своевременное.
Товарищ Сталин телефонную трубку поднимает:
- Ежова дайте. Товарищ Ежов, Холованова надо расстрелять.
- Давно пора. - Ответила трубка. - У меня на этого мерзавца двенадцать
чемоданов компромата.
Положил товарищ Сталин телефонную трубку:
- Последнее вам задание, товарищ Холованов. Перед тем, как мы вас
расстреляем, вам предстоит слухи о парашютистке пресечь. Думали ли вы над
тем, как это сделать?
- Думал, товарищ Сталин. И решил слухи не только пресечь, но обернуть в
нашу пользу.
Остановился товарищ Сталин возле окна и долго рассматривал звезду на
Спасской башне, на которую как раз трое рабочих забрались. Маленькие
звездочки. Если снизу смотреть. Но люди на звездах - и того меньше.
Букашечки. Высота, черт ее побери. На высоте только им сейчас и разговора о
том, кто с высоты свалился. И никак эти слухи не пресечешь. Холованов
предлагает пресечь и повернута в свою пользу? Интересно.
- Продолжайте, товарищ Холованов.
- Отрицать то, что парашютистка разбилась, невозможно. Поэтому я дал
Отделу распространения слухов приказ: все разговоры о гибели парашютистки не
пресекать, а поощрять их и усиливать.
- Занятно.
- Обратите внимание, товарищ Сталин, в первые два дня говорили просто о
парашютистке, не называя по имени. Последние пять дней не просто говорят,
что безымянная парашютистка разбилась, а называют ее - Стрелецкая. Ошибочно
называют. Это работа моих ребят. Не отрицая факта гибели парашютистки, мои
ребята направили слухи в другое русло Где их легко пресечь. И обернуть нам
на пользу. Опровергать гибель какой-то безымянной парашютистки невозможно и
глупо. Но опровергнуть гибель парашютистки Стрелецкой просто. Ведь она жива
и здорова. Поэтому пусть Москва пока болтает о гибели парашютистки. Но не
какой-то вообще, а именно о гибели Стрелецкой! Все внимание на Стрелецкую
персонально. Чем больше слухов о ее гибели, чем больше подробностей, тем
лучше.
- Стрелецкую надо спрятать, чтобы ее никто не видел.
- Товарищ Сталин, я ее спрятал немедленно после случившегося. Никто,
кроме вас, меня и самой
Стрелецкой, не знает, какая из двух парашютисток погибла.
- Но кто-то же видел труп той, которая действительно разбилась. Как ее?
Михайловой.
- Труп Михайловой, близко видели Стрелецкая и я. Все.
- Хорошо, товарищ Холованов. Хорошо.
- Так вот, если все будут говорить, что погибла именно Стрелецкая, и
вдруг выяснится, что она жива здорова, то... слух будет убит. Психология
толпы такова, что никому не придет в голову вспомнить о другой парашютистке.
Если кто-то вчера повторил ложный слух о гибели Стрелецкой, то завтра он
будет посрамлен. Предлагаю и настаиваю, за следующую неделю слухи о гибели
Стрелецкой довести до высшей точки, а потом Стрелецкую показать.
- Где?
- Только не в прессе. Будет подозрительно. Показать ее там, где ее знают
и помнят. На заводе "Серп и молот". А уж потом и в прессе. Так, невзначай.
Снова поднял товарищ Сталин телефонную трубку:
- Ежова дайте. Товарищ Ежов, мы тут посоветовались с товарищами и решили,
Холованова пока не расстреливать.
- То-ва-ри-щи! Сегодня перед нами выступает наш знаменитый полярный
летчик, мотогонщик мирового класса, наездник высшей квалификации, парашютист
тоа-а-а-варищ Холованов!
