новый! Все понятно! А по другую сторону что? Синагога...
Он быстро-быстро пополз по ступенькам вниз и добрался до двери, на
которой было написано "Выход". Уже взявшись за дверную ручку, уже
навалившись, уже преодолевая сопротивление скрипящей пружины, он вдруг
понял, что общего было в выражении глаз, устремленных на него там,
наверху. Упрек. Они знали, что он не вернется. Он сам еще об этом и не
догадывался, а они уже знали точно...
Он вывалился на улицу, жадно хватил огромный глоток сырого туманного
воздуха и с замирающим от счастья сердцем увидел, что здесь все
по-прежнему: туманная мгла направо вдоль Главной улицы, туманная мгла
налево вдоль Главной улицы, а напротив, на той стороне, рукой подать -
мотоцикл с коляской и совсем заснувший полицейский водитель, погрузившийся
в воротник с головой. "Дрыхнет жиряга, - с умилением подумал Андрей. -
Умаялся". И тут голос внутри него вдруг громко произнес: "Время!", и
Андрей застонал, заплакал от отчаяния, только сейчас вспомнив главное,
самое страшное правило игры. Правило, придуманное специально против таких
вот интеллигентных хлюпиков и чистоплюев: тот, кто прервал партию, тот
сдался; тот, кто сдался, теряет все свои фигуры.
С воплем "Не надо!" Андрей повернулся к медной ручке. Но было уже
поздно. Дом уходил. Он медленно пятился задом в непроглядную тьму мрачных
задворков синагоги и "Нового иллюзиона". Он уползал с явственным шорохом,
скрежетом, скрипом, дребезжа стеклами, покряхтывая балками перекрытий. С
крыши сорвалась черепица и разбилась о каменную ступеньку.
Андрей изо всех сил давил на медную ручку, но она словно срослась с
деревом двери, а дом двигался все быстрее и быстрее, и Андрей уже бежал,
почти волочился за ним, как за отходящим поездом, он рвал и дергал ручку и
вдруг споткнулся обо что-то, упал, скрюченные пальцы его сорвались с
гладких медных завитков, он ударился обо что-то головой, очень больно,
искры посыпались из глаз, и хрустнуло что-то в черепе, но он еще видел,
как дом, пятясь, на ходу гася свои окна, свернул за желтую стену синагоги,
исчез, снова появился, словно выглянул двумя своими последними горящими
окнами, а потом и эти окна погасли, и наступила тьма.
3
Он сидел на скамейке перед дурацкой цементной чашей фонтана и
прижимал влажный, уже степлившийся платок к здоровенной, страшной на
ощупь, гуле над правым глазом. Света белого он не видел, голову ломило
так, что он опасался, не лопнул ли череп, саднили разбитые колени,
ушибленный локоть онемел, но, по некоторым признакам, обещал в ближайшем
будущем еще заявить о себе. Впрочем, все это, может быть, было даже и к
лучшему. Все это придавало происходящему отчетливо выраженную грубую
реальность. Не было никакого Здания, не было Стратега и темной липкой лужи
под столом, не было шахмат, не было никакого предательства, а просто брел
человек в темноте, зазевался да и загремел через низенький цементный
барьер прямо в идиотскую чашу, треснувшись дурацкой своей башкой и всем
прочим о сырое цементное дно...
То есть Андрей, конечно, прекрасно понимал, что на самом деле все
было совсем не так просто, но приятно было думать, что, может быть,
все-таки именно брел, именно зацепился и треснулся - тогда все получалось
даже забавно и во всяком случае удобно. Что же мне теперь делать, думал он
туманно. Ну, нашел я это Здание, ну, побывал, увидел своими глазами... А
дальше? Не забивайте мне голову, больную мою голову теперь не забивайте
всеми этими разглагольствованиями о слухах, мифах и прочей пропаганде. Это
раз. Не забивайте... Впрочем, виноват - кажется, это я сам всем забивал
голову. Надо немедленно выпустить этого... как его... с флейтой.
Интересно, эта его Элла - тоже там играла в шахматы?.. Сволочь, как голова
болит...
