контролем в подземном городе километры тоннелей аппаратурой связи заполняют.
Думала Настя, что чем круче террор, тем меньше подпольных увеселительных
заведений. А оно наоборот. Пир во время чумы. Радуются люди. Жить спешат. И
наслаждаться. Девки канкан в пятый раз исполняют. Ай, хорошо.
Настя на балконе за колонной. Все видно. Все слышно. Акустика в храме
такая, что звуки снизу вверх летят, усиливаясь и не искажаясь. Все
крамольные разговоры так слышны, словно Настя рядом с Бочаровым за столом
сидит, карты тасует. Только не хочет Настя слушать разговоров крамольных.
Настя в музыке вся. Растревожила музыка душу. Ах, монашечка, какая жизнь
мимо тебя плывет. Какая игра. Чекистский притон, а похоже на разгульный
праздник офицеров Кавалергардского полка. Вот бы Насте спуститься. Она бы им
показала канкан.
Вот бы Насте спуститься и сказать Бочарову: возьми меня с собой в
заговор, люблю приключения и риск люблю. Я тебе все сталинские тайны
расскажу, только дай мне поплясать.
У другом свете Настя Бочарова увидела. А ведь красавец. Черный цыган,
кудри смоляные, глазом косит злым и диким. Жаден на власть. Если они власть
возьмут, то Бочаров задавит и Ежова, и Фриновского, и Бермана. Жаль, что
жизнь так устроена: или Сталин Бочарову глотку перегрызет, или Бонаров
Сталину. А ведь при другом раскладе мог бы Бочаров быть верной опорой
сталинской власти. Жаль такого. Жеребец, почище Холованова. Девки так и
вьются перед ним. И перед гостями его. Тоже мужчины в красе. Все
молоденькие, все сталинские выдвиженцы.
Трудно от музыки отвлекаться. Но отвлекается Настя, ловит разговор.
Все про карты и про девок.
- Двадцать один - число счастливое.
А вот это двояко понять можно. В прямом смысле: картежнику двадцать один
- число счастливое. С одной стороны. А с другой: через месяц. 7 ноября 1938
года, - двадцать первая годовщина Октября. Все так складывается, что именно
на праздники они и возьмут власть. А до того не могут: в Жигулях не завершен
монтаж.
- Хорошо у тебя, Саша Бочаров.
- Хорошо будет 7 ноября. Вот тогда повеселимся. Под симфонический оркестр
канкан плясать будем.
Сидит Настя в укрытии и вдруг озаряет догадка ее.
Все просто: если Бочаров может устраивать тут в церкви оргии, если тут в
церкви он может говорить о чем хочет, проигрывать и выигрывать миллионы,
значит, он считает это место своим укрытием, своим безопасным и защищенным
местом. Следовательно... Следовательно, и самые важные вещи и документы он
может хранить именно тут.
Церковные тайники... Как много Настя слышала о церковных тайниках... Под
многотонными каменными плитами пода... В толще стен... В каменной щели
глубокого подвала... В подземном ходу, который идет к родовым склепам... К
могилам... Или... Или документы лежат на самом видном месте, где на них
никто не обращает внимания.
Прощальный вальс.
"Амурские волны".
Отгремела музыка в четыре ночи. Точнее - в четыре одиннадцать. Потушили
свечи. Выключили фонари.
Только сейчас Настя сообразила, что не спала уже две ночи.
Одна Настя в церкви. Со свода овального лик на нее. И огромные страшные
глаза. Прямо в душу смотрят.
Знает Настя секрет, как рисовать икону или плакат, чтобы глаза всегда на
зрителя смотрели. Куда бы зритель ни отошел, страшные глаза за ним следить
будут. Делается это совсем просто: надо лицо рисовать симметричное и глаза
симметричные, чтобы поворота головы не было ни вправо, ни влево. А в глазах
зрачки надо рисовать прямо посредине. Вот и все. В какую точку ни, отойди,
глаза с портрета за тобой следить будут. В былые времена от этого и с ума
люди сходили.
Настя пока не сходит. Знает, религия - опиум для народа. Знает, но вверх
на лицо с огромными глазами не смотрит. Все одно страшно.
Обвязала Настя колонну каменную парашютной стропой и, как тутовый
шелкопряд по паутинке, с балкона в зал спустилась.
