замечал, что ест. Говорил он мало, только в ответ, и то очень
немногословно, лишь насколько того требовали приличия. А большей частью
молчал и с возвышения, на котором стоял королевский стол, смотрел вниз на
гостей. Я, хорошо его знавший, понимал, чем он занят: он перебирал по
лицам и гербам всех присутствующих и запоминал, кто где сидит. И кто как
выглядит. Это лицо враждебное, это дружеское, но нерешительное и готовое
поддаться на обещания власти или выгоды, там глупое или просто
любопытствующее. Мне они тоже были понятны, словно это не люди, а красные
и белые фигуры, расставленные для игры на доске, но чтобы отрок на
четырнадцатом году, да еще в такую ответственную минуту, мог быть
настолько собранным и наблюдательным - это просто диво. Годы спустя он все
еще мог с точностью перечислить тех, кто среди собравшихся был на его
стороне, а кто против в ту первую ночь, с которой началось его
царствование. Только дважды его холодный блуждающий взгляд просветлел и
задержался: на Экторе, который сидел неподалеку от нас, - верном,
прямодушном Экторе, не сводящем сияющих, чуть повлажневших глаз поверх
кубка с вином со своего приемыша в бело-серебряных драгоценных одеждах
одесную от короля. (Мне показалось, что взгляд Кея, пировавшего рядом с
отцом, не выражал особого восторга, но, впрочем, его узкое лицо с низким
лбом всегда имел немного недовольное выражение). В дальнем конце залы,
подле своего отца, короля Бана, сидел Бедуир, и доброе его разгоряченное
лицо, и открытый взгляд так и светились любовью. Взгляды мальчиков то и
дело встречались. Здесь протягивалась еще одна надежная связь, на которой
будет покоиться новое королевство.
А пир продолжался. Я озабоченно поглядывал за Утером, гадая, достанет
ли у него сил досидеть до конца и добиться от лордов признания Артура
наследником трона. В противном случае мне надо было выбрать подходящую
минуту и вмешаться, или же дело придется решать силой оружия. Но Утер
превозмог слабость, он огляделся вокруг себя и поднял руку. Заиграли
трубы, требуя тишины. Гул речей смолк, все глаза устремились к
королевскому столу. Он был установлен на возвышении, ибо у короля
недостало бы силы обратиться к пирующим стоя. Но и сидя в своем тяжелом
кресле, прямой и властный, с горящими факелами и разноцветными знаменами
за спиной. Утер был ослепителен и величав, и в зале воцарилось послушное
молчание.
Положив ладони на резные подлокотники, он начал говорить. На губах у
него играла улыбка.
- Милорды, все вы знаете, по какому случаю мы здесь собрались.
Колгрим обращен в бегство и брат его Бадульф, и уже поступают известия,
что враг в беспорядке бежал к побережью, за дикие северные земли. - И он
продолжал говорить об одержанной накануне победе, такой же важной, по его
словам, как победа его брата при Каэрконане, и столь же знаменательной. -
Силы наших врагов, что накапливались и грозили нам столько лет, разбиты и
отброшены до поры до времени от наших рубежей. Мы завоевали себе
передышку. Но что еще того важнее, милорды, мы увидели, как это делается,
и убедились, сколь могущественно единство и какими бедами для нас чревато
его отсутствие. Порознь на что мы способны, короли севера и короли юга и
запада? Но заодно, держась и сражаясь вместе, под единым командованием, по
единому плану, мы еще не раз сможем вонзить меч Максена в сердце врага.
Он, конечно, говорил иносказательно, но я заметил, как вздрогнул
Артур при этом напоминании и бросил на меня быстрый взгляд, чтобы тут же
снова вернуться к внимательному разглядыванию гостей.
Король прервал свою речь. Ульфин шагнул было к нему с кубком вина, но
король отвел его руку и заговорил опять. Голос его окреп и звучал почти с
прежней силой.
