доносчики, идеологические ловчилы и болваны-доброхоты, все они разом
взвились из своих укрытий, все оказались тут как тут, энергичные, ловкие,
умелые гиены пера, аллигаторы пишущей машинки.
Но и это было еще не все. 7 марта 1963 в Кремле "обмен мнениями по
вопросам литературы и искусства" был продолжен. К знатокам изящных искусств
добавились Подгорный, Гришин, Мазуров. Обмен мнениями длился два дня.
Газетные вопли еще усилились, хотя, казалось, усиливаться им было уже
некуда.
Во благовременье гнойная волна докатилась и до нашей околицы, до тихого
нашего цеха фантастов. 26 марта 1963 состоялось расширенное совещание секции
научно-фантастической и приключенческой литературы Московской писательской
организации. Присутствовали:
Георгий Тушкан (председатель секции, автор ряда приключенческих
произведений и НФ-романа "Черный смерч"), А. П. Казанцев, Георгий Гуревич,
Анатолий Днепров, Роман Ким (автор повестей "Тетрадь, найденная в Сунчоне".
"Девушка из Хиросимы", "По прочтении сжечь"),
Сергей Жемайтис (заведующий НФ-редакцией в "Молодой гвардии"), Евгений
Павлович Брандис и многие другие. Вот характерный отрывок из подробного
отчета АН по этому поводу:
"...И вот тут началось самое страшное. Выступил Казанцев. Первая
половина его выступления была целиком посвящена Альтову и Журавлевой. Вторую
я уже не слушал, потому что мучился, не зная, как поступить. Вот тезисы
того, что он говорил. Альтовское направление в фантастике, слава богу, так и
не получило развития. И это не удивительно, потому что в массе советские
фантасты -- люди идейные. Альтов на совещании в 58 году обвинял "нас с
Днепровым" в том, что мы (Днепров и он, Казанцев) присосались к
единственной, всем надоевшей теме -- столкновению двух миров. Нет, товарищ
Альтов, эта тема нам не надоеда, а вы -- безыдейный человек (стенографистки
пишут наперебой. Вообще все стенографировалось). В "Полигоне "Звездная река"
Альтов выступает против постулата скорости света Эйнштейна. Но в тридцатых
годах фашисты мучали и преследовали Эйнштейна именно за этот постулат. Все
вещи Альтова так или иначе играют на руку фашизму... Дальше я не слушал. У
меня холодный пот выступил. Все сидели, как мертвые, уставясь в стол, никто
ни звука не проронил, и вот тогда я понял, что в первый раз в жизни
столкнулся с Его Величеством Мстящим Идиотом, с тем, что было в 3.7-м и
49-м. Выступить с протестом? А если не поддержат? Откуда мне знать, что у
них за пазухой? А если это уже утверждено и согласовано? Трусость мною
овладела страшная, да ведь и не даром, я же боялся и за тебя. А потом я так
рассвирепел, что трусость исчезла. И когда Казанцев кончил, я заорал:
"Разрешите мне!" Тушкан, недовольно на меня поглядев, сказал: "Ну что вам,
ну говорите". Стругацкий: "При всем моем уважении к Александру Петровичу я
решительно протестую. Алътова можно любить и не любить, я сам его не очень
люблю, но подумайте, что вы говорите. Альтов -- фашист! Это же ярлык, это же
стенографируется, мы не в пивной сидим, это черт знает что, это просто
непорядочно!" (Это я помню, но я еще что-то нес, минут на пять). Секунда
мертвой тишины. Затем железный голос Толи Днепрова: "Я со своей стороны
должен заявить, что не слыхал, чтобы Альтов обвинял меня в пристрастий к
теме борьбы двух миров. Он обвинял меня в том, что действующие лица у меня
не люди, а идеи и машины". Затем все зашумели, заговорили. Казанцев начал
объяснять, что он хотел сказать, а я трясся от злости и больше ничего не
слыхал. И когда все закончилось, я встал, выругался и сказал Голубеву:
пойдем отсюда, здесь ярлыки навешивают. Громко сказал. Мы пошли вниз, в
кабак, и там выдули "бутылку настойки какой-то".
