меня с разбегу налетел какой-то юнец, по виду - типичный _к_у_с_т_, - весь
в зеленом и пятнистом, босой, и полна голова репьев. Налетел он да меня с
такой силой, что репьи посыпались во все стороны, и стал выпытывать, где
ему найти Г.А. Сначала я не хотел его осведомлять, потому что знал, что
Г.А. сейчас сидит у себя в кабинете и проверяет наши тест-программы. Но
куст шумел, трепыхался, размахивал ветвями и чуть не плакал. Правая щека у
него была заметно больше и румянее левой, мне стало его жалко, и я на нем
сосредоточился. Ничего не удалось мне разобрать в его потемках, кроме
бурлящего там беспокойства, граничащего с отчаянием, и я отвел его к Г.А.
Я уже забыл об этом происшествии, как вдруг Г.А. зашел ко мне и
произнес обычное: "Пойдемте со мною, Князь"...
Лицо Г.А. ничего не выражало, кроме обычной благожелательности. Пока
мы шли по бульвару, он не уставал раскланиваться со всеми встречными и
поперечными и раз даже остановился поболтать с какой-то раскрашенной
старухой лет пятидесяти, но я-то чувствовал (даже не сосредоточиваясь),
что он озабочен, причем озабочен сильно, гораздо сильнее обычного. И тогда
я вспомнил о том кусте и спросил Г.А., чего ему было надо. Г.А. ответил,
что я скоро сам все пойму, и мы вошли в горисполком.
Мы прошли прямо в кабинет к мэру, нас, видимо, ждали, потому что
секретарша без лишних слов тут же распахнула перед Г.А. дверь.
Мэр уже шел нам навстречу по ковровой дорожке, разнообразными жестами
выражая радушие. (Мне он сказал: "Я тебя помню, ты Вася Козлов". Мы с Г.А.
не стали его поправлять.) Мэр тоже был озабочен, и это тоже было видно
невооруженным глазом. Они с Г.А. сели лицом друг к другу за стол, а я
скромно примостился у стены. Последовавший разговор я конспектировал и
привожу его довольно близко к тексту.
Мэр начал было о погоде, но Г.А. его сразу же деликатно прервал -
похлопал его ладонью по руке и сказал: "До меня дошли слухи, что готовится
некая акция против Флоры. Это правда?"
Мэр сразу же перестал радушно улыбаться, отвел глаза и стал мямлить в
том смысле, что да, есть кое-какие соображения по этому поводу. "Я слышал,
что вы намерены их прогнать", - сказал Г.А. Мэр промямлил в том смысле,
что прогнать - не прогнать, а формируется такое мнение, что надо бы их
попросить - и из самого города, и из-под города, и вообще. "А если они не
согласятся?" - спросил Г.А. "Так в этом-то все и дело!" - сказал мэр с
горячностью.
Г.А. спросил, кто это затевает и с чего это вдруг. Мэр сказал, что по
поводу этой распроклятой Флоры на него давят со всех сторон уже давно, а
теперь, после этого распроклятого концерта на стадионе, все словно
взбеленились. Г.А. сказал, что, по его сведениям, ничего особенного на
концерте не произошло. Мэр возразил: как-никак четверо покалечены, стекол
побили тысяч на пять, автобус перевернули, две легковушки помяли - в общем
и целом тысяч на пятнадцать.
Г.А.: А при чем здесь Флора?
Мэр: Там было полно фловеров. Все четверо пострадавших - фловеры.
Г.А.: Там же были не только фловеры. Там были студенты, рабочая
молодежь, солдаты. Там были "дикобразы".
Мэр: "Дикобразов" след простыл, а фловеры твои - тут как тут. Всем
мозолят глаза и всем жить мешают.
Г.А. осведомился, кому персонально мешают жить фловеры. Выяснилось,
что главный противник пригородной Флоры - завгороно Ревекка Самойловна
Гинсблит. Она и сама-то рвет и мечет, а вдобавок ее подзуживают и
растравливают остервеневшие родители. Флора притягивает ребятишек как
магнитом. Бегут из дома, бегут с занятий, бегут из спортлагерей. Жуткие
манеры, жуткие моды, жуткие нравы, ничего не читают, даже телевизоры не
смотрят. Масса сексуальных проблем, страшные вещи происходят в этой
области. И наркотики! Вот что самое страшное!
