- Как тебя зовут?
- Анджи.
- Анджи что?
- Анджи Мессина.
- Где ты живешь?
- Тут. В городе.
- Где?
Она неопределенно указала куда-то на восток, в направлении Лощины.
- Ты живешь с родителями?
- Мои родители умерли.
- Тогда с кем?
- С людьми.
- Ты слышала когда-нибудь о женщине по имени Флоренс де Пейсер?
Она покачала головой: может, да, а может, и нет.
Он посмотрел вверх, на солнце, не в силах говорить дальше.
- Чего ты хочешь? - спросила девочка.
- Хочу, чтобы ты поехала со мной.
- Куда?
- Так, Прокатиться.
- Ладно.
Дрожа, он встал со скамейки. Вот и все. Так просто. Так просто. Никто
их не заметил.
Что самое плохое ты сделал в жизни? Украл одинокую девочку и гнал
машину без сна, без отдыха.., и прижимал нож к ее груди?
Что самое плохое?
Не поступок, но помышление: фильм ужасов, безостановочно крутящийся у
него в голове.
ЭПИЛОГ
ЛОВУШКА ДЛЯ МОТЫЛЬКА
- Положи нож, - раздался голос его брата. - Ты слышишь меня, Дон?
Положи нож. Иначе это добром не кончится.
Дон открыл глаза и увидел, что сидит в открытом ресторане, выходящем
на улицу. Дэвид сидел напротив, все еще красивый и излучающий
уверенность, но вместо костюма на нем был какой-то полотняный мешок:
лацканы серые от пыли, в швах проросли бледные побеги. Мох густо
покрывал рукава.
Перед ним стояли отбивная и бокал вина; в одной руке он держал вилку,
а в другой - дядин нож с костяной рукояткой.
Дон расстегнул пуговицу на его рубашке и направил туда лезвие ножа.
- Я устал от твоих шуток. Ты не мой брат и я не в Нью-Йорке. Я в
комнате мотеля во Флориде.
- И ты не выспался, - сказал брат. - Ты выглядишь ужасно, - Дэвид
облокотился на стол и сдвинул большие солнечные очки на лоб. - Но,
возможно, ты и прав. Тебя ведь это не удивляет, не так ли?
Дон покачал головой. Глаза брата были ее глазами, хотя она и
скопировала их удивительно точно.
- Я знаю, что я прав.
- Насчет девочки в парке? Конечно. Конечно, ты был прав. Ты ведь
долго искал ее, так?
-Да.
- Но ведь через несколько часов бедная сиротка Анджи опять будет в
парке. Лет в десять-двенадцать она будет как раз для Питера Бернса, как
тебе кажется? Ну, правда, бедный Рики покончит с собой гораздо раньше.
- Покончит с собой?
- Это ведь так легко устроить, дорогой брат.
- Не зови меня братом, - сказал Дон.
- О, но мы же братья, - Дэвид улыбнулся.
В комнате мотеля с постели встал неряшливо одетый негр, снимая с шеи
саксофон.
- А теперь послушай меня. Узнал?
- Доктор Заячья лапка.
- Собственной персоной.
Лицо его было тяжелым, властным, и на нем был не клоунский наряд, как
воображал Дон, а поношенный коричневый костюм со светлыми, почти
розовыми заплатами. Его костюм тоже походил на пыльный мешок - от долгой
жизни в дороге. И глаза его были пусты, как у девочки, - только белки их
пожелтели, как клавиши старого рояля.
- Я о тебе не думал.
- Какая разница? Там есть много такого, о чем ты и подумать не
можешь, - доверительный голос музыканта вторил тембру саксофона. - Пара
легких побед не означают, что ты выиграл войну. Я много видел таких
людей. Ты привез меня сюда, Дон, но куда ты денешь себя? Куда ты
денешься от того, что не можешь даже вообразить?
- Я могу стоять с тобой лицом к лицу, - сказал Дон. - Слышишь, старый
шут?
Доктор Заячья лапка рассмеялся - глухо и мерно, как камешек,
прыгающий по волнам, и Дон вдруг очутился в апартаментах Альмы Моубли
среди знакомых ему вещей, и перед ним на кушетке сидела сама Альма.
- Ну в этом нет ничего нового, - проговорила она, все еще смеясь. -
Мы с тобой много раз были лицом к лицу. И в долгих позициях тоже.
- Убирайся, - сказал он. Превращения начали действовать на него: в
желудке горело, в голове отдавались глухие удары.
