Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
СКАЗКА О ТРОЙКЕ
ИСТОРИЯ НЕПРИМИРИМОЙ БОРЬБЫ ЗА ПОВЫШЕНИЕ ТРУДОВОЙ ДИСЦИПЛИНЫ,
ПРОТИВ БЮРОКРАТИЗМА, ЗА ВЫСОКИЙ МОРАЛЬНЫЙ УРОВЕНЬ,
ПРОТИВ ОБЕЗЛИЧКИ,
ЗА ЗДОРОВУЮ КРИТИКУ И ЗДОРОВУЮ САМОКРИТИКУ,
ЗА ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ КАЖДОГО,
ЗА ОБРАЗЦОВОЕ СОДЕРЖАНИЕ ОТЧЕТНОСТИ
И ПРОТИВ НЕДООЦЕНКИ СОБСТВЕННЫХ СИЛ
1
Мы сидели на травке в пыльном скверике под окнами заводского
управления и переваривали обед - каждый по-своему. Федя читал
"Китежградские новости", медленно ведя по строчкам черным неразгибающимся
пальцем; мрачный Витька Корнеев лелеял обуревавшие его черные замыслы;
Эдик Амперян спрашивал, Роман Ойра-Ойра отвечал, а я, не теряя
драгоценного времени, загорал себе подмышки. Комаров и слепней поблизости
не было, они тоже, вероятно, переваривали обед.
Внизу под обрывом величественно несла в своих хрустальных струях
ядовито-оранжевые сточные воды прохладная Китежа. На другом берегу сладко
томились под солнцем заливные луга. По ровной желтой насыпи, выбрасывая
белые дымки, полз игрушечный поезд. На горизонте в парном мареве синела
зубчатая кромка далекого леса. Над серыми башнями Старой крепости, сверкая
солнечными зайчиками, совершало эволюции небольшое летающее блюдце.
Окна заводского управления были раскрыты, и слышно было, как пишущие
машинки вяло и неубедительно отвечают на энергичные напористые очереди
бухгалтерских "рейнметаллов". Зажмурившись, можно было легко представить
себя в районе боев местного значения. В полуподвале управления, подчиняясь
сложному ритму, сдвоенно и тяжело грохали печатающие механизмы
табуляторов. Пикирующими бомбардировщиками визжали и завывали на складе
циркулярные пилы. По бомбардировщикам выпускали обойму за обоймой
скорострельные пневматические молотки. В ремонтных мастерских, устрашающе
лязгая гусеницами, разворачивались танки, а где-то в цехах дальнобойно
ухал паровой молот. Кроме того, у ворот склада разгружали машину листового
железа - звуки были сочные, военные, но я не мог подобрать для них
удовлетворительную аналогию.
- А это что за развалина? - спрашивал Эдик.
- А это Старый Китежград, - отвечал Роман.
- Тот самый?
- Тот самый. Двенадцатый век.
- А почему только две башни? - спросил Эдик.
Роман объяснил ему, что до осады было четыре: Кикимора, Аукалка,
Плюнь-Ядовитая и Уголовница. Годзилла прожег стену между Аукалкой и
Уголовницей, ворвался во двор и вышел защитникам в тыл. Однако был он
дубина, по слухам - самый здоровенный и самый глупый из четырехглавых
драконов. В тактике он не разбирался и не хотел, а потому, вместо того,
чтобы сосредоточенными ударами сокрушить одну башню за другой, кинулся на
все четыре сразу, благо голов как раз хватало. В осаде же сидела нечисть
бывалая и самоотверженная, братья Разбойники сидели, Соловей Одихмантьевич
и Лягва Одихмантьевич, с ними - Лихо Одноглазое, а также союзный злой дух
Кончар по прозвищу Прыщ. И Годзилла, естественно, пострадал через дурость
свою и жадность. Вначале, правда, ему повезло осилить Кончара, скорбного в
тот день вирусным гриппом, и в Плюнь-Ядовитую алчно ворвался Годзиллов
прихвостень Вампир Беовульф, который, впрочем, тут же прекратил военные
действия и занялся пьянством и грабежами. Однако это был первый и
единственный успех Годзиллы за всю кампанию. Соловей Одихмантьевич на
пороге Аукалки дрался бешено и весело, не отступая ни на шаг, Лягва
Одихмантьевич по малолетству отдал было первый этаж Кикиморы, но на втором
закрепился, раскачал башню и обрушил ее вместе с собою на атаковавшую его
голову в тот самый момент, когда хитрое и хладнокровное Лихо Одноглазое,
заманившее правофланговую голову в селитряные подвалы Уголовницы, взорвало
башню на воздух со всем содержимым. Лишившись половины голов, и без того
недалекий Годзилла окончательно одурел, пометался по крепости, давя своих
и чужих, и, брыкаясь, кинулся в отступ. На том бой и кончился.
