нел.
- Вы либо чересчур наивны, либо совсем наоборот, и я вижу, что с вами
надо говорить откровеннее, - сказал он. - Это - дело политическое... да,
да, мистер Бэлфур, хотим мы того или нет, но это - политическое дело, и
я дрожу при мысли о том, что оно за собой повлечет. Вряд ли нужно объяс-
нять юноше, получившему такое воспитание, как вы, что к политическому
делу мы относимся совсем по-иному, чем к обыкновенному уголовному. Salus
populi supremo lex [2], - этот принцип допускает большие злоупотребле-
ния, но в нем есть та сила, которой проникнуты все законы природы, а
именно: сила необходимости. Разрешите, я объясню вам несколько подроб-
нее. Вы хотите, чтобы я поверил...
- Прощу прощения, милорд, я хочу, чтобы вы верили только тому, что я
могу доказать, - перебил я.
- Ай-ай, молодой человек! - сказал он. - Не будьте столь дерзким и
позвольте человеку, который годится вам по меньшей мере в отцы, изъяс-
няться пусть даже неточно, но по-своему и беспрепятственно высказывать
свои скромные суждения, даже если они, к сожалению, не совпадают с мне-
нием мистера Бэлфура. Итак, вы хотите, чтобы я поверил в невиновность
Брека. Я бы не придал этому значения, тем более что мы не можем поймать
беглеца. Но вопрос о невиновности Брека заведет нас слишком далеко.
Признать его невиновность - значит отказаться от обвинения второго прес-
тупника, человека иного склада, давнего изменника, который уже дважды
поднимал оружие против своего короля и дважды был помилован. Он подстре-
катель всякого недовольства, и кто бы ни сделал тот выстрел, вдохновите-
лем был, бесспорно, он. Мне незачем вам пояснять, что я говорю о Джемсе
Стюарте.
- А я, ваша светлость, честно вам скажу, что пришел к вам в дом
только для того, чтобы заявить о невиновности Алана и Джемса и сообщить,
что я готов дать показания перед судом.
- Я вам так же честно отвечу, мистер Бэлфур, - сказал он, - что ваши
показания по этому делу мне не желательны и я хочу, чтобы вы вовсе от
них воздержались.
- Вы, человек, возглавляющий правосудие в нашей стране, толкаете меня
на преступление! - воскликнул я.
- Я - человек, грудью стоящий за интересы своей страны, - ответил он,
- и понуждаю вас из политической необходимости. Патриотизм не всегда
нравствен в строгом смысле этого слова. Но вы, я полагаю, должны быть
рады; ведь в этом ваше спасение. Факты - серьезная улика против вас, и
если я еще пытаюсь вытащить вас из пропасти, то это, конечно, отчасти
потому, что мне нравится честность, которую вы доказали, явившись ко
мне, отчасти из-за письма Пилрига, но главным образом потому, что в этом
деле для меня на первом месте - долг политический, а судейский долг - на
втором. По этой причине я все с той же откровенностью повторяю вам: ваши
показания мне не нужны.
- Не сочтите, милорд, мои слова за дерзость - я только называю вещи
своими именами, - сказал я. - Но если ваша светлость не нуждается в моих
показаниях, то, вероятно, другая сторона будет чрезвычайно им рада.
Престонгрэндж встал и принялся мерить шагами комнату.
- Вы уже не дитя, - сказал он, - вы должны ясно помнить сорок пятый
год и мятежи, охватившие всю страну. В письме Пилрига говорится, что вы
верный сын церкви и государства. Кто же спас их в тот роковой год? Я не
говорю о его королевском величестве и солдатах, которые в свое время
внесли немалую лепту; но страна была спасена, а сражение было выиграно
еще до того, как Кемберленд захватил Драммосси. Кто же ее спас? Я еще
раз спрашиваю, кто спас протестантскую веру и наше государство? Во-пер-
вых, покойный президент Каллоден; он был истинным героем, но благодар-
ности так и не дождался; вот и я тоже - я все свои силы отдаю тому же
делу и не жду иной награды, кроме сознания исполненного долга. Кто же
еще, кроме президента? Вы знаете не хуже меня, это человек, о котором
нынче злословят, вы сами намекнули на это в начале нашей беседы, и я вас
пожурил. Итак, это герцог и великий клан Кемпбеллов. И вот один из Кемп-
беллов подло убит во время несения королевской службы. Герцог и я - мы
оба горцы. Но мы горцы цивилизованные, чего нельзя сказать о наших кла-
нах, о наших многочисленных сородичах. В них еще сохранились добродетели
и пороки дикарей. Они еще такие же варвары, как и эти Стюарты; только
варвары Кемпбеллы стоят за правое дело, а варвары Стюарты - за неправое.
