был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук. Никто,
кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены
фирменным знаком "Дом Диора". Эта маленькая тайна всегда как-то согревала и
утешала молодого и молчаливого гроссмейстера. Очки также довольно часто
выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он
сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой
улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы,
но это, к сожалению, пока не было принято в обществе.
Игра Г.О. поражала и огорчала гроссмейстера. На левом фланге фигуры
столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских
кабалистических знаков, было похоже на настройку халтурного духового
оркестра, желто-серый слежавшийся снег, глухие заборы, цементный завод. Весь
левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми
тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом.
- Ведь вы гроссмейстер такой-то? - спросил Г.О.
- Да, - подтвердил гроссмейстер.
- Ха-ха-ха, какое совпадение! - воскликнул Г.О.
"Какое совпадение? О каком совпадении он говорит? Это что-то
немыслимое! Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ," -
панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и
улыбнулся.
- Да, конечно, конечно.
- Вот вы гроссмейстер, а я вам ставлю вилку на ферзя и ладью, - сказал
Г.О. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской.
"Вилка в зад, - подумал гроссмейстер. - Вот так вилочка! У дедушки была
своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться. Собственность. Личные
вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается
"лирная" шуба, тяжелая шуба на "лирном" меху, она висела у входа, дед почти
не выходил на улицу. Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков".
Пока конь висел над доской, перед глазами гроссмейстера вновь
замелькали светящиеся линии и точки возможных предматовых рейдов и жертв.
Увы, круп коня с отставшей грязно-лиловой байкой был так убедителен, что
гроссмейстер только пожал плечами.
- Отдаете ладью? - спросил Г.О.
- Что поделаешь.
- Жертвуете ладью ради атаки? Угадал? - спросил Г.О., все еще не
решаясь поставить коня на желанное поле.
- Просто спасаю ферзя, - пробормотал гроссмейстер.
- Вы меня не подлавливаете? - спросил Г.О.
- Нет, что вы, вы сильный игрок.
Г.О. сделал свою заветную "вилку". Гроссмейстер спрятал ферзя в
укромный угол за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой с резными
подгнившими столбиками, где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями.
Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо, во всяком
случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы,
он увидел, что Г.О. снял ладью.
Внедрение черного коня в бессмысленную толпу на левом фланге, занятие
им поля, занятие им поля "b4", во всяком случае, уже наводило на
размышления.
Гроссмейстер понял, что в этом варианте, в этот весенний зеленый вечер
одних только юношеских мифов ему не хватит. Все это верно, в мире бродят
славные дурачки - юнги Билли, ковбои Гарри, красавицы Мери и Нелли, и
бригантина поднимает паруса, но наступает момент, когда вы чувствуете
опасную и реальную близость черного коня на поле "b4". Предстояла борьба,
сложная, тонкая, увлекательная, расчетливая. Впереди была жизнь.
Гроссмейстер выиграл пешку, достал платок и высморкался. Несколько
мгновений в полном одиночестве, когда губы и нос скрыты платком, настроили
его на банально-философический лад. "Вот так добиваешься чего-нибудь,- думал
он, - а что дальше? Всю жизнь добиваешься чего-нибудь; приходит к тебе
победа, а радости от нее нет. Вот, например, город Гонконг, далекий и весьма
загадочный, а я в нем уже был. Я везде уже был."
"На его месте Петросян бы уже сдался," - подумал гроссмейстер.
Потеря пешки мало огорчила Г.О.: ведь он только что выиграл ладью. Он
ответил гроссмейстеру ходом ферзя, вызвавшим изжогу и минутный приступ
головной боли.
Гроссмейстер сообразил, что кое-какие радости еще остались у него в
запасе. Например, радость длинных, по всей диагонали, ходов слона. Если чуть
волочить слона по доске, то это в какой-то мере заменит стремительное
скольжение на ялике по солнечной, чуть-чуть зацветшей воде подмосковного
пруда, из света в тень, из тени в свет. Гроссмейстер почувствовал
непреодолимое страстное желание захватить поле "h8", ибо оно было полем
любви, бугорком любви, над которым висели прозрачные стрекозы.
- Ловко вы у меня отыграли ладью, а я прохлопал, - пробасил Г.О., лишь
последним словом выдав свое раздражение.
- Простите, - тихо сказал гроссмейстер. - Может быть, вернете ходы?
- Нет-нет, - сказал Г.О., - никаких поблажек, очень вас умоляю.
- "Дам кинжал, дам коня, дам винтовку свою..." - затянул он, погружаясь
в стратегические размышления.
Бурный летний праздник любви на поле "h8" радовал и вместе с тем
тревожил гроссмейстера. Он чувствовал, что вскоре в центре произойдет
накопление внешне логичных, но внутренне абсурдных сил. Опять послышится
какофония и запахнет хлоркой, как в тех далеких проклятой памяти коридорах
на левом фланге.
- Вот интересно: почему все шахматисты - евреи? - спросил Г.О.
- Почему же все? - сказал гроссмейстер. - Вот я, например, не еврей.
- Правда? - удивился Г.О. и добавил: - Да вы не думайте, что я это так.
У меня никаких предрассудков на этот счет нет. Просто любопытно.
- Ну, вот вы, например, - сказал гроссмейстер, - ведь вы не еврей.
- Где уж мне! - пробормотал Г.О. и снова погрузился в свои секретные
планы.
"Если я его так, то он меня так, - думал Г.О. - Если я сниму здесь, он
снимет там, потом я хожу сюда, он отвечает так... Все равно я его добью, все
равно доломаю. Подумаешь, гроссмейстер-блатмейстер, жила еще у тебя тонкая
против меня. Знаю я ваши чемпионаты: договариваетесь заранее. Все равно я
тебя задавлю, хоть кровь из носа!"
