Виктор Суворов
Контроль
Изд. "АСТ", 1996 г.
OCR Палек, 1999 г.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Настя Стрелецкая (Жар-птица).
Холованов (он же - Дракон) - товарищ в сверкающих сапогах.
Товарищ Сталин - Генеральный секретарь ЦК ВКП(б).
Ширманов - провокатор-исполнитель.
Некто в сером.
Профессор Перзеев - теоретик людоедства.
Товарищ Ежов - Нарком внутренних дел (НКВД) СССР, Генеральный комиссар
государственной безопасности.
Мистер Стентон - генеральный директор фирмы "Фараон и сыновья".
Товарищ Берман - Нарком связи СССР, комиссар государственной безопасности
первого ранга, бывший начальник ГУЛАГа НКВД СССР.
Товарищ Фриновский - заместитель Наркома внутренних дел, командарм
первого ранга.
Товарищ Бочаров - старший майор государственной безопасности, начальник
Куйбышевского управления НКВД.
Товарищ Берия - первый секретарь ЦК Коммунистической партии Грузии.
Мастер Никанор.
Инструктор Скворцов.
Катька Михайлова - хохотушка.
Сей Сеич - спецпроводник спецвагона.
Люська Сыроежка - спецкурьер ЦК.
Севастьян - медвежатник.
Терентий Пересыпкин - майор.
Мистер Хампфри - инженер-электрик.
Вожди, охрана, обслуга, чекисты, исполнители, вертухаи, политические,
блатные, бытовики, спортсмены, рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция,
людоеды, широкие народные массы.
ТАНЕ
ПРОЛОГ
- А теперь целуй мой сапог.
Сияющий кончик сапога осторожно ткнул в лицо: целуй.
Не увернуться от сапожного сияния. Не повернуть лица. Не повернуть,
потому как руки заломили за спину и все выше тянут. Понемногу. И боль
понемногу скользит к тому пределу, после которого крик не сдержать.
А кричать ей вовсе не хочется.
Она так и решила: не кричать.
В былые времена, когда в парусном флоте матросов линьками пороли, каждому
в зубы тряпку совали, чтоб не орал. Но прошли те славные времена. Теперь в
рот резиновый мячик суют, когда расстреливают в крытой тюрьме. А если
расстрел на природе, так мячик в рот не суют - ори сколько хочешь. Ори в
свое удовольствие. А уж если бьют или руки ломают, то крик не то чтобы
пресекают, но требуют. Крик выбивают. Мода такая. Вообще пытка без воплей -
неудавшаяся пытка. Неполноценная. Как пиво без пены.
Им же хотелось, чтоб удалась пытка. Им хотелось, чтобы она кричала.
Потому ее руки они легонько тянут все выше.
А в расстрельном лесу весна свирепствует. Бесстыжая такая весна. Шалая.
Распутная. И каждая прелая хвоинка весной пропахла. Жаль, что к запаху хвои
лежалой запах ваксы сапожной подмешан. Запах сапога чищеного. И сапог тот
незлобно, но настойчиво в зубы тычется: ну, целуй же меня.
И голос другой, - ласковый почти, подсказывает:
- Цалуй же, дурочка. Чаво тебе. Пацалуй разочек, мы тебя и стрельнем. И
делу конец. И тебе не мучиться, и нам на футбол не опоздать; Ну... а то,
сама знаешь, - сапогами забьем. Цалуй...
Хорошо раньше было. Раньше говорили: "Целуй злодею ручку". Теперь -
сапог. В былые времена перед казнью исполняемому и стакан вина полагался.
Теперь не полагается. Теперь только исполнители перед исполнением пьют.
И после.
Весь лес расстрельный водярой пропитался.
Руки подтянули еще чуть. Так, что хрустнуло. Попалась бы рядом веточка
какая, то вцепилась бы она в ту веточку зубами да крик и сдержала бы. Но не
попадается на зубы веточка. Только мокрый песок и хвоя прелая. А руки уже
так вздернули, что дышать можно только в себя. Выдохнуть не получается -
глаза стекленеют.
Чуть руки отпустили, и выдохнула она со всхлипом. Думала, что, еще руки
чуть отпустят. Их и вправду еще чуть отпустили, но тут-то ее и ахнуло
сапогом ниже ребер. Так ахнуло, что боль в руках отсекло. И вообще все боли
разом заглушило.
