- Мне так и сказали. Конь - для тебя. Он резвее твоего и крепче на
ноту, и ему знакомы лесные тропы. А встретится опасность... - Ральф не
договорил, но я его понял. Этот конь был обучен в бою и в случае
столкновения был бы не хуже третьей руки.
- Спасибо. - Я принял у него поводья и вскочил в седло. - Привратники
предупреждены?
- Да. Мерлин. - Он все еще не выпускал поводья. - Позволь мне поехать
вместе с тобой. Не тоже тебе пускаться в путь одному. У тебя есть злейший
враг, и он не остановится ни перед чем.
- Знаю. Ты больше поможешь мне, если останешься здесь и проследишь,
чтобы никто не выехал по моим следам. Ворота на запоре?
- Да. Я позаботился запереть их. Ни один всадник, кроме тебя, не
выедет из этих ворот до той минуты, пока их не распахнут перед Артуром и
остальными. Но мне доложили, что два человека успели выскользнуть вон,
пока гости еще не вышли из залы.
Я нахмурился.
- Лотовы люди?
- Непонятно. Назвались гонцами, посланными на юг с известием о смерти
короля.
- Никаких гонцов отсюда не отправляли, - решительно возразил я. Об
этом я сам распорядился. Весть о смерти верховного короля, способная
породить только страх и неуверенность, не должна была выйти за пределы
этих стен до того, как к ней не прибавится другая - о новом короле и новой
коронации.
Ральф кивнул.
- Знаю. Те двое улизнули как раз перед поступлением приказа. Может
быть, кто-то - из пажей, например, - хочет получить награду, первым
доставив на юг важную новость. Однако само собой, это могут быть и люди
Лота. Но что у него на уме? Сломать меч Максена, как он сломал Утеров?
- Думаешь, это ему под силу?
- Н-нет. Но если он не сможет причинить вреда, зачем же ты сейчас
туда скачешь? Почему не подождешь и не поедешь вместе с принцем?
- Потому что Лот сейчас и вправду не остановится ни перед чем, чтобы
опровергнуть Артуровы права. Им руководит хуже, чем жажда власти, - страх.
Он готов на все, только бы бросить тень на меня и подорвать веру людей в
то, что меч - дар бога. Вот из-за чего я должен ехать. Бог сам за себя не
заступится. Для того мы и здесь, чтобы сражаться за него.
- Ты хочешь сказать... Понимаю. Они могут осквернить часовню,
разрушить алтарь... Если сумеют, то помешают тебе встретить там короля...
И убьют сторожа, которого ты оставил блюсти святилище. Я прав?
- Да.
Он так дернул каурого за узду, что конь захрапел.
- Тогда неужто ты думаешь, что Лот не решится тебя убить?
- Думаю, решится. Но не сможет. А теперь пусти меня, Ральф. Я
останусь цел.
- Ага. - В его голосе прозвучало облегчение. - Значит, звезды больше
не сулят нам на сегодня смертей?
- Будет еще одна смерть. Но не моя. Однако с собой я не беру никого,
чтобы не рисковать. Вот почему ты останешься здесь, Ральф.
- Господи, да если в этом все дело...
Я опустил поводья каурому на шею, и конь встрепенулся, перебрал
ногами.
- У нас уже один раз был такой спор, Ральф, в тогда я уступил. Но
сегодня - нет. Я не моту принудить тебя к повиновению, ты теперь не мой
слуга. Но ты слуга Артура, я твой долг - быть с ним и доставить его в
часовню живым я невредимым. А теперь отпусти меня. В которые ворота?
Ральф еще мгновение помедлил, но потом шагнул назад.
- В южные. Храни тебя бог, мой добрый господин.
Он крикнул через плечо повеление страже. Створки ворот распахнулись и
с гулом захлопнулись снова у меня за спиной. Каурый взял в галоп.
В небе висел полумесяц - узкая полоска серебра с затемненным краем.
Он освещал мне знакомую тропу, ведущую низом речной долины. У воды темнели
купы ив, под ними прятались синие тени. Река, поднявшаяся после дождей,
стремительно катила свои волны. В небе мерцали звезды, и ярче всех горела
Медведица. Но вот луна, и звезды, и река скрылись из виду - каурый, чуя
каблуки, распластался в могучем галопе, и мы влетели под черные своды
Дикого леса.