Теперь судите сами. Кемпбеллы ждут отмщения. Если отмщения не будет, ес-
ли ваш Джемс избегнет кары, Кемпбеллы возмутятся. А это означает волне-
ния во всей горной Шотландии, которая и без того неспокойна и далеко не
разоружена: разоружение - просто комедия...
- Могу это подтвердить, - сказал я.
- Волнения в горной Шотландии сыграют на руку нашему старому, недрем-
лющему врагу, - продолжал прокурор, тыча пальцем в воздух и не переста-
вая шагать по комнате, - и могу поручиться, что у нас снова будет сорок
пятый год, на этот раз с Кемпбеллами в качестве противника. И что же,
ради того, чтобы сохранить жизнь вашему Стюарту, который, кстати, уже
осужден и за разные другие дела, кроме этого, - ради его спасения вы хо-
тите ввергнуть родину в войну, рисковать попранием веры ваших отцов,
поставить под угрозу жизнь и состояние многих тысяч невинных людей?..
Вот какие соображения влияют на меня и, надеюсь, в не меньшей мере пов-
лияют на вас, мистер Бэлфур, если вы преданы своей стране, справедливому
правительству и истинной вере.
- Вы откровенны со мной, милорд, и я вам за это очень признателен, -
сказал я. - Со своей стороны, постараюсь быть не менее честным. Я пони-
маю, что ваши политические соображения совершенно здравы. Я понимаю, что
на плечах вашей светлости лежит тяжелое бремя долга, понимаю, что ваша
совесть связана присягой, которую вы дали, вступая на свой высокий пост.
Но я простой смертный, я даже не дорос до того, чтобы называться мужчи-
ной, и свой долг я понимаю просто. Я могу думать только о двух вещах: о
несчастном, которому незаслуженно угрожает скорая и позорная смерть, и о
криках и рыданиях его жены, которые до сих пор звучат у меня в ушах. Я
не способен видеть дальше этого, милорд. Так уж я создан. Если стране
суждено погибнуть, значит, она погибнет. И если я слеп, то молю бога
просветить меня, пока не поздно.
Он слушал меня, застыв на месте, и стоял так еще некоторое время.
- Вот негаданная помеха! - произнес он вслух, но обращаясь к самому
себе.
- А как ваша светлость намерены распорядиться мною? - спросил я.
- Знаете ли вы, - сказал он, - что, если я пожелаю, вы будете ноче-
вать в тюрьме?
- Милорд, - ответил я, - мне приходилось ночевать в местах и похуже.
- Вот что, юноша, - сказал он, - наша беседа убедила меня в одном: на
ваше слово можно положиться. Дайте мне честное слово, что вы будете дер-
жать в тайне не только то, о чем мы говорили сегодня вечером, но и все,
что касается эпинского дела, и я отпущу вас на волю.
- Я дам слово молчать до завтра или до любого ближайшего дня, который
вам будет угодно назначить, - ответил я. - Не думайте, что это хитрость;
ведь если бы я дал слово без этой оговорки, то ваша цель, милорд, была
бы достигнута.
- Я не собирался расставлять вам ловушку.
- Я в этом уверен, - сказал я.
- Дайте подумать, - продолжал он. - Завтра воскресенье. Приходите ко
мне в понедельник утром, в восемь часов, а до этого обещайте молчать.
- Охотно обещаю, милорд. А о том, что я от вас слышал, обещаю мол-
чать, пока богу будет угодно продлевать ваши дни.
- Заметьте, - сказал он затем, - что я не прибегаю к угрозам.
- Это еще раз доказывает благородство вашей светлости. Но все же я не
настолько туп, чтобы не понять смысла не высказанных вами угроз.
- Ну, спокойной ночи, - сказал Генеральный прокурор. - Желаю вам хо-
рошо выспаться. Мне, к сожалению, это вряд ли удастся.
Он вздохнул и, взяв свечу, проводил меня до входной двери.