- Ибо таков урок, преподанный нам событиями последних лет. У нас
должен быть один вождь, один могущественный верховный король, и чтобы ему
подчинялись не споря все королевства. Без этого мы снова окажемся там, где
были до прихода римлян. Будем разобщены и разбиты, как это было с галлами
и германцами, расколовшись на множество отдельных народов, точно волки,
грызущиеся друг с другом за пищу и землю, мы не выйдем вместе против
общего врага и постепенно превратимся в забытую богом провинцию Рима,
вместе с ним катящуюся навстречу гибели, а могли бы воспрянуть единым
новым королевством со своим народом, со своими богами. И так оно и будет,
я верю, если только во главе нас встанет достойный король. И может быть,
кто знает, дракон Британии еще вознесется если и не столь высоко, как орлы
Рима, зато с гордостью и мечтой, которые переживут века.
В зале царила глубокая тишина. Так мог говорить сам Амброзии. Или
даже сам Максим, подумалось мне. Боги вещают нам, надо лишь запастись
терпением.
Утер снова прервал свою речь. Он сделал вид, будто это ораторская
пауза, предназначенная для вящего эффекта, но я заметил, как побелели его
руки, сжимающие подлокотники кресла, как он собирается с последними
силами. Наверно, я один это заметил, на Утера едва ли кто смотрел, взгляды
всех гостей были устремлены на сидящего с ним рядом юного Артура. Вернее,
всех, кроме короля Лотиана: этот алчно пожирал глазами верховного короля.
Ульфин, воспользовавшись паузой, опять подошел к королю с кубком, но,
встретившись со мной глазами, пригубил вино сначала сам, а уж затем дал
испить королю. Дрожь в руке, принявшей у него кубок, уже нельзя было
скрыть; не давая королю обнаружить свою слабость, Ульфин бережно взял
кубок у него из рук и поставил на стол. Все это, я увидел, не укрылось от
глаз Лота, жадно следившего за королем. Должно быть, он понимал, как болен
Утер, и ждал, что с минуты на минуту силы его оставят. Либо Моргауза ему
открыла, либо же он сам догадался о том, что и я знал наверняка. Утер не
доживет, не успеет в этой жизни надежно утвердить Артура на троне, а хаос
и безначалие, которые возникнут при молодом короле, сулят выгоду его
противникам.
Когда Утер заговорил снова, голос его звучал совсем слабо, во в зале
стояла полная тишина, и повышать голос ему не понадобилось. Даже те, кто
слишком много выпил, торжественно внимали речи короля о вчерашней битве, о
тех, кто отличился и прославился, и о тех, кто пал, и, наконец, о роли
Артура в победе, и затем о самом Артуре.
- Все эти годы вы слышали о том, что мой сын, рожденный королевой
Игрейной, воспитывается и обучается королевским искусствам в дальних
странах и находится в руках, увы, более крепких, чем мои после
приключившейся со мной болезни. Вы знали, что настанет срок, когда он
вырастет и будет под своим настоящим именем провозглашен моим наследником
и вашим новым королем. Да будет же ныне известно всем, где провел годы
детства ваш законный принц: сначала под защитой кузена нашего Хоэля в
Бретани, а затем в доме моего верного слуги и соратника графа Эктора в
Галаве. И все эти годы его охранял и учил мой родич Мерлин, называемый
также Амброзии, в чьи руки был он передан сразу после рождения, и никто не
оспорит, что лучшего опекуна и быть бы не могло. Не оспорит никто и
разумность моего решения отослать принца от себя до того времени, покуда
он не вырастет и сможет открыто объявиться перед вами. Таков обычай,
распространенный среди властителей мира сего: воспитывать детей при чужих
дворах, чтобы они вырастали чуждые высокомерия, не отравленные лестью и
огражденные от предательства и происков властолюбия. - Он смолк на
мгновение, чтобы перевести дух. Произнося последние слова, он смотрел
перед собою в стол и ни с кем не встречался взглядом, но кое-кто из гостей
зашевелился в смущении или переглянулся с соседом; и все это не укрылось
от внимательных глаз Артура. Король продолжал:
- Те же из вас, кто всегда считал, что обучать принца королевскому
искусству - значит с нежных лет посылать его в бой или в совет вместе с
отцом, пусть вспомнят вчерашнюю битву, и как легко он принял меч из рук
короля, и как повел полки к победе, будто он не принц, а сам верховный
король и бывалый воин.
