Георгий свет Анатольевич! Ну, примут к сведению. Ну, пообещают
чего-нибудь, поскольку вы все-таки депутат и заслуженный учитель. Но до
дела не пойдет. Уклонятся. Да и нет такой силы, чтобы заставить их
выступить против всей демократии, против народа выступить".
Г.А. некоторое время молчал, баюкая ушибленную руку, а потом вдруг
посмотрел на меня. Я сейчас же встал и попросил разрешения выйти. Г.А. (с
признательностью) разрешил и велел мне ждать его в буфете и чтобы взял я
ему там бульон с пирожками - пусть остынет.
Все получилось очень мило, и все-таки я, конечно, был обижен. Ничего
не могу с собой поделать. Не в первый раз. Все понимаю, и напрасно Г.А.
потом приносит мне свои извинения. И все равно обидно. Возрастное. Вроде
резей в животе.
Чтобы развлечь себя, я стал придумывать дальнейшее развитие беседы.
Например, такое: "Ну, хорошо, Михайла Тарасович. Убедить вас мне не
удалось. Тогда позвольте предложить вам взятку. Вот вам для начала тысяча
рублей".
Г.А. отсутствовал пятнадцать минут. Потом пришел, не говоря ни слова,
как-то механически похлебал бульону, откусил пирожка и только затем вдруг
спохватился и принес мне свои извинения. Причем, к изумлению моему, счел
даже возможным объясниться. Оказывается, они там без меня обменялись
кое-какой информацией, имеющей узкослужебный характер...
Когда мы вернулись домой, в приемной дожидался Г.А. какой-то человек.
Я пишу сейчас о нем по одной-единственной причине: в жизни не видел я
таких странных людей, да и не только я, как выяснилось.
Они с Г.А. скрылись в кабинете, а я все никак не мог разобраться.
Физиономия совершенно бесцветная. Манеры - приторные до подхалимства. Одно
ухо красное, другое желтое. Пиджачная пуговица на сытом животике висит на
последней нитке. И штиблеты! Где он взял такие штиблеты? Не туфли, не
мокасины, не _к_о_р_н_е_в_и_щ_а_, а именно штиблеты. У одного только Чарли
Чаплина были такие штиблеты. И тут меня осенило: человечек этот, весь как
есть, вывалился к нам в лицей прямиком из какой-то древней кинокомедии.
Еще черно-белой. Еще немой, с тапером... Весь как есть, даже не
переодевшись.
После ужина я спросил Г.А., кто это к нему приходил. Мне показалось,
что Г.А. тоже порядком озадачен. "А тебе этот человек никого не
напоминает?" - спросил он. Я сказал, что Чарли Чаплина. "Чарли Чаплина?
Вот странная идея", произнес Г.А., и разговор наш на этом закончился.
В обиде, разочаровании и озадаченности заканчиваю я день сей.
РУКОПИСЬ "ОЗ" (10-14)
...Не так все это было, совсем не так.
10. Иоханаан Богослов родился в том же году, что и Назаретянин.
Собственно, родился не он один, родилась двойня. Второго близнеца назвали
Иаковом Старшим, потому что он увидел свет на несколько минут раньше
Иоханаана. Кстати, Иоханаан (Иоанн, Иоганн, Иван, Ян, Жан) означает
"Милость бога" ("Яхве милостив"). Надо бы посмотреть, что означает Иаков
(Джекоб, Яков, Жак).
Название рыбацкого поселка на берегу Галилейского озера, где увидели
свет близнецы, не сохранилось, точно так же, как и сам поселок, дотла
разрушенный римлянами во время Иудейской войны. Зато сохранилось имя
счастливого отца. Был он рыбак и рыботорговец, и звали его Заведей. В
семье Заведея было еще девять дочек, но они не играют в нашем
повествовании совсем никакой роли.
Иоанн и Иаков в детстве были хулиганы и шкодники. В соответствии с
легендой прозвище Боанергес ("Сыны громовы") дал им Назаретянин, когда
всем троим было уже за тридцать. Это неправда. Прозвали их так соседи,
когда юные гопники вступили в пору полового созревания, и надо тут же
подчеркнуть, что только в современном восприятии перевод жутковатого
прозвища "Боанергес" звучит как нечто грозно-благородное. Для соседей же
не Сыны громовы были они, а сущие сукины сыны, бичи божьи и
кобеля-разбойники.
