закачались, раздался ужасающий скрип и треск, и левая воротина медленно
отворилась. Появилось красное от натуги лицо горбоносого.
- Благодетель! - позвал он. - Заезжайте!
Я вернулся в машину и медленно въехал во двор. Двор был обширный, в
глубине стоял дом из толстых бревен, а перед домом красовался приземистый
необъятный дуб, широкий, плотный, с густой кроной, заслоняющей крышу. От
ворот к дому, огибая дуб, шла дорожка, выложенная каменными плитами.
Справа от дорожки был огород, а слева, посередине лужайки, возвышался
колодезный сруб с воротом, черный от древности и покрытый мохом.
Я поставил машину в сторонке, выключил двигатель и вылез. Бородатый
Володя тоже вылез и, прислонив ружье к борту, стал прилаживать рюкзак.
- Вот вы и дома, - сказал он.
Горбоносый со скрипом и треском затворял ворота, я же, чувствуя себя
довольно неловко, озирался, не зная, что делать.
- А вот и хозяйка! - вскричал бородатый. - По здорову ли, бабушка
Наина свет Киевна!
Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на
суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у нее было
темно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперед и вниз нос,
кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы
закрытые бельмами.
- Здравствуй, здравствуй, внучек, - произнесла она неожиданно звучным
басом. - Это, значит, и будет новый программист? Здравствуй, батюшка,
добро пожаловать!..
Я поклонился, понимая, что нужно помалкивать. Голова бабки поверх
черного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта
веселенькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума и с
надписями на разных языках: "Международная выставка в Брюсселе". На
подбородке и под носом торчала редкая седая щетина. Одета была бабка в
ватную безрукавку и черное суконное платье.
- Таким вот образом, Наина Киевна! - сказал горбоносый, подходя и
обтирая с ладоней ржавчину. - Надо нашего нового сотрудника устроить на
две ночи. Позвольте вам представить... м-м-м...
- А не надо, - сказала старуха, пристально меня рассматривая. - Сама
вижу. Привалов Александр Иванович, 1938, мужской, русский, член ВЛКСМ,
нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя
дорога и интерес в казенном доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо
человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый...
- Гхм! - громко сказал горбоносый, и бабка осеклась. Воцарилось
неловкое молчание.
- Можно звать просто Сашей... - выдавил я из себя заранее
приготовленную фразу.
- И где же я его положу? - осведомилась бабка.
- В запаснике, конечно, - несколько раздраженно сказал горбоносый.
- А отвечать кто будет?
- Наина Киевна!.. - раскатами провинциального трагика взревел
горбоносый, схватил старуху под руку и поволок к дому. Было слышно, как
они спорят: "Ведь мы же договорились!.." - "...А ежели он что-нибудь
стибрит?.." - "Да тише вы! Это же программист, понимаете? Комсомолец!
Ученый!.." - "А ежели он цыкать будет?.."
Я стесненно повернулся к Володе. Володя хихикал.
- Неловко как-то, - сказал я.
- Не беспокойтесь, все будет отлично...
Он хотел сказать еще что-то, но тут бабка дико заорала: "А диван-то,
диван!.." Я вздрогнул и сказал:
- Знаете, я, пожалуй, поеду, а?
- Не может быть и речи! - решительно сказал Володя. - Все уладится.
Просто бабке нужна мзда, а у нас с Романом нет наличных.
- Я заплачу, - сказал я. Теперь мне очень хотелось уехать: терпеть не
могу этих так называемых житейских коллизий.
Володя замотал головой.
- Ничего подобного. Вон он уже идет. Все в порядке.
Горбоносый Роман подошел к нам, взял меня за руку и сказал:
- Ну, все устроилось. Пошли.
- Слушайте, неудобно как-то, - сказал я. - Она в конце концов не
обязана...
Но мы уже шли к дому.
- Обязана, обязана, - приговаривал Роман.
Обогнув дуб, мы подошли к заднему крыльцу. Роман толкнул обитую
дерматином дверь, и мы оказались в прихожей, просторной и чистой, но плохо
освещенной. Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При
виде нас она мстительно пробасила:
- А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то
и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся...
Роман тихонько взвыл и мы вошли в отведенную мне комнату. Это было
прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой.
Роман сказал напряженным голосом:
- Располагайтесь и будьте как дома.
Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:
- А зубом они не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
- Не цыкают! Говорят вам - зубов нет.
- Тогда пойдем расписочку напишем...
Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой, но
все-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял
массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом -
колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный
диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с
какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В
комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а
напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был
выскоблен и покрыт полосатыми половиками.
За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос
Романа повышался и понижался. "Скатерть, инвентарный номер двести сорок
пять..." - "Вы еще каждую половицу запишите!.." - "Стол обеденный..." -
"Печь вы тоже запишете?.." - "Порядок нужен... Диван..."
Я подошел к окну и отдернул занавеску. За окном был дуб, больше
ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень
древнее растение. Кора была на нем серая и какая-то мертвая. А чудовищные
корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым лишайником. "И еще
дуб запишите!" - сказал за стеной Роман. На подоконнике лежала пухлая
засаленная книга, я бездумно полистал ее, отошел от окна и сел на диван. И
мне сейчас же захотелось спать. Я подумал, что вел сегодня машину
четырнадцать часов, что не стоило, пожалуй, так торопиться, что спина у
меня болит, а в голове все путается, что плевать мне в конце концов на эту
нудную старуху, и скорей бы все кончилось и можно было бы лечь и
заснуть...
