идет "штатное расписание": Группа Искоренения, Группа Изучения, Группа
Вооруженной Охраны, Группа Научной Охраны... Идет подробный план первой
главы, обрывки будущих рассуждений героев, и вот -- фундаментального
значения строчка: "Лес -- будущее".
Именно с этого момента все встает на свои места. Повесть перестает быть
научно-фантастической -- она становится просто фантастической, гротесковой,
символической, как вам будет угодно. Во всем появляется скрытый смысл,
каждая сцена наполняется новым содержанием. Что такое Лес? Лес -- это
Будущее. Про которое мы ничего не знаем. О котором мы можем только гадать,
как правило, безосновательно, о котором у нас есть только отрывочные
соображения, так легко распадающиеся под лупой сколько-нибудь пристального
анализа. О Будущем, если честно, мы знаем достоверно лишь одно: оно совершен
но не совпадает с любыми нашими представлениями о нем. Мы не знаем
даже, будет ли мир Будущего хорош или плох -- мы, в принципе, не способны
ответить на этот вопрос, потому что, скорее всего, он будет нам безмерно
чужд, он будет до такой степени не совпадать с любыми нашими о нем
представлениями, что к нему нельзя будет применять понятия "хороший",
"плохой", "неважнецкий", "ничего себе". Он будет просто чужой и ни с чем не
сравнимый, как мир современного мегаполиса ни с чем не сравним и ни с чем не
сообразен в глазах современного каннибала с острова Малаита.
Тот Лес, который мы уже создали, прекрасно вписывался в эту концепцию.
Почему бы не представить себе, что в отдаленном будущем человечество
сольется с природой, сделается в значительной мере частью ее? Человек
перестанет быть человеком в современном смысле этого слова. Не так уж много
для этого надо. Деформируйте у homo sapiens всего лишь один инстинкт --
инстинкт размножения. Этот инстинкт, как на фундаменте, стоит на
бисексуальности, на двуполости вида. Уберите один из полов -- у вас
получатся абсолютно новые существа, похожие на людей, но уже не люди. У них
будут совершенно другие, чуждые нам нравственные принципы, совершенно другие
представления о том, что должно и что можно, другие цели, другой смысл
жизни, в конце концов...
И в этом аспекте совершенно по-другому выглядел не написанный еще мир
Управления. Что такое Управление в нашей новой, символической схеме? Да
очень просто -- это Настоящее! Это Настоящее, со всем его хаосом, со всей
его безмозглостью, удивительным образом сочетающейся с многоумудренностью.
Настоящее, исполненное человеческих ошибок и заблуждений пополам с
окостенелой системой привычной антигуманности. Это то самое Настоящее, в
котором люди все время думают о Будущем, живут ради Будущего, провозглашают
лозунги во славу Будущего и в то же время гадят на это Будущее, искореняют
это Будущее, всячески изничтожают ростки его, стремятся превратить это
Будущее в асфальтированную автостоянку, стремятся превратить Лес в
английский парк со стрижеными газонами, чтобы Будущее сформировалось не
таким, каким оно способно быть, а таким, каким нам хотелось бы его сегодня
видеть...
Интересно, что эта счастливая идея, которая помогла нам сделать
сюжетную линию "Управления" и которая совершенно по-новому осветила всю
повесть в целом, в общем-то, осталась совершенно недоступна массовому
читателю. По пальцам одной руки можно пересчитать людей, которые поняли
авторский замысел целиком. А ведь мы по всей повести разбросали намеки,
расшифровывающие нашу символику. Казалось бы, одних только эпиграфов для
этого достаточно. Будущее как бор, будущее -- Лес. Бор распахнут тебе
навстречу, но ничего уже не поделаешь, Будущее уже создано... И улитка,
упорно ползущая к вершине Фудзи, это ведь тоже символ движения человека к
Будущему -- медленного, изнурительного, но неуклонного движения к неведомым
высотам...