Далее - милиция. Милиция утверждает, что половина всех хулиганских
проступков и три четверти мелких краж в городе, если брать два последних
года, - дело рук фловеров. И вообще, Флора ежедневно и ежечасно порождает
преступность. Вдобавок на милицию жмут производственники, у которых
прогулы и текучесть молодежных кадров, клубники, комсомол, жилконторы,
ветераны, дружинники, кооператоры, итэдэшники. Все это сидит у мэра на шее
уже больше двух лет, а сейчас все словно с цепи сорвались, и он, мэр,
боится, что вот-вот дойдет до насильственных действий, чего он, мэр, не
терпит и терпеть не намерен. Он, если хотите знать, и в отставку может
подать в такой вот ситуации, благо сессия на носу...
Г.А.: Подавать в отставку ни в коем случае нельзя. И руки заламывать
тоже нельзя, в тоске и печени. Ты - мэр, ты обязан контролировать
ситуацию. Ты - первый человек города, ты - лицо города. Тебя для этого
выбирали. Если ты уступишь этим экстремистам, позор на всю Россию, на весь
мир позор.
Мэр: Меня убеждать не надо. Ты их попробуй убеди.
Г.А.: Будь покоен. А я хочу быть спокоен, что не подведешь ты.
Мэр: Это для тебя они экстремисты, а для меня - ближайшие помощники,
мне с ними работать и работать, я без них как без рук. А страшнее всего,
если хочешь знать, - родители! С ними не поговоришь, как с тобой или,
скажем, как с Ревеккой. На них логика не действует!
Г.А.: Ревекка тоже не сахар. Для нее, между прочим, Флора - это
только предлог. Она гораздо дальше метит.
Мэр: Знаю. В тебя она метит.
Г.А. (демонстративно поглядев в мою сторону): Тихо, тихо, Петр! Дэван
лез анфан!
Мэр снова закатывает речь о том, как ему тяжело. На носу осенняя
сессия. Итэдэшники требуют снижения регионального налога. Контракт с
грузинами заключили, а проект до сих пор не готов. В ноябре
общеевропейская конференция в обсерватории, сам Делонж приедет, а где их
селить? Старую гостиницу снесли, а новую и до половины не построили. И так
далее. Одним словом - самое время в отставку. Г.А. похлопывает его по
руке, смеется, но по-прежнему озабочен. А вот мэру явно полегчало. Видимо,
ему просто некому было тут поплакать в жилетку.
Г.А.: Значит, я на тебя надеюсь.
Мэр: На мэра надейся, но и сам не плошай.
Оба смеются. И тут в кабинет вваливается какой-то деятель с бюваром,
Коломенская верста, по всей голове - белоснежная седина, а лицо молодое,
острое и красное, как у индейца. Одет безукоризненно. Разит одеколоном на
весь дом. Сначала он мне просто даже понравился, тем более, что с ходу
подключился к беседе, причем на стороне Г.А.
Г.А. при нем и рта не раскрыл, а он высыпал на мэра все те же
безотбойные аргументы: лицо города, срам на всю Европу, нечего потакать
крикунам и паникерам. И даже более того, - почтительные, но твердые упреки
"господину мэру": нельзя быть нерешительным, колебания - залог поражения,
давно пора стукнуть кулаком по столу и показать, кто именно в городе
хозяин.
Из контекста его выступления мне стало ясно, что он у нас в городе
главный по культуре. Вся наша городская культурная жизнь, как я понял,
лежит на его широких плечах и им одним вдохновляется - конечно, при
поддержке "господина мэра" и вопреки яростному сопротивлению крикунов и
паникеров. (Сам себя не похвалишь, то кто же?) Оказывается, и концерт
Джихангира на нашем стадионе - это тоже его личная заслуга. Именно он,
вопреки крикунам и паникерам, переманил к нам Джихангира из-под самого
носа у Оренбурга, и вот теперь вся Европа пишет про нас, а не про них.
