утром в так называемом мирном и безопасном городе. Угроза попасть в
рабство, погибнуть в кораблекрушении, угроза умереть от шпаги или пули -
все это я вынес с честью, но угроза, которая таилась в пронзительном го-
лосе и жирном лице Саймона, бывшего лорда Ловэта, страшила меня, как
ничто другое.
Я присел у озера, где сбегали в воду камыши, окунул руки в воду и
смочил виски. Если бы не боязнь лишиться остатков самоуважения, я бы
бросил свою безрассудную дерзкую затею. Но - называйте это отвагой или
трусостью, а, по-моему, тут было и то и другое - я решил, что зашел
слишком далеко и отступать уже поздно. Я не поддался этим людям, не под-
дамся им и впредь. Будь что будет, но я должен стоять на своем.
Сознание своей стойкости несколько приободрило меня, но не слишком.
Где-то в сердце у меня словно лежал кусок льда, и мне казалось, что
жизнь беспросветно мрачна и не стоит того, чтобы за нее бороться. Я
вдруг почувствовал острую жалость к двум существам. Одно из них - я сам,
такой одинокий, среди стольких опасностей. Другое - та девушка, дочь
Джемса Мора. Я мало говорил с ней, но я ее рассмотрел и составил о ней
свое мнение. Мне казалось, что она, совсем как мужчина, ценит превыше
всего незапятнанную честь, что она может умереть от бесчестья, а в эту
самую минуту, быть может, ее отец выменивает свою подлую жизнь на мою.
Мне подумалось, что наши с ней судьбы внезапно переплелись. До сих пор
она была как бы в стороне от моей жизни, хотя я вспоминал о ней со
странной радостью; сейчас обстоятельства внезапно столкнули нас ближе -
она оказалась дочерью моего кровного врага и, быть может, даже моего
убийцы. Как это жестоко, думал я, что всю свою жизнь я должен страдать и
подвергаться преследованиям из-за чужих дел и не знать никаких радостей.
Я не голодаю, у меня есть кров, где я могу спать, если мне не мешают
тяжелые мысли, но, кроме этого, мое богатство ничего мне не принесло.
Если меня приговорят к виселице, то дни мои, конечно, сочтены; если же
меня не повесят и я выпутаюсь из этой беды, то жизнь будет тянуться еще
долго и уныло, пока не наступит мой смертный час. И вдруг в памяти моей
всплыло ее лицо, такое, каким я видел его в первый раз, с полуоткрытыми
губами; я почувствовал замирание в груди и силу в ногах и решительно
направился в сторону Дина. Если меня завтра повесят и если, что весьма
вероятно, эту ночь мне придется провести в тюрьме, то напоследок я дол-
жен еще раз увидеть Катриону и услышать ее голос.
Быстрая ходьба и мысль о том, куда я иду, придали мне бодрости, и я
даже чуть повеселел. В деревне Дин, приютившейся в долине у реки, я
спросил дорогу у мельника; он указал мне ровную тропинку, по которой я
поднялся на холм и подошел к маленькому опрятному домику, окруженному
лужайками и яблоневым садом. Сердце мое радостно билось, когда я вошел в
садовую ограду, но сразу упало, когда я столкнулся лицом к лицу со сви-
репого вида старой дамой в мужской шляпе, нахлобученной поверх белого
чепца.
- Что вам здесь нужно? - спросила она.
Я сказал, что пришел к мисс Драммонд.
- А зачем вам понадобилась мисс Драммонд?
Я сказал, что познакомился с ней в прошлую субботу, что мне посчаст-
ливилось оказать ей пустяковую услугу и пришел я сюда по ее приглашению.
- А, так вы Шесть-пенсов! - с колкой насмешкой воскликнула старая да-
ма. - Экая щедрость и экий благородный джентльмен! А у вас есть имя и
фамилия, или вас так и крестили - "Шесть-пенсов"?
Я назвал себя.
- Боже правый! - воскликнула она. - Да неужто у Эбенезера есть сын?
- Нет, сударыня, - сказал я. - Я сын Александра. Теперь владелец Шоса
я.
- Погодите, он с вас еще семь шкур сдерет, покуда вы отвоюете свои
права, - заметила она.
- Я вижу, вы знаете моего дядюшку, - сказал я. - Тогда, возможно, вам
будет приятно слышать, что дело уже улажено.
- Ну хорошо, а зачем вам понадобилась мисс Драммонд? - не унималась
старая дама.
