мог бы состязаться в быстроте с таким проворным врагом. Странное существо
перебегало от ствола к стволу со скоростью оленя. Оно двигалось на двух
ногах, по-человечески, хотя очень низко пригибалось к земле, чуть ли не
складываясь вдвое. Да, то был человек, в этом я больше не мог сомневаться.
Я вспомнил все, что слыхал о людоедах, и собирался уже позвать на
помощь. Однако мысль о том, что предо мною находится человек, хотя бы и
дикий, несколько приободрила меня. И страх мой перед Сильвером сразу ожил.
Я остановился, размышляя, как бы ускользнуть от врага. Потом вспомнил, что
у меня есть пистолет. Как только я убедился, что я не беззащитен, ко мне
вернулось мужество, и я решительно двинулся навстречу островитянину.
Он опять спрятался, на этот раз за деревом. Заметив, что я
направляюсь к нему, он вышел из засады и сделал было шаг мне навстречу.
Потом в нерешительности потоптался на месте, попятился и вдруг, к
величайшему моему изумлению и смущению, упал на колени и с мольбой
протянул ко мне руки.
Я снова остановился.
- Кто вы такой? - спросил я.
- Бен Ганн, - ответил он; голос у него был хриплый, как скрип
заржавленного замка. - Я несчастный Бен Ганн. Три года я не разговаривал
ни с одним человеком.
Это был такой же белый человек, как и я, и черты его лица были,
пожалуй, приятны. Только кожа так сильно загорела на солнце, что даже губы
у него были черные. Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись на
темном лице. Из всех нищих, которых я видел на своем веку, этот был самый
оборванный. Одежда его состояла из лохмотьев старого паруса и матросской
рубахи. Один лоскут скреплялся с другим либо медной пуговицей, либо
прутиком, либо просмоленной паклей. Единственной неизодранной вещью из
всего его костюма был кожаный пояс с медной пряжкой.
- Три года! - воскликнул я. - Вы потерпели крушение?
- Нет, приятель, - сказал он. - Меня бросили тут на острове.
Я слышал об этом ужасном наказании пиратов: виновного высаживали на
какой-нибудь отдаленный и пустынный остров и оставляли там одного, с
небольшим количеством пороха и пуль.
- Брошен на этом острове три года назад, - продолжал он. - С тех пор
питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Человек способен жить везде, куда
бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, мой милейший, как стосковалось мое
сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой кусочка сыру?..
Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр на ломтике хлеба...
Просыпаюсь, а сыра нет.
- Если мне удастся вернуться к себе на корабль, - сказал я, - вы
получите вот этакую голову сыра.
Он щупал мою куртку, гладил мои руки, разглядывал мои сапоги и,
замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.
Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то лукавством.
- Если тебе удастся вернуться к себе на корабль? - повторил он мои
слова. - А кто же может тебе помешать?
- Уж конечно, не вы, - ответил я.
- Конечно, не я! - воскликнул он. - А как тебя зовут, приятель?
- Джим, - сказал я.
- Джим, Джим... - повторял он с наслаждением. - Да, Джим, я вел такую
жизнь, что мне стыдно даже рассказывать. Поверил бы ты, глядя на меня, что
моя мать была очень хорошая, благочестивая женщина?
- Поверить трудновато, - согласился я.
- Она была на редкость хорошая женщина, - сказал он. - Я рос
вежливым, благовоспитанным мальчиком и умел так быстро повторять наизусть
катехизис, что нельзя было отличить одно слово от другого. И вот что из
меня вышло, Джим. А все оттого, что я смолоду ходил на кладбище играть в
орлянку! Ей-богу, начал с орлянки и покатился. Мать говорила, что я плохо
кончу, и ее предсказание сбылось. Я много размышлял здесь в одиночестве и
раскаялся. Теперь уже не соблазнишь меня выпивкой. Конечно, от выпивки я
не откажусь и сейчас, но самую малость, не больше наперстка, на счастье...
Я дал себе слово исправиться и теперь уже не собьюсь, вот увидишь! А
главное, Джим... - он оглянулся и понизил голос до шепота, - ведь я
сделался теперь богачом.
Тут я окончательно убедился, что несчастный сошел с ума в
одиночестве. Вероятно, эта мысль отразилась на моем лице, потому что он
повторил с жаром:
- Богачом! Богачом! Слушай, Джим, я сделаю из тебя человека! Ах,
Джим, ты будешь благословлять судьбу, что первый нашел меня!.. - Вдруг
лицо его потемнело, он сжал мою руку и угрожающе поднял палец. - Скажи мне
правду, Джим: не Флинта ли это корабль?
Меня осенила счастливая мысль: этот человек может сделаться нашим
союзником. И я тотчас же ответил ему:
- Нет, не Флинта. Флинт умер. Но раз вы хотите знать правду, вот вам
правда: на корабле есть несколько старых товарищей Флинта, и для нас это
большое несчастье.
- А нет ли у вас... одноногого? - выкрикнул он задыхаясь.
- Сильвера? - спросил я.
- Сильвера! Сильвера! Да, его звали Сильвером.
- Он у нас повар. И верховодит всей шайкой.
Он все еще держал меня за руку и при этих словах чуть не сломал ее.
- Если ты подослан Долговязым Джоном - я пропал. Но знаешь ли ты, где
ты находишься?
