Горячая пуля, лети!
.......................................................
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет...
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет...
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались.
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза...
...............................................................
Отец прослушал песню несколько раз, потом некоторое время сидел молча и
только тогда уже высказался:
-- Стихи, сказать по чести, не вполне грамотные, но, как ни странно,
эта комсомольская романтика напоминает мне собственную юность и наш
юнкерский батальон. Ведь я дрался в этой самой Каховке... И девушка наша
Верочка, княжна Волконская, шла в шинели... по горящей Каховке...
Прелюбопытным образом советская "Каховка" стала любимой песней старого
врэвакуанта. Лучников-младший, конечно же, с удовольствием подарил отцу
пластинку: еще один шаг к Идее Общей Судьбы, которую он проповедовал.
Арсений Николаевич сделал магнитную запись и послал в Париж, тамошним
батальонцам: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались... " Из Парижа тоже
пришли восторженные отзывы. Тогда и назвал старый Лучников свой новый дом на
Сюрю-Кая "Каховкой".
-- Еще не потерял класс, Андрюша.
Отец и сын постояли минуту на солнцепеке, с удовольствием глядя друг на
друга. Разновысокие стены строений окружали двор: галереи, винтовые
лестницы, окна на разных уровнях, деревья в кадках и скульптуры.
-- Я вижу, у тебя новинка, -- сказал Андрей. -- Эрнст Неизвестный...
-- Я купил эту вещь по каталогу, через моего агента в Нью-Йорке, --
сказал Арсений и добавил осторожно: -- Неизвестный, кажется, сейчас в
Нью-Йорке живет?
-- Увы, -- проговорил Андрей, приблизился к "Прометею" и положил на
него руку. Сколько раз он видел эту скульптуру и трогал ее в мастерской
Эрика, сначала на Трубной, потом на улице Гиляровского.
Они прошли в дом и через темный коридор с африканскими масками по
стенам вышли на юго-восточную, уступчатую, многоэтажную часть строения,
висящую над долиной. Появился древний Хуа, толкая перед собой тележку с
напитками и фруктами.
-- Ю узлкам Андрюса синочек эз юзуаль канисна, -- прошипел он сквозь
остатки зубов, похожие на камни в устье Янцзы.
-- Ты видишь, не прошло и сорока лет, а Хуа уже научился по-русски, --
сказал отец.
Китаец мелко-мелко затрясся в счастливом смехе, Андрей поцеловал его в
коричневую щеку и взял здоровенный бокал "Водкятини".
-- Сделай нам кофе, Хуа.
Арсений Николаевич подошел к перилам веранды и позвал сына -- глянь,
мол, вниз, там нечто интересное, Андрей Арсениевич глянул и чуть не выронил
"Водкатини": там внизу на краю бассейна стоял его собственный сын Антон
Андреевич. Длинная и тонкая дедовская фигура Антошки, белокурые патлы
перехвачены по лбу тонким кожаным ремешком, ярчайшие американские купальные
трусы почти до колен. В расхлябанной, наглой позе на лесенке бассейна стояло
отродье Андрея Арсениевича, его единственный сын, о котором он нот уже
больше года ничего не слышал. В воде между тем плавали две гибкие девушки,
обе совершенно голые.
-- Явились вчера вечером пешком, с тощими мешками, грязные, -- быстро,
как бы извиняясь. заговорил Лучников-старший.
-- Кажется, уже отмылись, -- суховато заметил Лучников.
-- И отьелись, -- засмеялся дед, -- Голодные были, как акулы. Они
приплыли из Турции с рыбаками... Позови его, Андрей. Попробуйте все-таки...
-- Анто-о-ошка! - закричал Лучников так, как он кричал когда-то, совсем
еще недавно, будто бы вчера, когда в ответ на этот крик его сын тут же
мчался к нему большими скачками, словно милейший дурашливый пес.
Так неожиданно произошло и сейчас. Антон прыгнул в воду, бешеным кролем
пересек бассейн, выскочил на другой стороне и помчался вверх по лестнице,
крича:
-- Хай, дад!
Как будто ничего и не было между ними: всех этих мерзких сцен, развода
Андрея Арсениевича с матерью Антона, взаимных обвинений и даже некоторых
пощечин; как будто не пропадал мальчишка целый год черт знает в каких
притонах мира.
