часть -- БН кое-как закончил первую главу первой части, и она, разумеется,
ни в какие ворота не лезет в сравнении с уже сделанным -- там другие герои,
другие события, и сама стилистика другая...
В июле 1956 года АН пишет отчаянное письмо:
"...Единственно приемлемыми, хотя и практически неравноценными являются
2 пути. 1-й -- длинный и сложный, сулящий массу осложнений: ты будешь писать
свое, не обращая внимания на то, что сделано мною. Синтезировать наши работы
будет в таком случае гораздо сложнее. 2-й -- наилучший, по моему глубокому
убеждению, состоит в следующем: на базе имеющейся теперь в твоем
распоряжении схемы создавать новые эпизоды, вычеркивать то, что тебе не
нравится, добавлять и убавлять, изменять как угодно в пределах основной идеи
и заданных действующих лиц и ситуаций (их, впрочем, тоже можно изменять).
Все эти изменения по мере их накопления пересылать мне на просмотр и оценку,
на что я буду отвечать согласием или несогласием... Это очень ускорит нашу
работу, и тогда можно надеяться, что к моему отпуску -- я приеду в Ленинград
в конце декабря -- вчерне у нас все будет готово..."
Увы. К декабрю ничего не было готово. АН привез с собою черновик второй
части, ознакомился с жалкими плодами деятельности БН и сказал: "Так. Вот
машинка, вот бумага, садись и пиши третью часть. А я буду лежать вот на этом
диване и читать "Порт-Артур". Я -- в отпуске".
Так оно все и произошло.
В апреле 1957 года рукопись "Страны багровых туч", выправленная и
распечатанная по всем правилам, была уже в московском Детгизе и ждала
внутренней рецензии.
Рукопись пролежала в Детгизе два года (сдана в набор в апреле 1959).
Это был довольно обычный срок прохождения по тем временам. Но нам-то тогда
казалось, что идет, бредет, ни в какую не желает окончиться вечная вечность.
Редактор наш, милейший Исаак Маркович Кассель, пребывал в очевидном
раздвоении чувств. С одной стороны, рукопись ему явно нравилась: там были
приключения, там были подвиги, там воспевались победы человечества над
косной природой -- и все это на прочном фундаменте нашей советской науки и
диалектического материализма. Но, с другой стороны, все это было
совершенное, по тем временам, не то. Герои грубы. Они позволяли себе
чертыхаться. Они ссорились и чуть ли не дрались. Косная природа беспощадна.
Люди сходили с ума и гибли. В советском произведении для детей герои -- наши
люди, не шпионы какие-нибудь, не враги народа, космонавты! -- погибали,
окончательно и бесповоротно. И никакого хэппи-энда. Никаких всепримиряющих
победных знамен в эпилоге... Это было не принято в те времена. Это было
идеологически сомнительно -- до такой степени сомнительно, что почти уже
непроходимо.
Впрочем, в те времена не принято было писать и даже говорить с автором
о подобных вещах. Все это ПОДРАЗУМЕВАЛОСЬ. Иногда на это намекалось. Очень
редко (и только по хорошему знакомству) говорилось прямо. Автор должен был
сам дойти до основ правильной идеологии и сообразить, что хорошее (наше,
советское, социалистическое) -- всегда хорошо, а плохое (ихнее, обреченное,
капиталистическое) -- всегда плохо. В рецензиях ничего этого не было.
27.05.57. АНС: "Получил (наконец-то!) рецензию и беседовал с
редактором. Изумление мое при чтении рецензии было неописуемым. Можно
ожидать хорошей рецензии, можно ожидать плохой рецензии, можно ожидать
кислой рецензии... но мы получили пьяную рецензию. Рецензент не понял ни
черта. <...> Держал рукопись он почти пять месяцев, третью часть проглядел
для порядка и накатал "по первому впечатлению", причем все перепутал и
многого не заметил, и вообще was jumping at the conclusions. Обгадил он нас
с головы до ног, но, strange though it may seem, написал, что над повестью
следует работать и у нее есть задатки и пр."
