Крупный мраморный лоб прорезали две морщины.
- Мне надо с вами поговорить...
- Пожалуйста, Томас,- сказал я, незаметно отодвигаясь и пытаясь
освободить зажатый пальцами локоть. Мне как-то не нравилось, что он меня
держит.- Разумеется. Я - в вашем распоряжении.
- Тогда пройдемте сюда,- сказал Баггер поспешно.
И, затолкав меня за поднимающуюся выше роста горку цветов, разместил
в закутке, который эти цветы образовывали. Журчала вода в фонтанчике, и
сквозь декоративные камни высовывались глаза фиалок.- У меня есть для вас
довольно неприятная новость...
Он облизал губы.
- Томас, слушаю вас...- Я тоже начинал волноваться.
Новость заключалась в том, что сегодня утром к Баггеру, который был
членом Оргкомитета, неожиданно вперлись два человека в штатском и,
предъявив удостоверения Второго бюро, целый час задавали вопросы,
касающиеся моего пребывания. Откуда я взялся, каким образом, не получив
визы, въехал в страну, посылалось ли мне официальное приглашение на
конференцию? Кто меня из участников лично знает и какие у меня были ранее
научные достижения? Причем, дело ограничивалось не только этим, их
интересовали мои знакомства на конференции: с кем конкретно я последнее
время общаюсь и какие при этом веду конкретные разговоры. И не видел ли
Баггер, чтобы ко мне приходили какие-нибудь посторонние? Они дали довольно
подробное описание Зоммера: то есть, внешность, одежда, полный словесный
портрет. И просили, если такой посетитель появится, чтобы Баггер их
известил по соответствующему телефону. Баггер, разумеется, отказался. В
общем, стороны разошлись при взаимном неудовольствии.
Старший в паре даже холодно намекнул, что теперь и у Баггера могут
быть определенные неприятности. Тогда Баггер вспылил и послал их к черту.
На том и расстались. Представители Второго бюро зашли в номер к Дювалю, а
взъерошенный Баггер поспешил, чтобы меня предуведомить.
- Это, конечно, полное безобразие! - нервно сказал он.- Я не знаю уж,
за кого они вас тут принимают (да и если говорить откровенно, то лично мне
все равно), но смешно же искать среди нас наркомафию и террористов. Даже
если вы, предположим (простите меня, ради бога!), агент КГБ, то и здесь
они явно превысили свои полномочия. Конференция, в конце концов, не
секретная. Все имеющиеся материалы будут опубликованы.
Баггер пригладил волосы. Было ясно, что он боится скандала, который
бы мог разразиться. Член научного семинара - иностранный шпион.
Все газеты, конечно бы, ухватились за такое известие. Пострадал бы
престиж Конференции и Оргкомитет. Между прочим, сам Баггер в первую
очередь.
Вероятно, поэтому он так и расстраивался.
- Заверяю вас, что к КГБ я не имею ни малейшего отношения,- сказал
я.- Точно так же, как к наркомафии и к международному терроризму. Я
действительно российский ученый, Санкт-Петербургский Технологический
институт. Ну а то, что вам незнакомы мои научные публикации, так они, в
основном, посвящены смежным вопросам. Я не чистый философ, я, так сказать,
прикладник. Однако, это - не преступление...
Баггер, наконец, выпустил из пальцев мой локоть.
- Боже мой, мсье профессор, я, разумеется, верю вам.
И не надо мне ваше удостоверение, оно все равно на русском. С визами
произошла, конечно, какая-то путаница. Я бы лишь посоветовал обратиться в
российское посольство в Париже. Кто их знает, быть может, потребуется
юридическая защита...- Важное сенаторское лицо его вдруг на секунду
застыло, а затем умильно расплылось, изображая приветствие.
Полные яркие губы сложились сердечком.- Рад вас видеть, мадемуазель.
Вы, как всегда, ослепительны...
Он неловко посторонился.
