Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Demon's Souls |#11| Мaneater part 2
Demon's Souls |#10| Мaneater (part 1)
Demon's Souls |#9| Heart of surprises
Demon's Souls |#8| Maiden Astraea

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Фэнтези - Андрей Столяров Весь текст 146.76 Kb

Цвет небесный

Следующая страница
 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
     Андрей Столяров.
     Рассказы

    Цвет небесный
    До света


     Андрей Столяров. Цвет небесный

     Очередь  была  километра  на  четыре.  Она  выходила  из   павильона,
поворачивала за угол и черным рукавом тянулась вдоль промерзшего  за  ночь
бульвара. Стояли насмерть - подняв воротники,  грея  дыханием  окоченевшие
пальцы. У Климова ослабели ноги. Он  этого  ожидал.  Ему  сегодня  снились
голые,  неподвижные  деревья  на  бульваре,  стылый  асфальт  и  холодные,
мраморные статуи при входе. Озноб прохватывал при  виде  этих  статуй.  Он
представил, как сейчас закричат десятки глоток: "Куда без очереди?" - и он
будет жалко лепетать и показывать билет члена Союза -  машинально,  как  у
всех, поднял воротник старого пальто. Каблуки  стучали  о  твердую  землю.
Хрустели подернутые льдом лужи. В  подагрических  ветвях  сквозила  синева
хрупкого осеннего неба.
     Павильон был огражден турникетом. Климов, страдая, протиснулся.
     - Куда без очереди? - закричали ему.  -  Самый  умный  нашелся!  -  А
может, он тут работает? - Все они тут работают! - А может, он спросить?  -
Я с четырех утра стою, безобразие какое - спросить! Давай его назад!
     К Климову поспешил милиционер. Вовремя - его уже хватали  за  рукава.
Климов отчаянно заслонялся коричневой книжечкой.
     - И у меня такая есть! - кричали в толпе.
     В членском билете оказался сложенный пополам листок  твердой  бумаги.
Милиционер развернул его и дрогнул обветренным лицом.
     - У вас  же  персональное  приглашение,  товарищ  Климов.  От  самого
Сфорца. Вы, значит, знакомы с  Яковом  Сфорца?  -  Посмотрел  уважительно.
Очередь притихла, вслушиваясь. - Вам же надо  было  идти  через  служебный
вход.
     -  Не  сообразил...  извините...   -   бормотал   Климов,   засовывая
приглашение куда-то в карман: он забыл о нем.
     Гардеробщик, не видя в упор,  принял  ветхое  пальто,  оно  съежилось
среди тускло блестящих, широких воротников.  Красный  от  смущения  Климов
поспешил вперед - остановился,  испугавшись  гулких  шагов  по  мозаичному
полу. В обитых  цветным  штофом  залах  стояла  особая,  музейная  тишина.
Старческое сияние шло из высоких окон, сквозь стеклянные скаты треугольной
крыши - воздух был светел и сер. Сотни манекенов заполняли помещение. Дико
молчащие, оцепенелые. Климов растерялся. Это были не статуи. Это были люди
- как манекены. С гипсовыми лицами. Не шевелились. Не дышали.  По-гусиному
тянули головы к одной невидимой точке. Климов пошел  на  цыпочках,  шепча:
"Извините", - протискивался. В  простенках  висели  одинокие  картины.  Он
высмотрел свою - под самым потолком. Городской пейзаж.  Полдень.  Горячее,
сухое солнце. Канал, стиснутый каменными  берегами.  Солнце  отражается  в
нем. Вода желтая и рябая. Как  омлет.  В  нее  окунаются  задохнувшиеся  в
листве,  жаркие,  дремлющие  тополя.  Последняя  его  работа.  Нет  -  уже
предпоследняя. Последняя на комиссии. Все стояли затылками.  Это  помогло.
Климов глядел с отвращением. Вода была слишком желтая. И слишком блестела.
Действительно, как омлет. Не надо  было  разбивать  ее  бликами.  Чересчур
контрастно. Дешевый эффект  рвет  полотно.  В  шершавых  камнях  облицовки
канала тишком много фиолетового. Сумрачный, вечерний цвет. Он, как  чугун,
тянет набережную вниз. А дома  -  вытянутые,  серые,  призрачные  -  летят
куда-то в небо. Картина разваливается. Климов  сжал  ладони  -  ногтями  в
мякоть. Он был рад, что стоят затылками. Он почти любил эти стриженые, или
волосатые, или покрытые ухоженными льняными локонами человеческие затылки.
И пусть никто не смотрит. Я же не художник. У меня каждая деталь  сама  по
себе. Как в хоре: каждый поет свое,  стараясь  перекричать,  и  хора  нет.
Какофония. Невнятица цвета. Они же мертвые,  эти  камни,  которыми  я  так