(Фамилия рецензента была М. Ложечко -- я запомнил ее на всю жизнь, ибо
прочитав некоторое время спустя его труд, был от него в полной и бессильной
ярости и бегал по стенам, как разозленный гигантский паук-галеод из рассказа
Конан Дойла-сына.)
Сохранилось, к счастью, письмо АНС от 29.09.57, содержащее программные,
совершенно необычные по тем временам соображения о том, как нам надлежит
писать. Сначала он перечисляет произведения НФ последнего времени и делает
вывод:
"...все эти вещи (кроме, конечно, "Туманности") объединяют по крайней
мере две слабости: а) их пишут не писатели -- у них нет ни стиля, ни
личностей, ни героев; их язык дубов и быстро приедается; сюжет примитивен и
идея одна -- дешевый казенный патриотизм; б) их писали специалисты-недоучки,
до изумления ограниченные узкой полоской технических подробностей основной
темы... Они смертельно боятся (если только вообще имеют представление)
смешения жанров. А ведь это громадный выигрыш и замечательное оружие в
умелых руках. В принципе, это всем известно: научная фантастика без авантюры
скучна. Голого Пинкертона могут читать только школьники. Но пользоваться
этим законом никто не умеет. Первую серьезную пробу сделали мы в "СБТ", хотя
еще не подозревали об этом... Понял, браток ? Понимаешь теперь, какой
громадный козырь упускают наши горе-фантасты! Наши произведения должны быть
занимательными не только и не столько По своей идее -- пусть идея уже десять
раз прежде обсасывалась дураками -- сколько по а) широте и легкости
изложения научного материала; б) по хорошему языку автора и разнообразному
языку героев; в) по разумной смелости введения в повествование предположений
"на грани возможного" в области природы и техники и по строжайшему реализму
в поступках и поведении героев; г) по смелому, смелому и еще раз смелому
обращению к любым жанрам, какие покажутся приемлемыми в ходе повести для
лучшего изображения той или иной ситуации. Не бояться легкой
сентиментальности в одном месте, грубого авантюризма в другом, небольшого
философствования в третьем, любовного бесстыдства в четвертом и т.д. Такая
смесь жанров должна придать вещи еще больший привкус необычайного. А разве
необычайное -- не наша основная тема?"
Авторы пока все еще НАУЧНЫЕ фантасты. Они еще далеки от формулы:
"настоящая фантастика -- это ЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ". Но интуитивно они
уже чувствуют эту формулу. В отечественной же фантастике послевоенных лет
чудеса имели характер почти исключительно коммунально-хозяйственный и
инженерно-технический, тайны не стоили того, чтобы их разгадывать, а
достоверность -- то есть сцепление с реальной жизнью -- отсутствовала вовсе.
Фантастика была сусальна, слюнява, розовата и пресна, как и всякая казенная
проповедь. А фантастика того времени была именно казенной идиотической
проповедью -- проповедью ликующего превосходства советской науки и, главным
образом, техники.
Мы же хотели ПО-ДРУГОМУ. Мы даже догадывались, что это значит --
"по-другому". И кое-что нам удалось.
В процессе редакционной подготовки "Страна багровых туч" переписывалась
весьма основательно по крайней мере дважды. Нас заставили переменить
практически все фамилии. (До сих пор не понимаю, зачем и кому это
понадобилось). Из нас душу вынули, требуя, чтобы мы "не вторгались на
всенародный праздник (по поводу запуска очередной ракеты) с предсказаниями о
похоронах". "Уберите хотя бы часть трупов!" -- требовали детгизовские
начальники теперь уже напрямую. Книга зависала над пропастью.
