такое было? А он говорит, мускулатура разглаживается у покойников, оттого
и такое лицо. Понятно вам, Телескопов? Это-то мне понятно, про мускулатуру
это понятно...
- Человек остается в любви, - глухо проговорил Вадим Афанасьевич.
Володя замолчал, тишину теперь нарушал лишь треск костра да легкое,
сквозь сои, поскрипывание бочкотары.
- Я тебя понял, Вадюха! - вдруг вскричал Володя. - Где любовь, там и
человек, а где нелюбовь, там эта самая химия-химия-вся мордеха синяя.
Верно? Так? И потому ищут люди любви, и куролесят, и дурят, а в каждом она
есть, хоть немного, хоть на донышке. Верно? Нет? Так?
- Не знаю, Володя, в каждом ли, не знаю, не знаю, - совсем уже еле
слышно проговорил Вадим Афанасьевич.
- А у кого нет, так там только химия. Химия, физика, и без остатка...
Так? Правильно?
- Спи, Володя, - сказал Вадим Афанасьевич,
- А я уже сплю, - сказал Володя и тут же захрапел.
Вадим Афанасьевич долго еще лежал с открытыми глазами, смотрел на
сполохи, озаряющий мирные поля, думал о храпящем рядом друге, о его
откровениях, вспоминал о своей любимой (что греха таить, и он порой
вскакивал среди ночи в холодном поту) работе, заглушавшей подобные мысли,
думал о Глебе и Ирине Валентиновне, о Степаниде Ефимовне и старике
Моченкине, о пилоте Ване Кулаченко, о терпеливом старичке, о папе и маме,
о всемирно знаменитом викарии, прыгающем по разным странам, ошеломляющем
интеллектуальную элиту каждый раз новыми сногсшибательными то
католическими, то буддийскими, то дионистическими концепциями и
возвращающемся всякий раз в кантон Гельвецию, чтобы подготовить очередную
интеллектуальную бурю - что-то он готовит сейчас блаженной, бесштанной,
ничего не подозревающей Халигалии?
С этими мыслями, с этим беспокойством Вадим Афанасьевич и уснул.
В отдалении на полынном холме, словно царица Восточного Гиндукуша,
почивала под матросским бушлатом Ирина Валентиновна. Весь мир лежал у ее
ног, и в этом мире бегал по кустам ее верный Глеб, шугал козу Романтику.
Она гугукала в кустах, шурша, юлила в кюветах, выпью выла из ближнего
болота, и Глеб вконец измучился, когда вдруг все затихло, замерло; на
землю лег обманчивый покой, и Глеб напружинился, ожидая нового подвоха.
И точно... вскоре послышалось тихое жужжание и по дороге силуэтами на
прозрачных Колесах медленно проехали турусы.
Вот вам пожалуйста - расскажешь, не поверят. Глеб сиганул через
кювет, напрягся, приготовился к активному сопротивлению, И точно-турусы
возвращались, Описав кольцо вокруг полынного холма, вокруг безмятежно
спящей царицы Восточного Гиндукуша, они медленно катили прямо на Глеба,
четверо турусов - молчаливые ночные соглядатаи.
В дрожащем свете сполоха мелькнул перед моряком облик вожака -
детский чистый лоб, настырные глазенки и широченные, прямо скажем,
атлетические плечи,
Почти не раздумывая, с жутким степным криком Глеб бросился вперед.
Что-то тут разыгралось, что-то замелькало, что-то заверещало... в
результате военный моряк поймал всех четырех.
- Ха, - сказал Глеб и подумал совершенно отчетливо: "Вот ведь
расскажешь, не поверят".
Он тряхнул турусов-они были гладкие.
- Ну, - сказал он великодушно, - можно сказать, влопались, товарищи
турусы на колесах?
- Отпусти нас, дяденька Глеб, - пискнул кто-то из турусов.
Глеб от удивления тут же всех отпустил и еще больше удивился; . перед
ним стояли четверо школьников из родного райцентра.
- Это еще что такое? - растерялся молодой моряк.
- Велопробег "Знаешь ли ты свой край", - глухим дрожащим басом
ответил один из школьников.
- Дяденька Глеб, да вы нас знаете, - запищал другой, - я Коля
Тютюшкин, это Федя Жилкин, это Юра Мамочкин, а это Боря Курочкин. Он нас
всех и подбил. Прибежал, как чумной, организовал географический кружок.
