возвышался над мертвым краем и улыбался, простирая свою руку. Он
смотрел на запад, где садилось солнце, где царил мир, пусть и неправедный, и
где был смертный человек в золотой маске, пожилой и непреклонный.
Такое искажение правды о существующем мире сводило Саревана с ума.
Мир в краю потаскухи Асаниан вместе с тысячей ее лживых божков
невозможен; руки Солнцерожденного не созданы для разрушения.
Даже находясь на пороге смерти, Сареван видел этот сон. Он прятался от
кошмара, он спасался бегством, но повсюду обнаруживал лицо своего отца и
отшатывался в безумном страхе. Вовсе не Мирейн выиграл битву за его
жизнь, и не Вадин, подаривший ему свое имя и свою любовь, и даже не
Элиан, объединявшая души их обоих. Его вернул назад Красный князь Хан-
Гилена, заново научивший его терпеть боль предвидения. Но прежде князя
Орсана был кто-то другой. Он не помнил его лица, не знал, как звучит его
голос; но этот кто-то боролся, не давая беспамятству овладеть Сареваном. Эта
воля без имени и без лица заставила принца повернуться к свету, толкнула
его в раскрытые объятия Мирейна.
Всего он вспомнить не мог. Он боролся. Он обрушил на отца всю свою
ненависть. Он обозвал его лжецом, убийцей и еще похлеще. Он в полной мере
раскрыл свое видение - и был побежден. Мирейн оказался сильнее.
- Я не допущу этого, - клятвенно заверил Солнцерожденный. - Не
допущу. Я принесу народам мир и процветание и одержу победу над древним
мраком.
- А как же Асаниан?
- Асаниан мудра, она признает мою правоту. Она не слепа от рождения, а
ослеплена. Но я подарю ей ясность моего видения.
Это обещание было истинным. Сареван жаждал его. В своем стремлении
поверить он уступил доводам отца и наконец погрузился в исцеляющий сон.
И снова пришло видение. На этот раз Сареван не испытывал ужаса, но все
же сон был зловещим и слишком похожим на воспоминание. Нечто столь же
ясное, как пророчество, привело его в заросли кустарника на границе
Карманлиоса, где он нашел раненого ребенка, который по воле судьбы, по
рождению и по необходимости должен был стать его величайшим врагом. И
тем не менее прежде всего это был ребенок, к тому же опасно раненный.
Хирел так никогда и не узнает, как близко он подошел к смерти и какой
трудной оказалась борьба за жизнь его тела и разума. В нем не было магии,
однако он обладал упорно сопротивлявшейся волей или силой, имени
которой Сареван не знал.
Эта неведомая сила каким-то образом вмешалась в исцеление Саревана и
помогла ему. Кажется, Хирел умел распоряжаться ею. В ней сплетались
жестокость, безрассудство, дерзость и в то же время мягкость. Эта сила не
знала и не заботилась о том, куда направлены ее удары, но обладала умением
мгновенно залечивать ею же нанесенные раны, хотя бы ради собственного
спокойствия. Она оформилась перед глазами Саревана в лицо молодого
человека, возможно, лицо Хирела, избавившееся от юношеской нежности. В
этом лице крылось больше силы, чем Сареван мог ожидать, в нем были
королевское величие и гордость. Саревану оно не нравилось, он не мог
доверять ему. Но вот любить - да, полюбить его было нетрудно. Точно так
же Сареван не знал, нравится ли ему его отец и можно ли ему доверять.
Мирейн стоял выше подобной простоты.
Золотые глаза открылись, подбородок приподнялся. О, конечно, это был
Хирел. Никто другой не обладал таким пылким
нравом.
- Я ключ, - сказало видение. Голос был низкий и все же бесспорно
принадлежал Хирелу. - Я ключ к тайне или к миру Запомни это.
- Вероятно, ты никогда не избавишься от своей самонадеянности, -
заметил Сареван.
В ответ на его легкомысленные слова видение нахмурилось
- Я не заложник. Я - загадка. Запомни. Запомни. Запомни.
- Запомни!
Пробуждение Саревана было внезапным. Его разум помутился. Он
отчаянно цеплялся за ясность. За память. Лицо Хирела пропало. Сны и
пророчества с их ложью и безумием растворились в свете ясного дня. Принц
видел свою собственную кровать и свою комнату с высоким потолком,
ощущал свое полуизлечившееся тело. Его сила...
