Город, куда они сейчас прилетели, тоже понравился ему: с воздуха, когда
заходили на посадку, улицы казались просторными, дома -- более-менее
высокими, стадион тоже выглядел внушительно.
Пока они шли от самолета к автобусу, Борису тоже было спокойно и даже
приятно. Ботинки, как выяснилось сейчас, разносились и почти не жали, и
после изнуряющей жары южного города, где они играли бесконечно длинный
четвертьфинал, здесь, в этом северном городе, дышалось легко. Борис шел по
аэродрому тихо, наклонив голову, поворачивая голую шею, лаская ее речным и
приморским ветром, почти не обращая внимания на маячившие внизу пролысины,
лысины, шевелюры, вмятины шляп своих попутчиков. Будь его воля, он всегда бы
жил на аэродромах, а именно на этом широком приморском аэродроме.
При выходе с аэродрома, конечно, началось. К автобусу, куда грузилась
команда, сбежались таксисты, торговки подкатили поближе свои тележки,
вывалилась толпа чужих пассажиров, окружили. Почему-то стояли довольно тихо,
довольно тихо ахали, вопили в общем-то тихо.
- Какой рост у товарища? - спросил кто-то тренера.
- Отойдите, гражданин, - поморщился тренер.
- Какой рост у товарища? - повторил свой вопрос любопытный.
- Читай газеты, дядя, - сказал Коля Зубенко.
- Что, не можете сказать, какой рост у товарища? - возмутился
любопытный. - В самом деле, какой рост у товарища?
- Два двадцать один, - сказал ему Шавлатов.
Юношески румяная и круглая голова Бориса в облачке привычной грусти
плыла высоко над толпой. К нему не обращались. Может быть, думали, что он и
говорить-то не умеет?
- Это правда, что он все время растет? - спросил Шавлатова какой-то
эрудит.
- Растем помаленьку, - сказал Шавлатов. - Мы все растем помаленьку. А
вы разве не растете, товарищ? Надо расти над собой.
- Боря, полезай, - сказал тренер.
"Сейчас про штаны спрашивают, - думал Борис, влезая в автобус. - Какой
размер штанов. А сейчас про ботинки. Спокойная публика, вежливая."
Наконец все разместились. Борис кое-как устроился на заднем сиденье.
Тронулись.
- У меня тут есть знакомый спортсмен, - сказал Шавлатов. - Она за
здешний "Буревестник" года два назад играла. Ляхов, помнишь, черненькая
такая, с фигурой?
- Переписывались? - тихо спросил Ляхов.
- Конечно, переписывались. Все в порядке, - сказал Шавлатов.
- Подруга у нее есть? - еще тише спросил Ляхов.
- Конечно, есть. Почему же нет? - удивился Шавлатов.
- У красивых подруги всегда некрасивые, - еле слышно прошептал Ляхов. -
Уж это я знаю, всегда так. Договариваешься, а потом гуляешь весь вечер с
некрасивой. Хорошо еще, если умная попадется, а то ведь бывает, что и глупые
попадаются.
- Ты Шавлатова не знаешь, - засмеялся Шавлатов. - У Шавлатова всегда
все в ажуре. Мы и Борьке тут девушку подберем, тут девушки рослые и
красивые. Хочешь, Борис, познакомиться с девушкой?
- Хочу, - неожиданно для себя сказал Борис, и весь автобус вдруг
загрохотал. Даже тренер улыбнулся, а водитель, вывернув шею, так и ехал с
рыдающим от смеха и повернутым назад лицом. Только грустный Ляхов не
смеялся.
Вечером после тренировки погуляли с Ляховым по городу. Зашли было в
кинотеатр, но мест в последнем ряду не оказалось, пришлось выйти. Ляхов не
покинул Бориса, был солидарен с ним, хотя сам имел рост обыкновенный - метр
девяносто пять. Он даже вызвался зайти в кондитерский магазин купить
тянучек, но перед самым входом сдрейфил, и Борис только облизнулся, глянув
через витрину на тянучки. Зато мороженого съели по три порции.
Все время за ними плелась толпа любопытных: мальчишек, подростков и
взрослых. Кто-то тупо выкрикивал: "Дяденька, достань воробушка!" На него
шикали, забегали вперед, вежливо просили автограф, а получив, со смехом
отбегали и вновь присоединялись к свите.