В начале пути тропа бежала прямая и ровная, то и дело в прорехи между
ветвями просачивался бледный свет луны, бросая к подножиям деревьев серые
мягкие блики. Под копытами коня постукивали выступающие древесные корни. Я
пригнулся к самой гриве, чтобы не задевать нижних ветвей. Но потом тропа
стала забирать в гору, сначала слегка, потом круто, петляя между стволами
редеющего леса. По временам она вдруг резко сворачивала в обход утесов,
торчащих среди древесной гущи. Слева, далеко внизу, слышался шум горного
потока, как и река в долине, взбухшего после дождей. Один только стук
копыт нарушил лесное безмолвие. Деревья застыли как мертвые. Сюда, под
черные своды, не проникало дыхание ветра. Нигде не было ни малейшего
движения. Если олень, или волк, или лиса и выходили в ту ночь из своих
укрытий, я никого не заметил.
Подъем становился все круче. Каурый упрямо карабкался вверх, но ребра
у него так и ходили, и плавный галоп сменился одышливой рысью. Теперь уже
недалеко. Сверху сквозь поредевшие ветви сочился слабый звездный свет, и я
разглядел, что впереди за поворотом тропа опять ныряет в лесную гущу,
словно под темные своды. Где-то слева ухнула сова. Ей отозвалась другая,
справа. Для меня это прозвучало в тишине как боевой клич, потому что как
раз тогда конь мой завернул за поворот в непроглядную тьму и я, всей своей
тяжестью задирая ему голову, повис на удилах. Более умелый всадник успел
бы его остановить, а я - нет. Я промедлил лишнее мгновение.
Он уперся в землю всеми четырьмя копытами, но с разгону проехался
косо по влажной земле и очутился перед стволом упавшего дерева,
перегородившего нам дорогу. Это была давно иссохшая сосна, ее острые,
колючие мертвые сучья торчали в разные стороны, как шипы в волчьей яме.
Слишком длинные и частые, такой барьер нам бы не взять даже на свету под
луной, а тем более в темноте за крутым поворотом. Место было выбрано
удачно. По одну сторону от тропы уходил вниз к ручью крутой каменистый
обрыв футов в сорок, по другую чернела чаща терновника и остролиста, такая
густая, что лошади там не пробраться. Даже развернуться было негде.
Примчись мы сюда галопом, и сучья, как копья, пронзили бы моего коня, а я
сам перелетел бы через его голову прямо на их смертоносные острия.
Если враг в расчете на то, что я врежусь в лежащее дерево на полном
скаку, затаился чуть поодаль, у меня еще, быть может, оставалось несколько
мгновений, чтобы сойти с тропы и углубиться в чащу леса. Я дернул каурого
и хлестнул поводьями. Он повернулся, взвившись на дыбы, ободрал себе бок о
колючки терновника, мне острый сук пронзил бедро. Потом, словно
пришпоренный, конь всхрапнул и рванулся вперед. Под нами в треске
ломающихся сучьев открылась черная яма. Конь пошатнулся, передние ноги его
провалились, и он, колотя копытами, рухнул вниз. Я перелетел через его
холку и угодил как раз между лежачим стволом и отверзшейся ямой. Минуту я
лежал там, оглушенный, и в это время каурый, напрягая все силы, вырвался
из неглубокой ямы, дрожа, остановился на краю, а из-за деревьев выбежали
двое с кинжалами в руках и кинулись к месту нашего падения.
Я упал туда, где тень была особенно густа, и лежал там без движения,
оставаясь для них, должно быть, невидимым. К тому же шум горного потока
заглушал все остальные звуки, так что они, наверно, решили, что я свалился
прямо под обрыв. Один подбежал к краю обрыва и заглянул вниз, другой
протиснулся между конем и терновником и тихонько приблизился к яме.
Вырыть ее глубоко они не успели - только чтобы лошадь засеклась и
сбросила меня наземь. Но теперь в темноте она служила мне защитой, оба
разом они не могли на меня наброситься. Тот, кто был ближе, что-то крикнул
своему товарищу, но шум падающей воды под обрывом заглушил его слова.