Платок совсем степлился, Андрей, кряхтя, поднялся, подковылял к
фонтану и, перегнувшись через край, подержал влажную тряпку в ледяной
струйке. В гулю кто-то горячо и яростно толкался изнутри. Вот тебе и миф.
Он же мираж... Он отжал платок, снова приложил его к больному месту и
посмотрел через улицу. Толстяк по-прежнему спал. Зараза жирная, подумал
Андрей с озлоблением. Службу он несет. Я тебя зачем с собой брал? Дрыхнуть
я тебя сюда брал? Меня тут сто раз могли кокнуть... Конечно, а эта
скотина, выспавшись, заявилась бы завтра утром в прокуратуру и доложила бы
как не в чем не бывало: господин, мол, следователь как зашли ночью в
Красное Здание, так больше наружу и не вышли... Некоторое время Андрей
представлял себе, как славно было бы набрать сейчас ведро ледяной воды,
подобраться бы к толстому гаду и вылить ему все ведро за шиворот. То-то бы
взвился. Это как на сборах ребята развлекались: дрыхнет кто-нибудь, а ему
за шнурок привяжут к причинному месту ботинок, а потом этот огромный
грязный говнодав поставят на морду. Тот спросонья озвереет и этот ботинок
запускает в пространство с бешеной силой. Очень было смешно.
Андрей вернулся к скамейке и обнаружил, что у него появился сосед.
Какой-то маленький тощенький человечек, весь в черном, даже рубашка
черная, сидел, положивши ногу на ногу, держа на колене старомодную
шляпу-котелок. Наверное, сторож при синагоге. Андрей тяжело опустился
рядом с ним, осторожно прощупывая сквозь влажный платок границы гули.
- Ну хорошо, - сказал человечек ясным старческим голосом. - А что
будет дальше?
- Ничего особенного, - сказал Андрей. - Всех выловим. Я этого дела
так не оставлю.
- А дальше? - настаивал старик.
- Не знаю, - сказал Андрей, подумав. - Может быть, еще какая-нибудь
гадость появится. Эксперимент есть Эксперимент. Это - надолго.
- Это - навечно, - заметил старик. - В согласии с любой религией это
- навечно.
- Религия здесь ни при чем, - возразил Андрей.
- Вы и сейчас так думаете? - удивился старик.
- Конечно. И всегда так думал.
- Хорошо, не будем пока об этом. Эксперимент есть Эксперимент,
веревка - вервие простое... здесь многие так себя утешают. Почти все.
Этого, между прочим, ни одна религия не предусмотрела. Но я-то о другом.
Зачем даже здесь нам оставлена свобода воли? Казалось бы, в царстве
абсолютного зла, в царстве, на вратах которого начертано: "Оставь
надежду..."
Андрей подождал продолжения, не дождался и сказал:
- Вы все это себе как-то странно представляете. Это не есть царство
абсолютного зла. Это скорее хаос, который мы призваны упорядочить. А как
мы сможем его упорядочить, если не будем обладать свободой воли?
- Интересная мысль, - произнес старик задумчиво. - Мне это никогда не
приходило в голову. Значит, вы полагаете, что нам дан еще один шанс?
Что-то вроде штрафного батальона - смыть кровью свои прегрешения на
переднем крае извечной борьбы добра со злом...
- Да при чем здесь - "со злом"? - сказал Андрей, понемногу
раздражаясь. - Зло - это нечто целенаправленное...
- Вы - манихеец! - прервал его старик.
- Я - комсомолец! - возразил Андрей, раздражаясь еще больше и
чувствуя необыкновенный прилив веры и убежденности. - Зло - это всегда
явление классовое. Не бывает зла вообще. А здесь все перепутано, потому
что - Эксперимент. Нам дан хаос. И либо мы не справимся, вернемся к тому,
что было там - к классовому расслоению и прочей дряни, - либо мы оседлаем
хаос и претворим его в новые, прекрасные формы человеческих отношений,
именуемые коммунизмом...
Некоторое время старик ошарашенно молчал.
- Надо же, - произнес он наконец с огромным удивлением. - Кто бы мог
подумать, кто бы мог предположить... Коммунистическая пропаганда - здесь!
Это даже не схизма, это... - Он помолчал. - Впрочем, ведь идеи коммунизма
сродни идеям раннего христианства...