Вот теперь уже, кажется, всем без исключения сестрам было наконец-то
выдано по серьгам.
Впрочем, никого не посадили. Никого даже не исключили из Союза
писателей. Более того, посреди гнойного потока разрешили даже построить две
или три статьи с осторожными возражениями и изложением своей (а не
партийной) точки зрения. Возражения эти тотчас же были затоплены и
затоптаны, но факт их появления уже означал, что намерения бить насмерть у
начальства нет.
Но нам было не столько страшно, сколько тошно. Нам было мерзко и гадко,
как от тухлятины. Никто не понимал толком, чем вызван был этот стремительный
возврат на гноище. То ли власть отыгрывалась на своих за болезненный щелчок
по носу, полученный совсем недавно во время Карибского кризиса. То ли
положение в сельском хозяйстве еще более ухудшилось, и уже предсказывались
на ближайшее будущее перебои с хлебом (каковые и произошли в 1963-м). То ли
просто пришло время показать возомнившей о себе "интеллигузии", кто в этом
доме хозяин и с кем он -- не с Эренбургами вашими, не с Эрнстами вашими
Неизвестными, не с подозрительными вашими Некрасовыми, а со старой доброй
гвардией, многажды проверенной, давным-давно купленной, запуганной и
надежной.
Можно было выбирать любую из этих версий или все вместе. Но одно стало
нам ясно, как говорится, до боли. Не надо иллюзий. Не надо надежд на светлое
будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами.
Они всегда будут против нас. Они никогда не позволят нам говорить то, что мы
считаем правильным, потому что они считают правильным нечто совсем иное. И
если для нас коммунизм -- это мир свободы и творчества, то для них это
общество, где население немедленно и с наслаждением исполняет все
предписания партии и правительства.
Осознание этих простых, но далеко для нас не очевидных тогда истин было
мучительно, как всякое осознание истины, но и благотворно в то же время.
Новые идеи появились и настоятельно потребовали своего немедленного
воплощения. Вся задуманная нами "веселая, мушкетерская" история стала
смотреться совсем в новом свете, и БН не потребовалось долгих речей, чтобы
убедить АН в необходимости существенной идейной коррекции "Наблюдателя".
Время "легкомысленных вещей", время "шпаг и кардиналов", видимо,
закончилось. А может быть, просто еще не наступило. Мушкетерский роман
должен был, обязан был стать романом о судьбе интеллигенции, погруженной в
сумерки Средневековья.
Из дневника АН: "...12 -- 16 <апреля 1963> был в Ленинграде. Составили
приличный план "Наблюдателя" (бывш. "Седьмое небо")..."
13.08.63. "... В июне написано "Трудно быть богом". Сейчас колеблемся,
неизвестно, куда девать. В Детгиз не возьмут. М.б. попробовать в "Новый
мир"?"
В "Новый мир" давать мы так и не попробовали, но вот в толстый журнал
"Москва" попытались. Безрезультатно. Рукопись была нам оттуда возвращена с
рецензией, помнится, снисходительно-отрицательной: "Москва", оказывается,
фантастики не печатает.
Вообще, роман вызвал разноречивые отклики у читающей публики. В
особенности озадачены были наши редакторы. В этом романе все им было
непривычно, и масса пожеланий (вполне дружеских, между прочим, а вовсе не
злобно-критических) была высказана. Нам пришлось основательно поработать над
текстом и добавить целую большую сцену, где Арата Горбатый требует у героя
молнии и не получает их. Поразительно, что роман этот прошел через все
цензурные рогатки без каких-либо особых затруднений. То ли тут сыграл роль
либерализм тогдашнего "молодогвардейского" начальства, то ли точные действия
замечательного редактора нашего. Белы Григорьевны Клюевой, а может быть,
дело было в том, что шел некий откат после недавней идеологической истерики
-- враги наши переводили дух и благодушно озирали вновь захваченные ими
плацдармы и угодья.