Тогда он осторожно шагнул в обход ямы по направлению ко мне. В руке у него
тускло сверкнул нож.
Я подкатился ему под ноги, схватил его за лодыжку и дернул. Он
заорал, опрокинулся в яму, но вырвал у меня ногу, полоснул по воздуху
ножом и, откатившись, вскочил на ноги. Товарищ его метнул нож. Он
стукнулся в дерево у меня за плечом и упал на землю. Одним клинком меньше.
Но теперь они знали, где я. Оба притаились за ямой: один справа от тропы,
другой слева. У одного в руке я заметил словно бы меч, другого мне было не
видно. В тишине слышался только шум воды под обрывом.
Узкая тропа, где так легко, казалось, устроить засаду, помешала им
зато привести с собой лошадей. Мой конь безнадежно охромел. А их, должно
быть, стояли привязанные где-то за деревьями. Лезть через сосновый ствол я
не мог - они бы меня заметили и успели прикончить. Через заросли
терновника тоже не продраться. Оставался обрыв: если бы незамеченным
спуститься к ручью, обойти их и углубиться в лес, может быть, даже
отыскать их лошадей...
Я стал осторожно продвигаться к краю обрыва, свободной рукой
нащупывая впереди себя дорогу. Здесь росли кусты и кое-где между камнями
молодые деревца. Я нащупал гладкий, гибкий ствол, ухватился, дернул на
пробу. И стал, держась, тихонько пятиться к обрыву. При этом я не спускал
глаз с меча, мерцавшего в руке одного из моих врагов. Он по-прежнему стоял
возле ямы. Нога моя соскользнула с земляного обрыва. В лодыжку вцепилась
какая-то колючка.
А кроме колючки, и человеческая рука. Мой второй преследователь
поступил так же, как и я. В темноте подполз к обрыву и, припав к откосу,
затаился. А теперь внезапно бросился мне в ноги. Я покачнулся и упал. У
самого моего лица просвистел его нож и вонзился глубоко в землю.
Он рассчитывал, что, сбитый с ног, я покачусь вниз по каменистому
обрыву, рухну на валуны в русле потока, разобьюсь, и, беспамятного, они
вдвоем легко меня прикончат. Так бы все и вышло, не надумай он швыряться
ножом. От взмаха он потерял равновесие, да к тому же я, падая, отдавил ему
свободной ногой руку, которая держала меня за лодыжку. Каблук угодил во
что-то мягкое, послышался сдавленный стон, мой противник не удержался
наверху и, что-то крича, покатился вместе со мной вниз по отвесному
склону.
Я падал первым. И зацепился на полдороге за ствол молодой сосенки.
Мой противник катился следом, увлекая с собой обломки сучьев и камни. Я
уперся ногами в сосенку и приготовился к встрече. Когда он поравнялся со
мной, я бросился на него сверху, придавил его всей тяжестью к земле,
распял его руки своими руками. Он вскрикнул от боли. Одна нога оказалась
неловко подвернута. Другой он брыкнул, и я почувствовал, как шпора
вспорола мягкую кожу сапога. Он отчаянно сопротивлялся, извиваясь подо
мною, как рыба на песке. Еще мгновенье, и ноги мои соскользнут со ствола,
тогда мы оба свалимся на дно оврага. Я старался удержать его левой рукой,
а правой потянулся за кинжалом.
Второй убийца слышал, как мы падаем. Он что-то крикнул сверху и стал
ощупью спускаться к нам по обрыву. Он двигался осторожно, но быстро.
Слишком быстро. Я навалился на того, кто находился подо мною, чтобы он не
мог пошевелить руками. Что-то хрустнуло, я думал, сухая ветка, но он взвыл
от боли. Я изловчился и освободил правую руку. В кулаке у меня был зажат
кинжал, рукоятка впилась в ладонь. Я замахнулся. Случайный луч луны
отразился в его глазах всего в футе от моих глаз; я чувствовал запах
страха, и боли, и ненависти. Он дернулся из последних сил, чуть было не
сбросил меня, отводя голову от моего удара. Я перевернул кинжал и со всей
силой ударил рукоятью, метя позади открывшегося уха.
Но удар не достиг цели. Что-то брошенное сверху - камень или коряга -