- Я думала, ты привык, - сказала она своим переливчатым голосом. - Ты
ведь знаешь о нас больше, чем любой другой на этой планете. Если тебе не
нравятся наши характеры, то уважай хотя бы наши таланты.
- Я уважаю их не больше, чем трюки фокусника из ночного клуба.
- Тогда я научу тебя уважать их, - она склонилась вперед, и теперь
это был уже Дэвид с разбитым черепом, залитым кровью, с вывороченной,
переломанной челюстью.
- Дон? Ради Бога, Дон.., помоги мне, - Дэвид сполз на бухарский
ковер, пачкая его кровью. - Сделай же что-нибудь. Дон.., ради Бога.
Дон не мог этого выдержать. Он знал, что, если он нагнется к телу
брата, они убьют его и с криком "Нет!" бросился к двери. Дверь
распахнулась в темную комнату, полную людей, что-то наподобие ночного
клуба ("Я сказал "ночной клуб", и она ухватилась за это", - подумал он),
где белые и черные люди сидели за столиками лицом к эстраде.
На краю эстрады сидел доктор Заячья лапка и кивал ему. Саксофон опять
висел у него на груди и он перебирал пальцами кнопки, пока говорил.
- Видишь, малыш, тебе придется уважать нас. Мы можем взять твой мозг
и превратить его в кукурузную кашу, - он спрыгнул с эстрады и пошел к
Дону. - Скоро, - из его широкого рта теперь исходил нежный голос Альмы,
- скоро ты уже не будешь знать, где ты и что ты делаешь, все внутри тебя
смешается, и ты не сможешь уже отличать правду от лжи, - он поднял
саксофон и опять заговорил голосом доктора. - Видишь эту трубу? В нее я
моту говорить девчонкам, что я люблю их, и это, быть может, ложь. Еще я
могу говорить в нее, что я голоден, и это, быть может, правда. Но я моту
сказать еще что-нибудь замечательное, и кто знает, правда это или ложь?
Остается догадываться. Сложное дело.
- Здесь слишком жарко, - сказал Дон. Ноги его дрожали, в голове
продолжали отдаваться удары. Другие музыканты на эстраде готовились к
выступлению; он боялся, что если они заиграют, музыка разорвет его в
клочья. - Может, пойдем?
- Как хочешь, - сказал доктор Заячья лапка, и его желтые белки
заблестели.
Тут ударил барабан, потом вступили литавры, звон меди наполнил
воздух, и оркестр разом грянул что-то, поразившее его, как удар...
И он шел по пляжу с Дэвидом, оба босые, и он не хотел смотреть на
Дэвида в его жутком могильном костюме, поэтому он смотрел на море, и на
чаек, и на пятна нефти на воде, блестевшие под лучами солнца.
- Они просто ждут, - сказал Дэвид, - они могут ждать сколько угодно,
пока мы не свалимся, понимаешь? Поэтому мы и не можем их победить. Можно
выиграть несколько поединков, как ты в Милберне, но поверь мне - теперь
они не оставят тебя в покое. И правильно сделают. Это не так уж плохо.
- Нет, - прошептал Дон.
И увидел на берегу, за ужасной головой Дэвида, коттедж, где они с
Альмой жили когда-то, тысячу лет назад.
- Так было и со мной. Я хотел все тут перевернуть. Но эти старые лисы
- Сирс и Рики - знали столько всяких трюков, что в два счета затянули
меня за поле. И тогда я решил, что смогу одолеть их только одним
способом.
- Сирс и Рики?
- Конечно. Готорн, Джеймс и Вандерли. Разве не так?
- Так и было, - сказал Дон, глядя на багровое солнце.
- Да. И тебе лучше сделать то же, Дон. Видишь ли, они ведь живут
вечно и видят нас насквозь, и когда ты думаешь, что прижал их, они
выскальзывают и оказываются совсем в другом месте - совсем как те старые
судейские крючки. Я сделал это, и теперь все это мое, - Дэвид обвел
широким жестом дом, океан, солнце.
- И мое, - рядом шла Альма в белом платье. - Как сказал тот музыкант,
это сложное дело.
Пятна нефти под ногами потемнели, радужные блики стали завиваться
вокруг его щиколоток.
- Что тебе нужно, малыш, - сказал доктор Заячья лапка, - так это
выход. У тебя гудит голова и крутит живот, и ты устал, как негр на
плантации. Тебе нужно отыскать дверь.