ГЛАВА V
В ДОМЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО ПРОКУРОРА
На следующий день, в воскресенье, двадцать седьмого августа, мне уда-
лось наконец осуществить свое давнее желание - послушать знаменитых
эдинбургских проповедников, о которых я знал по рассказам мистера Кемп-
белла. Но увы! С тем же успехом я мог бы слушать в Эссендине почтенного
мистера Кемпбелла. Сумбурные мысли, беспрестанно вертевшиеся вокруг раз-
говора с Престонгрэнджем, не давали мне сосредоточиться, и я не столько
слушал поучения проповедников, сколько разглядывал переполненные народом
церкви; мне казалось, что все это похоже на театр или (соответственно
моему тогдашнему настроению) на судебное заседание. Это ощущение особен-
но преследовало меня в Западной церкви с ее трехъярусными галереями, ку-
да я пошел в тщетной надежде встретить мисс Драммонд.
В понедельник я впервые в жизни воспользовался услугами цирюльника и
остался очень доволен. Затем я пошел к Генеральному прокурору и снова
увидел у его дверей красные мундиры солдат, ярким пятном выделявшиеся на
фоне мрачных домов. Я огляделся, ища глазами юную леди и ее слуг, но их
здесь не было. Однако, когда меня провели в кабинетик или приемную, где
я провел томительные часы ожидания в субботу, я тотчас заметил в углу
высокую фигуру Джемса Мора. Его, казалось, терзала мучительная тревога,
руки и ноги его судорожно подергивались, а глаза беспрерывно бегали по
стенам небольшой комнатки; я вспомнил о его отчаянном положении и по-
чувствовал к нему жалость. Должно быть, отчасти эта жалость, отчасти
сильный интерес, который вызывала во мне его дочь, побудили меня поздо-
роваться с ним.
- Позвольте пожелать вам доброго утра, сэр, - сказал я.
- И вам того же, сэр, - ответил он.
- Вы ждете Престонгрэнджа? - спросил я.
- Да, сэр, и дай бог, чтобы ваш разговор с этим джентльменом был при-
ятнее, чем мой.
- Надеюсь, что ваша беседа, во всяком случае, будет недолгой, так как
вас, очевидно, примут первым.
- Меня нынче принимают последним, - сказал он, вздернув плечи и раз-
водя руками. - Так не всегда бывало, сэр, но времена меняются. Все обс-
тояло иначе, юный джентльмен, когда шпага была в чести, а солдатская
доблесть ценилась высоко.
Он растягивал слова, чуть гнусавя, как все горцы, и это почему-то ме-
ня вдруг разозлило.
- Мне кажется, мистер Макгрегор, - сказал я, - что солдат прежде все-
го должен уметь молчать, а главная его доблесть - никогда не жаловаться.
- Я вижу, вы знаете мое имя, - он поклонился, скрестив руки, - хотя
сам я не вправе его называть. Что ж, оно достаточно известно: я никогда
не прятался от своих врагов и называл себя открыто; неудивительно, если
и меня самого и мое имя знают многие, о ком я никогда не слыхал.
- Да, ни вы не слыхали, - сказал я, - ни пока еще многие другие, но
если вам угодно, чтобы я назвал себя, то мое имя - Бэлфур.
- Имя хорошее, - вежливо ответил он, - его носят немало достойных лю-
дей. Помню, в сорок пятом году у меня в батальоне был молодой лекарь,
ваш однофамилец.
- Это, наверное, был брат Бэлфура из Байта, - сказал я; теперь уж я
знал об этом лекаре.
- Именно, сэр, - подтвердил Джемс Мор. - А так как мы сражались вмес-
те с вашим родственником, то позвольте пожать вашу руку.
Он долго и ласково жал мне руку, сияя так, будто нашел родного брата.
- Ах, - воскликнул он, - многое изменилось с тех пор, как мы с вашим
родичем слышали свист пуль!
- Он был мне очень дальним родственником, - сухо ответил я, - и дол-
жен вам признаться, что я его никогда и в глаза не видал.
- Ну, ну, - сказал Джемс Мор, - это неважно. Но вы сами... ведь вы,
наверное, тоже сражались? Я не припомню вашего лица, хотя оно не из тех,
что забываются.
- В тот год, который вы назвали, мистер Макгрегор, я бегал в приходс-
кую школу, - сказал я.
