- Эй, пацаны, чего такие мокрые? - крикнул им сапожник, раздувая усы.
- Небось на реке хулиганили? Ишь, какие вымахали, а ума маловато. Так ведь
недолго и на тот берег попасть. Замерзли, цуцики?
Он вылез, кряхтя, из своей палатки и оказался всего лишь сантиметров на
десять ниже Бориса и Юстаса, но зато с огромным животом и с огромными,
непомерно огромными руками.
Парни в изумлении смотрели на сапожника, потом оглянулись вокруг и
вдруг поняли главную странность этого города: здесь все было чуть больше,
чем на том берегу, и чуть повыше, здесь все было подогнано под их размер, и
тут их осенило, что здесь они вовсе не великаны.
Сапожник стукнул кулаком в окно и проорал:
- Эй, мать, дай пацанам горячего чаю!
Окно открылось, и благостная старушка, правда, очень большая, причитая
и охая, протянула им по огромной чашке чая.
- А где это музыка играет, дедушка? - осторожно спросил Борис.
- Да вы что, с того берега, что ли? - удивился сапожник. - В центре
народное гуляние. Всю ночь будут колобродить, а завтра опять. Декада
веселья, чтоб ее шут побрал.
Чем громче становилась музыка, тем чаще им встречались люди этого
города. Никто из встречных не обращал на них особого внимания, все были сами
достаточно высоки, а были мужчины и повыше, а женщины - вровень, а самые
маленькие люди этого города были, как их товарищи по баскетболу, а детишки
были, как тренер Грозняк. Один раз на минуту они испугались, увидев пожилого
человека ростом с Грозняка, но это был местный карлик.
Они даже не заметили, как привыкли к размерам этого города, и порции
мороженого, которые они купили на площади, вовсе не показались им огромными.
Площадь была ярко освещена и убрана лентами и разноцветными шарами.
Повсюду стояли толпы празднично одетых людей, там и сям бегали их шустрые
сверстники, шухарили вокруг девчонок в белых и голубых платьях. На
возвышении сидел оркестр.
Вот он грянул вальс, и Борис с Юстинасом, не помня себя, бросились
приглашать девушек. Борис пригласил Катю, Юстинас - Ниелу. Девушки лукаво
щурились, подпевали оркестру, чуть склоняли головки к плечам своих
кавалеров. После вальса последовало танго, потом рванули шейк, потом опять
закружились, и дружба крепка, и было уже лепетание про более высокие
чувства, когда они увидели проходящего по краю площади гиганта.
Его плечи высоко торчали над толпой, а юная румяная голова плыла еще
выше в облачке привычной печали. По пятам за ним неслись беснующиеся
мальчишки, а он устало рявкал, отмахивался от них так же, как и Борис с
Юстинасом отмахивались от мальчишек на той стороне реки.
Василий Аксенов.
Простак в мире джаза, или Баллада о тридцати бегемотах
Источник: журнал "Юность", П 8 за 1967 год
OCR: Валерий Вольных (volnykh@august.ru)
Первого из тридцати бегемотов я увидел еще в аэропорту Внуково. Он был
в зеленой брезентовой попоне, и его несли к самолету два смуглых
внушительных молодых человека.
Через полтора часа бегемот вместе с нами выгрузился из "ТУ-124" на
прохладном Таллинском аэродроме, по которому быстро пробегали тени легких
балтийских туч.
Я влез в микроавтобус, где уже сидели молодые люди из Московской
кинохроники со своей аппаратурой. Потом в открытых дверцах появился
бегемот. Бакинский квартет во главе с Рафиком Бабаевым хлопотал вокруг
него. Наконец устроились. Бегемот лежал у нас на коленях, смиренный и
смущенный своей неуклюжестью, очень милый, и басист Альберт Ходжа-Багиров,
посмотрев на своего питомца, хмыкнул и развел руками: уж вы, мол, не
обижайтесь на мое чудовище.
В течение четырех дней тридцать лакированных бегемотов, сиречь
контрабасов, гудели и рокотали в доме "Братства черноголовых" и в
спорт-халле "Калев".
Итак, я снова в Таллине, снова вдыхаю его особый сланцево-кондитерский
запах, покупаю газеты, которые пахнут совсем не так, как в наших краях,
захожу в знакомое кафе, пробираюсь к стойке...
