представителя оказать содействие работе Тройки.
Лавр Федотович отложил бинокль и дал согласие. Теперь все смотрели на
меня. Я бы, конечно, ни за что не стал впутываться в эту историю, если бы
не старичок. Сет нобль ве хлопал на меня красными веками столь жалостно, и
весь вид его являл такое очевидное обещание век за меня бога молить, что я
не выдержал. Я неохотно встал и приблизился к машине. Старичок радостно
мне улыбался. Витька елозил ногами от восторга. Я осмотрел агрегат и
сказал:
- Ну хорошо... Имеет место пишущая машинка "ремингтон" выпуска тысяча
девятьсот шестого года в сравнительно хорошем состоянии. Шифр
дореволюционный, тоже в хорошем состоянии. - Я поймал умоляющий взгляд
старикашки, вздохнул и пощелкал тумблером. - Короче говоря, ничего нового
данная печатающая конструкция, к сожалению, не содержит. Содержит только
очень старое...
- Внутре! - прошелестел старичок. - Внутре смотрите, где у нее
анализатор и думатель...
- Анализатор... - сказал я. - Нет здесь анализатора. Серийный
выпрямитель - есть, тоже старинный. Неоновая лампочка обыкновенная.
Тумблер. Хороший тумблер, новый. Та-ак... Еще имеет место шнур. Очень
хороший шнур, совсем новый... Вот, пожалуй, и все.
- А вывод? - живо осведомился Фарфуркис.
Эдик ободряюще мне кивал, а Витька с Романом одновременно показали
мне, как надлежит делать хук справа в челюсть. Я дал им понять, что
постараюсь.
- Вывод, - сказал я. - Описанная машинка "ремингтон" в соединении с
выпрямителем, неоновой лампочкой и тумблером не содержит ничего
необъясненного.
- А я? - вскричал старичок.
Роман с Витькой показали мне хук слева, но этого я не мог.
- Нет, конечно... - промямлил я. - Проделана большая работа... (Эдик
схватился за виски.) Я, конечно, понимаю... добрые намерения... (Роман
смотрел на меня с презрением). Ну, в самом деле, - сказал я, - человек
старался... нельзя же так... ("Кретин, - отчетливо произнес Витька, -
Годзилла...") Нет... Ну что ж... Ну пусть человек работает, раз ему
интересно... Я только говорю, что необъясненного ничего нет... А вообще-то
даже остроумно...
- Какие будут вопросы к врио научного консультанта? - осведомился
Лавр Федотович.
Уловив вопросительную интонацию, старичок взвился и рванулся было к
своей машине, но я удержал его, обхватив за талию.
- Да-да, - сказал Фарфуркис. - Придержите его, а то тяжело работать,
в самом деле. Все-таки у нас здесь не вечер вопросов и ответов.
- Правильно! - подхватил Хлебовводов, а старикашка все бился и рвался
у меня из рук, так что я ощущал себя жандармом на задании. - И вообще
выключите ее пока, нечего ей подслушивать.
Высвободив одну руку, я щелкнул тумблером, лампочка погасла, и
старичок сейчас же затих.
- А вот все-таки у меня есть вопрос, - продолжал Хлебовводов. - Как
же это она все-таки отвечает?
Я обалдело воззрился на него. Роман и Витька мрачно веселились. Эдик
пришел в себя и теперь, жестко прищурившись, разглядывал Тройку. Выбегалло
был доволен. Он извлек из бороды длинную щепку и вонзил ее между зубами.
- Выпрямители там, тумбы разные, - говорил Хлебовводов, - это нам
товарищ врио все довольно хорошо объяснил. Одного он нам не объяснил:
фактов он нам не объяснил. А имеется непреложный факт, что когда задаешь
ей вопрос, то получаешь тут же ответ. В письменном виде. И даже когда не
ей, а кому другому задаешь вопрос, все равно обратно же получаешь ответ. А
вы говорите, товарищ врио, ничего необъясненного нет. Не сходятся у вас
концы с концами. Непонятно нам, что же говорит по данному поводу наука.
Наука в моем лице потеряла дар речи. Хлебовводов меня сразил, зарезал
он меня, убил и в землю закопал. Зато Выбегалло отреагировал немедленно.