Время было смутное - время ожидания больших перемен, время великих
пророчеств и малых бунтов. Как и вся галилейская молодежь того времени,
Боанергес не желали идти по стезе покорности. Они не желали ловить рыбу и
доходы свои смиренно отдавать мытарю. Они вообще не хотели работать. С
какой стати? Они хотели жить весело, рисково, отпето - играть ножами,
портить девок, плясать с блудницами и распивать спиртные напитки. И в то
же самое время хотели они великих подвигов во имя древнего бога и древнего
народа, мерещились им голоса могучих пророков и команды блестящих
полководцев, грохот рушащихся стен Иерихона и жалкие вопли гибнущих
иноверцев. Короче говоря, они являли собою великолепное сырье, из которого
опытная рука могла вылепить все, что угодно, - от фанатичных убийц до
фанатичных мучеников.
Однако, когда встал на их пути Иоанн Креститель, дороги братьев
Боанергес разошлись. Выслушав первую лекцию знаменитого проповедника,
Иаков сплюнул в пыль жвачку, затянул потуже пояс с римским мечом и
негромко спросил: "Ну, что? Пошли к бабам?" Но Иоанн не пошел к бабам. Он
остался. Парадоксальная идея любви к людям и всеобщего братства странным
образом захватила его.
"Не будь занудой! - говорили ему. - Брось ты своего старого п..., и
пойдем выпьем эфесского!" "Сами вы п... - ответствовал он. - В одном пуке
моего п... в сто раз больше толку, чем во всем вашем болботанье". "Но ведь
это учение совершенно бессмысленно! - втолковывали ему. - Как ты можешь
верить в подобную чушь? "Потому и верую я, что это бессмысленно", -
отвечал он, на много лет предваряя достославного Квинта Септимия
Тертуллиана - епископа Иберийского. "Но ты же должен понимать, что это
учение противоречит здравому смыслу!" - внушали ему. "Киш мири ин тухес со
своим здравым смыслом, - огрызался он, - унд зай гезунд!" (по-арамейски,
разумеется, это звучало иначе, но смысл был тот же: поцелуйте меня в
задницу со своим здравым смыслом и будьте здоровы).
А потом появился Назаретянин (тот, которого тогда и потом все
называли Назаретянином), и Иоанн отдался ему всей душой. Он стал учеником
его, и телохранителем, и снабженцем, когда это требовалось, - иначе
говоря, он стал апостолом его, одним из двенадцати и одним из двух
любимых. Вторым любимым был Петр.
В традиции Петр представляет экзотерическую, всенародную сторону
христианства - исповедание веры, данное всем и каждому. Иоанн же -
эзотерическую сторону, то есть мистический опыт, открытый лишь избранным,
немногим. Поэтому церковь всегда стремилась дополнить начало Петра началом
Иоанна, а еретики - гностики второго века, катары
одиннадцатого-тринадцатого веков - всячески противопоставляли Иоанна
Петру. Все это домыслы, и все это совершенно неважно. Главное и
единственное зерно истины здесь - противопоставление.
Они на самом деле не любили друг друга. Иоанн не любил Петра, потому,
что не верил ему (как показали события - справедливо). Петр же попросту
ревновал, он никак не мог понять, почему Учитель ставит на одну доску с
ним, смиренным, просветленным и безгрешным Петром, этого буйного,
злоязычного, не расстающегося с оружием греховодника.
Петр был солиден и степенен. Иоанн был дерзок и резок.
Петр был велеречив и многоглаголен. Иоанн был зубоскал и ругатель.
С Петром Учителю было легко. С Иоанном ему было надежно.
Именно Иоанн возлежал на груди Учителя во время той последней
трапезы, и это вовсе не было проявлением сентиментальности - просто
помстилось ему вдруг, что вот-вот тоненько взвякнет в кустах за окном
тетива и стрела вонзится в сердце любимого человека. И он заслонил собою
это сердце и, слушая биение его, вдруг с ужасом ощутил, как страшное
знание предстоящей муки, переливается в него, Иоанна, страшным,
мучительным предчувствием, обессиливающим и не оставляющим надежды.