Ничто. Молчание. Пустота, граничащая со страданием. Как бы ни был
ужасен его сон, но все-таки в нем он полностью владел своей силой.
Сареван с трудом поднялся и, шатаясь, подошел к восточному окну, в
котором пылала утренняя заря. Перед ним простирался город его отца, его
собственный город. Над его крышами, на другом берегу Сувиена, неясно
вырисовывалась скала, подарившая этому городу имя: Эндрос Аварьян, Трон
Солнца. На ее вершине возвышалась башня, которую Солнцерожденный
возвел при помощи песни и силы и которая принадлежала ему, его
императрице и его побратиму. При свете миллионов звезд они стояли лицом к
лицу и взывали к Аварьяну, накрыв город сверкающим куполом магии. Всю
ночь скала была окутана облаком света, а когда встало солнце, его лучи
осветили настоящее чудо. Высокий холм казался еще выше, а его вершина
блестела как черное стекло, ограненное и превращенное в башню с четырьмя
выступами, похожими на рога. Пятый рог вздымался из центра, и на его
вершине, словно солнце, сиял кристалл. Ровность отвесных стен не
нарушалась ни окнами, ни воротами. Эта башня казалась не чем иным, как
миражом, видением, изваянным в камне скалы.
Но это было не простое видение, не крепость и не памятник во имя
имперской гордости. Это был единственный в своем роде храм, возведенный,
чтобы свидетельствовать о могуществе бога. Согласно легенде, пока стоит
храм, город Солнцерожденного не падет, а его род не прервется. Его
потомкам, еще не родившимся на свет, здесь обещаны защита и покой.
Сареван стоял возле окна, прислонившись к раме, и глядел на черную
башню. Даже в столь ранний час, когда первые лучи Аварьяна едва окрасили
небо, кристалл сиял так сильно, что мог ослепить человека. Сареван не мигая
уставился на него. Единственное, что у него оставалось, так это умение
смотреть, не сощуривая глаз, на режущий свет солнца. Прежде он мог пить
этот свет как вино, чтобы его тело служило ему в течение многих лет.
Теперь это был просто свет, яркий, но не раздражающий глаза. Земля стала
всего лишь землей, прекрасной, но бессловесной, воздух - всего лишь
воздухом, простым и скучным, напитанным ароматами лета. Живые
существа, в том числе и люди, стали всего лишь телами, внешней оболочкой,
и не более: руки, голоса и глаза, в которых не отражалось ничего, кроме его
собственного лица.
Юлан прижался к нему и замурлыкал. Сареван взглянул на него: серый мех,
гибкое кошачье тело, узкие зеленые глаза. Понимая печаль своего хозяина,
бессловесная тварь старалась утешить его как могла. Он Посмотрел на свои
пальцы, зарывшиеся в густой мех. Они были очень тонкими.
- Завтра, - сказал он, - я прикажу принести мой меч.
Его голос, как и глаза, изменился мало. Он звучал почти так же, как до
болезни.
Сареван выпрямился. Ему пока еще не хватало сил, но он уже мог стоять и
ходить, а все остальное возвращалось к нему достаточно быстро, чтобы
изумить простого человека. Он сделал несколько шагов.
- Мой господин звал меня?
Сареван, захваченный врасплох между окном и дверью, чуть не упал. Он
напряг ноги, его лицо застыло. Это нервное юное создание в белой форме не
было ему знакомо. Новенький, судя по его виду, только что прибыл из
семейки какого-нибудь вождя дикарей, живущих в пустыне.
Сареван никогда не мог понять, как ему это удавалось: наверное, это была
вспышка разума, и только, но в результате он всегда узнавал имя незнакомца,
его происхождение и бегло прочитывал мысли, которые невозможно было
скрыть от его силы. Он делал это, сколько помнил себя, по велению
инстинкта; так при первом знакомстве человек оценивает другого, лишь
мельком взглянув на него. И сейчас Сареван снова поддался инстинкту,
потому что еще не научился сдерживаться. Почувствовав на этот раз пустоту,
а вслед за тем резкую боль, он почти обрадовался.
Во всяком случае, урок он усвоил и сумел не потерять сознания, хотя
мальчик в отчаянии закричал:
- Мой господин! Может, мне принести...