- Здравствуйте, здравствуйте, господа,- сказал женский голос.- Вот вы
где, оказывается, от нас скрываетесь. Любопытно, какие у вас секреты? Я,
надеюсь, не помешала дискуссии? - Тут же теплая гибкая уверенная рука
просунулась мне под локоть, и Октавия, словно разъединяя нас, просочилась,
представ во всем своем страстном великолепии: черные дикие волосы, как
будто взъерошенные самумом, черные, полные вызова, блистающие глаза,
черный брючный костюм из плотного бархата. Под костюмом на черной блузке
светился в серебряной оправе топаз, а упругие алые губы были чуть-чуть
приоткрыты. Она точно была готова к немедленному поцелую.- Что же вы,
господа? Между прочим, семинар уже начинается...
Страстный взор ее обратился на Баггера. И почувствовалось в нем
какое-то непонятное ожидание. Словно бы она давала ему что-то понять.
Баггер даже смутился.
- Да, конечно, пора идти,- с запинкой сказал он.
Отступил и сдержанно поклонился, охватывая нас внимательным
взглядом.- Мы вас ждем, господа. Какой вы все же счастливец, мсье
Волкофф...
Ему, видимо, не хотелось оставлять нас одних. Тем не менее, он
вздохнул, показывая, как завидует,- отвернулся и пошел через громадную
широту вестибюля. Его ладная внушительная фигура привлекала внимание.
В миг прилипли к ней какие-то участники конференции.
Баггер в качестве Оргкомитета был нарасхват.
Его заслонили.
Встрепенувшаяся Октавия еще плотнее взяла меня под руку.
- Где ты пропадаешь? - капризно спросила она.- Почему я не видела
тебя сегодня за завтраком? Мне пришлось провести это время с Бернеттами и
Дювалем. Боже мой, они меня совершенно измучили!..
Выразительно просияли белки закатившихся глаз.
- Бедная,- сказал я.
Октавия притопнула каблуком.
- Ты не представляешь себе, какое это проклятие: и Дюваль, и
Бернетты. Разговаривают они только по своей специальности, более ни о чем.
И причем, идет сплошной английский язык. "Микрохимия естественных
социальных движений"... "Миф как косвенный смысл биологического в
человеке"... И так - все время. Это были ужасные полчаса.
Ты еще у меня за это поплатишься...
Она быстро подняла горячие губы, и я тут же склонился над ними,
почувствовав запах духов. Знакомое гибельное ощущение встрепенулось во мне
- с негой темного номера, с дурманным ароматом жасмина. Колыхалась от
сквозняка паутинная штора, и шумели за открытым окном парижские улицы.
Это было вчера.
А сегодня тревожащий запах жасмина казался еще сильнее, и еще острее
томила неизбежность прощания.
Все уже завершилось.
Октавия отстранилась разочарованно и сказала с упреком и с некоторым
негодованием:
- Что-то ты сегодня какой-то отсутствующий, дорогой. Я тебе надоела,
тебе вчера что-нибудь не понравилось? Знаешь что, давай поднимемся в
номер. Ну их, этих Бернеттов. Пускай без нас обсуждают...
Она медленно, почти незаметно прогнулась и коснулась меня
поднявшимися лацканами жакета. Вкус жасмина усилился. Я увидел себя как бы
со стороны: озабоченный, хмурый мужчина, непрерывно зачем-то
оглядывающийся - в чуть примятом костюме и галстуке, провисшем под горлом.
Зрелище было непривлекательное.
- Разумеется, дорогая,- примирительно сказал я.
- Только мне не мешало бы позвонить по одному мелкому делу. Подожди
здесь минуточку, я сейчас буду...
На мгновение мне показалось, что Октавия не хочет меня отпускать:
мышцы левой руки ее как бы окаменели, враз и очень отчетливо затвердело
плечо, пальцы стали вдруг - жесткими, цепкими, деревянными.
Однако продолжалось это недолго.
Уже в следующую секунду Октавия, видимо, смилостивилась:
- Ну иди. Ничего с тобой не поделаешь...
