- Нет, сэр, - ответил капитан. - Я только хочу сказать, что он
слишком распускает команду.
- А теперь, - попросил доктор, - скажите нам напрямик, капитан, чего
вам от нас нужно.
- Вы твердо решили отправиться в это плавание, джентльмены?
- Бесповоротно, - ответил сквайр.
- Отлично, - сказал капитан. - Если вы до сих пор терпеливо меня
слушали, хотя я и говорил вещи, которых не мог доказать, послушайте и
дальше. Порох и оружие складывают в носовой части судна [в носовой части
судна помещались матросы]. А между тем есть прекрасное помещение под вашей
каютой. Почему бы не сложить их туда? Это первое. Затем, вы взяли с собой
четверых слуг. Кого-то из них, как мне сказали, тоже хотят поместить в
носовой части. Почему не устроить им койки возле вашей каюты? Это второе.
- Есть и третье? - спросил мистер Трелони.
- Есть, - сказал капитан. - Слишком много болтают.
- Да, чересчур много болтают, - согласился доктор.
- Передам вам только то, что я слышал своими ушами, - продолжал
капитан Смоллетт. - Говорят, будто у вас есть карта какого-то острова.
Будто на карте крестиками обозначены места, где зарыты сокровища. Будто
этот остров лежит...
И тут он с полной точностью назвал широту и долготу нашего острова.
- Я не говорил этого ни одному человеку! - воскликнул сквайр.
- Однако каждый матрос знает об этом, сэр, - возразил капитан.
- Это вы, Ливси, все разболтали! - кричал сквайр. - Или ты, Хокинс...
- Теперь уже все равно, кто разболтал, - сказал доктор.
Я заметил, что ни он, ни капитан не поверили мистеру Трелони,
несмотря на все его оправдания. Я тоже тогда не поверил, потому что он
действительно был великий болтун. А теперь я думаю, что тогда он говорил
правду и что команде было известно и без нас, где находится остров.
- Я, джентльмены, не знаю, у кого из вас хранится эта карта, -
продолжал капитан. - И я настаиваю, чтобы она хранилась в тайне и от меня,
и от мистера Эрроу. В противном случае я буду просить вас уволить меня.
- Понимаю, - сказал доктор. - Во-первых, вы хотите прекратить лишние
разговоры. Во-вторых, вы хотите устроить крепость в кормовой части судна,
собрать в нее слуг моего друга и передать им все оружие и порох, которые
имеются на борту. Другими словами, вы опасаетесь бунта.
- Сэр, - сказал капитан Смоллетт, - я не обижаюсь, но не хочу, чтобы
вы приписывали мне слова, которых я не говорил. Нельзя оправдать капитана,
решившего выйти в море, если у него есть основания опасаться бунта. Я
уверен, что мистер Эрроу честный человек. Многие матросы тоже честные
люди. Быть может, все они честные люди. Но я отвечаю за безопасность
корабля и за жизнь каждого человека на борту. Я вижу, что многое делается
не так, как следует. Прошу вас принять меры предосторожности или уволить
меня. Вот и все.
- Капитан Смоллетт, - начал доктор улыбаясь, - вы слыхали басню о
горе, которая родила мышь? Простите меня, но вы напомнили мне эту басню.
Когда вы явились сюда, я готов был поклясться моим париком, что вы
потребуете у нас много больше.
- Вы очень догадливы, доктор, - сказал капитан. - Явившись сюда, я
хотел потребовать расчета, ибо у меня не было ни малейшей надежды, что
мистер Трелони согласится выслушать хоть одно мое слово.
- И не стал бы слушать! - крикнул сквайр. - Если бы не Ливси, я бы
сразу послал вас ко всем чертям. Но как бы то ни было, я выслушал вас и
сделаю все, что вы требуете. Однако мнение мое о вас изменилось к худшему.
- Это как вам угодно, сэр, - сказал капитан. - Потом вы поймете, что
я исполнил свой долг.
И он удалился.
- Трелони, - сказал доктор, - против своего ожидания, я убедился, что
вы пригласили на корабль двух честных людей: капитана Смоллетта и Джона
Сильвера.
