они поработали и возвращаются домой при больших деньгах.
- Мои деньги вы передадите моей семье?
- Нет, мы их конфискуем. Сей Сеич, примите портфель, пересчитайте и
составьте акт о приеме денег, которые заработал мистер Хампфри.
- На мое место едет новый инженер из Америки?
- Да.
Севастьян-медвежатник смеется да головой покачивает: хитра девка, эх,
хитра. А сам проволочки свои и крючочки раскладывает.
- В общем так, доченька, раз ты такая хитрая, тайну свою тебе расскажу.
Был у меня в жизни момент: застегнули мне белы рученьки, заточили меня в
узилище. И вышак ломится. Потом сюда привезли. Учи, говорят, делу своему,
иначе... А я решил: учить буду, а главного не расскажу. Тут в монастыре я
уже восемнадцать лет протрубил, многих ваших ремеслу обучил, а главную тайну
тебе первой расскажу. Жалко умереть и тайну ремесла с собой унести. А ты мне
понравилась. Тебе расскажу, а ты ее храни. Расскажи другому, но только тому,
у кого душа добрая. Расскажи один раз в жизни и только тому, кто хранить ее
будет. Расскажи только тому, кто ее тоже откроет лишь однажды и только тому,
кого настоящим человеком считает. Значит так. Как крючочками в дырочке
вертеть, я тебе покажу. Тут ума большого не надо. Главное не в том. Главное
в другом. Медведя полюбить сначала надо. Понимаешь? Всей душой полюбить. И
ничего от него не требовать. И ничего от него не желать. Медвежатник - это
как строитель, как поэт, как художник, как писатель. Плох тот художник,
который пишет картину и уж заранее деньги вычисляет, какие за нее получит. И
картина у него плохой получится. И денег ему за нее не дадут. Художник
творцом должен быть. Богом у своей картины. Любить должен свое творение еще
в замысле. Или строитель: есть хорошие строители, которые любят дом еще до
того, как начали строить его. Любят каждый камень, в стену вложенный. Любят
каждый гвоздик, в стену вбитый. Тот, кто любит дело свое, - того успех
найдет, и дом тот веками стоять будет. Ты меня поняла, дурочка?
- Поняла.
- И в нашем деле на любви все стоит, с любви начинается и ею же
завершается. Ты ж его полюби. Ты ж его железякой холодной не считай, сейфа
бронированного. Ты ж вообрази, что нежное он существо, уязвимое. - Пока
деньгами сейф набит, так всякий его любит, всякий к нему мостится. А как
пуст, так никому не нужен. Так обидно же ему, сейфу. Как человеку обидно:
при деньгах и славе - все тебя любят, а как денежки ушли и слава померкла,
так и отвернулись все. Не обидно ли? Так вот ты сейф полюби не за деньги, а
просто так. За силу полюби, за вес, за бока его непробиваемые. И с лаской к
нему. Но чтоб помысла в тебе не было такого: вот открою тебя и обчищу. Не
откроется он душе корыстной. Отдай ему любовь свою, взамен ничего не требуй.
Отдай. Может, он сам и откроется. Все в мире на любви стоит. Любовь -
золотой ключик, который все сейфы открывает. Люби дело свое, и оно тебя
полюбит. Люби людей, и они тебя любить будут. Не прикидывайся, что любишь.
Люби! Трижды тебе говорю.
Сверкнул луч за спиной медвежатника расписного, показалось Насте, что
голова его - в золотом сиянии.
- Севастьян Иваныч, а вы... святой?
Завтра - исполнение.
Завтра ее первое массовое исполнение.
В списке 417 исполняемых. На четыреста исполняемых нет нужды рыть две
ямы. Одной хватит. Яма уже вырыта. Рыли ее урки перекованные. У каждого в
деле штамп: "Встал на путь". Работали перекованные с явным пониманием смысла
своей работы. Зачем еще зэки в лесу под конвоем яму роют? Рыли и поглядывали
на конвой: не для себя ли роем? И решили меж собой: не для себя. Нас
двенадцать, а яма человек на пятьсот. Рыли и радовались: правильно, что на
путь исправления встали. Правильно, что перековались. Тех, кто упорствовал,
в ямку зароют.