- А мне он на ногу наступил, - хвастался какой-то юнец. - Кажись,
сломана моя нога!
Он прыгал на одной ноге и дрыгал другой, якобы сломанной.
Борис обернулся и посмотрел на "пострадавшего". Этот дурашливый паренек
был, должно быть, его ровесником, ему, должно быть, было уже лет 17 - 18, не
меньше, а прыгал и кривлялся он, как маленький паяц.
- Ума-то маловато, - сказал ему Борис, густо покраснев.
Вечерние газеты со щитов оповещали горожан об открывающемся завтра
баскетбольном полуфинале и о прибытии в город "двух юных гигантов" - Бориса
Филимонова (221 см) и Юстинаса Валдониса (221 см), в чьих пока неопытных
руках, может быть, уже сверкает наше будущее олимпийское золото.
Борис уже видел литовца утром в холле гостиницы. Вначале он увидел его
спину и затылок, возвышающийся над толпой спортсменов, и ужаснулся, ибо
привык смотреть на предметы с точки зрения обычных людей. Спина и затылок
показались ему невероятно огромными, как будто бы принадлежали не человеку,
а какому-то чудовищу, мамонту, что ли.
Потом он увидел литовскую команду в столовой и заметил, что Валдонис
так же, как и он, смущается своего непомерного аппетита, ежеминутно
краснеет, руками и ногами двигает осторожно, как бы чего не сломать, заметил
он также, что и Валдонис бросает на него быстрые робкие взгляды.
Борис подумал тогда, что хорошо было бы подружиться с Юстинасом, а еще
лучше было бы учиться с ним в одном классе. Потом он вообразил, что все
ребята и девочки в этом воображаемом классе такого же роста, как он и его
друг Юстинас, - вот было бы здорово: и в баскет можно было бы играть на
равных, и даже в чехарду, волынить, как хочешь, и назначать девочкам
свидания в парке, предлагать им дружбу, целоваться, что ли... Он даже
хрюкнул от радости и чуть не подавился третьим эскалопом. Нет, решил он в
следующий момент, такая дружба невозможна: ведь если они будут вдвоем с
Юстинасом ходить по улицам, - это будет просто цирк.
Борис играл за команду мастеров всего лишь три месяца. До этого он
играл сначала за свой класс, потом за школу, потом за сборную района.
Никакого влечения к баскетболу у него не было, увлекался он как раз
рисованием, любил по вечерам сидеть дома, слушать, как мама стучит швейной
машинкой, как отец что-то выпиливает лобзиком, и рисовать старинные корабли
с распущенными парусами, но что же ему было делать со своим необычайным
ростом, как не играть в баскетбол.
Однажды к ним в школу пришли тренер команды мастеров Герман Грозняк и
прославленный игрок Шавлатов. Пришли они по Борисову душу.
Баскетбольная команда была гордостью города, Грозняк был личностью
почтенной и уважаемой, директор сиял, сопровождая его. С этого и началось --
на всех собраниях с захлебом, с закатыванием глаз: "Питомец нашей школы
Борис Филимонов..." Как будто это именно он, директор, путем селекции,
гибридизации, путем внедрения передовой педагогической науки вырастил эдакое
чудо. Экзамены на аттестат прошли как по маслу.
Маленький щуплый Грозняк стал тренировать огромного Бориса, занимался с
ним индивидуально, подключал к мастерам, учил финтам, проходам, игре у щита
и прессингу, давал большие физические нагрузки, сгонял детскую пухлость.
Борис беспрекословно подчинялся чернявому серьезному человеку, и вот три
месяца назад Грозняк выпустил его на арену.
- "Новая бомба Германа Грозняка!", "Юный питомец Грозняка вновь принес
своей команде 30 очков!" - кричали по всей стране спортивные и молодежные
газеты. Теперь уже Борис стал питомцем хитроумного тренера Грозняка. Его
прочили в олимпийскую сборную.
Итак, они шли вдвоем с Ляховым по вечерним улицам незнакомого города.
На перекрестке двух главных улиц, на шумной городской плешке они
остановились, и тут же из молодежного кафе к ним выскочил Шавлатов.