-- Здравствуйте, Эва Ивановна! Какие новости?
Эва Ивановна долго рассказывает, кто женился, кто развелся, кто получил
квартиру, а кто по-прежнему "очень неорганизованный товарищ".
Однажды ночью, гуляя по Старому городу, мы спорили, кто самая красивая
женщина в Таллине. Претенденток было немало, и спор затянулся. Небо было
синим, глубоким, с еле различимой тонкой зеленой структурой. Улица Виру
завершалась уходящим в небо торцом Ратуши. Мы подняли головы и прекратили
спор.
-- Самая красивая женщина в Таллине -- это башня Ратуши.
Да-а, в городе многое изменилось. Например, мой давно уже оплаканный
герой из романа "Пора, мой друг, пора" Кянукук вовсе не погиб. Очень
хорошо одетый, с застывшей улыбкой, он медленно гуляет в кулуарах. На
груди у него жетон с надписью "Диспетчер фестиваля". Бегло говорит на трех
языках -- русском, эстонском и английском. Растут люди!
Нина Большакова не верит, что это и есть Кянукук. А вы поговорите,
Нина, с товарищем. Поговорила. Да, теперь я вижу, что это он и есть. Ну,
уж а улицу-то Лабораториум вы придумали, говорит усомнившаяся Нина. А вот,
давайте, Нина, прогуляемся! Да, говорит Нина, действительно улица
Лабораториум. Вот ведь город какой: ничего не надо придумывать, все под
рукой. Какое раздолье для беллетриста!
На башни улицы Лабораториум реставраторы навели новенькие островерхие
крыши. Новенькая розовая черепица на темных, засиженных голубями камнях.
На углу улиц Пикк и Ратаскаеву открылась закусочная "Десять минут", в
которой можно подзакусить минут за двадцать.
Семь лет назад я влюбился в Таллин, был бурный роман в дождях, теперь я
ловлю себя на какой-то странной фамильярности по отношению к этому городу,
шучу вот, ухмыляюсь: годы...
Теперь я аккредитован. На воротнике у меня желтый значок с изображением
трубы, клавиши которой напоминают башни улицы Лабораториум, а также
ленточка с надписью "Пресса". Я аккредитован при Пресс-центре
традиционного Таллинского джаз-фестиваля, посвященного пятидесятилетию
Октябрьской революции. Благостно чувство аккредитованности, ощущение
солидности и прочности, принадлежности и тэ пэ.
И Н Ф О Р М А Ц И Я. В этом году на фестиваль приехало тридцать
джазовых ансамблей. Здесь среди прочих -- знаменитый Ленинградский
диксиленд Королева--Усыскина, Ленинградский ансамбль пантомимы Григория
Гуревича с аккомпанирующей группой Юрия Вихарева; квартет Евгения Малышева
из Калинина, квартет "Медикус" из Львова; москвичи -- квартет "Кресчендо",
квартет КМ, трио Германа Лукьянова, биг-бэнд Олега Лундстрема, трио Бориса
Рычкова; ансамбль молодых ученых из Новосибирска под управлением Владимира
Виттиха, четверо солдат из Риги -- квартет "Звездочка", таллинское трио
Райво Таммика, тбилисское трио Мустафа-Заде; мастаки оружейники-
самоварщики из древней Тулы -- квартет Анатолия Кролла; знаменитые
варшавяне -- квартет Збигнева Намысловского; застенчивые шведы из Гевле --
квинтет Курта Иернберга, элегантные шведы из Стокгольма -- септет Арне
Домнеруса; развеселые финны -- квартет Эрика Линдстрема и, наконец,
всемирно известные американцы -- квартет Чарльза Ллойда...
Тридцать ансамблей с тридцатью лакированными бегемотами. Больше
никакими цифрами я не располагаю. Знаю только, что съехалось множество
фотографов, корреспондентов, наших и иностранных, радио, кино,
телевидение, и великое множество любителей и знатоков джаза, среди которых
был даже известный комментатор Уиллис Коновер, голос которого уже в
течение двенадцати лет заставляет вздрагивать джазменов всего мира.
Да, вот еще цифра: спортзал "Калев" вмещает четыре тысячи зрителей, и
все четыре дня фестиваля он был полон.
