собственные выводы, он продолжал ждать наготове со своей любовью, со своим
сыновним послушанием и доверием на будущие времена. Потом появился меч -
дар, как ему казалось, от меня. И сразу вслед за этим - открытие, что я
сын Амброзия Мерлин, герой бессчетных легенд, рассказываемых у каждого
очага. Пусть и побочный сын, но он вдруг нашел самого себя и узнал, что в
нем течет кровь королей.
Он поехал со мной ко двору в Лугуваллиум, считая себя внуком Амброзия
и внучатым племянником Утера Пендрагона. Из этого сознания родилась его
отвага в бою. Он, верно, думал, что из-за этого и Утер бросил ему меч, что
в отсутствие наследного принца он пусть и побочный сын, но все же оказался
ближайшим по крови к королю. И он возглавил наступление и принял на себя
после этого обязанности и почести, по праву принадлежащие принцу.
Объяснилось также и то, почему ему не приходило в голову заподозрить,
что, может быть, он и есть "пропавший принц". Любопытные взгляды и
почтительные перешептывания он приписывал тому, что в нем видят моего
сына. А про наследника верховного престола он, как и в стране, слышал, что
тот будто бы находится где-то при иноземном дворе, и раз навсегда в это
поверил. Решив, что его место в жизни найдено, он просто перестал об этом
думать. Он - сын Мерлина, от королевских кровей, и приобщен через меня к
самому средоточию королевской власти. И вдруг жестоко, как ему, наверное,
представилось, его лишают всего: надежды, славы, будущего, о котором он
мечтал, и даже найденного наконец отца. Я, проживший детство бастардом и
ничьим сыном, отлично знал, каково это для юного сердца; Эктор, пытаясь
оберечь Артура от всяких страданий, посулил ему в будущем признание
благородных родителей, но откуда мне было догадаться, что этого признания
он, веря и любя, ждал от меня?
- Даже имя у нас одно, ведь верно? - понуро и виновато пояснил он,
слышать это мне было еще горше, чем прежнюю его грубость.
Если я и не в силах поправить того, что случилось, по крайней мере я
могу исцелить его уязвленную гордость. Скоро и так все будет поставлено на
свои места, но пусть он узнает тайну безотлагательно, сейчас. Я много раз
размышлял о том, как бы я повел разговор, если бы он был поручен мне. Но
теперь я сказал, что есть, без обиняков:
- Мы носим одно имя, потому что мы и впрямь родные друг другу. Ты не
сын мне, но мы с тобой кузены. Ты, как и я, внук Констанция и потомок
императора Максима. Твое настоящее имя - Артур, и ты законный сын
верховного короля и королевы его Игрейны.
Я думал, что молчание на этот раз продлится вечно. При первых моих
словах он поднял глаза от вина и так остался, устремив взгляд на меня.
Брови сведены, точно глухой старается что-то расслышать. По лицу
растекается краска, будто красное пятно на белом холсте, рот приоткрылся.
Но вот он аккуратно поставил кубок, поднялся с моей кровати, подошел и
встал рядом со мной у окна, упершись, как недавно я, ладонями в подоконник
и высунувшись по пояс наружу.
Прилетела пичуга, села на ветку над его головой и запела. Небо
померкло, сделалось бледно-зеленым, потом тускло-лиловым, по нему поплыли
легкие хлопья облаков. А он все стоял, стоял и я, выжидая, без слов, без
движения.
Наконец, не поворачивая головы, он проговорил, обращаясь к поющей
пичуге:
- Зачем же было так? Четырнадцать лет. Почему не на своем месте?
