Вечеровский подождал немного и, увидев, что Малянов заткнулся,
продолжал:
- Я хотел бы подчеркнуть вот что. При такой постановке вопроса ваши
личные неприятности и проблемы отходят на второй план. Речь теперь идет
уже о судьбе человечества... - Он помедлил. - Ну, возможно не о судьбе в
роковом смысле этого слова, однако, во всяком случае, о его достоинстве.
Так что перед нами стоит задача защитить не просто вашу, валя, теорию
ревертазы, но судьбу всей нашей планетной биологии вообще... Или я
ошибаюсь?
Впервые в присутствии Вечеровского Вайнгартен раздулся до своих
нормальных размеров. Он самым энергичным образом кивнул, но сказал совсем
не то, что ожидал Малянов. Он сказал:
- Да, несомненно. Мы все понимаем, что речь идет не о нас лично. Речь
идет о сотнях исследований. Может быть, о тысячах... Да что я говорю - о
перспективных направлениях вообще!
- Так! - энергично сказал Вечеровский. - Значит, предстоит драка. Их
оружие - тайна, следовательно, наше оружие - гласность. Что мы должны
сделать в первую очередь? Посвятить в события своих знакомых, которые
обладают, с одной стороны, достаточной фантазией, чтобы поверить нам, а с
другой стороны - достаточным авторитетом, чтобы убедить своих коллег,
занимающих командные высоты в науке. Таким образом, мы косвенно выходим на
контакт с правительством, получаем доступ к средствам массовой информации
и можем авторитетно информировать все человечество. Первое ваше движение
было совершенно правильным - вы обратились ко мне. Лично я беру на себя
попытку убедить несколько крупных математиков, являющихся одновременно
крупными администраторами. Естественно, я свяжусь с нашими, а потом и с
зарубежными.
Он необычайно оживился, выпрямился в кресле и все говорил, говорил,
говорил. Он называл имена, звания, должности, он очень четко определил, к
кому должен обратиться Малянов, к кому - Вайнгартен. Можно было подумать,
что он уже несколько дней сидел над составлением подробного плана
действий. Но чем больше он говорил, тем большее уныние охватывало
Малянова. И когда Вечеровский с каким-то совсем уже неприличным пылом
перешел ко второй части своей программы, к апофеозу, в котором
объединенное всеобщей тревогой человечество в едином строю сплоченными
мощностями всей планеты дает отпор сверхцивилизованному супостату, - вот
тут Малянов почувствовал, что с него хватит, поднялся, пошел на кухню и
заварил новый чай. Вот тебе и Вечеровский. Вот тебе и башка. Видно, тоже
здорово перепугался, бедняга. Да, брат, это тебе не про телепатию спорить.
А вообще-то, мы сами виноваты: Вечеровский то, Вечеровский се, Вечеровский
башка... А Вечеровский - просто человек. Умный человек, конечно, крупный
человек, но не более того. Пока речь идет об абстракциях - он силен, а вот
как жизнь-матушка подопрет... Обидно только, что он почему-то сразу принял
сторону Вальки, а меня даже толком выслушать не пожелал... Малянов взял
чайники и вернулся в комнату.
А в комнате, естественно, Вайнгартен делал компот из Вечеровского.
Потому что, знаете ли, пиетет пиететом, а когда человек несет околесицу,
то уж тут никакой пиетет ему не поможет.
...Уж не воображает ли Вечеровский, что имеет дело с полными
идиотами? Может быть, у него, Вечеровского, и есть в запасе пара
авторитетных и в тоже время полоумных академиков, которые после полубанки
способны встретить такую вот информацию с энтузиазмом? Лично у него,
Вайнгартена, подобных академиков нет. У него, Вайнгартена, есть старый
друг Митька Малянов, от которого он, Вайнгартен, мог бы ожидать
определенного сочувствия, тем более, что сам Малянов ходит в пострадавших.