гордятся. Я думал, что фиолетовый, а внутри даже чуть  лиловый,  сумрачный
цвет сделает солнечную желтизну в воде  пронзительной  -  как  скрипку  на
самых высоких нотах, где почти визг. А он -  глушит.  И  камни  получаются
холодные. Ночные камни. Прямо-таки могильные. И все разодрано: дома  парят
в воздухе, вода плоская, а деревья: боже мой, откуда я взял этот зеленый и
этот серебряный. Я хотел передать изнанку листьев  -  какая  она  белесая.
Замшевая - в крупицах пота.  Безумное  сочетание.  Зеленый  и  серебряный.
Будто игрушки на елке. Проламывает полотно. Словно топор воткнули. Я же не
художник. Я ремесленник. Мне нужно аккуратнейшим образом выписывать каждую
мелочь,  переделывать  по  десять  раз,  увязывая  скрупулезно.  Терпеливо
укладывать кирпичик за кирпичиком. Чтобы не рассыпалось. Тогда - да. Тогда
я смогу сделать среднюю работу. Не очень позорную.  И,  пожалуй,  не  надо
озарений. Меня губят озарения. Воспаряешь, забывая о том, что нет крыльев.
И - брякаешься на асфальт, так что искры из глаз. Очень больно падать. Все
так. Кроме неба. Небо я умею. Я даже не понимаю - почему, но  оно  у  меня
живое. Единственное, что я умею. Гвадари писал только при свечах, а я пишу
только небо. И еще хуже, что оно такое. Беспощадное.  Оно  просто  кричит,
что автор бездарность. Сфорца прав: в посредственной работе не должно быть
ни капли таланта. Потому что - контраст. Один талантливый  штрих  разрубит
всю картину. Великий искуситель Сфорца: капля живой воды  в  бочке  дегтя,
жемчужное зерно в навозной куче. Он мог бы этого и не говорить. Я сам  все
знаю. Жаль, что никак нельзя избавиться от этого ежедневного, мучительного
и невыносимого знания.
     Климова толкнули. Забывшись, он  сказал:  "Осторожнее",  -  в  полный
голос.  К  нему  негодующе  обернулись,  словно   нарушать   тишину   было
преступлением. Климов  вспомнил,  зачем  пришел.  Разозлился.  Морщась  от
неловкости, стал проталкиваться вперед.  Вслед  шипели.  Здесь  тоже  была
очередь. Дежурный с повязкой на рукаве следил за порядком. Опять  пришлось
показывать приглашение. Дорогу давали неохотно.
     Поперек  главного   зала   была   натянута   веревка.   За   ней,   в
противоестественной пустоте, освещенная сразу из двух окон, одна на стене,
словно вообще одна на свете, висела картина. Она была в черной раме. Будто
в трауре. Это и был траур - по нему,  по  Климову.  Он  взялся  руками  за
веревку. Ему что-то сказали - шепотом. Он смотрел. Его осторожно потрогали
за спину. Он щурился от напряжения. Это  было  невозможно.  Заныли  виски,
защипало глаза от слез - словно в дыму. Нельзя было так  писать.  Какое-то
сумасшествие. Выцвели и исчезли стены, исчезли  люди.  Он  прикусил  язык,
почувствовал во рту приторную сладость крови. Гулко, на весь  зал,  бухало
сердце. Его предупреждали. Ему говорили: будет точно так же, только в  сто
раз лучше. Но кто мог знать? Он видел лишь эскизы и писал по эскизам.  Его
обманули. Не в сто раз - в тысячу, в миллион раз лучше. Просто другой мир.
Тот, которого ждешь. Мир, где нет хронического безденежья  и  утомительных
метаний по знакомым, чтобы достать десятку,  где  нет  комнаты  в  кишащей
коммуналке - похожей на гроб, и сохнущего в бесконечном коридоре белья,  и
удушающей ненависти соседей к  _н_е_р_а_б_о_т_а_ю_щ_е_м_у_.  В  этом  мире
никто не вставал в пять утра и не гремел кастрюлями на кухне,  и  не  было
стоячей, как камень, очереди на квартиру где-то на  краю  света,  и  можно
было не стесняться друзей, выходящих из жирных машин (Как дела, Коля?  Все
рисуешь?). В этом мире не было кислых лиц у членов выставочного  комитета,
и не  подступала  тошнота  от  своего  заискивающего  голоса,  и  не  было
безнадежных выбиваний заказов: оформление витрины - натюрморт с  колбасой,
и отчаянных часов в мастерской,  когда  ужас  бессилия  выплескивается  на
полотно, и внутри гнетущая пустота, и кисть будто пластилиновая, и хочется
раз и навсегда перечеркнуть все крест-накрест острым шпателем.
     Его  грубо  взяли  за  плечо.   Климов   очнулся.   Оказывается,   он
непроизвольно  продвигался  ближе.  Шаг  за  шагом.  Веревка,  ограждающая