Утер уже задыхался, лицо его стало землистым. Я заметил хищный взгляд
Лота и встревоженный - Ульфина. Увидел нахмуренные брови Кадора. И с
благодарностью припомнил мой с ним недавний разговор у озера. Кадор и Лот.
Не будь Кадор настоящим сыном своего отца, они легко могли бы сейчас
разорвать между собой страну на куски, растащить север от юга, точно два
пса, раздирающих добычу, и оставить обездоленного щенка скулить от голода.
- Итак, - произнес верховный король, и в тишине с жуткой
отчетливостью раздалось его свистящее дыханье, - я представляю вам моего
законного и единственного сына Артура Пендрагона, который будет над вами
верховным королем после моей смерти и которому я отныне и навсегда передаю
мой боевой меч.
Он протянул Артуру руку, и мальчик поднялся, прямой и серьезный, и
приветственные возгласы и клики понеслись к задымленным стропилам крыши.
Шум поднялся такой, что, наверно, слышно было во всем городе. Когда
кричащие смолкли, чтобы перевести дух, это прокатилось по улицам, точно
пожар по стерне в погожий день. В этих возгласах было одобрение и радость,
что дело наконец решено, люди ликовали. Я видел, как Артур, невозмутимый,
словно облако, оценивал настроения гостей. Но мне также было видно, как
бьется жилка у него на щеке. Он стоял, как стоит воин с мечом, одержавший
одну победу, но готовый услышать новый вызов.
И вызов прозвучал. Отчетливо сквозь крики и стук кубков об стол
раздался голос Лота, грубый и зычный:
- Я оспариваю этот выбор, король Утер!
Словно каменная глыба упала в стремительный горный поток. Крик стих,
люди задвигались, переглядываясь, переговариваясь, озираясь по сторонам. И
вдруг оказалось, что поток раздвоился. Снова раздались возгласы в
поддержку Артура, но здесь и там послышалось "Лотиан! Лотиан!" - и поверх
всего этого гремел голос Лота:
- Неопытный мальчишка! Повидавший в своей жизни только одну битву!
Говорю вам, вы и оглянуться не успеете, как Колгрим вернется, и что же,
нас поведет в бой желторотый юнец? Если ты должен передать свой меч,
король Утер, передай его в руки бывалого и опытного полководца, пусть
орудует именем этого юнца, покуда он не повзрослеет!
При последних словах он что было силы грохнул кулаком об стол, и
вокруг снова раздались крики: "Лотиан! Лотиан!" - подхваченные в дальнем
конце залы и тут же заглушенные громкими возгласами "Пендрагон!", и
"Корнуолл!", и даже "Артур!" Шум нарастал, и становилось ясно, что, будь
сейчас люди при оружии, не обошлось бы дело одними оскорблениями. Слуги
жались к стенам, распорядители ходили между столами, пытаясь умиротворить
собравшихся. Король, мертвенно-бледный, вскинул было руку, но почти никто
не обращал на него внимания. Артур стоял безмолвно, недвижно и тоже был
бледен.
- Милорды! Милорды! - Утер весь трясся от ярости, а ярость, как я
хорошо знал, была дня него опаснее удара копьем. И Лот, как видно, тоже
это знал. Я положил ладонь Утеру на плечо.
- Все будет хорошо, - негромко произнес я. - Сядь пока, и пусть они
накричатся вволю. Гляди, Эктор собрался говорить.
- Господин мой король! - Голос Эктора звучал деловито, дружелюбно и
буднично, он подействовал на спорящих успокоительно. Эктор обращался
словно бы к одному королю. И сразу стало тише, люди старались расслышать,
что он говорит. - Господин мой король, король Лотиана сейчас оспорил твой
выбор. У него есть право говорить здесь, как и у всякого твоего подданного