- Ну вот, - сказал Роман, появляясь на пороге. - Формальности
окончены. - Он помотал рукой с растопыренными пальцами, измазанными
чернилами. - Наши пальчики устали: мы писали, мы писали... Ложитесь спать.
Мы уходим, а вы спокойно ложитесь спать. Что вы завтра делаете?
- Жду, - вяло ответил я.
- Где?
- Здесь. И около почтамта.
- Завтра вы, наверное, не уедете?
- Завтра вряд ли... Скорее всего - послезавтра.
- Тогда мы еще увидимся. Наша любовь впереди, - он улыбнулся, махнул
рукой и вышел. Я лениво подумал, что надо было бы его проводить и
попрощаться с Володей, и лег. Сейчас же в комнату вошла старуха. Я встал.
Старуха некоторое время пристально на меня глядела.
- Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, - сказала она с
беспокойством.
- Не стану я цыкать, - сказал я утомленно. - Я спать стану.
- И ложись, и спи... Денежки только вот заплати и спи...
Я полез в задний карман за бумажником.
- Сколько с меня?
Старуха подняла глаза к потолку.
- Рубль положим за помещение... Полтинничек за постельное белье - мое
оно не казенное. За две ночи выходит три рубли... А сколько от щедрот
накинешь - за беспокойство, значит, - я уж и не знаю...
Я протянул ей пятерку.
- От щедрот пока рубль, - сказал я. - А там видно будет.
Старуха живо схватила деньги и удалилась, бормоча что-то про сдачу.
Не было ее довольно долго, и я уже хотел махнуть рукой и на сдачу и на
белье, но она вернулась и выложила на стол пригоршню грязных медяков.
- Вот тебе и сдача, батюшка, - сказала она. - Ровно рублик, можешь не
пересчитывать.
- Не буду пересчитывать, - сказал я. - Как насчет белья?
- Сейчас постелю. Ты выйди во двор, прогуляйся, а я постелю.
Я вышел, на ходу вытаскивая сигареты. Солнце, наконец, село, и
наступила белая ночь. Где-то лаяли собаки. Я присел под дубом и стал
смотреть на бледное звездное небо. Откуда-то бесшумно появился кот, глянул
на меня флюоресцирующими глазами и исчез в темной листве. Я сразу забыл о
нем и вздрогнул, когда он завозился где-то наверху. На голову мне
посыпался мусор. "Чтоб тебя..." - сказал я вслух и стал отряхиваться.
Спать хотелось необычайно. Из дому вышла старуха, не замечая меня, побрела
к колодцу. Я понял это так, что постель готова, и вернулся в комнату.
Вредная бабка постелила мне на полу. Ну, уж нет, подумал я, запер
дверь на щеколду, перетащил постель на диван и стал раздеваться. Сумрачный
свет падал из окна, на дубе шумно возился кот. Я замотал головой,
вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: крупная
сухая рыбья чешуя. Колко спать будет, подумал я, повалился на подушку и
сразу заснул.
2
...Опустевший дом превратился в логово лисиц
и барсуков, и потому здесь могут появляться
странные оборотни и призраки.
А. Уэда
Я проснулся посреди ночи оттого, что в комнате разговаривали.
Разговаривали двое едва слышным шепотом. Голоса были очень похожи, но один
был немного сдавленный и хрипловатый, а другой выдавал крайнее
раздражение.
- Не хрипи, - шептал раздраженный. - Ты можешь не хрипеть?
- Могу, - отозвался сдавленный и заперхал.
- Да тише ты... - прошипел раздраженный.
- Хрипунец, - объяснил сдавленный. - Утренний кашель курильщика... -
Он снова заперхал.
- Удались отсюда, - сказал раздраженный.
- Да все равно он спит...
- Кто он такой? Откуда свалился?
- А я почему знаю?
- Вот досада... Ну просто феноменально не везет.
Опять соседям не спится, подумал я спросонья. Я вообразил, что я
дома. Дома у меня в соседях два брата-физика, которые обожают работать
ночью. К двум часам пополуночи у них кончаются сигареты, и тогда они
забираются ко мне в комнату и начинают шарить, стуча мебелью и
переругиваясь.
Я схватил подушку и швырнул в пустоту. Что-то с шумом обрушилось, и
стало тихо.
- Подушку верните, - сказал я, - и убирайтесь вон. Сигареты на столе.
Звук собственного голоса разбудил меня окончательно. Я сел. Уныло
лаяли собаки, за стеной грозно храпела старуха. Я, наконец, вспомнил, где
нахожусь. В комнате никого не было. В сумеречном свете я увидел на полу
свою подушку и барахло, рухнувшее с вешалки. Бабка голову оторвет, подумал
я и вскочил. Пол был холодный, и я переступил на половики. Бабка перестала
храпеть. Я замер. Потрескивали половицы, что-то хрустело и шелестело в
углах. Бабка оглушительно свистнула и захрапела снова. Я поднял подушку и
бросил ее на диван. От рухляди пахло псиной. Вешалка сорвалась с гвоздя и
висела боком. Я поправил ее и стал подбирать рухлядь. Едва я повесил
последний салоп, как вешалка оборвалась и, шаркнув по обоям, снова повисла
на одном гвозде. Бабка перестала храпеть, и я облился холодным потом.
Где-то поблизости завопил петух. В суп тебя, подумал я с ненавистью.
Старуха за стеной принялась вертеться, скрипели и щелкали пружины. Я ждал,