Знаешь ли ты, говорит, свой край? Вперед, говорит, в погоню за этой...
- За кем, за кем в погоню? - вкрадчиво спросил Глеб и на всякий
случай взял Борю Курочкина за удивительно плотную руку.
- За романтикой, не знаете, что ли, - буркнул удивительный
семиклассник и показал свободной рукой куда-то вдаль.
Очередной сполох озарил пространство, и Глеб увидел пылящую вдали
полнотелую Романтику на дамском велосипеде.
- Это-депо хорошее, ребята, - повеселев, сказал он. - Хорошее и
полезное. Пусть сопутствует вам счастье трудных дорог.
И тут он окончательно отпустил школьников и совершенно спокойный, в
преотличнейшам настроении поднялся на полынный холм к своей царице.
Третий сон педагога Ирины Валентиновны Селезневой
Жить спокойно, жить беспечно, в вихре танца мчаться вечно. Вечно! Ой,
Глеб, пол такой скользкий) Ой, Глеб, где же ты?
Ирочка, познакомьтесь, - это мой Друг, преподаватель физики Генрих
Анатольевич Допекайло.
Генрих Анатольевич, совсем еще не старый, скользя на сатирических
копытцах, подлетал в вихре вальса - узнаете, Селезнева?
На одном плече у него катод, на другом - анод. Ну, как это понять
моей бедной головушке?
С какой стати, скажите, любезная бабушка, квадрат катетов гипотенузы
равен региональной конференции аграрных стран в системе атомного пула? Еще
один мчится, набирая скорость, - чемпион мира Диего Моментальный, в руках
букет экзаменационных билетов. Ах да, мое соло!
В пятнадцатом билетике пятерка и любовь, в шестнадцатом билетике
расквасишь носик в кровь, в семнадцатом билетике копченой кильки хвост, а
в этом вот билетике вопрос совсем не прост.
Кругом вальсировали чемпионы мира, мужчины и женщины,
преподаватели-экзаменаторы приставучие. Ждали юрисконсульта из облсобеса -
он должен был подвести черту.
И вот влетел, раскинув руки, скользя в пружинистом наклоне,
огненно-рыжий старичок. Все расступились, и старичок, сужая круги,
рявкнул:
- Подготовили заявление об увольнении с сохранением содержания?
Повсюду был лед, гладкий лед, раскрашенный причудливым орнаментом, и
только где-то в необозримой дали шел по королевским мокрым лугам Хороший
Человек. Шел он, сморкаясь и кашляя, а за ним на цепочке плелись мраморные
львята мал мала меньше.
Третий сон военного моряка Шустикова Глеба
Утром обратил внимание на некоторое отставание мускулюс дельтоидеус.
Немедленно принял меры.
Итак, стою возле койки - даю нагрузку мускулюс дельтоидеус. Ребята
занимаются кто чем, каждый своим делом - кто трицепсом, кто бицепсом, кто
квадрицепсом. Сева Антонов мускулюс глютеус качает - его можно понять.
Входит любимый мичман Рейнвольф Козьма Епистратович. Вольно! Вольно!
Сегодня манная каша, финальное соревнование по перетягиванию канатов с
подводниками. Всем двойное масло, двойное мясо, тройной компот.
А пончики будут, товарищ мичман? Смирно! И вот схватились. Прямо
передо мной надулся жилами неуловимо знакомый подводник. Умело борется за
победу, вызывает законное уважение, хорошую зависть,
В результате невероятный случай в истории флота со времен ботика
Петра - ничья! Канат лопнул. Все довольны.
Я лично доволен и в полном параде при всех значках гуляю по тенистым
аллеям. Подходит неуловимо знакомый подводник.
- Послушай, друг, есть предложение познакомиться.
- Мы, кажется, немного знакомы.
- А я думал, не узнали, - улыбается подводник.
- Телескопов Володя?
- Холодно, холодно, - улыбается он.
- Дрожжинин, что ли? - спрашиваю я.
- Тепло, тепло, - смеется он.
Пристально вглядываюсь.
- Иринка, ты?
- Почти угадали, но не совсем. Моя фамилия - Сцевола.
- А, это вы? - воскликнул я. - Однако ручки-то у вас обе целы.
Выходит-миф, треп, легенда?
- Обижаешь, - говорит Сцевола. - Подумаешь, большое дело - ручку
сжечь.