- Это ложь! - возразил Андрей сердито. - Поповская выдумка. Раннее
христианство - это идеология смирения, идеология рабов. А мы - бунтари! Мы
камня на камне здесь не оставим, а потом вернемся туда, обратно, к себе, и
все перестроим так, как перестроили здесь!
- Вы - Люцифер, - проговорил старик с благоговейным ужасом. - Гордый
дух! Неужели вы не смирились?
Андрей аккуратно перевернул платок холодной стороной и подозрительно
посмотрел на старичка.
- Люцифер?.. Так. А кто вы, собственно, такой?
- Я - тля, - кратко ответствовал старик.
- Гм... - спорить было трудно.
- Я - никто, - уточнил старик. - Я был никто там, и здесь я тоже
никто. - Он помолчал. - Вы вселили в меня надежду, - объявил он вдруг. -
Да, да, да! Вы не представляете себе, как странно, как странно... как
радостно было слушать вас! Действительно, раз свобода воли нам оставлена,
то почему должно быть обязательно смирение, терпеливые муки?.. Нет, эту
встречу я считаю самым значительным эпизодом во все время моего пребывания
здесь...
Андрей с неприязненной внимательностью оглядывал его. Издевается,
старый хрен... Нет, непохоже... Сторож синагоги?.. Синагога!
- Прошу прощенья, - вкрадчиво осведомился он. - Вы давно здесь
сидите? Я имею в виду - на этой скамеечке?
- Нет, не очень. Сначала я сидел на табуретке вон в той подворотне,
там есть табуретка... А когда Дом удалился, я перешел на скамеечку.
- Ага, - сказал Андрей. - Значит, вы видели Дом?
- Конечно! - с достоинством ответил старик. - Его трудно не видеть. Я
сидел, слушал музыку и плакал.
- Плакал... - повторил Андрей, мучительно пытаясь сообразить, что к
чему. - Скажите, вы еврей?
Старик вздрогнул.
- Господи, нет! Что за вопрос? Я католик, верный и - увы! -
недостойный сын римско-католической церкви... Разумеется, я ничего не имею
против иудаизма, но... А почему вы об этом спросили?
- Так, - сказал Андрей уклончиво. - К синагоге, значит, вы не имеете
никакого отношения?
- Пожалуй, нет, - сказал старик. - Если не считать того, что я часто
сижу в этом скверике и иногда сюда приходит сторож... - Он стесненно
захихикал. - Мы с ним ведем религиозные диспуты...
- А как же Красное Здание? - спросил Андрей, закрывая глаза от боли в
черепе.
- Дом? Ну, когда приходит Дом, мы, естественно, здесь сидеть не
можем. Тогда нам приходится подождать, пока он уйдет.
- Значит, вы видите его не в первый раз?
- Разумеется, нет. Редкую ночь он не приходит... Правда, сегодня он
был здесь дольше, чем обычно...
- Погодите, - сказал Андрей. - А вы знаете, что это за дом?
- Его трудно не узнать, - тихо сказал старик. - Раньше, в той жизни,
я не раз видел его изображения и описания. Он подробно описан в
откровениях святого Антония. Правда, этот текст не канонизирован, но
сейчас... Нам, католикам... Словом, я читал это. "И еще являлся мне дом,
живой и движущийся, и совершал непристойные движения, а внутри через окна
я видел в нем людей, которые ходили по комнатам его, спали и принимали
пищу..." Я не ручаюсь за точность цитирования, но это очень близко к
тексту... И, разумеется, Иероним Босх... Я бы назвал его святым Иеронимом
Босхом, я многим обязан ему, он подготовил меня к этому... - Он широко
повел рукой вокруг себя. - Его замечательные картины... Господь,
несомненно, допустил его сюда. Как и Данте... Между прочим, существует
рукопись, которую приписывают Данте, в ней тоже упоминается этот дом. Как
это там... - Старик закрыл глаза и поднял растопыренную пятерню ко лбу. -
Э-э-э... "И спутник мой, простерши руку, сухую и костлявую..." М-м-м...
Нет... "Кровавых тел нагих сплетенье в покоях сумрачных..." М-м-м...
- Погодите, - сказал Андрей, облизывая сухие губы. - Что вы мне