Настя на откосе стояла, когда перекованные рыли. Интересно любое дело
видеть в развитии. Интересно видеть город в тайге от первого колышка,
вбитого на полянке, до широких проспектов, до прекрасных дворцов, до
гектаров стеклянных крыш главного сборочного цеха, до первых пикирующих
бомбардировщиков, выруливающих из цеха на первый испытательный взлет.
Интересно видеть величественное здание от первого взмаха карандаша на чистом
белом листе до монтажа нержавеющих звезд в облаках. Интересно видеть место
расстрела от первой лопаты, уверенно врезавшейся в землю, до последней
елочки, посаженной на месте захоронения. Встал Холованов, расставил широко
ноги, огляделся и сказал: "Тут им лежать".
Оцепили люди с винтовками полянку, а люди с лопатами вгрызлись в землю. И
вот яма готова. Стоять ей открытой до утра. А Насте надо хорошо выспаться.
Спать ей сегодня в доме отдыха особой группы контроля. Это далеко от
монастыря. Это триста километров на юг. Это на берегу Волги. Тут у
холовановских ребят постоянная база.
Девчонки из монастыря тут редко бывают. В основном на расстрельную
практику сюда приезжают. Сегодня очередь Жар-птицы. Надо спать. И не спится.
Непонятно, как можно исполнить четыреста человек и чтоб они не
взбунтовались. Начни одним руки вязать, другие взбесятся. Им терять нечего.
Долго она думала, ничего не придумала. Головоломка. А если отводить за
километр, стрелять и возвращаться за другими? Сколько тогда конвою
километров намотать? Надо бы расстрельные леса выбирать в заповедниках, в
дубравах, вековые дубы несут на себе миллионы листьев, а каждый лист -
звукопоглощающий экран... Надо в дубравах... Но как ямы копать? У дубов вон
какие корни. Нет, надо все же в сосновых лесах... Сосны на песке растут...
Расстрелял, песком засыпал, разровнял, елочек-сосеночек сверху натыкал...
Вырастет потом лес... Кронами шуметь будет... Незаметно расстрельный лес
превратился в лес сказочный... С озером лесным, с кувшинками и лилиями, с
осокой в черной воде, с ручьем игривым, со скалой над ручьем, с волшебным
замком насекале... Она шла сказочным лесом, по цветам, каких не бывает,
раздвигая ветви деревьев, к сверкающему над озером замку...
ГЛАВА 11
Громыхает будильник, как якорная цепь по броневой палубе крейсера.
Первая мысль: расстрелять будильник и бросить в расстрельную яму.
Вторая мысль: кнопочку нажать.
Нажала и долго сидела на краю, завернувшись в одеяло. Потом посмотрела на
будильник и испугалась - 3 часа 23 минуты. По коридору - в туалетную
комнату. Женский умывальник пустой. Одна. Умылась, причесалась. Сапоги с
вечера вычистила и воротничок на гимнастерке с вечера свежий пришила. Потому
долго ей собираться на пришлось.
В столовой тетя Маша-повариха водку разливает. Если исполнителей в три
поднимают, так тетю Машу когда. Хорошая повариха тетя Маша. Дело свое крепко
знает. И добрая. Повар вообще должен быть добрым. Повар должен душу свою в
блюда вкладывать. Да и вообще все добрыми должны быть.
Постаралась тетя Маша: сосиски в котле дымят, булки жаром пышут - только
из пекарни, картошки нажарила три сковородки, огурчиков нарезала хрустящих,
капусты с луком. Сама водочку разливает. Бери всего сколько хочешь, а
водочки - по сто граммов.
- Вот твоя порция, девонька.
- Да не пью я, тетя Маша.
- Так ведь положено, доченька, в такой день для спокойствия души.
- Спокойная она у меня.
- И не страшно?
Не поняла Настя:
- А чего бояться? Вроде не меня сегодня расстреливать будут.
А со всех столов хохот да шутки: вот, мол, какая нам смена идет, даром
что непьющая.
Зарделась Настя, глаза опустила.
Разместились в машине, хохот, смех. Лица все знакомы: те самые парни,
которые на заводе "Серп и молот" из себя пролетариев корчили, в тридцать
глоток сознательность демонстрировали. Начальником у них товарищ Ширманов.