Я прошел к таксофону, прилепленному на шершавой стене. Таксофон был
обычный, с прорезью для кредитных карточек. Карточки у меня, разумеется,
не было, но за пару прошедших в Париже дней я уже научился справляться с
подобной техникой. Резкое внутреннее усилие - и загорелся глазок,
свидетельствующий о готовности. Раздался гудок в трубке. Я набрал длинный
ряд цифр. Можно было, конечно, позвонить и из номера, но я чувствовал, что
возвращаться в номер нельзя. В номере могла оказаться засада. Интересно,
как все-таки они меня вычислили? Я ведь все же не Зоммер, картину мира не
искажаю. Никаких аберраций быть не должно.
Вероятно, ниточка протянулась сюда из Петербурга... Я спокойно и даже
как бы лениво оглядывал вестибюль. В этот час народа тут было немного.
Пребывал в столбняке за барьером лощеный портье, и топталась у
скульптурной карты Парижа туристская пара. Пожилые, самодовольные, пестрые
иностранцы.
Более никого. Тишина, горка нежных фиалок у шепчущего фонтанчика.
А в противоположном конце вестибюля - полуоткрытая дверь, и
внимательный Баггер, выглядывающий из нее напоследок.
Он заметил меня и укоризненно покачал головой. Мол, опаздываете, это
не принято. Лишь вчера договаривались, что - никаких опозданий на
семинары.
Он даже прицокнул.
Я почувствовал внезапное раздражение. Сколько времени потеряно здесь
впустую. В самом деле, сегодня уже третий день, а я так и не продвинулся
ни на шаг в том, что требовалось. И нельзя утверждать, что все это время
было потрачено зря. Нет, конечно, я услышал несколько удивительных
сообщений. "Одомашнивание европейцев", доклад, например, или, скажем,
"Культура письма как бремя цивилизации". Масса нового материала, множество
парадоксальных гипотез. Я с такими проблемами еще никогда не сталкивался.
Тут есть над чем поразмыслить. И тем не менее, я не продвинулся ни на шаг.
Разговоры, дискуссии, вечное сотрясение воздуха. Никакой практической
ценности они не имели. Никакого конкретного смысла выудить не удалось.
Разве что как исходный материал для последующих раздумий. Вот и все, что
почерпнуто... Я прислушивался к гудкам, уходящим отсюда в Санкт-Петербург.
К телефону на другом конце линии не подходили.
Вероятно, квартира была в этот момент пуста. Почему-то и Зоммер, и
даже Рита отсутствовали.
Пора было возвращаться.
Я бросил трубку, а неслышно приблизившаяся Октавия опять взяла меня
под руку.
- Не дозвонился пока? Ничего, не расстраивайся, попробуем позже...
Она уже вновь подкрасила губы - потянула меня, вытаскивая из-под
колпака таксофона, страстно-черные глаза ее просияли. И в этот момент я
заметил двух молодых людей, деловым быстрым шагом пересекающих ширь
вестибюля.
Оба они были в приличных серых костюмах, в чисто-белых рубашках и
даже при галстуках. И они отрывисто переговаривались на ходу, поглощенные
якобы какими-то своими проблемами. Оба не обращали на меня никакого
внимания, но я сразу же, как ударенный, понял, что - это за мной.
И Октавия тоже, наверное, поняла, потому что сказала казенным
непререкаемым тоном:
- Спокойно! Не вырывайся!
И тогда я внезапно сообразил, что она не случайно просунула мне руку
под локоть, что она очень мягко и незаметно согнула мне кисть руки и что я
зафиксирован крепким профессиональным захватом.
В изумлении я посмотрел на нее, а Октавия, подняв брови, сухо
предупредила:
- Гостиница окружена. Сопротивление бесполезно...
У нее даже лицо изменилось: то, что раньше я принимал за страстность,
обернулось жестокостью, а сияющие колдовские глаза окатывали презрением.
И держала она меня очень уверенно - надавила на кисть, и боль
опоясала мне запястье. Вероятно, Октавия демонстрировала, что будет, если
я начну вырываться. Вырываться поэтому было бессмысленно. Душная знакомая
ненависть подступила мне к горлу. На мгновение перед взором мелькнуло:
покрытый пламенем вестибюль, сизый воющий дым, прорывающийся сквозь окна и
двери, и обугленная Октавия, как головешка, валяющаяся у фонтанчика. Уголь