- Да-а, качество я потерял, - сказал он гроссмейстеру, - но ничего, еще
не вечер.
Он начал атаку в центре, и, конечно, как и предполагалось, центр сразу
превратился в поле бессмысленных и ужасных действий. Это была не любовь, не
встреча, не надежда, не привет, не жизнь. Гриппозный озноб и опять желтый
снег, послевоенный неуют, все тело чешется. Черный ферзь в центре каркал,
как влюбленная ворона, воронья любовь, кроме того, у соседей скребли ножом
оловянную миску. Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и
призрачность жизни, как эта позиция в центре. Пора кончать игру.
"Нет, - подумал гроссмейстер, - ведь есть еще кое-что, кроме этого." Он
поставил большую бобину с фортепьянными пьесами Баха, успокоил сердце
чистыми и однообразными, как плеск волн, звуками, потом вышел из дачи и
пошел к морю. Над ним шумели сосны, а под босыми ногами был скользкий и
пружинящий хвойный наст.
Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции,
гармонизировать ее. На душе вдруг стало чисто и светло. Логично, как
баховская coda, наступил мат черным. Матовая ситуация тускло и красиво
засветилась, завершенная, как яйцо. Гроссмейстер посмотрел на Г.О. Тот
молчал, набычившись, глядя в самые глубокие тылы гроссмейстера. Мата своему
королю он не заметил. Гроссмейстер молчал, боясь нарушить очарование этой
минуты.
- Шах, - тихо и осторожно сказал Г.О., двигая своего коня. Он еле
сдерживал внутренний рев.
...Гроссмейстер вскрикнул и бросился бежать. За ним, топоча и свистя,
побежали хозяин дачи, кучер Еврипид и Нина Кузьминична. Обгоняя их,
настигала гроссмейстера спущенная с цепи собака Ночка.
- Шах, - еще раз сказал Г.О., переставляя своего коня, и с мучительным
вожделением глотнул воздух.
...Гроссмейстера вели по проходу среди затихшей толпы. Идущий сзади
чуть касался его спины каким-то твердым предметом. Человек в черной шинели с
эсэсовскими молниями на петлицах ждал его впереди. Шаг - полсекунды, еще
шаг - секунда, еще шаг - полторы, еще шаг - две... Ступеньки вверх. Почему
вверх? Такие вещи следует делать в яме. Нужно быть мужественным. Это
обязательно? Сколько времени занимает надевание на голову вонючего мешка из
рогожи? Итак, стало совсем темно и трудно дышать, и только где-то очень
далеко оркестр бравурно играл "Хас-Булат удалой".
- Мат! - как медная труба, вскрикнул Г.О.
- Ну вот видите, - пробормотал гроссмейстер, - поздравляю!
- Уф, - сказал Г.О., - оф, ух, прямо запарился, прямо невероятно, надо
же, черт возьми! Невероятно, залепил мат гроссмейстеру! Невероятно, но
факт! - захохотал он. - Ай да я! - Он шутливо погладил себя по голове. - Эх,
гроссмейстер вы мой, гроссмейстер, - зажужжал он, положил ладони на плечи
гроссмейстера и дружески нажал, - милый вы мой молодой человек... Нервишки
не выдержали, да? Сознайтесь?
Да-да, я сорвался, - торопливо подтвердил гроссмейстер.
Г. О. широким свободным жестом смел фигуры с доски. Доска была старая,
щербленая, кое-где поверхностный полированный слой отодрался, обнажена была
желтая, измученная древесина, кое-где имелись фрагменты круглых пятен от
поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая.
Гроссмейстер смотрел на пустую доску, на шестьдесят четыре абсолютно
бесстрастных поля, способных вместить не только его собственную жизнь, но
бесконечное число жизней, и это бесконечное чередование светлых и темных
полей наполнило его благоговением и тихой радостью. "Кажется, - подумал он,-
никаких крупных подлостей в своей жизни я не совершал."
- А ведь так вот расскажешь, и никто не поверит, - огорченно
вздохнул Г.О.
- Почему же не поверят? Что же в этом невероятного? Вы сильный, волевой
игрок, - сказал гроссмейстер.
Никто не поверит, - повторил Г.О., - скажут, что брешу. Какие у меня
доказательства?
- Позвольте, - чуть обиделся гроссмейстер, глядя на розовый крутой лоб
Г.О., - я дам вам убедительное доказательство. Я знал, что я вас встречу.
Он открыл свой портфель и вынул оттуда крупный, с ладонь величиной
золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: "Податель сего выиграл
у меня партию в шахматы. Гроссмейстер такой-то."
- Остается только проставить число, - сказал он, извлек из портфеля
гравировальные принадлежности и красиво выгравировал число в углу жетона. -
Это чистое золото, - сказал он, вручая жетон.
- Без обмана? - спросил Г.О.
- Абсолютно чистое золото, - сказал гроссмейстер. - Я заказал уже много
таких жетонов и постоянно буду пополнять запасы.
Февраль 1965 г.
Василий Аксенов.
Любителям баскетбола
рассказ
Источник: "Литературная газета", П 13 за 1967 (или 1968) год
OCR: Валерий Вольных (volnykh@august.ru)
Посвящается Стасису Красаускасу
Борис любил аэродромы за их просторность, за крупные здания, за
организованность и мощь, за полное, наконец, безразличие к нему, к его
фигуре.
Всегда и везде Бориса сопровождало чрезмерное внимание окружающих,
всегда он слышал вокруг то изумленный шепот, то лихие задиристые
восклицания, веселые и наглые голоса, выражающие поддельный ужас и
неподдельное восхищение редким явлением природы, но аэродромная братия
привычна ко всему, она не удивится, даже если слон выскочит из самолета.