За два года, пока шла эта баталия, АБС написали добрую полудюжину
различных рассказов и многое поняли о себе, о фантастике, о литературе
вообще. Так что эта злосчастная, заредактированная, не любимая своими
родителями повесть стала, по сути, неким полигоном для отработки новых
представлений. Поэтому, наверное, повесть получилась непривычная и свежая,
хорошая даже, пожалуй, по тем временам -- хотя и безнадежно дурная,
дидактично-назидательная, восторженно казенная, если смотреть на нее с
позиций времен последующих. По единодушному мнению авторов, она умерла, едва
родившись, -- уже "Путь на Амальтею" перечеркнул все ее невеликие
достоинства.
Она, однако, произвела впечатление на тогдашнего читателя. Например,
повесть эта понравилась Ивану Антоновичу Ефремову и Мариэтте Сергеевне
Шагинян. Сергей Павлович Королев читывал ее и выписал оттуда на отдельный
листок песню про "Детей Тумана"... Она, видимо, понравилась даже чиновникам
из Министерства Просвещения РСФСР. Во всяком случае, именно "Страна багровых
туч" оказалась единственным произведением АБС всех времен, удостоенным
Государственной премии, а именно -- третьей премии "конкурса на лучшую книгу
о науке и технике для детей школьного возраста".
"ШЕСТЬ СПИЧЕК".
Этот небольшой и в общем-то довольно средний по своим достоинствам
рассказик имеет богатую предысторию и не менее богатую историю.
Все началось еще в школьные годы, когда БН от своей приятельницы (в
которую был влюблен безнадежно и безответно и у которой родители были
сотрудниками Института мозга имени Бехтерева) услышал совершенно
фантастическую историю об исследованиях воздействия на человеческое сознание
препарата мексиканского кактуса пейотля. Психика испытуемого под действием
таинственного препарата получала, якобы, совершенно необыкновенные свойства
-- в частности, у испытуемого, вроде бы, появлялась способность видеть с
закрытыми глазами и сквозь непрозрачные преграды. С помощью той же
приятельницы (она тоже была девочка увлекающаяся и очаровательнейшим образом
напоминала Катьку из "Двух капитанов") БН раздобыл XVIII том "Трудов
Института мозга" и там на странице 55 (ссылка сохранилась) обнаружил статью
"К вопросу о психофизиологическом действии пейотля".
О "видении сквозь стены" в статье не было ни слова, но и то, что там
было, поражало воображение не хуже беляевского романа. "Калейдоскопическая
смена образов...", "Во много раз повышается интенсивность зрительных и
слуховых ощущений...", "Долгое сохранение в сознании зрительных образов при
закрытых уже глазах..." (я цитирую сохранившийся чудом конспект статьи),
"Аккорды на рояле вызывают ощущение вспышек света разных цветов...",
"Впечатление полета времени...", "Перемещение магнита у затылка вызывало
впечатление полета метеорита. Поворачивание его на 180 градусов вызывало
поворачивание на 180 градусов зрительного образа..." Это, конечно же, было
прикосновение к Невероятному! Невероятное, оказывается, и на самом деле
существовало в этом суконно-скучном мире, и оно было рядом, рукой подать --
тут же, через Неву, простым глазом видно было здание Бехтеревского
института.
С тех пор БН надолго заболел проблемами сознания, фантастическими
свойствами человеческой психики и прочей парапсихологией -- хотя и не знал в
те поры этого термина. Преобразование сознания. Пересадка сознания.
Возникновение "несуществующего" сознания... В августе 1955-го БН написал
рассказ "Затерянный в толпе", но тут же оказалось, что это попытка с
негодными средствами. Через год-два очередная попытка -- рассказ с
претенциозным названием "Кто скажет нам, Эвидаттэ?". Здесь уже появляется
фамилия Комлин и эксперименты по облучению мозга быстрыми частицами. Однако
реакция АН оказалась совершенно недвусмысленной и -- увы! -- совершенно
справедливой.
29.01.58. АН: "Получил твой вариант и, надо сказать, испытал вовсе не
восторг. Знаю и ценю в тебе отвращение к. "тривиальности", но здесь ты
хватил через край. Собственно, нетривиальность сюжета -- единственное
достоинство твоей вещи, причем загнутено так смачно, что, несмотря на явную