И вот вопрос: должны ли мы, авторы, рассматривать как наше поражение то
обстоятельство, что идея, которая помогла нам сделать повесть емкой и
многомерной, осталась, по сути, не понята читателем? Не знаю. Я знаю только,
что существует множество трактовок "Улитки...", причем многие из этих
трактовок вполне самодостаточны и ни в чем не противоречат тексту. Так,
может быть, это как раз хорошо, что вещь порождает в самых разных людях
самые разные представления о себе? И, может быть, чем больше разных точек
зрения, тем больше оснований считать произведение удачным? В конце концов,
оригинал картины "Подвиг лесопроходца Селивана" был "уничтожен, как предмет
искусства, не допускающий двоякого толкования". Так что, может быть,
единственная возможность для "предмета искусства" уцелеть как раз в том и
состоит, чтобы иметь не одно, а множество толкований?
Впрочем, "Улитке..." возможность множественного ее толкования не
слишком помогла. На многие годы ее сделали запретной для чтения. В мае 1968
года некто В. Александров (видимо, титанического ума мужчина) в партийной
газете "Правда Бурятии" посвятил "Улитке...", опубликованной в журнале
"Байкал", замечательные строки (цитирую с некоторыми купюрами, ни в малой
степени не меняющими смысла филиппики):
"...Авторы не говорят, в какой стране происходит действие, не говорят,
какую формацию имеет описываемое ими общество. Но по всему строю
повествования, по тем событиям и рассуждениям, которые имеются в повести,
отчетливо видно, кого они подразумевают. Фантастическое общество, показанное
А. и Б. Стругацкими <...> -- это конгломерат людей, живущих в хаосе,
беспорядке, занятых бесцельным, никому не нужным трудом, исполняющих глупые
законы и директивы. Здесь господствует страх, подозрительность,
подхалимство, бюрократизм..."
Поневоле задумаешься: а не был ли автор критической заметки скрытым
диссидентом, прокравшимся в партийный орган, дабы под благовидным предлогом
полить грязью самое справедливое и гуманное советское государственное
устройство? Впрочем, эта заметка была только первой в целой серии разгромных
рецензий по поводу "Улитки...". В результате повесть была впервые
опубликована целиком уже
только в новейшие времена, в 1988 году. А тогда, в конце 60-х, номера
журнала "Байкал", где была опубликована часть "Управление" (с великолепными
иллюстрациями Севера Гансовского!), были изъяты из библиотек и водворены в
спецхран. Публикация эта оказалась в самиздате, попала на Запад, была
опубликована в мюнхенском издательстве "Посев", и впоследствии люди, у
которых при обысках она обнаруживалась, имели неприятности.
Сами соавторы дружно любили, более того -- уважали эту свою повесть и
считали ее самым совершенным и самым значительным своим произведением. В
России (СССР) по понятным причинам общий тираж ее изданий сравнительно
невелик -- около 1200 тысяч экземпляров, а вот за рубежом ее издавать любят:
27 изданий в 15 странах -- уверенный третий результат после "Пикника" и
"Трудно быть богом".
* 1967--1968 годы. *
"СКАЗКА О ТРОЙКЕ".
Я весьма основательно забыл, с чего начиналась работа над "Сказкой...".
Если базироваться только на документах, то создается впечатление, что
никакой предварительной подготовки у нас вообще не было -- просто съехались
6 марта 1967 года в Доме творчества, что в подмосковном поселке Голицыне,
понапридумывали на протяжении четырех дней разных хохмочек, нарисовали план
Китежграда, построили какой-никакой сюжетец да и начали на пятый день,
помолясь, работать черновой текст.
Очень возможно, что так оно все и было. Первый план не сохранился, --
видимо, составлен был на отдельном листочке, который потом либо выбросили,
либо потеряли. Сохранилась только короткая запись в дневнике: "Составлен 1-й
план повести. 18 пунктов. Из них 5, 9, 13, 17 -- Кодло обедает. Составлен
подробный план 1-го пункта. Имя резонера -- Панург". "Кодло" -- это
несомненно прообраз Тройки. Похоже, само понятие "Тройка" появляется только
11 марта: Члены: полковник мотокавалерии б/и <то есть -- Без Имени>,
пищевик-хозяйственник Рудольф Архипович Хлебоедов, процедурщик Фарфуркис,
научный консультант и секретарь Саша Привалов. Представитель горисполкома,
комендант колонии тов. Зубо Иннокентий Филиппович".