картину, натянулась и была готова лопнуть. Дежурный рычал ему в лицо.
     Климов, сутулясь, поспешил вернуться назад.
     - Посмотрели - отходите, - сказал дежурный.
     - Шизофреник, - объяснял кто-то за спиной. - Таким  субъектам  нельзя
смотреть картины Сфорца. Может запросто сойти с ума. И порезать.
     - Как порезать?
     - Обыкновенно - ножом.
     - Куда смотрит милиция...
     Дежурный толкал Климова в грудь.
     - Отходите, отходите!
     Он чувствовал на себе  любопытные  взгляды.  Кровь  прилила  к  лицу.
Девушка рядом с ним, вытянув  прозрачную  детскую  шею,  смотрела  вперед.
Прикрывала рот ладонью, будто молилась.
     - Не трогайте меня, - сквозь зубы сказал Климов.
     Ему хотелось крикнуть: "Это писал я! Здесь - мое  небо!  Мой  воздух.
Тот, что светится голубизной. Сфорца тут ни при чем. Посмотрите  в  другом
зале. Там висит картина. На ней такое же небо. Счастье,  которое  излучают
краски, сделал я. Эмалевая голубизна, чуть выцветшая и  тронутая  зеленым,
как на старых полотнах Боттичелли - это могу только  я.  Сфорца  этого  не
может."
     - Гражданин, - напомнил дежурный.
     - У него в мастерской висят картины без неба, - хрипло сказал Климов.
     - Заговаривается! - ахнул за спиной женский голос.
     - Да вызовите же милицию!
     Климов стиснул зубы и отошел. Его сторонились. Он стал  за  мраморной
колонной. Полированный камень был холодным.
     - Я прошу вас покинуть выставку,  -  негромко,  но  с  явной  угрозой
сказал дежурный.
     - Я никуда не пойду, - сказал Климов.
     Он был точно в ознобе. Дрожал. Прижал к мрамору пылающий лоб.
     - Хорошо, - сказал  дежурный.  -  Поговорим  иначе.  -  Исчез,  будто
растворился. Только заволновалась толпа - в направлении выхода.
     - Скандалы устраиваешь? - насмешливо сказал кто-то.
     Климов с трудом оторвал лицо от колонны.
     - Вольпер?
     Низкий, очень худой человек, изрезанный морщинами, неприятно  обнажил
желтые десны.
     - Ты все-таки решился, Климов...
     - А ты видел? - спросил Климов, громко дыша.
     - Я тебя поздравляю, -  сказал  Вольпер.  -  Теперь  за  тебя  нечего
беспокоиться. По крайней мере десятком картин ты обеспечен.
     - Он меня убил, Боря, - сказал Климов, держась за колонну.
     Вольпер откровенно засмеялся, раздвинув морщины.
     - И хорошо. Надеюсь, угостишь по этому случаю. Ты теперь богатый.
     Возник милиционер. Не тот, что у входа, а другой - строгий. Дежурный,
согнувшись, показывая на Климова, шептал ему на ухо. Милиционер  поплотнее
надвинул фуражку.
     - Где милиция, там меня нет, - сказал Вольпер.  Дернул  за  рукав.  -
Пошли отсюда. Что ты нарываешься?
     Восторженный  шепот  прошелестел  по  залу.  Все  вдруг  повернулись.
Окруженный венчиком притиснувшихся к нему  людей,  из  боковой,  служебной
двери вышел человек - на голову выше остальных. Бархатная куртка его  была
расстегнута, вместо галстука - шелковый красный бант. Человек остановился,
попыхивая трубкой, неторопливо огляделся. Держался он так,  словно  вокруг
никого не было.
     - Сфорца, Сфорца, - будто шуршали сухие листья.
     - Великий и неповторимый, - хихикнув,  сказал  Вольпер.  -  Но  каков
мэтр. Знает, собака, - как надо. И Букетов рядом с ним.
     У Климова оборвалось сердце. Рядом откашлялись. Это  был  милиционер.
Он приложил руку к фуражке - на выход.
     Окружавшие говорили что-то радостное и  почтительное.  Сфорца,  глядя
поверх, благожелательно кивал. Медленно и глубоко затягивался трубкой.
     Только бы не заметил, подумал Климов.
     Трубка  на  мгновение  застыла  -   Сфорца   увидел   его.   Так   же
благожелательно наклонил крупное  римское  лицо.  Моментально  образовался
проход. На Климова глазели. Милиционер  отпустил  локоть.  Сфорца  шел  по
проходу, несколько разводя  руки  для  приветствия.  Ладони  у  него  были
широкие и чистые.
     - Подвезло, - сказал Вольпер.
     Климову захотелось убежать. Он скривился - от стыда.
     - Весьма рад, - сочным голосом сказал Сфорца. Положил в рот  янтарный
Следующая страница
 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 
Комментарии (1)

Реклама