И что же - встретил он его, Вайнгартена, рассказ с энтузиазмом? С
интересом? С сочувствием, может быть? Черта с два! Первое же, что он
сказал, - это что Вайнгартен врет. И между прочим, он, Малянов, по-своему
прав. Ему, Вайнгартену, даже страшно подумать - обращаться с таким
рассказом к своему шефу, скажем, хотя шеф, между прочим, человек еще вовсе
не старый, отнюдь не закоснелый и сам склонный к некоему благородному
сумасшествию в науке. Неизвестно, как там обстоят дела у Вечеровского, но
он, Вайнгартен, совершенно не имеет целью провести остаток дней своих даже
в самой роскошной психолечебнице...
- Санитары приедут и заберут! - сказал тут Захар жалобно. - Это же
ясно. И вам-то еще ничего, а мне ведь сексуального маньяка вдобавок
приклеют...
- Подожди, Захар! - сказал Вайнгартен с раздражением. - Нет, Фил,
честное слово, я вас просто не узнаю! Н у предположим даже, что разговоры
о клиниках - это некоторое преувеличение. Но ведь мы тут же кончимся как
ученые, немедленно! Рожки да ножки останутся от нашего реноме! А потом,
черт побери, если предположить даже, что нам удалось бы найти одного-двух
сочувствующих из Академии, - ну как они пойдут с этим бредом в
правительство? Кто на это рискнет? Это же черт знает как человека должно
прожечь, чтобы он на это рискнул! А уж человечество наше, наши дорогие
сопланетники... - Вайнгартен махнул рукой и глянул на Малянова своими
маслинами. - Налей-ка погорячее, - сказал он. - Гласность... Гласность -
это, знаете ли, палка о двух концах... - И он принялся шумно пить чай, то
и дело проводя волосатой рукой по потному носу.
- Ну, кому еще налить? - спросил Малянов.
На Вечеровского он старался не смотреть. Налил Захару, налил Глухову.
Налил себе. Сел. Ужасно было жалко Вечеровского и ужасно неловко за него.
Правильно Валька сказал: реноме ученого - это вещь очень нежная. Одна
неудачная речь - и где оно, твое реноме, Филипп Павлович?
Вечеровский скорчился в кресле, опустив лицо в ладони. Это было
невыносимо. Малянов сказал:
- Понимаешь, Фил, все твои предложения... эта твоя программа
действия... теоретически это все, наверное, правильно. Но нам-то сейчас не
теория нужна. Нам сейчас нужна такая программа, которую можно реализовать
в конкретных, реальных условиях. Ты вот говоришь: "объединенное
человечество". Понимаешь, для твоей программы, наверное, подошло бы
какое-нибудь человечество, но только не наше - не земное, я имею в виду.
Наше ведь ни во что такое не поверит. Оно ведь знаешь когда в
сверхцивилизацию поверит? Когда эта сверхцивилизация снизойдет до нашего
же уровня и примется с бреющего полета валить на нас бомбы. Вот тут мы
поверим, вот тут мы объединимся, да и то, наверное, не сразу, а сначала,
наверное, сгоряча друг другу пачек накидаем.
- В точности так! - сказал Вайнгартен неприятным голосом и коротко
хохотнул.
Все помолчали.
- А у меня и вовсе шеф - женщина, - сказал Захар. - Очень милая,
умная, но как я ей буду все это рассказывать? Про себя...
И опять все надолго замолчали, прихлебывая чай. Потом Глухов
проговорил негромко:
- Чаек какой - просто прелесть! Умелец вы, Дмитрий Алексеевич, давно
такого не пил... Да-да-да... Конечно, все это трудно, неясно... А с другой
стороны - небо, месяц, смотрите, какой... чаек, сигаретка... Что еще, на
самом деле, человеку надо? По телевизору - многосерийный детектив, очень
недурной... Не знаю, не знаю... Вы вот, Дмитрий Алексеевич, что-то там
насчет звезд, насчет межзвездного газа... А какое вам, собственно, до
этого дело? Если подумать, а? Подглядывание какое-то, а? Вот вам и по
рукам - не подглядывайте... Пей чаек, смотри телевизор... Небо ведь не для
того, чтобы подглядывать. Небо ведь - оно чтобы любоваться...
И тут Захаров мальчик вдруг звонко и торжественно объявил:
- Ты хитрый!
Малянов подумал, было, что это он про Глухова. Оказалось - нет.