Здесь мы видим, кажется, единственное в истории упоминание
имени-отчества товарища Зубо, а что же касается товарища Хлебовводова, то
здесь он пока еще зовется Хлебоедовым.
Не могу не рассказать о возникновении имени Фарфуркис. 22.12.66. БН:
"...Получил еще одно письмо из-за границы (вернее, из Ленинграда, но от
какого-то заезжего туриста Мойры Фарфуркиса). Написано по-русски на бланке
Роял-отеля и начинается так: "Дородой госродин! Длиное время я бываю ваш
поклоник через ваши книги. Я приехал Ленинград, желая участвовать вами
беседе. Прошу собчить мне вашу возможность..." и т.д. Сообщить ему мою
возможность я не в состоянии, потому что он забыл написать, где остановился
и где его здесь искать. Но он дает обратный адрес в Лондоне..."
БН не только написал АН об этом курьезном послании неведомого М.
Фарфуркиса, но и рассказал о нем же друзьям и коллегам в ресторане Дома
писателей. Коллеги восприняли его рассказ довольно равнодушно, но в
прищуренных глазах Ильи Иосифовича Варшавского появился вдруг странный,
прямо скажем, дьявольский блеск, и заметивший этот блеск БН моментально
догадался обо всем. Варшавский был тут же разоблачен, во всем (с явным
удовольствием) признался и благосклонно подарил БН замечательную фамилию
"Фарфуркис" для дальнейшего и произвольного употребления.
Вообще же, в отличие от "Понедельника...", "Сказка..." мало напоминает
коллективный капустник -- практически все там придумано АБС, и практически
единовременно, на протяжении этих трех Голицынских недель. Может быть,
именно поэтому авторы оказались к концу срока выжаты, как лимон, и вымотаны,
словно галерные каторжники.
25 марта 1967 появляется запись: "Сделали 8 стр. и ЗАКОНЧИЛИ ЧЕРНОВИК
на 132 стр. Устали до опупения. Последние страницы брали штурмом, не кровью
-- сукровицей!"
Признание в своем роде уникальное. Мы, действительно, устали от
"Сказки..." необычайно, непривычно и мучительно. Очень и очень нелегкая это
работа: непрерывно хохмить и зубоскалить на протяжении двадцати дней подряд.
Полагаю, это под силу только безукоризненно молодым, здоровым и энергичным
людям. Во всяком случае, никогда более на подобный подвиг АБС не оказывались
способны. "Сказка..." оказалась их последним юмористическим произведением.
Хотя попытки продолжить "Сказку..." делались неоднократно -- сохранились
наметки, специально придуманные хохмочки, даже некие сюжетные заготовки.
Последние по этому поводу записи в рабочем дневнике относятся к ноябрю 1988
года:
"Тройке поручено решать межнациональные отношения методом моделирования
в НИИЧАВО, Китежграде и окрестностях. Пренебрежение предложениями ученых.
Главное -- чтобы Тройка ничего не теряла -- фундаментальное условие. Поэтому
все модели ведут к чуши.
"Гласность!" -- произнес Лавр Федотович, и все замолчали и выкатили на
него зенки преданно и восторженно. "Демократизация!" -- провозгласил он с
напором, и все встали руки по швам и выразили на лицах решимость пасть
смертью храбрых по первому требованию председателя. "Перестройка!" --
провозгласил Лавр Федотович и поднялся сам. <...> Мучительные и опасные
поиски бюрократа. Нет таких. Кругом -- только жертвы бюрократизма".
Однако мы так и не собрались взяться за это продолжение -- пороху не
