевший кровоточащие
раны ее души, открывшиеся на развалинах старого Индуверрана. Вряд ли ее
лихорадка
была вызвана черным приступом ностальгии. Она не могла быть такой старой.
Просто она душой прикипала к своим выдумкам. Они, думал он, накапливались в
ней с рождения.
Пустота, образовавшаяся с ее уходом, усугублялась холодностью Вэньи. Она
была где-то здесь, но не откликалась на его зов и не выказывала ни малейшего
желания разделить с ним ложе. Неудовлетворенность, копившаяся в его теле,
искала выхода, что в конце концов привело к странному происшествию.
Это произошло в один знойный пылающий день, именуемый в циклах Ясной Луны
Солнечной Наковальней. Он пробудился от мрачного, бесцветного сна на одинокой
постели, с гудящей тупой головой и отправился в купальню. Она, как всегда,
была уже приготовлена, и слуги ожидали его с глазами, опущенными ниц, и
лицами, не теплевшими от его приветствий.
Вода приятно охладила разгоряченное тело. Руки слуг были ловки, легки и
проворны. Один из них, расположившийся сзади, гибкими твердыми пальцами
прошелся по всем болевым точкам на его спине и разминал их до тех пор, пока
боль не превратилась в удовольствие. Он, словно очнувшись, устремился
навстречу этим искусным рукам. Он желал этих сладких страданий. Он заслужил
их.
Имен своих слуг он не знал, он не говорил с ними. Тот, что снимал сейчас с
его плеч напряжение, был серовато-коричневый евнух, молчаливый, не выражающий
ничего ни ненависти, ни любви. И от этого почему-то становилось хорошо.
Совершенное обслуживание. Безымянность, безликость, ненавязчивость.
Спине полегчало, он испытывал блаженное чувство умиротворенности во всем
теле. Во всем, кроме одной его части. Она щемяще екнула, требуя своей доли.
В этот момент он мог еще подавить едва шевельнувшийся позыв, но мускулы его
наполнились предательской негой, мысли лениво пробегали по краю сознания,
охотясь за туманными грезами. Он видел, как главный банщик привстал со
скамьи, наблюдая, затем осторожно махнул рукой. Легкая фигурка скользнула в
воду.
Он не был знаком с такими вещами. Он лежал в купальне безвольный,
бездействующий, спина его изгибалась, как арка, в умелых руках, повинуясь
медленным, терпеливым поглаживаниям. Он словно был оглушен наркотиком
безмятежности, и гибкие пальцы касались самых чувствительных мест его тела.
Как это все получилось, он даже впоследствии не мог бы внятно сказать, но
то, что они с ним делали, вдруг пробудило его внезапно и полностью.
Он уже не мог шевельнуться. Асанианин держал крепко. Он видел, как они
сплотились над ним. Почему они забирают только жизнь, когда могут пресечь
линию его рода?
Нет, выдохнул он. Тихо, устало.
Асанианин словно ничего не услышал. Эсториан недвижно лежал под ним в
шелестящей воде, и сладкие судороги, выплескиваясь из недр его существа,
отзывались в чужом теле.
Весь этот ужас, весь этот стыд был для них только работой. Император
нуждался, и один из них удовлетворял его нужду.
Он засмеялся, почувствовав отпускающие толчки. Он так глупо попался в эту
ловушку. Комедия ситуации заключалась в том, что любое его движение, любая
попытка высвободиться понималась как поощрение.
Он осторожно положил руки на влажные бедра мучителя. Они напряглись и
замерли.
Все, сказал он. Все. Хватит. Достаточно.
Асанианин вскинул ресницы. На краткий момент его взгляд столкнулся со
взглядом Эсториана. Ресницы дрогнули и опустились.
Это немного не то, что мне нужно, сказал Эсториан.
Мой повелитель недоволен? спросил асанианин шепотом.
Он был молод, почти мальчик. С нервным взглядом породистого жеребца или
высокочтимой леди. Они воспитывали невольников, как принцев крови, и
добивались изумительных результатов.
Твой повелитель в порядке, заверил Эсториан.
Я не удовлетворил его?
Лицо мальчика побелело. Он начал дрожать.
Ну-ну, сказал Эсториан. Ты... э-э-э... удовлетворил меня в
совершенстве. Мы просто по-разному понимаем, что такое... ммм... настоящее
удовлетворение.
Глаза асанианина недоверчиво вспыхнули.
Мне нужен... ммм... иной сорт.
Он все еще сжимал полудетские ягодицы и, осознав это, мягко оттолкнул
мальчика к своим ногам.
Невольник казался ошеломленным. Похоже, он считал себя мастером своего
дела.
Ах, сказал он наконец. Милорд предпочитает более высокое искусство.
Возможно, он хочет женщину?
Эсториан, словно рыба, вытащенная на берег, несколько раз открыл и закрыл
рот.
Я не нуждаюсь ни в ком. И ни в чем.
Слуги недоверчиво переглянулись. Они, кажется, решили, что их повелитель
сошел с ума.
Потом, сказал он, поднимаясь. Позже. Может быть. Я вам дам знать.
Это, кажется, немного их успокоило. Разумные речи приятны любому
человеческому существу.
Но сам он вовсе не чувствовал себя в полном здравии. Стоя в мелком
купальном бассейне, он ощущал жгучее желание что-либо выкинуть. Может быть,
пробежать нагишом через весь город.
Кундри'дж, сказал он. Кундри'дж-Асан.
Они глазели на него в асанианской манере, искоса, угольками глаз.
Я сыт по горло, закричал он на них, адресуя, впрочем, свой крик к
отсутствующему лорду Фиразу. Я ухожу! Сейчас самое время навестить
Кундри'дж-Асан. Это как раз тот самый сорт, который мне нужен!
ГЛАВА 18
Корусан прожил всю свою сознательную жизнь в замке оленейцев Кунзеране,
расположенном к северу от столицы Асаниана Кундри'дж-Асан. Он, конечно,
выезжал за крепостные стены вместе с молодыми братьями по мечу на охоту,
или размяться, или совершить покупки в небольшой деревенской лавчонке, но
никогда не удалялся от замка на расстояние, превышающее полдня пути, и
никогда не имел счастья лицезреть улицы города, именуемого сердцем Золотой
империи.
На границе Оленея с другими землями в глухом лесу имелось одно местечко,
которое он любил посещать в погожие летние дни. Он предпочитал ездить туда в
одиночку на сенеле, который прекрасно помнил дорогу и получал от этих
экскурсий немалое удовольствие.
Сейчас, въезжая под сень раскидистых деревьев, он заметил фигуру всадника,
явно ожидающего его. Судя по плащу, вуали и парным мечам, это был один из
братьев, но осанка и пылающий взгляд говорили, что перед ним вождь.
Корусан ощутил укол недовольства, но подавил его. Он не поднял вуаль и не
промолвил ни слова.
Вождь толкнул своего жеребца, подстраиваясь к аллюру Корусана. Некоторое
время всадники скакали молча, бок о бок, уклоняясь от пролетающих над головой
ветвей. Странное соседство тяготило Корусана, разрушая очарование уединения.
В полном молчании они доскакали до места.
Это была поляна с развалинами каменного строения, скорее всего, бывшего
пограничного форта. Часть разрушенной стены и плиты пола поросли ползучими
растениями, которые покрывались цветами весной и отягощались сладкими плодами
осенью. Стояло лето, цветы отцвели, плоды были мелкими и зелеными, но их
сочная зелень все равно радовала глаз. Пригодная для питья вода искрилась в