И именно он, Иоанн, единственный из всех, встал с мечом в руке у
входа и рубился со стражниками, не отступая ни на шаг, весь окровавленный,
с отрубленным ухом, оскальзываясь в крови, хлещущей из него и из
поверженных врагов, пока Учитель, сорвав голос, не подбежал к нему сзади и
не вырвал у него меч. Тогда он голыми руками проложил себе дорогу к
свободе и бежал, не желая видеть, что будет дальше, потому что он уже
знал, что будет дальше.
Он должен был умереть этой же ночью, попросту истечь кровью, но
добрые люди подобрали его в придорожной канаве, и каким-то чудом он сумел
выжить. Слово "чудо" употребляется здесь не как фигура речи, он совершенно
уверен, что спасло его именно чудо, мистическое вмешательство, - первое
мистическое вмешательство в его жизнь. (С именем Иоанна традиция всегда
связывала мистические мотивы. Византийские авторы прилагали ему слово
"мист", церковно же славянские - "таинник".)
Через два месяца после гибели Назаретянина, когда Иоанн кое-как, на
карачках, впервые выполз на солнышко погреться, его нашел Иаков Старший.
"Все, - сказал матерый разбойник. - Хватит дурью маяться. Пошли, там у
меня повозка". С этого момента и на некоторое время Иоанн перестал быть
христианином. Наверное, его следовало бы назвать отступником. На самом
деле никакого отступничества в строгом смысле этого слова не было. Просто
от горя и отчаяния он потерял какую бы то ни было перспективу и пустился
во все тяжкие.
Несколько лет спустя, когда Боанергес, наслаждаясь заслуженным
отдыхом, прогуливали хабар в компании шлюх и подельщиков в одном из
притонов на окраине Александрии, Иаков вдруг толкнул брата в бок:
- Гляди, кто пожаловал, - сказал он.
Иоанн поглядел и увидел длинного и сухого, как жердь, нищеброда,
который, стоя у порога, торопливо и жадно поедал неаппетитную снедь,
извлекая ее грязными пальцами из щербатой глиняной миски.
- Да это же тот самый Агасфер! - сказал Иаков. - Ботадеус, "Ударивший
бога"!
- Не знаю такого, - отозвался Иоанн, - да и знать не хочу. По-моему,
это его бог ударил, а не наоборот.
И тут Иаков с шаром пересказал ему, что произошло в день казни между
Учителем и Агасфером на пороге к Голгофе, в то время как раз, когда Иоанн
подыхал от потери крови у добрых людей.
Иоанн внимательно выслушал всю историю до конца. Он вдруг испытал
огромное облегчение. Оказывается, он ничего не забыл. Оказывается, все эти
голы он мучался мыслью, что Иуда сумел уйти от возмездия. Каифа тоже давно
откинул копыта. Пилат недосягаем. И есть еще тысячи. Они не убивали Его.
Они всего-навсего оскорбляли его. Их тысячи, и они безымянны. Но вот
наконец появился некто с именем. Длинный, тощий, унылый, пожирающий
отбросы. Ударивший бога.
- Этот человек должен быть строго наказан, - сказал Иоанн громко.
Он не знал, что этот человек уже наказан достаточно строго - так
строго, как неспособны наказывать смертные. И, уж конечно, ему в голову не
могло прийти, что, наказывая этого унылого дерьмоеда, он бесповоротно
нарушает волю единственного человека, которого он любил, - из живых и из
мертвых.
Никто не обратил внимания на его слова, а он спихнул с колен
разомлевшую эллинку, легко поднялся, подошел вплотную к нищеброду и тем
самым длинным ножом, которым только что кромсал баранью лопатку, ткнул под
щербатую миску - снизу вверх, по самую рукоятку.
Exit Агасфер, он же Эспера-Диос, он же Ботадеус, Ударивший бога.
И дальше понесло братьев Боанергес по пределам Великой империи, и уже
полиции двадцати городов и шестнадцати провинций числили их в своих
списках "листид энд вонтид", трижды стяжали они и трижды промотали