Мэру все это нравилось, он бодрел прямо на глазах, и вдруг Г.А. ни с
того ни с сего сказал - причем голосом неприятным и даже сварливым: "Петр
Викторович, я рассчитывал говорить с вами с глазу на глаз. Если вы заняты,
я могу зайти позже". Возникла очень неловкая пауза, у мэра челюсть
отвалилась, а наш культуртрегер так просто почернел. Впрочем, он быстро
оправился, заулыбался и, извинившись, сказал как ни в чем не бывало, что
забежал, собственно, только на минутку - подписать вот эту смету. Мэр, не
читая, подмахнул, и культуртрегер, вновь извинившись, удалился. После
этого произошел следующий разговор.
Мэр: Ну, брат Георгий Анатольевич, ты меня удивил! Единственный
человек в городе тебя поддержал, и ты его - как врага!
Г.А. (тоном нравоучительным до нарочитости): А мне, Петр Викторович,
чья попало поддержка не нужна. Я, Петр Викторович, человек разборчивый.
Мэр: А я, значит, неразборчивый. Спасибо тебе. Однако мое мнение: кто
за доброе дело, тот и есть мой союзник. Нравится он мне или не нравится,
симпатичен мне или антипатичен.
Г.А.: За доброе дело не всегда выступают из добрых намерений.
Представь себе, например, что наш военторг затоварен десантными
комбинезонами бэ/у. Кто главный потребитель этого тряпья? Фловеры. И кто
будет тогда главным защитником Флоры? Заведующий военторгом.
Мэр (с огромным подозрением): Ты на что это намекаешь?
Г.А.: Я пока ни на что не намекаю. Вокруг доброго дела всегда
толкутся разные люди - и добрые, и недобрые, и полные подонки. Флора - рте
рынок сбыта наркотиков. Удар по Флоре - удар по наркомафии. Помяни мое
слово, если завтра в городе начнется дискуссия, завтра же газеты обвинят
меня в том, что я - главный мафиози. А ты - мой сподвижник!
Мэр (ошарашенно): Йокалэмэнэ! Об этом я не подумал.
Г.А.: Вот и подумай. И будь готов: драка предстоит почище, чем на
выборах.
Когда мы вышли от мэра, Г.А. спросил, что я думаю по этому поводу. Не
очень-то приятно объявлять своему учителю, что ты с ним не согласен, но
истина дороже, и я честно ответил: Флора мне активно не нравится, я считаю
ее источником всякой скверны, текущей в город, так что выходит, мои
симпатии на стороне противников Г.А. Другое дело, что я тоже не хочу и
против насильственных действий. Язвы надо лечить, а не вырубать из тела
топором. Так что в этом отношении я на стороне Г.А.
Г.А. помолчал, а потом спросил, что я думаю по поводу свободы образа
жизни. Я ответил, что эта свобода, конечно же, должна быть полной, но при
условии, что избранный образ жизни никому не мешает. "Так что в этом
отношении ты на стороне Флоры?" - сказал Г.А. довольно ядовито. Я
растерялся, но не больше, чем на полминуты. Я возразил, что никогда не
утверждал, будто Флора во всем не права. У Флоры, конечно же, есть свои
плюсы, иначе она не привлекала бы к себе так много людей.
По-моему, Г.А. понравилось мое рассуждение, но разговор на этом
кончился, потому что мы пришли в гороно и оказались перед секретарем
заведующей. Секретарша удалилась в кабинет Ревекки, и ее довольно долго не
было, так что мы стояли без толку и разглядывали прошлогоднюю выставку
детского рисунка, развешанную по стенам. Мне понравилась акварелька под
названием "Любимый учитель". Был изображен Г.А. - почему-то за обеденным
столом. В одной руке у него был огромный кусок торта, в другой - огромный
уполовник с вареньем, и еще огромная банка с вареньем стояла на столе
перед ним. Видимо, парнишка собрал на картинке все свои предметы любви.
Потом мы предстали.
Ревекка Самойловна поздоровалась с Г.А. и сразу же спросила: "А что
это за юноша?" Г.А. сказал: "Это мой выпускник, ему было бы полезно
послушать, ты не возражаешь?" Ревекка явно хотела сначала возразить, но
потом почему-то раздумала. Она протянула мне руку, и мы познакомились. Я
сел в уголок и стал смотреть и слушать.
Она немолодая, но сногсшибательно красивая. У меня из-за этого мысли
были вначале несколько набекрень. И мне понадобилось очень основательно
осознать, до какой степени она враг Г.А., чтобы я перестал видеть в ней
женщину. (Вообще-то они с Г.А. знакомы с незапамятных времен. Они вместе