- Насчет Сильвера я с вами согласен, - воскликнул сквайр, - а
поведение этого несносного враля я считаю недостойным мужчины, недостойным
моряка и, во всяком случае, недостойным англичанина!
- Ладно, - сказал доктор, - увидим.
Когда мы вышли на палубу, матросы уже начали перетаскивать оружие и
порох. "Йо-хо-хо!" - пели они во время работы. Капитан и мистер Эрроу
распоряжались.
Мне очень понравилось, как нас разместили по-новому. Всю шхуну
переоборудовали. На корме из бывшей задней части среднего трюма устроили
шесть кают, которые соединялись запасным проходом по левому борту с
камбузом [камбуз - корабельная кухня] и баком [бак - возвышение в передней
части корабля]. Сначала их предназначали для капитана, мистера Эрроу,
Хантера, Джойса, доктора и сквайра. Но затем две из них отдали Редруту и
мне, а мистер Эрроу и капитан устроились на палубе, в сходном тамбуре
[сходной тамбур - помещение, в которое выходит трап (лестница, ведущая в
трюм)], который был так расширен с обеих сторон, что мог сойти за кормовую
рубку [рубка - возвышение на палубе судна для управления]. Он, конечно,
был тесноват, но все же в нем поместилось два гамака. Даже штурман,
казалось, был доволен таким размещением. Возможно, он тоже не доверял
команде. Впрочем, это только мое предположение, потому что, как вы скоро
увидите, он недолго находился на шхуне.
Мы усердно работали, перетаскивая порох и устраивая наши каюты, когда
наконец с берега явились в шлюпке последние матросы и вместе с ними
Долговязый Джон.
Повар взобрался на судно с ловкостью обезьяны и, как только заметил,
чем мы заняты, крикнул:
- Эй, приятели, что же вы делаете?
- Переносим бочки с порохом, Джон, - ответил один из матросов.
- Зачем, черт вас побери? - закричал Долговязый. - Ведь этак мы
прозеваем утренний отлив!
- Они исполняют мое приказание! - оборвал его капитан. - А вы,
милейший, ступайте на кухню, чтобы матросы могли поужинать вовремя.
- Слушаю, сэр, - ответил повар.
И, прикоснувшись рукой к пряди волос на лбу, нырнул в кухонную дверь.
- Вот это славный человек, капитан, - сказал доктор.
- Весьма возможно, сэр, - ответил капитан Смоллетт. - Осторожней,
осторожней, ребята!
И он побежал к матросам. Матросы волокли бочку с порохом. Вдруг он
заметил, что я стою и смотрю на вертлюжную пушку [вертлюжная пушка -
пушка, поворачивающаяся на специальной вращающейся установке - вертлюге],
которая была установлена в средней части корабля, - медную девятифунтовку,
и сейчас же налетел на меня.
- Эй, юнга, - крикнул он, - прочь отсюда! Ступай к повару, он даст
тебе работу.
И, убегая на кухню, я слышал, как он громко сказал доктору:
- Я не потерплю, чтобы на судне у меня были любимчики!
Уверяю вас, в эту минуту я совершенно согласился со сквайром, что
капитан - невыносимый человек, и возненавидел его.
10. ПЛАВАНИЕ
Суматоха продолжалась всю ночь. Мы перетаскивали вещи с места на
место. Шлюпка то и дело привозила с берега друзей сквайра, вроде мистера
Блендли, приехавших пожелать ему счастливого плавания и благополучного
возвращения домой. Никогда раньше в "Адмирале Бенбоу" мне не приходилось
работать так много.
Я уже устал, как собака, когда перед самым рассветом боцман заиграл
на дудке и команда принялась поднимать якорь.
Впрочем, если бы даже я устал вдвое больше, я и то не ушел бы с
палубы. Все было ново и увлекательно для меня - и отрывистые приказания, и
резкий звук свистка, и люди, суетливо работающие при тусклом свете
корабельных фонарей.
- Эй, Окорок, затяни-ка песню! - крикнул один из матросов.
- Старую! - крикнул другой.
- Ладно, ребята, - отвечал Долговязый Джон, стоявший тут же, на
палубе, с костылем под мышкой.