И тогда я смог рассказать ему все. Начал с видения, которое было у
Амброзия, а с ним и у меня: все земли, от Думнонии до Лотиана и от Дифеда
до Рутупий, объединены под властью одного короля; романо-британцы, кельты
и верные федераты сражаются вместе за то, чтобы оградить Британию от
Черного потопа, залившего всю Империю, - более практичный и умеренный
вариант имперского "сна Максима", приспособленный к обстановке и
переданный от деда к отцу и внушенный мне моим наставником - или богом,
избравшим меня своим слугой. Рассказал о смерти Амброзия, после которого
не осталось других сыновей, и о запутанной путеводной нити, которую бог
вложил мне в руки и повелел следовать ей. О внезапной страсти короля Утера
к Игрейне, жене герцога Корнуолла, и о том, как я содействовал их союзу,
ибо мне было открыто богом, что от этого союза родится следующий король
Британии. О смерти Горлойса и о раскаянии Утера, хоть и смешанном с
облегчением - ведь эта смерть была ему очень кстати, но во всеуслышанье он
от нее открестился и решительно отмежевался; о нашем с Ральфом изгнании
вследствие всего этого и о том, как Утер хотел отказаться от собственного
сына, зачатого при таких обстоятельствах. Как в конечном счете гордость и
здравый смысл возобладали и младенец был передан мне, дабы я берег его в
первые, немирные, годы Утерова царствования, но потом собственная болезнь
и возросшая сила его врагов побудили короля и дальше держать ребенка в
тайном месте. Кое о чем я промолчал: не стал рассказывать Артуру о
величии, страданиях и славе, открывшихся мне в его будущем; не обмолвился
и о бессилии Утера и о том, как он мечтал о втором сыне, чтобы заменить им
тинтагельского "бастарда", - это все было Утеровы тайны, и ему уже недолго
оставалось их хранить.
Артур слушал молча, не перебивая. Поначалу застыв в прежней позе,
словно все, что его занимает, - это медленно светлеющее небо да пение
дрозда в кустах за окном; но потом он повернулся ко мне, и я, хоть и не
глядя, почувствовал на себе его взгляд. Когда же я дошел до коронационного
пиршества и просьбы Утера привести его на ложе к Игрейне, Артур опять
зашевелился, тихо ступая, прошел через комнату и уселся на прежнем месте -
на краю кровати. Мой рассказ о той безумной ночи, когда он был зачат, был
прост, правдив и безыскусен. Но он слушал, как когда-то в Диком лесу
слушал вместе с Бедуиром мои полуволшебные сказки, лежа или сидя с
поджатыми коленями на моей постели, подперев подбородок кулаком, устремив
на меня успокоенный, сияющий взгляд.
Завершая свой рассказ, я вдруг увидел, что он отлично укладывается в
то, что я рассказывал мальчику прежде, я словно вручал ему недостающие
звенья золотой цепи и как бы говорил: "Все, что я преподал тебе до сих
пор, чему обучил тебя, сошлось теперь в тебе самом".
Наконец я кончил и отпил глоток вина. Он стремительно выпрямился,
расцепив руки, подбежал ко мне с кувшином и снова наполнил вином мой
кубок. Я поблагодарил, и он поцеловал меня.
- Ты, - проговорил он тихо. - С самого начала - ты. Я не так-то,
оказывается, был далек от истины. Я столько же твой, сколько и Утеров,
даже больше, и Экторов... И про Ральфа мне тоже приятно было узнать. Я
понимаю... о, теперь я многое начинаю понимать. - Произнося отрывисто
слова, он возбужденно, как Утер, расхаживал по комнате. - Столько всего...
слишком много, чтобы все усвоить, мне понадобится время... Я рад, что
услышал это от тебя. А король сам хотел мне рассказать?
- Да. Он собирался раньше с тобой побеседовать, да не оказалось
времени. Надеюсь, он еще успеет.
- То есть как это?
- Он умирает, Артур. Ты готов стать королем?
Он стоял передо мною с винным кувшином в руке, глаза запали после
бессонной ночи, мысли теснились, не успевая выразиться на лице.
- Прямо сегодня?
- Думаю, да. Но точно не знаю. Скоро.
- А ты будешь со мной?
- Разумеется. Я же сказал.
И только теперь, когда он с улыбкой поставил кувшин и потянулся
погасить лампу, настигла его новая мысль. Я видел, как пресеклось его
дыхание, как он боязливо, осторожно выдохнул - так боится перевести дух
человек, получивший смертельный удар.
Стоя спиной ко мне, он потянулся к лампе. Рука его не дрожала. Зато
другая, украдкой от меня, сложилась в знак, оберегающий от зла. Но,
оставаясь Артуром, он еще через мгновенье обернулся ко мне и сказал:
- А теперь и я должен кое-что тебе сказать.
