саксофон. Игра на саксофоне в то время считалась хулиганством. В продаже
саксофонов не было. Однажды уже потерявший надежду Борис шел по одному из
арбатских переулков и вдруг услышал крамольные звуки. В бельэтаже среди
антикварного хлама старик чех осторожно играл польку-бабочку. С огромным
удовольствием и за малую цену старик уступил саксофон счастливому Борису.
Тульский квартет Анатолия Кролла играет трехчастную композицию своего
руководителя. Первая часть -- "Откровение", вторая -- "Баллада", третья --
"Движение". Впереди худощавый, с маленькой бородкой тенор-саксофонист
Александр Пищиков. Его инструмент издает резкие, хриплые, мучительные
звуки. Манера Колтрейна? Да, манера Колтрейна, но откровение Пищикова.
По сути дела, любую джазовую пьесу в исполнении настоящего артиста
можно назвать откровением.
Конец квадрата. (Квадрат -- определенное количество тактов, в пределах
которых музыкант может импровизировать на заданную тему.) Пищиков измучен.
Отходит в сторону. С сочувствием смотрит на вступившего Кролла.
Очередь басиста Сергея Мартынова. Мартынов сначала как бы прислушивается
к тому, что творится внутри его контрабаса. Так, так, это понятно, а что
же еще, что ты еще можешь?????? Еще, еще, еще!!!!!! Больше, больше,
больше!!!! А если смычком? Ну, еще, еще, больше, больше, умоляю, умоляю...
Ему всего мало, и он начинает петь, вторит контрабасу голосом.
Пищиков, склонив голову, с сочувствием смотрит на мучающегося товарища.
Вся ритм-секция приходит на помощь Мартынову. Обвал, шквал, надвигающийся
распад... решительный момент. Пищиков быстро выходит вперед.
От диксиленда к какому-то еще не осознанному трагизму.
Итак, откровение. Самовыражение? Свободный творческий акт? Прорыв?
Может быть, только попытка прорыва...
Дважды два -- четыре, дважды два -- четыре, дважды два -- четыре,
дважды два...
А может быть, три, а может быть, пять, а может быть, восемь, а может
быть, один миллион сто семьдесят семь тысяч восемьсот девяносто девять?
А может быть, автомобильная катастрофа, в которой погиб мой друг, а
может быть, деревня под напалмом, а может быть, грязное слово в лицо моей
девушке, а может быть, предательство?
А может быть, эвкалипты под луной, а может быть, охота, а может быть,
веселая пирушка, а может быть, лестница в небо? А может быть, "чудище
обло, озорно, стозевно и лаяй"? А может быть, хищник, а может быть,
жертва, а может быть, Эверест?
А может быть, лоб, два лба, семь губ, одно дыхание? А может быть,
кашалот с розовой пастью, а может быть, Орфей? А может быть, бобэоби,
виээми, гзигзигзео, а может быть, лауноги, пиннопинео, филиожар? А может
быть, лог дром бра затеял, ушел, почему-то кол тол та в м е ш ж ф й у п ь-
к Л я э у ц с г о ?
Нет, нет, все очень просто: дважды два -- четыре.
А вдруг все-таки не четыре, а генерал под ручку с дамой перед трюмо?
Увы, дважды два -- четыре, дважды два -- четыре, дважды два -- ЧЕТЫРЕ!
Т а ы е ш н г б ж э...
Утром мы мирно завтракали в кафе, как все нормальные люди, брали
сосиску, бутерброд с килькой, чай, но после завтрака мы отправлялись на
"школу джаза".
Должен сказать, что джазист -- существо совершенно неутомимое,
одержимое. Джазовый артист может играть круглые сутки подряд с небольшими
перерывами для приема пищи. Вот у кого надо учиться преданности своему
искусству! Если у вас вдруг появится желание уморить какого-нибудь
джазового артиста, кормите его на убой, хольте его, лелейте, но не давайте
играть: зачахнет. Чарльз Ллойд, например, которому пришлось играть только
в последний день фестиваля, первые три дня очень маялся. В зеленоватых его
глазах мерцала вековечная негритянская печаль. Зато, когда вышел на
эстраду, узнать его было нельзя. Да и все они, эти странные артисты, пока
не играют, так что-то ходят, что-то между прочим жуют, вежливо слушают.