Новая одна большая боль потихоньку сначала просочилась в нее, а потом
хлынула вдруг, наполняя. И переполняя. Хватает она воздух ртом, а он не
хватается. Руки ее бросили. Они плетьми упали. Ей как-то и дела нет до своих
рук. В голову не приходит руками шевельнуть. Ей бы только воздуха.
Продохнуть бы. И вроде уже схватила. Только изо рта он внутрь не проходит.
Тут ее еще раз сапогом ахнули. Не тем сверкающим. Сверкающий - для поцелуев.
Другим ахнули. Яловым. Яловый тяжелее. Может, и не так сильно ахнули. Только
от второго удара зазвенели сладко колокольчики, и поплыла она спокойно и
тихо в манящую черноту.
- Уплывая, слышала другие удары - редкие и тяжкие. Но было уже совсем не
больно, и потому она
улыбалась доброй светлой улыбкой.
Потом лежала она все так же лицом в мокрый песок, в прелую хвою. Было
холодно и нестерпимо мокро. Шинель сорвали, Настю облили водой. По пролескам
снег еще местами. Потому холодно на земле. Если водой обольют.
Медленно-медленно она выплыла из той черноты, из которой вроде бы не должно
быть возврата. Не хотелось ей возвращаться оттуда, где запахов нет, в запах
подснежников, в запах весны, в запах чищеного сапога.
Но вынесло ее.
Плывет она голосам навстречу. И голоса к ней плывут:
- Блядь, на футбол опоздаем.
- Кончай ее, командир. Не будет она сапог целовать.
- Заставлю.
- "Спартачку" сегодня хвоста надрать бы...
Она в блаженство вернулась. И не хотелось ей шевелиться. Не хотелось
выдавать себя, не хотелось показать, что вот она уже снова тут у их ног
лежит. Они-то спешили. А она не спешила. Ей некуда больше спешить. Даже на
футбол. Ей бы лежать тихо-тихо и долго-долго. Мокрая ледяная одежда ей в
сладость. И колючие хвоинки периной пуховой. И захотелось ей высказать
неземное блаженство словами человечьими. Но получилось лишь сладостное: Ахх!
А они услышали долгий стон.
- Я же говорил, не до конца мы ее.
И ударило ее, обожгло, ослепило-оглушило. Потом поняла: это они еще одно
ведро выплеснули. И вновь сапог сияющий у лица: целуй.
Долго она его рассматривала. У самых глаз сапог. Потому рассматривать
удобно. Ни одной трещинки на сапоге. Отполирован так, что вовсе даже и не
черный, но серебряный. Так близко сапог от лица, что можно различить не
только запах ваксы, но и запах кожи. Новый сапог. Поскрипывает. По рантам -
хвоинки налипли и мокрого песка комочки. Великолепие сапога этим не
нарушается, но подчеркивается. Голенища - стоячие. Вроде как металлические.
Между головкой сапога и голенищем - складочки. Но еле-еле. Почти незаметные
складочки. Начальственный сапог. Можно на носителя такого сапога не
смотреть. Глянь только на сапог и опусти глаза долу - перед тобою
ба-а-а-альшой начальник. А еще можно в таком сапоге свое отражение уловить.
Увидела она себя в сапоге. Поначалу даже не сообразила, кто это там
синяками изукрашен, кто это ртом разбитым кривит. Потом узнала. Мысли в
голове ее идут одна за одной медленно - медленно. Точно караван верблюдов в
пустыне.
Интересно, каков он на вкус, этот сапог?
И вдруг запах сапога стал ее злить. Вскипая, внутренняя глубинная ярость
подступила к горлу и даже слегка вырвалась еле слышным рыком. Лицо ее на
песке. Никто не смотрит в ее лицо. А если бы посмотрел, то отшатнулся бы,
увидев, как легко и просто с современного человека, с худенькой девочки
сошли легкие наслоения тысячелетий цивилизации и осталась неандертальская
девочка-людоед со страшными синими глазами. Мгновенье назад была
комсомолочка с белыми косичками. Стала девочказверь. Взревела она ликующим
победным рыком и, разогнувшись могучей пружиной, бросилась на сверкающий
сапог, охватывая обеими руками.