Осмотрелась. Огромная церковь... Где самое видное место? Тут алтарь был.
Нет тут ничего. А если рядом? Рядом комната небольшая. Вся щебнем завалена.
Ударил когда-то снаряд, стену не проломил, но внутри обрушилось многое.
Никто тут не расчищал. Так все и лежит. Под кучами щебня угол огромного
ржавого сейфа.
В этом сейфе явно церковные - ценности хранили.
Посветила Настя фонариком. Ржавый сейф. На боку лежит. С самой революции.
Заперт.
Почему же заперт? Да потому, что заперли его владельцы, ключи забрали и
сбежали. Может такое быть? Такое может быть. Но только товарищи коммунисты,
обнаружив опрокинутый и запертый сейф, его обязательно взломали бы. И лежал
бы он тут с проломанными боками.
Если и можно представить, что за многие годы коммунисты опрокинутый сейф
не пытались взломать, то уж Бочаров бы его стороной не обошел.
Следовательно, если сейф не взломан, значит, сюда Бочаровым положен. Если
сейф заперт, значит, Бочаровым заперт.
Найти старинный сейф Путиловского завода с одним комплектом ключей и
бросить его картинно под груды щебня Бочаров вполне мог. Лучшего тайника не
придумать. В церковь эту доступ имеют только Бочаров и его друзья, но только
с его разрешения. Постороннему в церковь не забраться. А если и заберется,
вряд ли внимание обратит на ржавый сейф, который на виду у всех опрокинутый
лежит.
А если и обратит внимание, так не откроет.
Сейф и вправду чудовищный. Не видала Настя раньше таких.
Осмотрела внимательно.
Весь ржавый, а скважина замочная совсем не ржавая. Скважина чистая.
Скважина маслом ружейным смазана. Даже запах чувствуется.
... У Насти память с детства: бродили с отцом по лесу, нашли полянку у
железнодорожной ветки, решили дальше не идти, решили грибов не собирать,
решили просто сидеть на солнышке, бабочек ловить. К вечеру домой пошли.
Настя отцу и говорит:
- Ты знаешь, тут рядом секретный военный завод.
Согласился отец:
- Правда, тут рядом секретный военный завод. Только тебе-то откуда знать?
- Все просто, - Настя отвечает. - День провели у ветки железнодорожной -
и ни одного поезда.
- И что?
- А то, что рельсы до блеска накатаны. Ветку железнодорожную используют,
но только ночами...
- Так, может, не военный завод, а гражданский?
- Чего же они днем поезда не гоняют, а ждут ночи?
- А, может, часть воинская?
- Воинской части незачем из года в год каждую ночь что-то возить. Мы же
тут в прошлом году были, тогда тоже рельсы блестели.
- Хорошо, - отец не сдается, - может, и вправду завод, но почему ты
думаешь, что рядом?
- Потому что линия не магистральная. На магистральной линии движение было
бы. А это ветка тупиковая. Далеко ли ветка может тянуться?
Тогда-то ей отец и сказал в первый раз: быть тебе, Анастасия, шпионкой.
Великой.
Тут та же ситуация; сейф вроде брошен, только кто-то его регулярно
открывает и закрывает. Краешки скважины блестящие, как те рельсы, накатанные
до блеска. Частенько ключ в этом отверстии бывает. И массивные стальные
петли, на которых дверь сейфа сидит, смазаны. В пазах чуть-чуть пыль
налипла. Туда налипла, где подтеки масла. Все ясно: в сейфе Бочаров что-то
важное держит. И это никак с его официальной деятельностью не связано.
Официальные секреты в официальных кабинетах, в официальных сейфах хранятся.
Сидит Настя у сейфа и великой шпионкой себя никак не чувствует. Все ясно,
только как сейф открыть?
Проволочками Настя в дырочке крутит, гвоздиками, шпильками. Не поддается.
Поздно в октябре рассветает. Темно в церкви, потому как окна замурованы.
Только полосочка света по полу. Это лучик через пролом в крыше забрался. Это
полдень.
Поняла Настя, что долго с сейфом уже работает, но не открыть его. Не
открыть. И знает Настя, знает не логикой, а чувством женским, что именно это
и есть тот самый сейф, что именно в нем содержится то, что ей надо, что
Холованову надо, что надо товарищу Сталину...