- Хочу получить свои шесть пенсов, сударыня, - сказал я. - Будучи
племянником своего дяди, я, конечно, такой же скопидом, как и он.
- А вы хитрый малый, как я погляжу, - не без одобрения заметила ста-
рая дама. - Я-то думала, вы просто теленок - эти ваши шесть пенсов, да
"ваш счастливый день", "да в память о Бэлкиддере"!..
Я обрадовался, поняв, что Катриона не забыла моих слов.
- Оказывается, тут было не без умысла, - продолжала она. - Вы, что
же, пришли свататься?
- Довольно преждевременный вопрос, - сказал я. - Мисс Драммонд еще
очень молода; я, к сожалению, тоже. Я видел ее всего один раз. Не стану
отрицать, - добавил я, решив подкупить мою собеседницу откровенностью, -
не стану отрицать, я часто думал о ней с тех пор, как мы встретились. Но
это одно дело, а связывать себя по рукам и ногам - совсем другое; я не
настолько глуп.
- Вижу, язык у вас хорошо привешен, - сказала старая дама. - Слава
богу, у меня тоже! Я была такой дурой, что взяла на свое попечение дочь
этого негодяя - вот уж поистине не было других забот! Но раз взялась, то
буду заботиться по-своему. Не хотите ли вы сказать, мистер Бэлфур из Шо-
са, что вы женились бы на дочери Джемса Мора, которого вот-вот повесят?
Ну, а нет, значит, не будет и никакого волокитства, зарубите себе это на
носу. Девушки - ненадежный народ, - прибавила она, кивая, - и, может, вы
не поверите, глядя на мои морщинистые щеки, но я тоже была девушкой, и
довольно миленькой.
- Леди Аллардайс, - сказал я, - полагаю, я не ошибся? Леди Аллардайс,
вы спрашиваете и отвечаете за нас обоих, так мы никогда не договоримся.
Вы нанесли мне меткий удар, спросив, собираюсь ли я жениться у подножия
виселицы на девушке, которую я видел всего один раз. Я сказал, что не
настолько опрометчив, чтобы связывать себя словом. И все же продолжим
наш разговор. Если девушка будет нравиться мне все так же - а у меня
есть основания надеяться на это, - тогда ни ее отец, ни виселица нас не
разлучат. А моя родня - я нашел ее на дороге, как потерянную монетку. Я
ровно ничем не обязан своему дядюшке; если я когда-нибудь и женюсь, то
только для того, чтобы угодить одной-единственной особе: самому себе.
- Такие речи я слыхала еще до того, как вы на свет родились, - заяви-
ла миссис Огилви, - должно быть, потому я их и в грош не ставлю. Тут
много есть над чем поразмыслить. Этот Джемс Мор, к стыду моему, прихо-
дится мне родственником. Но чем лучше род, тем больше в нем отрубленных
голов и скелетов на виселицах, так уж исстари повелось в нашей несчаст-
ной Шотландии. Да если б дело было только в виселице! Я бы даже рада бы-
ла, если бы Джемс висел в петле, по крайней мере с ним было бы поконче-
но. Кэтрин - славная девочка и добрая душа, она целыми днями терпит вор-
котню такой старой карги, как я. Но у нее есть своя слабость. Она просто
голову теряет, когда дело касается ее папаши, этого лживого верзилы,
льстеца и попрошайки, и помешана на всех Грегорах, на запрещенных име-
нах, короле Джемсе и прочей чепухе. Если вы воображаете, что сможете ее
переделать, вы сильно ошибаетесь. Вы говорите, что видели ее всего
раз...
- Я всего один раз с ней разговаривал, - перебил я, - но видел еще
раз сегодня утром из окна гостиной Престонгрэнджа.
Должен признаться, я сказал это, чтобы щегольнуть своим знакомством,
но тотчас же был наказан за чванство.
- Как так? - вдруг забеспокоившись, воскликнула старая дама. - Ведь
вы же и в первый раз встретились с ней у прокурорского дома?
Я подтвердил это.