И запел песню, которая была так хорошо мне известна:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца...
Вся команда подхватила хором:
Йо-хо-хо, и бутылка рому! - при последнем "хо" матросы дружно нажали
на вымбовки шпиля.
Мне припомнился наш старый "Адмирал Бенбоу", почудилось, будто голос
покойного Бонса внезапно присоединился к матросскому хору.
Скоро якорь был поднят и укреплен на носу. С него капала вода. Ветер
раздул паруса. Земля отступила. Корабли, окружавшие нас, стали удаляться.
И прежде чем я лег на койку, чтобы подремать хоть часок, "Испаньола"
начала свое плавание к Острову Сокровищ.
Я не стану описывать подробности нашего путешествия. Оно было очень
удачно. Корабль оказался образцовым, команда состояла из опытных моряков,
капитан превосходно знал свое дело. Но прежде чем мы достигли Острова
Сокровищ, случилось два-три события, о которых стоит упомянуть.
Раньше всего выяснилось, что мистер Эрроу гораздо хуже, чем думал о
нем капитан. Он не пользовался у матросов никаким авторитетом, и его никто
не слушал. Но это еще не самое худшее. Через день-два после отплытия он
стал появляться на палубе с мутными глазами и пылающими щеками. Язык его
заплетался. Налицо были и другие признаки опьянения. Время от времени его
приходилось с позором гнать в каюту. Он часто падал и расшибался.
Случалось, пролеживал целые дни у себя на койке, не вставая. Бывало,
конечно, что он дня два ходил почти трезвый и тогда кое-как справлялся со
своими обязанностями.
Мы никак не могли понять, откуда он достает выпивку. Весь корабль
ломал голову над этой загадкой. Мы следили за ним, но ничего не выследили.
Когда мы спрашивали его напрямик, он, если был пьян, только хохотал нам в
глаза, а если был трезв, торжественно клялся, что за всю жизнь ничего не
пил, кроме воды.
Как штурман он никуда не годился и оказывал дурное влияние на своих
подчиненных. Было ясно, что он плохо кончит. И никто не удивился и не
опечалился, когда однажды темной, бурной ночью он исчез с корабля.
- Свалился за борт! - решил капитан. - Что же, джентльмены, это
избавило нас от необходимости заковывать его в кандалы.
Таким образом, мы остались без штурмана. Нужно было выдвинуть на эту
должность кого-нибудь из команды. Выбор пал на боцмана Джоба Эндерсона.
Его по-прежнему называли боцманом, но исполнял он обязанности штурмана.
Мистер Трелони, много странствовавший и хорошо знавший море, тоже
пригодился в этом деле - он стоял в хорошую погоду на вахте. Второй
боцман, Израэль Хендс, был усердный старый, опытный моряк, которому можно
было поручить почти любую работу.
Он, между прочим, дружил с Долговязым Джоном Сильвером, и раз уж я
упомянул это имя, придется рассказать о Сильвере подробнее.
Матросы называли его Окороком. Он привязывал свой костыль веревкой к
шее, чтобы руки у него были свободны. Стоило посмотреть, как он, упираясь
костылем в стену, покачиваясь с каждым движением корабля, стряпал, словно
находился на твердой земле! Еще любопытнее было видеть, как ловко и быстро
пробегал он в бурную погоду по палубе, хватаясь за канаты, протянутые для
него в самых широких местах. Эти канаты назывались у матросов "сережками
Долговязого Джона". И на ходу он то держался за эти "сережки", то пускал в
дело костыль, то тащил его за собой на веревке.
Все же матросы, которые плавали с ним прежде, очень жалели, что он
уже не тот, каким был.
- Наш Окорок не простой человек, - говорил мне второй боцман. - В
молодости он был школяром и, если захочет, может разговаривать, как книга.
А какой он храбрый! Лев перед ним ничто, перед нашим Долговязым Джоном. Я
видел сам, как на него, безоружного, напало четверо, а он схватил их и
стукнул головами вот так.
Вся команда относилась к нему с уважением и даже подчинялась его
приказаниям.
С каждым он умел поговорить, каждому умел угодить. Со мной он всегда