Захмелевшего Беовульфа Соловей Одихмантьевич прикончил акустическим
ударом, после чего сам скончался от множественных ожогов. Уцелевшие
ведьмы, лешие, водяные, аукалки, кикиморы и домовые перебили
деморализованных вурдалаков, троллей, гномов, сатиров, наяд и дриад, и,
лишенные отныне руководства, разбрелись в беспорядке по окрестным лесам.
Что же касается дурака Годзиллы, то его занесло в большое болото,
именуемое ныне Коровьим Вязлом, где он вскорости и подох от газовой
гангрены.
- Любопытно, - проговорил Эдик, разглядывая из-под ладони заросшие
серые глыбы Аукалки и Плюни-Ядовитой. - А вход туда свободный?
- Свободный, - ответил Роман. - За пятачок.
- Жалко, - сказал Эдик. - Не успею я туда сходить.
Роман промолчал, а Витька Корнеев, отвлекшись от черных мыслей,
посмотрел на Эдика с состраданием.
- А вот это блюдце? - спросил Эдик. - Это наше блюдце?
- Наверное, - сказал Роман, - колонист какой-нибудь упражняется.
Чтобы навыков не растерять.
- А где сама Колония?
- В городском парке, вон на том конце города.
- Сходим? - предложил Эдик.
- Успеется, - сказал Роман.
Эдик посмотрел на часы.
- Четыре часа уже, - сказал он озабоченно, - До приема остается всего
час, но, может быть, успеем? А то пока разговоры, пока бумаги подпишут...
- Пока тебе подпишут здесь бумаги, шляпа ты фетровая, - сказал грубый
Корнеев, - и пока кончатся все разговоры, ты здесь и накупаешься, и
назагораешься, и на лыжах находишься, и женишься, и разведешься (Эдик
посмотрел на него с изумлением), от Колонии тебя будет тошнить, от этих
дурацких развалин тебя будет рвать...
- Что это с ним? - спросил Эдик, обращаясь к Роману. Роман, не говоря
ни слова, повалился на спину и задрал ногу на ногу. Тогда Эдик поглядел на
меня. Глаза у него были такие чистые, такие наивные, и весь он был такой
нездешний, такой уверенный в могуществе разума, такой свеженький из своего
отдела Линейного Счастья, еще пахнущий яблоками и детским смехом, такой
избалованный - избалованный дружбой с умными и добрыми людьми,
избалованный рациональностью и справедливостью, избалованный горним
воздухом чистого знания... Витька и Роман тоже были такими две недели
назад.
- Эдик, - ласково сказал я. - Ты намерен, я вижу, сегодня же вечером
вернуться в Институт?
- Да, - сказал Эдик. - А что?
- И времени у тебя нет, не так ли? Вся аппаратура готова, а завтра,
прямо с утра, ты хочешь начать?
- Естественно...
- И тебе так не терпится начать, что ты просто не можешь позволить
себе остаться здесь еще хотя бы на день, чтобы осмотреть Колонию?
- Д-да... Вообще-то, я бы с удовольствием, но... В чем дело?
- А внимательно осмотреть крепость? - спросил я.
- А поискать зубы Годзиллы, выбитые Соловьем Одихмантьевичем? -
предложил Роман.
- И еще девочки, - сказал Витька с горечью. - Ух, какие девочки в
Китежграде!
- Я не понимаю, ребята, - сказал Эдик. От обиды у него даже припухла
нижняя губа. - Не смешно.
- Ты еще не знаешь, до чего все это не смешно, - сказал Роман. - Тебе
вот даже не пришло в голову спросить, почему мы сидим здесь так долго -
Саша уже второй месяц, а мы с Витькой третью неделю. Уж не стал ли ты,
чего доброго, эгоистом?
- Ну как - почему... У Саши дела на заводе...
- А мы с Витькой?
- Ну... ну, я не знаю... В конце концов, почему я должен был об этом
думать?