Но как-то Насте даже и жалко сейф вскрывать. Вроде как чью-то душу
наизнанку выворачивать.
Медведь. Страшный и неприступный. А тоже ведь жалко. Обняла Настя
огромный железный ржавый сейф:
- Медведюшка ты мой! Люблю тебя. Люблю тебя железного. Люблю тебя
несуразного. Жизнь моя в тебе, проклятый. И черт с тобой, и с твоим
содержимым. Храни для себя. Храни, жадина железная. Я тебя просто так люблю.
И до самой смерти любить буду. И если выживу, приеду сюда и заберу навсегда
к себе. Вычищу тебя и покрашу.
- И любить буду. И сейчас люблю. Люблю, как Сталина. Люблю, как...
Хотела Настя сказать, но не сказала, кого любит. Просто вспомнила
большого человека. Человека в красной шелковой рубахе. Вышел он тогда перед
народом огромный, как сейф Путиловского завода. Мощны", как сейф
Путиловского завода. Неприступный, как сейф Путиловского завода.
Отвернулась Настя от сейфа. Спиной к нему прижалась. Сидит и самой себя
жалко. Почему счастья в жизни нет? Если вспомнить все плохое, что с нею
случилось, то хоть плачь. Вот она и плачет. Второй в жизни раз. Много в душе
накопилось. Жизнь несуразная. Сидит Настя, слезы по щекам грязной рукой
мажет. Никому не нужна, никем не любима. Былинка-пустоцвет. Не Жарптица, а
лисенок тощий.
Болтают про нее в монастыре... Зря болтают...
Ничего нет между ними и никогда не было...
... Не вошел тогда большой человек на помост, но взлетел. А она стояла в
стороне и все ждала, когда позовет: "Настюха, ну-ка покажись народу". Он
тогда был таким красивым. Так его все любили. А она - больше всех. Больше,
чем все они вместе.
... Он позвал ее к народу. А она не к народу, она к нему летела.
Цех литейный с ума сходил, ее увидев. А все потому, что она в тот момент
вся изнутри светилась. Даже искорки с нее сыпались. Она любовью светилась.
Любовью искрилась.
Обняла Настя сейф неприступный, как любовь свою неразделенную.
- Медведюшка мой. Люблю тебя. И ничего от тебя не жду. Ни на что не
надеюсь. Дурак ты железный.
И кулаком его.
Так иногда тоже любовь выражается. Кулаком. Чтобы любимому существу
больно было. И еще есть выражение любви. Высшее. Уйти от существа любимого.
Навсегда. Бросить. Порвать. Чтобы всю жизнь потом вспоминать. С горечью и
болью.
Уходить, решила уходить.
Времени у нее до вечера много. Но она уходит, чтобы себе больно было.
И ему.
Потянула отмычку на себя. Не выходит.
Влево-вправо. А внутри сейфа - щелк.
ГЛАВА 16
Щелкнуло внутри сейфа.
Не поверила Жар-птица.
Ей и не хотелось, чтобы он открылся. Она знала, что не откроется. Уже и
не старалась открыть. Поняла, что невозможно. Смирилась...
А он...
А он щелкнул.
Теперь только ручку повернуть.
Схватила за ручку и тут же бросила, вроде тронула железяку раскаленную.
Сообразила: на боку сейф, поверни ручку, дверь сама и отвалится, как полка
откидная. А в двери если не тонна, так полтонны. Прихлопнет ее дверь, как
муху. И будет грохоту на всю округу. Как же его открыть без грохота? Тот,
кто этот сейф открывает, как-то же исхитряется.
Рядом шпалы сухие навалены в кучах щебня. Щебень понятно откуда:
давным-давно снаряд об стену грохнул, обломки внутрь церкви летели. А кто
сюда в церковь шпалы притащил? Зачем? Неспроста они тут.
Подложила Настя две шпалы под дверь сейфа. Повернула ручку. С глухим
стоном отвалилась дверь, но немного: уперлась в шпалы.
Теперь шпалы понемногу оттаскивать. Также понемногу дверь раскрывается...
Так граф Монте-Кристо открывал свой сундук.
Сверкнуло в глаза.
Забит сейф. Забит монетами, орденами, слитками.
Неравнодушна Жар-птица к орденам старинным. Что это? Это офицерский