Они обнялись и, как в прежние времена, повозились, поборолись и слегка
побоксировали. Краем глаза Лучников видел, что дед сияет. Другим краем глаза
он замечал, как вылезают из бассейна обе дивы, как они натягивают на чресла
ничтожные яркие плавочки и как медленно направляются вверх, закуривая и
болтая друг с другом. Мысль о лифчиках, видимо, не приходила им в голову то
ли за неимением таковых, то ли за неимением и самой подобной мысли.
Познакомьтесь с моим отцом, друзья, -- сказал Антон девушкам
по-английски. -- Андрей Лучников. Дад, познакомься, это Памела, а это
Кристина.
Они были очень хорошенькие и молоденькие, если и старше
девятнадцатилетнего Антона, то ненамного. Памела, блондинка с пышной гривой
выгоревших волос, с идеальными, будто бы скульптурными крепкими грудками.
"Калифорнийское отродье, вроде Фары Фосет", -- подумал Лучников. Кристина
была шатенка, а груди ее (что поделаешь, если именно груди девиц привлекали
внимание Лучникова: он не так уж часто бывал в обществе передовой молодежи),
груди ее были не столь идеальны, как у подружки, однако очень вызывающие, с
торчащими розоватыми сосками.
Девицы вполне вежливо сказали "nice to meet you" -- у Кристины был
какой-то славянский акцент-- и крепко, по-мужски пожали руку Лучникова. Они
подчеркнуто не обращали внимания на свои покачивающиеся груди и как бы
предлагали и окружающим не обращать внимания -- дескать, что может быть
естественнее, чем часть человеческого тела? -- и от этой нарочитости, а
может быть, и просто от голода у Лучникова зашевелился в штанах старый друг,
и он даже разозлился: вновь возникала проклятая, казалось бы, изжитая уже в
сумасшедшей череде дней зависимость.
-- Вы, должно быть, из "уимен-либ", бэби? -- спросил он девушек.
Яростное возмущение. Девчонки даже присвистнули.
-- Мы вам не бэби, -- хрипловато сказала Кристина.
Male chovinist pig, -- прорычала Памела и быстро, взволнованно стала
говорить подружке: -- Из их поколения этой гадости уже не выбьешь. Обрати
внимание, Кристи, как он произнес это гнусное словечко "бэби". Как будто в
фильмах пятидесятых годов, как будто солдат проституточкам!
Лучников облегченно расхохотался; значит, просто обыкновенные дуры!
Дружок в штанах тоже сразу успокоился.
-- Ребята, вы не обижайтесь на моего дадди, -- сказал Антон. -- Он и
впрямь немного олд-таймер. Просто вы его своими титьками взволновали.
-- Простите, джентльмены, -- сказал Лучников девушкам, -- Я
действительно невпопад ляпнул. Грехи прошлого. Почувствовал себя слегка в
бордельной обстановке. Ведь я именно солдафон пятидесятых.
-- Будем обедать, господа? -- спросил Арсений Николаевич. -- Здесь или
в столовой?
-- В столовой, -- сказал Антон. -- Тогда девки, может быть, оденутся. А
то бедный мой папа не сможет съесть ни кусочка.
-- Или сьем что-нибудь не то, -- пробурчал Лучников. Отец и сын сели
рядом в шезлонги.
-- Где же ты побывал за этот год? -- спросил Лучников.
-- Спроси, где не был, -- по-мальчишески ответил Антон. Он сделал знак
Хуа, и тот принес ему драные, разлохмаченные джинсы. Антон вытащил из
кармана железную коробочку из-под голландских сигар "Виллем II" и извлек
оттуда самокруточку. Понятно -- курим "грасс". Именно в присутствии отца
закурить "грасс" -- вот она, свобода! Неужели он думал когда-нибудь, что я
его буду угнетать, давить, ханжески ограничивать? Неужели он, как и эти две
дурочки, считает меня человеком пятидесятых? Во всем мире меня считают
человеком, определяющим погоду и настроение именно сегодняшнего дня, и
только мой собственный сын нашел между нами generation gap. Не слишком ли
примитивно? Во всех семьях говорят о "разрыве поколений", значит, и мы
должны иметь эту штуку? Может быть, он не слишком умен? Провалы по части
вкуса? В кого у него этот крупный нахальный нос? Невысокий, зарастающий по
бокам лоб -- в мамашу. Но нос-то в кого? Да нет, не открестишься --
подбородок мой и зеркальные родинки: у меня над левой ключицей, у него --
над правой, у меня справа от пупка, у него -- слева, а фигура -- в Арсения.