- Гм... - произнесла она и вдруг сварливо набросилась на меня. - Я
ведь только от вас и знаю, кто вы и что вы! - закричала она. - Вы гово-
рите, что вы Бэлфур из Шоса, но кто вас знает, может, вы Бэлфур из чер-
товой подмышки! И зачем вы сюда явились - может, вы и правду сказали, а
может, и черт знает зачем! Я никогда не подведу вигов, я сижу и помалки-
ваю, чтобы мужчины моего клана сохранили головы на плечах, но я не стану
молчать, когда меня дурачат! И я вам прямо скажу: что-то слишком часто
вы околачиваетесь у прокурорских дверей да окон, непохоже, чтоб вы были
вздыхателем дочери Макгрегора. Так и скажите прокурору, который вас по-
дослал, и низко ему кланяйтесь. Прощайте, мистер Бэлфур. - Она послала
мне воздушный поцелуй. - Желаю благополучно добраться туда, откуда вы
пришли!
- Если вы принимаете меня за шпиона... - вскипел я, но у меня перех-
ватило горло. Я стоял и свирепо глядел на старую даму, потом поклонился
и пошел было прочь.
- Ха! Вот еще! Кавалер обиделся! - закричала она. - Принимаю вас за
шпиона! А за кого же мне вас принимать, если я про вас ровно ничего не
знаю? Но, видно, я все-таки ошиблась, а раз я не могу драться, придется
мне попросить извинения. Хороша бы я была со шпагой в руке! Ну, ну, -
продолжала она, - вы посвоему не такой уж скверный малый. Наверное, ваши
недостатки чем-то искупаются. Только, ох, Дэвид Бэлфур, вы ужасная дере-
венщина. Надо вам, дружок, пообтесаться, надо, чтобы вы ступали полегче
и чтобы вы поменьше мнили, о своей прекрасной особе; да еще постарайтесь
усвоить, что женщины не гренадеры. Хотя где уж вам! До последнего своего
дня вы будете смыслить в женщинах не больше, чем я в холощении кабанов.
Никогда еще я не слыхал от женщины таких слов; в своей жизни я знал
всего двух женщин - свою мать и миссис Кемпбелл, и обе были весьма бла-
гочестивы и весьма деликатны. Должно быть, на моем лице отразилось изум-
ление, ибо миссис Огилви вдруг громко расхохоталась.
- О господи, - воскликнула она, борясь со смехом, - ну и дурацкая же
у вас физиономия, а еще хотите жениться на дочери горного разбойника!
Дэви, милый мой, надо вас непременно поженить - хотя бы для того, чтобы
посмотреть, какие у вас получатся детки! Ну, а теперь, - продолжала она,
- нечего вам здесь топтаться, вашей девицы нет дома, и боюсь, что стару-
ха Огилви не слишком подходящее общество для вашей милости. К тому же,
кроме меня самой, некому позаботиться о моем добром имени, а я и так
слишком долго пробыла наедине с весьма соблазнительным юношей. За шестью
пенсами зайдете в другой раз! - крикнула она мне уже вслед.
Стычка с этой старой насмешницей придала моим мыслям смелость, кото-
рой им сильно недоставало. Уже два дня, как образ Катрионы сливался со
всеми моими размышлениями; она была как бы фоном для них, и я почти не
оставался наедине с собой: она всегда присутствовала где-то в уголке мо-
его сознания. А сейчас она стала совсем близкой, ощутимой; казалось, я
мог дотронуться до нее, которой не касался еще ни разу. Я перестал сдер-
живать себя, и душа моя, счастливая этой слабостью, ринулась к ней; гля-
дя вокруг, вперед и назад, я понял, что мир - унылая пустыня, где люди,
как солдаты в походе, должны выполнять свой долг со всей стойкостью, на
какую они способны, и в этом мире одна лишь Катриона может внести ра-
дость в мою жизнь. Мне самому было удивительно, как я мог предаваться
таким мыслям перед лицом опасности и позора; а когда я вспомнил, какой я
еще юнец, мне стало стыдно. Я должен закончить образование, должен найти
себе какое-то полезное дело и пройти службу там, где все обязаны слу-
жить; я еще должен присмотреться к себе, понять себя и доказать, что я
мужчина, и здравый смысл заставлял меня краснеть оттого, что меня уже
искушают мысли о предстоящих мне святых восторгах и обязанностях. Во мне
заговорило мое воспитание: я вырос не на сладких бисквитах, а на
черством хлебе правды. Я знал, что не может быть мужем тот, кто еще не
готов стать отцом; а такой юнец, как я, в роли отца был бы просто сме-
шон.
Погруженный в эти мысли, примерно на полпути к городу я увидел шедшую
мне навстречу девушку, и смятение мое возросло. Мне казалось, что я мог
так много сказать ей, но начать было не с чего; и, вспомнив, как я был