Строгий товарищ, а глаза наглые. Холованов у товарища Сталина - вроде
начальника личной тайной полиции, а Ширманов у Холованова - вроде командира
ударной бригады: если надо, чтобы на кого-то случайно кирпич упал, так это
только Ширманову свистнуть - мигом организует. Профессионал высшего класса.
И вся команда у него того же подбора.
Вообще говоря, ни Ходованов ни Ширманов, ни вся его команда, ни девчонки
из монастыря к исполнениям привлекаться не должны, особенно к массовым.
Исполняет приговоры НКВД. Но бывают ситуации, когда надо ликвидировать тех,
кто в лапы НКВД ни в коем случае попасть не должен. Их Холованов по личному
сталинскому списку в монастыре держит. Иногда монастырь надо разгружать.
Именно та ситуация сегодня. Набралось. Пора приговоры в исполнение
приводить. Оно и для холовановских ребят хорошо, чтобы инстинкты не
тупились. И девочкам монастырским практика: Мировая революция впереди, дело
большое, дело кровавое. Рука пролетариата не дрогнет, это ясно. Но чтобы
иметь постоянную уверенность, что рука не дрогнет, девочек время от времени
на массовые исполнения привлекают. Сегодня Насте выпало.
В первый раз...
Расстелили на земле плащ-палатки, а на них - папки серые. В каждой папке
- судьба человеческая. Судьбы стопочками. Каждая стопка по пятьдесят папок.
И еще четыре - отдельной малой стопочкой.
- Начальник конвоя, всех проверил?
- Всех, товарищ Холованов.
- Тогда выкликай первую партию.
Весел начальник конвоя:
- Антонов, Артищев, Архипов...
Выкликнул пятьдесят фамилий первых по алфавиту, построили группу колонной
по пять. Три конвойных впереди, три сзади, по двое с собаками по сторонам:
шаг вправо, шаг влево - побег, конвой стреляет без предупреждения.
И вперед.
Пошла первая партия к лесу. Остальные сидят. Очереди ждут. Вокруг них
тоже конвой. Тоже с собаками.
Пока выкликают, пока группу формируют да строят, исполнителям делать
нечего. Исполнители в сторонке. Не их это дело.
А когда первая группа в лесу скрылась, тут уж кончай перекур. Побросали
цигарки, сапогами затоптали: от одного окурка великие лесные пожары
случаются, - и вперед. Группу догонять. Колонна всегда медленно идет.
Колонну всегда догонять легко.
Догнали.
Скрипнули ворота: заходи. За воротами поляна лесная. Вся вокруг забором
зеленым обнесена в два роста. Доски внахлест. Поляна вытоптана не то
тысячами ног, не то гуртами скота. Вроде гонят скот лесною дорожкой -
загоняют в загон, подержат немного и дальше гонят. Ничего на той поляне нет.
Только шкафы стальные у забора. Самые обыкновенные шкафы. Серые. В рост
человеческий. Точно как на любом заводе. И на каждом заводе такие шкафы в
раздевалках. Тут десять шкафов в загоне. Неужели переодеваться перед
расстрелом? В каждом шкафу по пять отделений. В дверках на уровне пояса -
дырочки. Так на заводах и делается - дырочки для вентиляции. Дверки шкафов
открыты. Одна от ветра - бзинь - заскрипела. Внутри шкафов, - ни полочек, ни
крючочков. А в остальном все точно как на "Серпе и молоте".
Конвоиры - в сторону, колонна - в загон.
Заперли ворота.
- Внимание, заключенные, делайте, что хотите, но на счете пять в загон
пускаю собак.
Рвутся собаки с поводков. Но не надо их спускать. Одна людям в загоне
защита от собак - в шкафы прятаться.
Собак-то всего четыре, а людей в загоне - пятьдесят. Только никому с
собакой драться не хочется, если рядом шкаф стальной. Рванул этап по шкафам.
Это всегда так: места на всех хватит, но в одну дверку сразу пять, а то и
семь лезут, друг другу морды царапают и челюсти вышибают, в другую - ни
одного. Мордобой, толкотня. Кто сильней - в дверку первым. Разобрались.
Захлопнулись все дверки. Десять шкафов, по пять отделений в каждом. В каждом
отделении по одному. Пятьдесят.
- Главное в нашем деле - что? В затылки стрелять? Нет, девочка. Совсем