"Да, что вы говорите! Смотрите, как интересно! Надо же, а мы и не знали!"
А глаза в это время где-то блуждают.
Однажды мы обедали вместе с Гюли Чохели, и она призналась:
-- Терпеть я не могу всех этих обедов, ужинов, завтраков!
-- А что же вы любите, Гюли?
-- Петь.
-- А еще что?
-- Кактусы.
"Школа джаза" в сводчатых залах "Дома черноголовых". Эстрадой завладели
фотографы. Лежа на полу, сидя на корточках, стоя на стульях, они
направляют свои тубусы на квартет Збигнева Намысловского, работающий в
неимоверной тесноте. В зале тоже тесно: он заполнен до отказа ударниками,
басистами, саксофонистами, трубачами, кларнетистами, москвичами, шведами,
сибиряками, эстонцами, литовцами, армянами, финнами...
Хрупкий, с круглыми совиными глазами Намысловский солирует уже двадцать
минут. У рояля сгорбился похожий на князя Мышкина Адам Матышкович. Крепко
держит ритм ударник Чеслав Бартковский по прозвищу "Маленький". Блестит
очками серьезный, как молодой профессор, басист Роман Дылонг -- "Гучьо".
Намысловскому тесно в рамках квадрата. Он изгибается, на лице его
мучение, он словно хочет что-то соскрести, содрать, сорвать какой-то
последний ненавистный ему покров.
Снова это ощущение попытки прорыва, мучительной тяги к какому-то
неведомому совершенству.
Я беседую с кандидатом математических наук, а может быть, физических
наук, словом, каких-то очень серьезных наук Владимиром Виттихом,
руководителем Новосибирского ансамбля.
-- Скажи, пожалуйста, что ты думаешь об эксперименте в джазе, о
фри-джазе, например? Вот я не могу слушать Орнетта Колмена...
Виттих ухмыляется в бороду.
-- А для меня это очень интересно...
Услышав этот разговор, возле нас остановился темпераментный,
словоохотливый пианист Николай Капустин.
-- Понимаешь ли, Вася, когда-то и "бибоп" казался диким и невероятным,
а теперь, должно быть, даже ты... прости, может быть, я ошибаюсь...
Я смущенно кашляю в кулак.
-- Да-да, даже я... Конечно, эксперимент необходим, но вряд ли он
доступен простому любителю, немузыканту...
-- Эксперимент всегда обращен внутрь -- и в литературе, и в пластике, и
в музыке.
-- Джаз для джазистов? Поэзия для поэтов? Скульптура для скульпторов?
Вы могли бы играть в темной, пустой комнате?
-- Это философский вопрос, об этом на ходу не скажешь. Темная, пустая
комната -- это идеал, но артисту джаза нужны слушатели и зрители.
-- А если они его не понимают?
-- Но он их зовет...
Прошлой осенью мы сидели с моим приятелем Абэ Кобо в подвальчике
токийского джаз-клуба "Сэто". Подняв свой крепкий писательский палец, Абэ
Кобо сказал:
-- Писатель должен есть много джаза, часто и много, большие сочные
ломти настоящего джаза!
Каждое утро с десяти до часа я толкался на "школе джаза", притворялся
музыкантом -- то ударником, то трубачом, -- обнаглел даже до того, что
начал задавать специальные вопросы, ну, скажем:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
Кончает композицию стокгольмский квартет Яна Йоханссона. Любезный
хозяин "школы" Райво Таммик пытается перекричать восторженный гвалт и
свист:
-- Ребята, задавайте вопросы!
-- Какие еще вопросы? -- снисходительно пожимает плечами восходящая
звезда саксофонист Роман Кунсман. -- Мы и сами все знаем. Пусть лучше еще
раз сыграют.
Однако вопросы все-таки задаются:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
И вот в этой утренней толкучке я снова теряю свой спасательный значочек
и снова чувство одиночества и непричастности охватывает меня. Представляю,
с каким презрением отвернется от меня музыковед Александр Медведев и все
мои новые знакомые, включая Нину Большакову. В отчаянии подхожу к трубачам,
собравшимся вокруг рыжего Бу Бронберга, плетусь к ударникам, столпившимся
вокруг Бартковского, и тут вижу на полу моего дорогого с сиреневой
ленточкой. Как его не раздавили сапоги ударников? Мистика, да и только!