Звучат вступительные фанфары. Председатель жюри Уно Найсоо объявляет
фестиваль открытым. На сцене букет Ленинградского диксиленда. Впереди
трубач Королев, кларнетист Усыскин, тромбонист Левин. Из-за них
выглядывает рыжий банджист Ершов, над ними покачивается сузафон
Мирошниченко, где-то в глубине запрятан ударник Скрыпник.
ИИИ -- раз-два-три -- -- -- повело!
Ах, знаете ли вы, как прекрасен диксиленд, веселое пыхтение первых на
земле автомобилей, белозубый гигант, вращающий тросточку, белый в синюю
полоску пиджак, сиреневые брюки, Свит-стрит, забитая приплясывающими
чернокожими людьми, стрекозиный полет фанерных аэропланов,
мультипликационное движение смешных человечков начала века?!
-- Айскрим, вы не забыли, как вкусно мороженое, как освежает стакан
холодного пива, как очаровательны женщины юга? Жизнь так проста, пестра и
прекрасна, и чего вы еще от нее хотите?
Четыре тысячи улыбок взлетают над залом, восемь тысяч ног отбивают
такт. Поразительно перевоплощение шести интеллигентных ленинградских
мальчиков в неудержимых луизианцев.
Из-под локтя Мирошниченко выскакивает маленький и бравый, как оловянный
солдатик, трубач Королев...
Сегодня утром по дороге из Пресс-центра в "Палас" я потерял предмет
своей гордости -- желтый значок с трубой и ленточку прессы. Чувство
оставленности, кянукуковщина охватили меня. Кто я теперь такой в мире
джаза? Теперь от моей аккредитованности осталась только дырка на
воротнике: я просто голый человек на голой земле. Ведь было же тебе
сказано, олух царя небесного: береги значок, второго не дадим.
Пошатываясь, я побрел назад от "Паласа" к "Дому черноголовых". Не знаю уж
на что рассчитывая, глядя под ноги, я прошел улицу Харью, вышел на
Ратушную площадь и посередине ее среди множества мотоциклов и машин увидел
на брусчатке свой заветный значочек с ленточкой.
И вот теперь я сижу вместе с музыкантами, рядом с Сашей Медведевым,
который, конечно, не взял бы меня с собой, не найди я значка, знакомлюсь с
пианистом Борисом Рычковым, с певицей Гюли Чохели, которую называют
"советской Эллой", с саксофонистом Игорем Лундстремом, с бородачом-
теоретиком Алешей Баташевым, пантомимисткой Ниной Большаковой... пытаюсь
втереться в доверие, прикинуться знатоком.
На эстраде трио флюгельгорниста Германа Лукьянова. О Лукьянове сейчас
много говорят. Он является предметом споров. Некоторые считают его
"Вознесенским русского джаза". Может быть, скорее Хлебников? Фольклорный
джаз? Фри-джаз? Сочетание того и другого? Может быть, еще какой-нибудь
термин? Терминологический соблазн понятен, но не так-то легко втиснуть
талант в какую-либо классификацию.
Пока что исполняется оригинальная композиция "Третий день лета". И это,
конечно, именно третий день лета, не второй и не четвертый. Первые два дня
прошли с жарой и ливнями, наступил третий день, очень ветреный, в легком,
порывистом кружении облаков и назойливого тополиного пуха, тот день, когда
некто в синем костюме, внешне спокойный, в неясном смятении, прошел по
поселку, заглядывая на веранды, кого-то разыскивая, не находя, продолжая
поиски, удивляясь, пока не побежал с набитым ветром ртом, и день кончился.
Позднее, уже на Московском джазовом фестивале, Лукьянов вновь исполнил
эту пьесу, и оказалось, что она называется не "Третий день лета", а
"Третий день ветер". Я просто тогда в Таллине не расслышал названия, и вот
попал впросак, нафантазировал литературщины.
Что такое джаз?
Еще в школе мы узнали: это музыка толстых. В "Калеве" среди четырех
тысяч зрителей тоже попадались толстые люди. Одному очень хорошему
писателю не нравился джаз. Другому, великому писателю, не нравился
Шекспир. Третий, хороший писатель, сам играл в джазе басистом.
В 1952 году ныне знаменитому пианисту Борису Рычкову понадобился