- Але, мальчики, все в ажуре! - закричал он. - Пошли, пошли! - и
затащил их в кафе.
В кафе, в углу, вихлялись над коктейлями три девицы - одна черненькая,
одна рыженькая и курносая блондинка.
- Значит, так, - сказал Шавлатов. - Черненькая - мой хороший друг еще
по прошлогоднему первенству, с рыженькой повздыхает Ляхов, а курносый кадр
для Борьки. Не тушуйся, Борька, - у нее метр восемьдесят, не меньше.
Девицы, как по команде, сделали квадратные глаза при виде Бориса.
Шавлатов мигом всех перезнакомил, заказал девицам еще по коктейлю, себе
крюшон, а Ляхову и Борису тоже коктейли, но молочные - ничего, вот завтра
припилим литовцев, тогда и выпьем.
Девицы перешептывались, хихикали, а Борис сидел красный до ушей. Он
вообще-то первый раз был в кафе, никогда ему и в голову не приходило зайти в
молодежное кафе, где крутят бедрами ловкие паренечки среднего роста, а тут
еще все на него глазели, со всех столиков на него пялились, и за стеклянной
стеной на улице собралась целая толпа. Только курносая на него не смотрела.
После коктейлей отправились гулять в парк и разошлись парами по разным
аллеям. Борис и опомниться не успел, как оказался наедине с курносой.
Они шли по темной аллее, над ними поскрипывали высокие сосны, где-то
неподалеку играла музыка. Борис молчал, он был в неслыханном судорожном
волнении, в смятении, в ознобе. Девица шла чуть впереди. Она действительно
была высокой, примерно ему по грудь, и крепкой, ладной, эдакой спортивной
кобылкой с выделяющимися икрами. Она тоже молчала отчужденно, а может быть,
и враждебно, может быть, она злилась на подруг, поставивших ее в такое
идиотское положение.
Они шли и шли по темной аллее, и Борис совсем уже пришел в отчаяние --
он не видел никакого выхода из этой молчаливой прогулки, да и вообще он
впервые гулял с девушкой в парке.
- Может быть, немного посидим? - наконец выдавил он. Девица тут же
резко повернула к скамье и села, запахнув плащ.
Борис осторожно присел рядом. Скамья угрожающе качнулась под его
тяжестью.
- Сигареты у вас есть? - спросила девица.
- Я не курю, - ответил Борис. Ему стало жарко.
Девица плотнее запахнулась в плащ, положила ногу на ногу. Плащ у девицы
был короткий, а юбка и того короче, и бедро оголилось почти наполовину. Лицо
же у девицы было намеренно каменным, замкнутым, что было в общем-то смешным
при ее курносости.
Борис сцепил пальцы своих огромных рук, сжимал, разжимал, жалко
улыбался.
- А вы... (о, боги, боги детства, пузатый слоник, когда я был
маленьким)... а вы, что же... (внезапная смелость, влияние морского ветра,
долетевшего сюда из бескрайних лохматых просторов)... вы, значит, тоже...
(ай-я-яй, как такого крокодила только мама уродила - или точнее - не в мать,
не в отца, а в проезжего молодца)... вы... э... э... тоже, значит, уже...
(о, ужас, воробушка, воробушка)... как-то... (ужас, крушение, при повороте
тела разбил чайный сервиз)... так сказать... (сколько вообще разбил посуды)
... вы, значит, тоже... (ложный драйв с угла и два гигантских шага к щиту)
... тоже в баскетбол играете?.. (бросок - два очка!).
- Ой умру, - сказала девица в сторону и чуть повернулась к Борису. - Да
нет, раньше играла, а сейчас поступила в училище живописи и ваяния и со
спортом покончила, не до этого.
- Значит, вы художник?! - воскликнул Борис, восхищенный обилием слов,
вылетевших из ее уст и восхищенный уже самой особой художницы.
- Будущая, - сказала девица и кашлянула. - Курева, значит, нет?
- Знаете, это моя мечта - стать художником, - заговорил Борис, - я
очень люблю рисовать, и находили вообще-то способности и...
- Серьезно? - девица заинтересованно задрала голову, взглянула Борису в
далекое, высокое лицо, маячившее среди ранних звезд.
"А голова у него красивая, - может быть, подумала она вдруг, - только