Форум джаза. Разгорались страсти. Высказываются самые разные точки
зрения. Бушуют авангардисты.
-- Товарищи, не будем себя обманывать. Мы называем наши темы
"Жар-птица", "Иван-царевич" и делаем вид, что создаем свой особый,
национальный, ни на что не похожий джаз. Это фикция!
-- Основа джаза -- импровизация, а ее не назовешь никак, ей не нужна
никакая литература. Джаз -- это интернациональное искусство.
-- Извините, товарищ, ваша формула -- подобие кастрации. Все мастера
обогащали джаз за счет фольклора. Вспомните "босса-нову", вспомните
арабские темы. Русский фольклор пока еще только тронут нами, а какие уже
дал результаты! "Господин Великий Новгород" Товмасяна, "Ночь на Плещеевом
озере" Громина, "Иванушка-дурачок" Лукьянова...
В начале пятидесятых годов в Казани обосновался оркестр репатриантов из
Шанхая, известный сейчас всем оркестр Олега Лундстрема, "короля свинга
восточных стран", как его называли в шанхайском сеттльменте. Я тогда
учился на первом курсе медицинского института, был прилежным студентом и
на танцы не ходил, так как не мог освоить сложнейших падепатинеров,
вальс-гавотов и миньонов, которые танцевала в те времена передовая
молодежь. Но вот по городу пошли слухи о таинственных,
сказочно - романтичных "шанхайцах"...
Форум джаза. Ораторствует элегантный теоретик средних лет.
-- ... почему преобладает драматизм, почему возникает какой-то надрыв,
вымороченный трагизм, меланхолия? Мы забываем о том, что джаз - это прежде
всего веселое, озорное искусство. А разве мы не можем играть насмешливый,
иронический джаз? Возьмите "ЧП" Бориса Фрумкина или композиции
виброфониста Гарина - это блестящие озорные пьесы...
Встает ленинградец с маленькой бородкой а-ля Телониус Монк, столь
модной сейчас среди джазистов.
-- Вот мы говорим о том, можно ли играть русский джаз. Фольклор вовсе
не обязателен для того, чтобы играть по-русски. Нужно просто быть русским
в душе, глубоко чувствовать дух России, и тогда будет русский джаз. Вы
спрашиваете, почему драматизм, надрыв, меланхолия? Потому что русский джаз
идет от Достоевского.
Оркестр "шанхайцев" тогда распадался. Да и разве можно было себе
представить существование настоящего свингового оркестра в те годы, когда
даже танго кодировалось наименованием "танец медленного темпа" !
Лундстремовцы группами играли на танцах в Доме офицера, в кинотеатрах и
ресторанах, а мы ходили их слушать, потому что они иногда играли не только
падепатинеры. Вся моя юность была слегка озарена этими "шанхайцами", как
огнями далекого ночного мира.
-- А где сейчас Модин, Деринг, Бондарь, Баранович? -- спрашиваю я Олега
Леонидовича.
-- Этот там-то, этот там-то, -- отвечает он, -- а Баранович умер.
-- Как?
-- Очень просто. Жора Баранович умер.
Ну что ж, он умер, и сейчас его нет на сцене, но я и мои товарищи
никогда не забудем, как он вставал в синем табачном тумане дрянного
ресторанчика, розовощекий и здоровый, и играл "Сан-луи блюз" на своей
золотой трубе.
Форум джаза. Выступает московский композитор.
-- ... и я должен прямо сказать, товарищи, некоторые наши молодые
музыканты еще не умеют как следует играть блюз, а уже тянутся в авангард.
Голос из зала:
-- Так что же, прикажете мне возвращаться назад к Чарли Паркеру? Этого
не будет!
-- А вы откуда, товарищ авангардист?
-- Я из Тюмени!
Однажды, кажется, единственный раз за все мои казанские студенческие
годы, они собрались вместе, и ослепительные каскады, обвалы свинга
потрясли тогда юношеское воображение. Появились подражатели. Кажется, в
пятьдесят втором году при Доме ученых возник молодежный оркестр, в котором