- Эгоист! - сказал Роман, с грустью укрепляясь в этом ужасном
предположении относительно Эдика. - Федя, полюбуйтесь, пожалуйста. Вот это
- эгоист. Видите, как выглядит эгоист?
Федя вздрогнул, поглядел на Эдика поверх газеты, мучительно
засмущался и, поскольку обе руки у него были заняты, в полном смятении
задрал правую ногу, снял пенсне и принялся тереть линзы о штанину.
- По-моему... - пробормотал он. - Нет... Эгоист... Не может быть...
Как же так...
- Спасибо, Федя, - сказал вежливый Эдик. - Это была шутка. - Он
оглядел нас. - Вы хотите сказать, что здесь имеет место бюрократическая
волокита, из-за которой я вынужден буду задержаться?
- Нет, - сказал я. - Нашей простой, многократно описанной и
разоблаченной бюрократической волокитой здесь, к сожалению, и не пахнет.
- Волокита! - презрительно сказал Витька и сплюнул сквозь зубы на
одуванчик.
Одуванчик увял.
- Волокита... - мечтательно произнес Роман. - Волокита, Эдик, это, в
сущности, прекрасно. Несешь, бывало, на подпись что-нибудь исходящее, а
бухгалтер, шалун этакий, посылает тебя за визой к директору... Идешь к
директору, а у директора, естественно, совещание, надобно подождать,
садишься в кожаные кресла, пощебечешь с референтом, полистаешь газету, а
там, глядишь, и совещание закончилось, - возвращаешься к бухгалтеру, а
бухгалтер, шалунишка, на обеде... Садишься в кожаные кресла, пощебечешь со
счетоводом...
- Золотые люди, - сказал Витька. - День-два, и все готово...
- А здесь? - спросил Эдик с интересом.
- А здесь, Эдик, - сказал я, - ничего этого и в заводе нет. Здесь у
нас - ТПРУНЯ!
- Ну и что же? Я знаю.
- Ты знаешь, что такое ТПРУНЯ? - осведомился Роман.
- Знаю. Тройка По Распределению и Учету Необъяснимых Явлений.
Витька хрипло захохотал.
- Да, - сказал Роман, качая головой. - Распределение, значит, и Учет.
И как же ты себе это представляешь?
Эдик пожал плечами.
- Я никак это себе не представляю. Зачем? Два месяца назад я подал
заявку. Месяц назад меня любезно известили о том, что моя заявка
зарегистрирована. Сегодня мне понадобился экспонат из Колонии
необъясненных явлений, и я за ним прибыл. Вот и все.
- Шалунишки! - вскричал вдруг Панург. - Учетчики-бухгалтеры! А между
прочим, матриархат имеет свои преимущества! В Центральном московском
бассейне некий гражданин повадился подныривать под купальщиц и хватать их
за ноги. И вот одна из купальщиц, изловчившись, саданула его, нахального,
ногой по голове. - Панург захохотал во все горло. - Она попала ему по
челюсти, а сама вышла и отправилась одеваться. Проходит время, а
нахального гражданина нет и нет. Вытащили его... - Панург снова захохотал.
- Вытащили они его... - Панург еле говорил от смеха. - Вытащили,
понимаете, они его, а он уже холодный! И челюсть сломана...
Все мы, кроме Эдика, тоже не могли удержаться от жуткого смеха, хотя
я ощутил некий озноб, Роман побледнел лицом, а по шерстистому загривку
Феди прошла волна. Витька же, отсмеявшись, сплюнул на анютины глазки и
спросил Эдика:
- Понял?
- Не совсем, - сказал Эдик, рассматривая Панурга, утиравшего глаза
шутовским колпаком.
- Не смешно тебе? - спросил Витька.
- Честно говоря, нет, - ответил Эдик.
- Ничего, привыкнешь, - пообещал Витька. - Время у тебя еще есть.
- Да, - сказал Роман. - Время у тебя теперь есть. Никогда в жизни не
было у тебя так много времени. И я сейчас объясню тебе, почему. ТПРУНЯ,
Эдик, это не Тройка По Распределению и Учету. ТПРУНЯ, Эдик, это Тройка По
Рационализации и Утилизации.
- Ну и что же? - спросил Эдик.
- Он воображает, будто ТПРУНЯ - это что-то вроде кладовщика, - с
сожалением сказал Роман, обращаясь ко мне и к Витьке. - Он воображает,
будто стоит ему принести накладную, как он тут же получит все, что ему
положено... Что есть ТПРУНЯ? - осведомился он в пространство.