-- Сейчас спрошу, где ты не был, -- улыбнулся Лучников. -- В Штатах не
был?
-- От берега до берега, -- ответил Антон.
-- В Индии не был?
-- Сорок дней жил в ашраме. Пробирались даже в Тибет через китайские
посты.
-- Скажи, Антоша, а на что ты жил весь этот год?
-- В каком смысле?
-- Ну, на что ты ел, пил? Деньги на пропитание, короче говоря?
Антон расхохотался, слегка театрально.
-- Ну, папа, ты даешь! Поверь мне, это сейчас не проблема для... ну,
для таких, как я, для наших! Обычно мы живем в коммунах, иногда работаем,
иногда попрошайничаем. Кроме того, знаешь ли, ты, конечно, не поверишь, но я
стал совсем неплохим саксофонистом...
-- Где же ты играл?
-- В Париже... в метро... знаешь там корреспонданс на Шатле...
-- Дай затянуться, -- попросил Лучников.
Антон вспомнил, что он курит, и тут же показал специфическую
расслабленность, особую такую шикарную полуотрешенность.
-- Это... между прочим... из Марокко... -- пробормотал он как бы
заплетающимся языком. Все-таки -- мальчишка.
-- Я так и понял, -- сказал Лучников, взял слюнявый окурок и втянул
сладковатый дымок. Сладкая дрянь.
-- Ба, вот странность, только сейчас заметил, что я спрашиваю тебя
по-русски, а ты мне отвечаешь на яки. -- Он внимательно разглядывал сына.
Все-таки красивый парень, очень красивый.
-- Это язык моей страны! -- с неожиданной горячностью вскричал Антон.
Веселости как не бывало. Глаза горят. -- Я говорю на языке моей страны!
-- Вот оно что! -- сказал Лучников. -- Теперь, значит, вот такие у нас
идеи?
-- Слушай, атац, ты меня опять подначиваешь. Ты со мной, я вижу, так и
не научишься говорить серьезно. Яки! -- Нотка враждебности, той старой,
годичной давности, появилась в голосе Антона. -- Яки! Яки, атац!
Атац. т. е. отец, типичное словечко яки, смесь татарщины и русятины.
Уровнем ниже, в дверях столовой появилась фигура деда.
-- Мальчики, обедать! -- крикнул он. Антон вылез из шезлонга и пошел по
веранде, прыгая на одной ноге и на ходу натягивая джинсы. Обернулся.
-- Да, я забыл тебе сказать, что я и в Москве твоей побывал.
-- Вот как? -- Лучников встал. -- Ну, и как тебе Москва?
-- Блевотина, -- с удовольствием сказал Антон и, почувствовав, что
диалог закончился в его пользу, очень повеселел.
Дед явно любовался внуком. В дверях столовой Антон дружески ткнул
Арсения плечом. Лучников-средний задержался.
-- Арсений, это из-за него ты просил меня приехать обязательно
сегодня? Он что -- завтра испаряется?
-- Нет-нет. Антошка мне ничего не говорил о своих планах. Не думаю, что
эта троица так быстро нас покинет. Девочки первый раз на Острове. Антошка
предвкушает роль гида. Новая культура яки и жизнь русских мастодонтов. К
тому же рядом и Коктебель с его вертепами. Думаю, что американочкам на
неделю хватит.
Арсений Николаевич вроде бы посмеивался, но Андрей Арсениевич заметил,
что глаза отца смотрят серьезно и как бы изучают его лицо. Это тоже было не
свойственно старику Лучникову и пугало.
-- Тогда почему же ты сказал "обязательно"? Просто так, а? Без особого
значения?
"Если ответит "просто так", "без особого значения", то это самое