- Эта... - сказал он. - Так ведь я и говорю, ценное же начинание.
Элемент необъясненности имеется, порыв снизу... Почему я и рекомендовал.
Эта... - сказал он старику. - Объясни, мон шер, товарищам, что тут у тебя
к чему.
Старичок словно взорвался.
- Высочайшие достижения нейтронной мегалоплазмы! - провозгласил он. -
Ротор поля наподобие дивергенции градуирует себя вдоль спина и там,
внутре, обращает материю вопроса в спиритуальные электрические вихри, из
коих и возникает синекдоха отвечания...
У меня потемнело в глазах. Рот наполнился хиной, заболели зубы, а
проклятый нобль ве все говорил и говорил, и речь его была гладкой и
плавной, - это была хорошо составленная, вдумчиво отрепетированная и уже
неоднократно произнесенная речь, в которой каждый эпитет, каждая интонация
были преисполнены эмоционального содержания, это было настоящее
произведение искусства, и, как всякое настоящее произведение искусства,
речь эта облагораживала слушателя, делала его мудрым и значительным,
преображала и поднимала его на несколько ступенек выше. Старик был никаким
не изобретателем - он был художником, гениальным оратором, достойнейшим из
последователей Демосфена, Цицерона, Иоанна Златоуста. Шатаясь, я отступил
в сторону и прислонился лбом к холодной стене.
...Они внимательно слушали. Слушал седой полковник, пристально глядя
из-под клочковатых бровей, и в полусумраке торжественно и грозно блестело
золотое шитье его мундира, и тускло отсвечивали тяжелые гроздья орденов.
Слушал Лавр Федотович, опустив на руки мощный череп, ссутулив широкие
плечи, обтянутые черным бархатом мантии. Хлебовводов слушал, подавшись
вперед, весь собранный в хищном напряжении, стиснув узорные подлокотники
большими белыми руками, прижав грудью к краю стола массивную платиновую
цепь. А Фарфуркис слушал задумчиво, откинувшись на спинку кресла, уставив
неподвижный взгляд в низкий сводчатый потолок.
Изобретатель уже давно замолчал, но все оставались неподвижны, словно
продолжали вслушиваться в глубокую средневековую тишину, мягким бархатом
повисшую под скользкими сводами. Потом Лавр Федотович поднял голову и
встал.
- По закону и по всем правилам я должен был бы говорить последним, -
начал он.
- Но бывают случаи, когда законы и правила оборачиваются против своих
адептов, и тогда приходится отбрасывать их. Я начинаю говорить первым,
потому что мы имеем дело как раз с таким случаем. Я начинаю говорить
первым, потому что не ожидаю и не потерплю никаких возражений...
Теперь слушал изобретатель, - неподвижный, как изваяние, рядом со
своим Големом, рядом со своим чудовищным железным Оракулом, во чреве
которого медленно возгорались и гасли угрюмые огни.
- Мы - гардианы науки, - продолжал Лавр Федотович, - мы - ворота в ее
храм, мы - беспристрастные фильтры, оберегающие от фальши, от легкомыслия,
от заблуждения. Мы охраняем посевы знаний от плевел невежества и ложной
мудрости. И пока мы делаем это, мы не люди, мы не знаем снисхождения,
жалости, лицеприятия. Для нас существует только одно мерило: истина.
Истина отдельна от добра и зла, истина отдельна от человека и
человечества, но только до тех пор, пока существуют добро и зло, пока
существует человек и человечество. Нет человечества - к чему истина? Никто
не ищет знаний, значит - нет человечества, и к чему истина? Есть ответы на
все вопросы, значит - не надо искать знаний, значит - нет человечества, и
к чему же тогда истина? Когда поэт сказал: "И на ответы нет вопросов", -
он описал самое страшное состояние человеческого общества - конечное его
состояние... Да, этот человек, стоящий перед нами, - гений. В нем воплоще-
но и через него выражено конечное состояние человечества. Но он убийца,
ибо он убивает дух. Более того, он страшный убийца, ибо он убивает дух
всего человечества. И потому нам больше не можно оставаться
беспристрастными фильтрами, а должно нам вспомнить, что мы - люди, и как
людям нам должно защищаться от убийцы. И не обсуждать должно нам, а
судить! Но нет законов для такого суда, и потому должно нам не судить, а
беспощадно карать, как карают охваченные ужасом. И я, старший здесь,
нарушая законы и правила, первый говорю: смерть!