Впрочем, по выходе книги реакция определенного рода последовала
незамедлительно. Пожалуй, это был первый случай, когда по Стругацким ударили
из крупных калибров. Академик АН СССР Ю. Францев обвинил авторов в
абстракционизме и сюрреализме, а почтенный собрат по перу В. Немцов -- в
порнографии. К счастью, это были пока еще времена, когда разрешалось
отвечать на удары, и за нас в своей блестящей статье "Миллиарды граней
будущего" заступился И. Ефремов. Да и политический градус на дворе к тому
времени поуменьшился. Словом, обошлось. Идеологические шавки еще иногда
потявкивали на этот роман из своих подворотен, но тут подоспели у нас
"Сказка о Тройке", "Хищные вещи века", "Улитка на склоне" -- и роман "Трудно
быть богом" на их фоне вдруг, неожиданно для авторов, сделался даже неким
образцом для подражания. Стругацким уже выговаривали: что же вы, вот
возьмите "Трудно быть богом" -- ведь можете же, если захотите, почему бы вам
не работать и дальше в таком ключе?..
Роман, надо это признать, удался. Одни читатели находили в нем
мушкетерские приключения, другие -- крутую фантастику. Тинэйджерам нравился
острый сюжет, интеллигенции -- диссидентские идеи и антитоталитарные выпады.
На протяжении доброго десятка лет по всем социологическим опросам роман этот
делил первое-второе рейтинговое место с "Понедельником". На сегодняшний день
(октябрь 1997 года) он вышел в России общим тиражом свыше 2 миллионов 600
тысяч экземпляров, и это не считая советских изданий на иностранных языках и
на языках народов СССР. А среди зарубежных изданий он до сих пор занимает
прочное второе место сразу за "Пикником". По моим данным, он вышел за
рубежом 34-мя изданиями в семнадцати странах.
"ПОНЕДЕЛЬНИК НАЧИНАЕТСЯ В СУББОТУ".
Повесть о магах, ведьмах, колдунах и волшебниках задумана была нами
давно, еще в конце 50-х. Мы совершенно не представляли себе сначала, какие
события будут там происходить, знали только, что героями должны быть
персонажи сказок, легенд, мифов и страшилок всех времен и народов. И все это
-- на фоне современного научного института со всеми его онерами, хорошо
известными одному соавтору из личного опыта, а другому -- из рассказов
многочисленных знакомых-научников. Долгое время мы собирали шуточки,
прозвища, смешные характеристики будущих героев и записывали все это на
отдельных клочках бумаги (которые потом, как правило, терялись). Реального
же продвижения не происходило: мы никак не могли придумать ни сюжета, ни
фабулы.
А практически все началось с дождливого вечера на кисловодской Горной
станции, где дружно изнывали от скуки два сотрудника Пулковской обсерватории
-- м.н.с. Б. Стругацкий и старший инженер Лидия Камионко. На дворе стоял
октябрь 1960 года. БН только что прекратил труды свои по поискам места для
Большого Телескопа в мокрых и травянистых горах Северного Кавказа и теперь
ждал, пока закончатся всевозможные формальности, связанные с передачей
экспедиционного имущества, списанием остатков, оформлением отчета и прочей
скукотищей. А Л. Камионко, приехавшая на Горную станцию отлаживать какой-то
новый прибор, отчаянно бездельничала по причине полного отсутствия погоды,
пригодной для астрономических наблюдений. И вот от скуки принялись они
как-то вечером сочинять рассказик без начала и конца, где был такой же вот
дождь, такая же тусклая лампа на шнуре и без абажура, такая же сырая
веранда, заставленная старой мебелью и ящиками с оборудованием, такая же
унылая скука, но где при всем при том происходили всякие забавные и
абсолютно невозможные вещи -- странные и нелепые люди появлялись из ничего,
совершались некие магические действия, произносились абсурдные и смешные
речи, и кончалась вся эта четырехстраничная, вполне сюрреалистическая
абракадабра замечательными словами: "ДИВАНА НЕ БЫЛО!!!".
Домой БН возвращался через Москву с заездом к брату-соавтору и там, в