Тут же Сцевола чиркает зажигалкой, и фланелка на рукаве начинает
пылать.
Поднимает горящую руку, как олимпийский факел, и бежит по темной
аллее.
- Але, Глеб, делай, как я!
Поджечь руку было делом одной секунды. Бегу за Сцеволой. Рука над
головой трещит. Горит хорошо.
Сцевола ныряет в черный туннельчик. Я - за ним. Кромешная мгла, лишь
кое-где мелькают оскаленные рожи империалистов. На бегу сую им горящую
руку в агрессивные хавальники. Воют. Выбегаю из туннеля - чисто, тихо,
пустынно. По радио неуловимо знакомый голос:
- Готов ли ты посвятить себя науке, молодой, красивый Глеб, отдать ей
себя до конца, без остатка?
Гляжу-лежит Наука, жалобно поскрипывает, покряхтывает, тоненьким,
нежным и нервным голосом что-то поет. Какие-то добрые люди укутали ее
брезентом, клетчатыми одеялами. Ору:
- Готов!
Нате вам, пожалуйста, - из комнаты смеха выходит Лженаука огромного
роста. Напоминает какую-то Хунту из какой-то жаркой страны. В одной руке
кнут, в другой - консервы рыбные и бутылка "Горного дубняка". Знаем мы эту
политику!
Автоматически включаю штурмовую подготовку. Подхожу поближе,
обращаюсь по-заграничному:
- Разрешите прикурить?
Лженаука пялит бесстыдные зенки на мою горящую руку. Размахивается
кнутом. Это мы знаем, Носком ботинка в голень - в надкостницу! Тут же -
прямой удар в нос - ослепить! Двумя крюками добиваю расползающегося
колосса. Лженаука испаряется.
Хлынул тропический ливень - ядовитый. Кашляю и сморкаюсь. Гаснет моя
рука. Бегу по комнате смеха - во всех зеркалах красивый, но мокрый.
Абсолютно не смешно. Пробиваю фанерную стенку и вижу...
...за лугами, за морями, за синими горами встает солнце, и прямо от
солнышка идет ко мне любимая в шелковой полумаске. Идет по росе Хороший
Человек.
Третий сон Владимира Телескопова
Бывают в жизни огорченья - вместо хлеба ешь печенье, Я слышал где-то
краем уха, что едет Ваня Попельнуха. Придет без всяких выкрутасов
наездник-мастер Эс Тарасов.
Глаза бы мои на проклятый ипподром не смотрели, однако смотрят.
Тащусь, позорник, в восьмидесятикопеечную кассу. Вхожу в залу - и почему
это так тихо? Тихо, как в пустой церкви. И что характерно, все, толкаясь,
смотрят на входящего Володю Телескопова. И я тоже смотрю на него, будто в
зеркало, что характерно.
Что характерно, идет Володя в пустоте весь белый, как с похмелья, И
что характерно, он идет прямо к Андрюше.
Андрюша стоит у колонны. Что характерно, он тоже белый, как чайник,
- Андрюша, есть вариант от Ботаники и Будь-Быстрой. Входишь
полтинником?
Андрюша-смурняга пугливо озирается и, что характерно, шевелит губами.
- Чего-о?
- Ты думаешь, Володя, мы на них ставим? Они, кобылы, ставят ни нас.
Включили звук. Аплодисменты. Хохот. Заиграл оркестр сорок шестого
отделения милиции.
Андрюша гордо вскинул голову, бьет копытом. Я тоже бью копытом,
похрапываю. Подошли, взнуздали, вывели на круг. Настроение отличное - надо
осваивать новую специальность.
У меня наездник симпатичный кирюха. У Андрюши-маленький, как сверчок,
серенький и, что характерно, в очках - видно, из духовенства. Гонг, пошли,
щелкнула резина.
Идем голова в голову. Промелькнула родная конюшня, где когда-то в
жеребячьем возрасте читал хрестоматию. Вот моя конюшня, вот мой дом
родной, вот качу я санки с пшенной кашей. От столба к столбу идем голова в
голову. Андрюша весь в мыле, веселый,
А трибуны приближаются, все белые, трепещут, Эге, да там сплошь
ангелы. Хлопают крыльями, свистят.
Финиш, гонг, а мы с Андрюшей жмем дальше, Наездники попадали, а мы
чешем-улюлю!
Видим, под тюльпаном Серафима Игнатьевна с Сильвией пьют чай и кушают