- Смерть человеку и распыление машине, - хрипло сказал полковник.
- Смерть - человеку... - медленно и как бы с сожалением проговорил
Хлебовводов. - Распыление - машине... и забвение всему этому казусу. - Он
прикрыл глаза рукой.
Фарфуркис выпрямился в кресле, глаза его были зажмурены, толстые губы
дрожали. Он открыл было рот и поднял сжатый кулачок, но вдруг помотал
головой и капризно произнес:
- Ну, товарищи... ну куда это мы с вами заехали, в самом деле? Нельзя
же так.
- Грррм, - произнес Лавр Федотович, ворочая шеей.
Хлебовводов, смутно видимый в сгустившихся сумерках, сунулся носом в
большой клетчатый платок и проговорил невнятно:
- Свет зажечь, что ли, пора? Засиделись мы нынче.
Комендант сейчас же сорвался с места и включил свет. Все зажмурились,
а мотокавалерийский полковник всхрапнул и проснулся.
- Как? - произнес он дребезжащим голосом. - Уже? Я за то, чтобы это
продвинуть... продвинуть. Мотокавалерия все решает. Пики... шашки...
клиренс подходящий... Засекается на левую заднюю, но это устранимо...
устранимо... Так что мое мнение - продвинуть.
- Грррм, - сказал Лавр Федотович и уставился мертвым взглядом в
"ремингтон". - Выражая общее мнение, постановляю: данное дело номер сорок
второе считать рационализированным. Переходя к вопросу об утилизации,
предлагаю товарищу Зубо огласить заявку.
Комендант принялся торопливо листать дело, а тем временем профессор
Выбегалло выбрался из-за своего стола, с чувством пожал руку сначала
старикашке, а затем, прежде чем я успел увернуться, и мне тоже. Он сиял. Я
не знал, куда деваться. Я не смел оглянуться на ребят. Пока я тупо
размышлял, не запустить ли мне "ремингтоном" в Лавра Федотовича, меня
схватил старикашка. Он, как клещ, вцепился мне в шею и троекратно
поцеловал, оцарапав щетиной. Не помню, как я добрался до своего стула.
Помню только, что Витька сказал мне: "Дубина прекраснодушная". Роман вытер
мне нос платком, а Эдик шепнул: "Эх, Саша! Ну, ничего, с кем не бывает..."
Между тем комендант перелистал все дело и жалобным голосом сообщил,
что на данное дело заявок не поступало. Фарфуркис тотчас заявил протест и
процитировал статью инструкции, из которой следовало, что рационализация
без утилизации есть нонсенс и может быть признана действительной лишь
условно. Хлебовводов начал орать, что эти штучки не пройдут, что он деньги
даром получать не желает и что он не позволит коменданту отправить коту
под хвост четыре часа рабочего времени. Лавр Федотович с видом одобрения
продул папиросу, и Хлебовводов взыграл еще пуще.
- А вдруг это родственник моему Бабкину? - вопил он. - Как это так -
нет заявок? Должны быть заявки! Вы только поглядите, старичок какой!
Фигура какая самобытная, интересная! Как это мы будем такими старичками
бросаться?
- Народ не позволит нам бросаться старичками, - заметил Лавр
Федотович. - И народ будет прав.
- Вот именно! - рявкнул вдруг Выбегалло. - Именно народ! И именно...
эта... не позволит, значить! Как же это нет заявок, товарищ Зубо? На
Черный Ящик у вас заявочка есть? Есть! Как же вы говорите, что нет?
Я обомлел.
- Погодите! - сказал я, но меня никто не слушал.
- Так это же не Черный Ящик! - кричал комендант, истово прижимая к
груди руки. - Черный Ящик совсем по другому номеру проходит!
- Как это так не черный? - кричал в ответ Выбегалло, размахивая
обшарпанным черным футляром от "ремингтона". - Какой же он, по-вашему,