Мальчик, по-взрослому прищурясь, смотрел на Вечеровского и грозил ему
измазанным в шоколаде пальцем. "Тише, тише..." - с беспомощным укором
пробормотал Губарь, а Вечеровский вдруг отнял ладони от лица и принял свою
первоначальную позу - развалился в кресле, вытянув и скрестив длинные
ноги. Рыжее лицо его усмехалось.
- Итак, - сказал он, - я рад констатировать, что гипотеза товарища
Вайнгартена заводит нас в тупик, видимый невооруженным глазом. Легко
видеть, что в точно такой же тупик заводят нас гипотезы легендарного Союза
Девяти, таинственного разума, скрывающегося в безднах Мирового океана и
вообще любой _р_а_з_у_м_н_о_ действующей силы. Было бы очень хорошо, если
бы все сейчас только одну минуту помолчали и подумали, чтобы убедиться в
справедливости моих слов.
Малянов бессмысленно болтал ложечкой в стакане и думал: вот стервец,
это надо же, как он всех нас купил! Зачем? Что за спектакль?.. Вайнгартен
глядел прямо перед собой, глаза его постепенно выкатывались, толстые,
залитые потом щеки угрожающе подрагивали. Глухов растерянно глядел на всех
по очереди, а Захар просто терпеливо ждал: видимо, драматизм минуты
молчания прошел мимо него.
Потом Вечеровский заговорил снова:
- Обратите внимание. Для объяснения фантастических событий мы
попытались привлечь соображения, хотя и фантастические, но тем не менее
лежащие внутри сферы наших современных представлений. Это не дало нам
ничего. Абсолютно ничего. Валя показал нам это чрезвычайно убедительно.
Поэтому, очевидно, вовсе не имеет смысла... я бы сказал - т_е_м _б_о_л_е_е
не имеет смысла привлекать какие бы то ни было соображения, лежащие вне
сферы современных представлений. Скажем, гипотезу бога... или... или
иные... Вывод?
Вайнгартен судорожно вытер лицо полой рубашки и принялся лихорадочно
хлебать чай. Малянов спросил с обидой:
- Ты что же это - нарочно нас разыграл?
- А что мне оставалось делать? - отозвался Вечеровский, задирая свои
проклятые рыжие брови до самого потолка. - Самому вам доказать, что ходить
по начальству бессмысленно? Что вообще бессмысленно ставить вопрос так,
как вы его ставите? "Союз Девяти или тау-китяне..." Да какая вам разница?
О чем здесь спорить? Какой бы вы ответ ни дали, никакой практической
программы действий вы из этого ответа не извлечете. Сгорел у вас дом, или
разбило его ураганом, или унесло наводнением - вам надо думать не о том,
что именно случилось с домом, а о том, где теперь жить, как теперь жить,
что делать дальше...
- Ты хочешь сказать... - начал Малянов.
- Я хочу сказать, - проговорил Вечеровский жестко, - что ничего
ИНТЕРЕСНОГО с вами не произошло. Нечем здесь интересоваться, нечего здесь
исследовать, нечего здесь анализировать. Все ваши поиски причин есть
просто праздное любопытство. Не о том вам надо думать, каким именно
прессом вас давят, а о том, как вести себя под давлением. А думать об этом
- гораздо сложнее, чем фантазировать насчет царя Ашоки, потому что отныне
каждый из вас - ОДИН. Никто вам не поможет. Никто вам ничего не
посоветует. Никто за вас ничего не решит. Ни академики, ни даже все
прогрессивное человечество... Ну, об этом Валя достаточно хорошо говорил.
Он поднялся, налил себе чаю и снова вернулся в кресло - невыносимо
уверенный, подтянутый, элегантно-небрежный, как на дипломатическом приеме.
Он и чашку-то держал - словно какой-нибудь там занюханный пэр на
файв-о-клоке у королевы...
Мальчик процитировал на весь дом:
- "Если больной пренебрегает советами врачей, неаккуратно лечится,
злоупотребляет алкоголем, то примерно через пять-шесть лет вторичный
период сменяется третичным периодом болезни - последним..."
Захар вдруг сказал с тоской:
- Ну почему? Ну почему именно со мной, с нами?..
Вечеровский с легким стуком поставил чашку на блюдечко, а блюдечко на