- Нет. - Сареван заставил себя выпрямиться. Боль утихала. Он с усилием
улыбнулся и приветливо сказал: - Должно быть, я возвращаюсь к жизни. Я
докатился до того, что мне оставили одну-единственную сиделку. Чем ты
заслужил такое наказание?
Смуглые исцарапанные щеки мальчика зарделись, однако в узких черных
глазах заплясал веселый огонек.
- Мой господин, прислуживать тебе - высокая честь.
- Честь высотой в двести ступенек.
Тем самым Сареван определил путешествие, которое намеревался
совершить. Оруженосец отошел в сторонку, может быть, чересчур поспешно.
Сареван взглянул на площадку лестницы и вниз, на длинную спираль из
ступеней. Он знал, что заставило его жить в башне. Высота, свежий воздух,
юные мускулы и сила, которая могла подарить ему крылья, если он в них
нуждался. Не раз он взлетал прямо в высокое небо, и не всегда из башни.
Один из садовников расхаживал по округе, настороженно поглядывая вверх,
чтобы озорной юный чародей не мог налететь на него внезапно и отобрать
шапку.
Сареван взглянул на дикого кота, на крепкого юного оруженосца и вновь
пересчитал ступени. Двести две.
Вздохнув, он словом и жестом приказал двигаться своим компаньонам: кот
шел впереди, а мальчик - рядом с принцем. Они прошли все двести две
ступени, и Сареван ни разу не оперся на своего спутника. Внизу ему
пришлось остановиться. Колени подгибались, ноги и руки дрожали, в глазах
потемнело. Но он заставил себя собраться.
Мальчик, ростом на голову ниже его, глядел ему прямо в глаза, нисколько
не запыхавшись. Его черные брови нахмурились.
- Ты плохо выглядишь, мой господин. Не отнести ли тебя наверх?
- Как тебя зовут?
Мальчик смущенно моргнул, сбитый с толку вопросом и тоном, которым
он был задан, но ответил довольно спокойно:
- Шатри, мой господин. Сын Тиштри. Мне известно твое имя, мой
господин, - простодушно добавил он, не сумев, однако, скрыть озорства во
взгляде.
Сареван пристально посмотрел в блестящие глаза, которые сначала широко
раскрылись, а потом смущенно опустились. Шатри снова покраснел. Когда
Сареван дотронулся до него, он вздрогнул, словно необъезженный жеребенок.
- Успокойся же, парень. Я тебя не съем. Какое из моих имен тебе
известно?
- Э, господин, я знаю их все. Мы должны их знать. Но мы обязаны
называть тебя мой господин и мой принц.
- Почему?
- Потому что мой господин. Потому что так и есть.
- Какое простодушие!
Но Шатри вовсе не был простаком. Он шел, подстраиваясь под нетвердый
шаг Саревана, он подставлял ему плечо, однако, когда принц заговаривал с
ним, он подавлял дрожь. Такое часто случалось с новичками, которые не
испытывали ужаса, прислуживая магам, но ужасно боялись общества
королей.
Они остановились во дворе конюшни возле самой большой каменной
кормушки. Сареван присел на ее край. Долгое время он просто сидел и
возносил молчаливые благодарственные молитвы за то, что ему больше не
требуется делать ни шагу. Его зрение то прояснялось, то затуманивалось, а
тело не переставало дрожать. И все же он улыбнулся Шатри и нашел в себе
силы сказать:
- Ты знаешь моего сенеля? Это просто чудо, жеребец с голубыми глазами.
Приведи его ко мне.
Мальчик замешкался, возможно, вспомнив наконец об указаниях,
полученных не от Саревана. Однако он поклонился и ушел. Юлан остался с
принцем. Сареван уселся на мокрую траву, которая росла возле кормушки, и
привалился к теплому надежному боку кота. Юлан снова принялся
мурлыкать.
К ним подходили и увещевали принца. Сареван лишь улыбался в ответ, но
не двигался с места. Потом раздался чей-то крик, и огромная черная тень
вырвалась из дверей конюшни.
Брегалан был не просто сенелем - он был потомком Бешеного. Он обладал
разумом человека, брата, родственника, и это сочеталось с телом и
мудростью животного. Он не выносил глупцов с их веревками и замками,
которые пытались разлучить его с его двуногим братом, и лишь однажды
позволил чужаку оседлать себя - ради спасения Саревана.