- Что же?
Он ответил, словно вытягивая слово за словом из глубины:
- Женщина, с которой я был сегодня - Моргауза. - И, видя, что я
молчу, спросил: - Ты знал?
- Узнал, когда было уже поздно тебя останавливать. А должен был бы
знать. Я, еще отправляясь к королю, чувствовал, что что-то не так. Ничего
определенного, но меня давили тяжелые тени.
- Если бы я сидел у себя в комнате, как ты велел...
- Артур. Что свершилось, то свершилось. Бессмысленно теперь говорить
"если бы то" да "если бы се". Разве тебе не ясно, что ты невиновен? Ты
послушался своей природы, так всегда поступают юноши. А вот я, я виноват
кругом. По справедливости ты мог бы теперь проклинать меня за такую
скрытность. Если бы я раньше открыл тебе тайну твоего рождения...
- Ты велел мне сидеть здесь и никуда не уходить. Пусть ты и не знал,
какое зло носится в воздухе, зато ты знал, что, если я тебя послушаюсь,
зло меня не коснется. Если бы я послушался, то не только избег бы
опасности, но и остался бы чист... - он проглотил какое-то слово, - не
запятнан. Ты виноват? Нет, вина на мне, бог это знает, и он нас рассудит.
- Бог рассудит всех нас.
Он в три нервных шага пересек комнату, метнулся обратно.
- Изо всех женщин на свете - моя сестра, дочь моего отца...
Слова не шли, застревали в глотке. Я видел, как ужас липнет к нему,
точно слизняк к зеленому листу. Левая рука его все еще была сложена в
знак, оберегающий от зла, - древний языческий знак: с незапамятных времен
то был тяжкий грех перед любыми богами. Вдруг он остановился, оборотясь ко
мне лицом, даже в эту минуту он думал шире, чем о себе одном:
- А Моргауза? Когда она узнает то, что ты сейчас открыл мне, что она
подумает о грехе, нами содеянном? Что сделает? Если она придет в
отчаяние...
- Она не придет в отчаяние.
- Откуда ты знаешь? Ты же сказал, что не знаешь женщин. Я так
понимаю, что для женщин эти вещи значат еще гораздо больше. - Ужасная
мысль-объяснение поразила его. - Мерлин, что, если будет ребенок?
Кажется, мне еще никогда в жизни не требовалось столько
самообладания. Он в испуге всматривался мне в лицо; позволь я выявиться
моим настоящим мыслям, и один бог знает, что бы с ним могло статься. При
последних его словах бесформенные тени, которые всю ночь угнетали и
когтили мне душу, вдруг обрели очертания и вес. Они нависли надо мною, они
заглядывали мне через плечо, тяжкокрылые стервятники, и от них разило
падалью. Я, так хлопотавший о зачатье Артура, сидел сложа руки и не видел,
как была зачата его погибель.
- Я должен буду сказать ей. - Голос его прозвенел, натянутый
отчаянием. - Немедленно, сейчас. Раньше, чем верховый король объявит меня
своим сыном. Может быть, кто-то догадывается, может быть, ей нашепчут...
Он продолжал взволнованно говорить, но я не слышал, поглощенный
собственными мыслями. Я думал: если я скажу ему, что она и так знает, что
она порочна и порочны чары ее; если я скажу ему, что она нарочно все
подстроила, чтобы получить в руки силу; если я скажу ему все это сейчас,
когда он и так потрясен событиями прошедшего дня и минувшей ночи, тогда он
просто схватит меч и зарубит ее. И она умрет, а с нею умрет и семя,
которому суждено вырасти порочным и подточить его в его славе, как ныне
точит его слизняк отвращения в юности. Но если он сейчас убьет их, никогда
больше не поднимет он меч во славу божию, и порок их восторжествует над
ним, когда дело его жизни еще даже не начато.
И я проговорил спокойно:
- Артур. Постой и выслушай меня. Я сказал уже: что сделано, то
сделано, мужчины должны уметь принимать последствия своих поступков. А
теперь вот что я тебе скажу. Близок тот день, когда ты станешь верховным