- Дверь, - повторил Дон и тут же увидел перед собой высокую
деревянную дверь, стоящую прямо на песке. На ней белело бумажное
объявление, и он прочитал:
Мотель "Вид на залив".
1. Администрация просит гостей выезжать днем или оплачивать следующую
ночь.
2. Мы уважаем вашу собственность - пожалуйста, уважайте нашу.
3. Запрещается готовить в комнатах.
4. Администрация желает вам хорошего отдыха и счастливого пути.
- Видишь?
- сказал Дэвид. - Счастливого пути. Сделай то, что желает
администрация. Открой дверь.
Дон открыл дверь и шагнул за порог, на горячий асфальт автостоянки.
Перед ним стояла Анджи, держащая открытой дверцу машины.
Старик в очках с золотой оправой, похожий на Адольфа Эйхмана,
равнодушно посмотрел ему вслед.
Дон сел в машину.
- Теперь поехали, - доктор Заячья лапка тяжело опустился на сиденье
рядом с ним. - Ты теперь всегда найдешь эту дверь, так ведь? Ты теперь с
нами.
Дон вырулил со стоянки.
- Куда теперь?
- Куда, малыш? - негр усмехнулся. - По нашему пути. Это все, что у
тебя осталось. Можем поехать куда-нибудь в деревню. Видишь?
Конечно, он видел: глядя на дорогу, ведущую от Панама-Сити, он видел
широкое поле, поросшее травой, и ветряную мельницу, медленно вращающую
крыльями на легком ветерке.
- Нет, - прошептал он. - Не надо.
- Езжай, сынок. Просто езжай.
Дон глотнул воздуха. Он знал, что смертельно устал, что обязательно
уснет за рулем.
- фу, парень, от тебя несет, как от козла. Не мешало бы тебе
помыться.
Как только голос музыканта замолк, о ветровое стекло ударили струи
дождя. Дон включил дворники и увидел, что дождь стеной льет с внезапно
потемневшего неба.
Он закричал и, не соображая уже, что делает, нажал на газ.
Автомобиль рванулся вперед и вылетел с дороги на открытый пляж.
Его голова стукнулась о руль, и он лишь с трудом сообразил, что
машина, застревая в песке, продолжает ехать по направлению к морю.
На краю дороги стояла Альма Моубли в белом платье, протягивая к нему
руки, словно хотела его удержать.
- Чертов болван! - закричал доктор Заячья лапка, хватая его эа плечо.
Дон почувствовал боль под рубашкой, сунул туда руку и вытянул нож. Он
прокричал что-то нечленораздельное и ударил ножом туда, где сидел
музыкант.
- Чертов.., болван, - прохрипел доктор, хватая Дона за руки. Но он не
отталкивал лезвие, а наоборот, направлял его к себе в сердце.
За окном появилось лицо Альмы, кричащее, искаженное, как у ведьмы.
Голова Дона уткнулась в шею доктора Заячья лапка, кровь заливала его.
Машина уже не ехала, а летела над песком, подхваченная ветром,
отшвырнувшим Дона к дверце, - смертельным ветром Ночного сторожа,
швырнувшим машину прямо в залив.
Машина погрузилась в воду, и тело музыканта съежилось и усохло, как
когда-то тело Анны Мостин. Он почувствовал тепло и увидел, что дождь
моментально прекратился и на небе появилось жаркое солнце Флориды. Вода
пробивалась под дверцу и ее брызги сливались с предсмертным танцем
доктора Заячья лапка.
Его окружили тысячи вопящих голосов.
- Ну ублюдок, - прошептал он, выжидая превращения.
Зеленый свет залил внутренности машины. "Болван", - прошипел в
последний раз голос ниоткуда, и машина затряслась, разбрасывая блики
света, словно она была призмой, отражающей солнечные лучи.
Дон уловил, как шипение перешло в сердитое жужжание и быстро схватил
ладонями самое плотное световое пятно. Тело внутри было таким маленьким,
что сперва он решил, что потерял его. Потом то, что было у него в руках,
ужалило его.
ПУСТИ МЕНЯ!
Оно ужалило снова. Ему показалось, что рука раздулась, как футбольный
мяч. Он сложил ладони вместе и стал сдавливать то, что было внутри.
ВЫПУСТИ МЕНЯ!
Он продолжал давить, несмотря на укусы, пока крик у него в голове не
превратился в пронзительный визг.