Показалось, что обвалился потолок цеха и мостовой кран. Овация бушевала;
пока ладони не отшибли. Выходит Холованов, да не в полярной куртке, не в
унтах, как следовало бы полярным летчикам выходить, а в рубахе красной
шелковой, на шелковом же шнурочке, в сапогах сверкающих, пиджак внакидку. На
пиджаке орденов ряд. Понимает Холованов, что народ его ждал в меха
упакованного, несмотря на август. Так в народном представлении летчик
полярный рисуется - и белый медведь рядом. И понимая это, пошел Холованов не
в том, в чем ожидали, и тем народу угодил. Неожиданность больше внимания
притягивает. Особенно женской половине рабочей силы рубаха его красная
понравилась. Заплескали руками. И мужикам понравился Холованов за плечи шире
шкафа, за рост, за ручищи, которыми коня за задние ноги ловить, за легкость
походки. Не вышел Холованов на помост - вспорхнул. Вроде веса в нем нет. И
шажищами по помосту - бум-бум. Думали, до средины дойдет, остановится,
бумагу вынет. Нет! Дудки! Не так. Холованов только на помост взлетел - и уж
историю рассказывает. Идет - говорит. Говорит - вроде песню поет и вроде сам
себе на гуслях подыгрывает. А голосище - гудок заводской: хоть арии петь,
хоть дивизией командовать. Еще до средины помоста не дошел, а уж народ до
слез уморил. Шутками как искрами сыплет. Из породы искросыпительных.
Искрометных.
Ухватил Холованов внимание толпы, точно кобылицу строптивую за узду. Не
выпустит. А народу нравится. Нравится народу, когда сила в человеке. Когда
сила через край. Согнет руку в жесте рубящем, а под шелком алым шары
стальные катаются. А шеяка, что у вашего бугая. Такая шеяка, что ворот лучше
и не застегивать, один черт не застегнешь. А еще чувствует народ, что силищи
душевной в этом человеке и того больше. Так и плещет. А Холованов с толпой,
как со зверем - то ласкает, то плетью врежет: то шутки-прибаутки, а то как
завернет про происки врагов. Мигом толпа суровым гневом наливается. То про
политику партии любимой - тут ему овация, вроде он сам и есть вся партия.
Хлопают ему так, как хлопали бы партии родной, которая народ к светлым
горизонтам ведет. А он - про самого любимого из людей, про того, кто ночами
не спит, за народ болеет. Тут уж зал - в истерику. А он с высоких нот да
снова в шутки. Рассказывает, а в ответ ему то взрыв хохота, то аплодисмент,
аж окна звенят. И снова хохот. Веселый товарищ. Толковый.
Рассказал много. Про самолеты, про лошадей, про мотоциклы, про медведей
полярных: тут уж из цеха выносили тех, кто до икоты смеялся, до нервного
вздрагивания. А больше всего рассказывал - про парашюты.
Завершил. Сам уморился. Сам смеется. Лоб платочком атласным вытирает.
- Вопросы есть?
Взметнулись руки над толпою, словно копья над ордою чингисхановой.
Холованов ручищей знак старому деду, который в этом цехе, наверное, еще
со времен Александра Второго, мол, ваш вопрос, дорогой товарищ дед.
Откашлялся дед степенно, усы разгладил:
- А скажикась мне, сынок, когда с небес парашютисты валятся, головы у них
не крутятся?
- Нет, - рубанул Холованов. - Нет, отец, головы у советских парашютистов
никогда не крутятся! - Громыхнул аплодисмент за такой ответ. - А вот жопы -
другое дело. Жопы крутятся.
Тряхнуло цех от фундамента до крыши. Голуби на дворе с карнизов
сорвались, точно как при пушечном выстреле срываются. И долго люди по полу
катались. Не все. Только кому повезло. Не каждому выгорело по полу кататься,
потому как встать некуда. Люди на станках стоят, карнизы облепили вместе с
голубями и мостовой кран. Двое даже на крюке покачиваются, точно мартышка
древесах.
Шутку надо так сказать, чтоб в масть. Скажи кто другой, ну посмеялись бы.
А тут шутит герой полярный в сапогах сверкающих, при орденах боевых, в
торжественной тишине. Хорошо шутит. Понашему. По-рабочему.
Одним словом, смеялись бы и дальше, если бы Холованов не протянул руку к
парню с наглой мордой, мол, ваш вопрос, дорогой товарищ.
А тот и ляпни:
- Все у вас складно, товарищ парашютист, а вот у нас тут в цехе Настенка
Стрелецкая полы мела, заманили ее красивыми словами в парашюты ваши. Нет ее
больше, Настенки.
Замерла толпа на полдыхании. Голубь под крышей крылами бьет - слышно. Год
на дворе - одна тысяча девятьсот тридцать седьмой. Наглости такой...
Заморозило зал. В ледяные глыбы толпу обратило. Оцепенели разом все.
"Провокатор" - совсем тихо, глядя под ноги, вроде сам себе сказал некто в
сером. Тихо сказал, но услышали. А он громче повторил: "Провокатор". И вдруг
дурным взвопил голосом: "Провокатор!"