Она бросилась, как бросается удав-змееед на трехметровую королевскую
кобру: накрывая жертву сразу и полностью. Она бросилась с тем клокочущим в
горле ревом, с каким юная львица бросается на своего первого буйвола. Она
знала, как ломать человеческие ноги: левый захват и толчок плечом ниже
колена. Человек редко распределяет равномерно свой вес одновременно на обе
ноги. Чаще переминается с ноги на ногу, перемещая нагрузку с одной на
другую. И важно броситься именно на ту ногу, на которую в данный момент
большая нагрузка.
Ей повезло.
А еще важно, толкнув под колено плечом туда, где нервов узел, всем своим
весом удержать вражью ступню на земле. Если удастся - минимум один перелом
гарантирован.
Веса в ней немного. Но техника...
Ступню его она на земле удержала, и потому у самого ее уха в полированном
голенище затрещали, ломаясь, кости. Он валился назад с протяжным воем. Она
знала, что внезапная потеря равновесия - одна из двух основных причин
панического страха. Он был сокрушен. И не боль ломаемых костей, но страх
был, причиной его воя.
Ей бы в этот момент броситься еще раз. На лежачего. На горло.
Горло она бы перекусила.
Но не подумала о горле.
Ей ненавистен был сапог, и именно в него она вцепилась зубами.
Туда, где чуть заметные складочки.
Ей больше не надо беречь свои зубы. Жизнь ее уже отбивала последние
мгновения. Потому мысль - не о своих зубах, но о сапоге, который она должна
не только прокусить, но растерзать, разметать вместе с кусками мяса по
весеннему лесу. Рот ее кровью горячей переполнило. Только не знала: его это
кровь или собственная.
Ее били
Но удары эхом в теле. Без боли. Так бывает, когда на телеграфном столбе
сидишь, по которому лупят кувалдой: столб дрожит, а тебе не больно.
Потом снова была звенящая тьма.
Потом она вернулась из тьмы. Но уже не свирепой неандертальской
красавицей, но комсомолкой Настей Стрелецкой. Настей Жар-птицей.
Ее тащили к яме. Она знала - на исполнение Она смеялась над ними. Она
знала, что победила Правило старое: хочешь легкой смерти - целуй сапог. Не
хочешь целовать - смерти легкой не получишь. Они не сумели заставить ее
кричать. Они не сумели заставить ее целовать сапог, и все же она отвоевала
себе право легкой смерти. Она победила их. Она знала это. И они знали.
Ее тащили за руки, а ноги - по песку. По кочкам. По ямкам. По кореньям.
Разинула пасть могильная яма. Посыпались в яму комья мокрого белого песка
из-под яловых сапог исполнителей. И увидела она разом всех тех, кого,
расстреляли сегодня. Теплых еще. Парит яма, отдавая весне тепло человеческих
тел.
Много в яме. До краев. Все мертвые глаза разом на нее смотрят.
На живую.
Пока живую.
У гнули ей голову над ямой. Рассматривай содержимое. И корешки сосновые
рассматривай, и лопаты на отвале песка, и головы, головы, головы с
раскрытыми ртами, с высунутыми языками, с полуприкрытыми теперь уже навеки
глазами.
И не думала она, не гадала, что уйти из этой жизни выпадет под звуки
бессмертного вальса "Амурские волны". Но выпало так. Где-то далеко-далеко за
березовой рощей, за лесным озером тихо струилась мелодия. И никто не слышал
ее А она слышала.
Она знала, что это именно та мелодия. Что это для нее. Что вальс гремит и
зовет ее не уходить. Но она-то знала, что пришло время уходить. Уходить в
кучу переплетенных мягких тел. Уходить из одуряющих запахов весны в запах
спекшейся крови, в запах мясной лавки, в запах мокрого песка и сосновых
корней.
А ведь все для нее так славно начиналось. Впрочем, и завершается неплохо:
не забита сапогами, но расстреляна.
Расстреляна.
Главное в жизни - умереть правильно. Красиво умереть.
Всем хочется красиво жить. Но каждому все остальные мешают жить, как
хочется.
А умереть красиво никто не мешает. И этим надо пользоваться. Но мало кто
пользуется. А она возможностью умереть красиво воспользовалась. И удалось. А
время остановилось. Застыло. Потом пошло вновь медленно-медленно. Над правым
ее ухом лязгнул пистолетный затвор. Этот лязг она узнала: "Лахти Л-35".
И грянул выстрел.
А начиналось все так славно...