И первым на провокатора - когтями в морду. Словно крючьями. И все вокруг
стоящие - на провокатора. Рви его!
И разорвали бы.
Но протянул Холованов руку:
- Стойте! Если виноват гражданин, так не терзать его, аки барс свою
жертву терзает, но доставить куда следует! Разобраться, с кем связан, кто
его подослал, кто его подучил провокационные вопросы задавать, кто ему
деньги платит. Рвать сорняк, так с корнем! И вообще. На чью мельницу воду
льете, гражданин!? Приказываю! Рядом с ним стоящие, сомкнуть кольцо! Чтоб ни
один волос с его головы не упал. Сейчас завершим митинг, я этого субчика сам
на своей машине доставлю куда следует.
Сомкнулись вокруг наглеца передовые сознательные рабочие. Стеночкой в
четыре стороны. Квадратом непробиваемым. Коробочкой.
- Советский суд вынесет вам меру. Только кто вам, гражданин провокатор,
сказал, что Настя Стрелецкая разбилась?
А он, с мордой изодранной, эдак надменно подбоченясь:
- Да вся Москва говорит!
Тут уж к нему бросились со всех сторон: бей гада!
Но те, которые вокруг наглеца коробочкой, проявили сознательность -
прикрыли.
И Холованов толпе:
- Нельзя его убивать! Убивая провокатора, мы тем самым мешаем следствию.
И еще: вот кричите все, а ведь и среди вас есть такие, которые поверили
слуху, что Настя Стрелецкая разбилась. Я вам, товарищи, честно признаюсь,
тоже грешен. Наслушался всяких разговоров и сам нос повесил. Хорошая
девушка. Да многие же ее тут знают. И я ее знаю. Прыгали вместе. Потому как
услышал про смерть ее, приуныл. А она в это время выполняла ответственное
правительственное задание. Не могу сказать, какое. Тайна государственная. Но
верю, что скоро наградят ее. Самым что ни есть важным орденом. А вчера
аэродромом иду, и что вы думаете? Настя Стрелецкая с парашютом - навстречу.
Ты ж, говорю, разбилась, а она смеется!
Молчит цех. Молчит, в тысяче глаз укор: провокатора мы разорвем в клочья,
если будет на то ваша воля, товарищ Холованов. И вам бы самому первым на
провокатора броситься и застрелить его. Чтоб народ не мутил. Но обманывать
нас не надо. Сами видели: разбилась девка. И знали ее тут в этом цеху
многие. Провокатора убить - ваше право, товарищ Холованов, а врать народу не
к лицу. Даже полярному герою.
- Ладно, - Холованов говорит. - Москва слезам не верит и словам не верит.
Знал, не поверите. Потому Настю Стрелецкую с собой привез. Настюха, а ну иди
в цех родной. Покажись народу.
И вышла Настя.
Ахнул цех единым ахом.
Заорал народ, затопал, руками заплескал.
- Настюха! Ты ли это? Н-Настенька! Настась Андревна, гордость ты наша
парашютная! Краса ненаглядная! Загордилась, в цех родной не показывается!
Вот она! Глядите на нее! А ведь что гады болтали!
Хохотали и хлопали. Хлопали и хохотали. А тетки дородные, так те и
заплакали: дурочка она и есть дурочка, сейчас спаслась, так в следующий раз
разобьется. Дурочка поднебесная, а все одно жалко.
А Холованов руку вскинул:
- Товарищи! Вот вам пример коварства вражьего: "Вся Москва говорит". А вы
уши развешивайте! А вы верьте больше! Где ж наша бдительность
революционно-пролетарская? Когда враг открыто говорит, возмущаетесь все. А
если тот же враг по трамваям в уши шепчет, так слушаете. Правду говорю?
- Правду, - дружно согласились.
- Этот мерзавец вам тут шептал, а его никто не остановил, никто ему язык
не вырвал!
- Да мы его, товарищ Холованов, впервой видим! Не наш он.
- Значит заслан! Держите там?
- Держим! - ответили сознательные рабочие в тридцать глоток.
- Наш революционный долг - не допустить, чтобы такие молодчики, как он,
наши головы дурили. Наш долг - провокаторов и шептунов - к стенке! Ведите
сей же час его в мою машину. Да стерегите. Вместе куда следует доставим.