Я сразу же решил, что мне делать, и рассказал ему все - и о нашем
путешествии, и о трудном положении, в котором мы оказались. Он слушал меня
с глубоким вниманием и, когда я кончил, погладил меня по голове.
- Ты славный малый, Джим, - сказал он. - Но теперь вы все завязаны
мертвым узлом. Положитесь на Бена Ганна, и он выручит вас, вот увидишь.
Скажи, как отнесется ваш сквайр к человеку, который выручит его из беды?
Я сказал ему, что сквайр - самый щедрый человек на всем свете.
- Ладно, ладно... Но, видишь ли, - продолжал Бен Ганн, - я не
собираюсь просить у него лакейскую ливрею или место привратника. Нет, этим
меня не прельстишь! Я хочу знать: согласится он дать мне хотя бы одну
тысячу фунтов из тех денег, которые и без того мои?
- Уверен, что даст, - ответил я. - Все матросы должны были получить
от него свою долю сокровищ.
- И свезет меня домой? - спросил он, глядя на меня испытующим взором.
- Конечно! - воскликнул я. - Сквайр - настоящий джентльмен. Кроме
того, если мы избавимся от разбойников, помощь такого опытного морехода,
как вы, будет очень нужна на корабле.
- Да, - сказал он, - значит, вы и вправду отвезете меня?
И он облегченно вздохнул.
- А теперь послушай, что я тебе расскажу, - продолжал он. - Я был на
корабле Флинта, когда он зарыл сокровища. С ним было еще шесть моряков -
здоровенные, сильные люди. Они пробыли на острове с неделю, а мы сидели на
старом "Морже". В один прекрасный день мы увидели шлюпку, а в шлюпке сидел
Флинт, и голова его была повязана синим платком. Всходило солнце. Он был
бледен как смерть и плыл к нам... один, а остальные шестеро были убиты...
убиты и похоронены... да... Как он расправился с ними, никто из нас
никогда не узнал. Была ли там драка, резня или внезапная смерть... А он
был один против шестерых!.. Билли Бонс был штурманом, а Долговязый Джон -
квартирмейстером. Они спросили у него, где сокровища. "Ступайте на берег и
поищите, - сказал он в ответ. - Но, клянусь громом, корабль не станет вас
ждать". Вот как он сказал им, Флинт. А три года назад я плыл на другом
корабле, и мы увидели этот остров. "Ребята, - сказал я, - здесь Флинт
зарыл сокровища. Сойдемте на берег и поищем". Капитан очень рассердился.
Но все матросы были со мной заодно, и мы причалили к этому берегу.
Двенадцать дней мы искали сокровища и ничего не нашли. С каждым днем
товарищи ругали меня все сильней и сильней. Наконец они собрались на
корабль. "А ты, Бенджамин Ганн, оставайся! - сказали они. - Вот тебе
мушкет, заступ и лом, Бенджамин Ганн... Оставайся здесь и разыскивай
денежки Флинта". С тех пор, Джим, вот уже три года живу я здесь и ни разу
не видел благородной человеческой пищи. Взгляни на меня: разве похож я на
простого матроса?.. Нет, говоришь, не похож? Да и не был похож никогда.
Он как-то странно подмигнул мне одним глазом и сильно ущипнул меня за
руку.
- Так и скажи своему сквайру, Джим: он никогда не был похож на
простого матроса, - продолжал он. - Скажи ему, что Бен три года сидел тут,
на острове, один-одинешенек, и днем и ночью, и в хорошую погоду и в дождь.
Иногда, может быть, думал о молитве, иногда вспоминал свою престарелую
мать, хотя ее давно нет в живых - так и скажи ему. Но большую часть
времени... уж это ты непременно ему скажи... большую часть времени Ганн
занимался другими делами. И при этих словах ущипни его вот так.
И он снова ущипнул меня самым дружеским образом.
- Ты ему, - продолжал он, - вот еще что скажи: Ганн отличный человек
- так ему и скажи, Ганн гораздо больше доверяет джентльмену прирожденному,
чем джентльмену удачи, потому что он сам был когда-то джентльменом удачи.
- Из того, что вы мне тут толкуете, я не понял почти ничего, - сказал
я. - Впрочем, это сейчас и не важно, потому что я все равно не знаю, как
попасть на корабль.
- А, - сказал он, - плохо твое дело. Ну да ладно, у меня есть лодка,
которую я смастерил себе сам, собственными руками. Она спрятана под белой
скалой. В случае какой-нибудь беды мы можем поехать на ней, когда станет
темнее... Но постой! - закричал он вдруг. - Что это там такое?
Как раз в эту минуту с корабля грянул пушечный выстрел. Гулкое эхо
подхватило его и разнесло по всему острову. А между тем до захода солнца
оставалось еще два часа.
- Там идет бой! - крикнул я. - За мною! Идите скорее!
И кинулся бежать к стоянке корабля, забыв свои недавние страхи. Рядом
со мной легко и проворно бежал злополучный пленник.
- Левее, левее! - приговаривал он. - Левее, милейший Джим! Ближе к
деревьям! Вот в этом месте в первый раз подстрелил я козу. Теперь козы
сюда не спускаются, они бегают только там, наверху, по горам, потому что
боятся Бенджамина Ганна... А! А вот кладбище. Видишь холмики? Я приходил
сюда и молился изредка, когда я думал, что, может быть, сейчас
воскресенье. Это не то, что часовня, но все как-то торжественней. Правда,
я был один, без капеллана, без Библии...
Он болтал на бегу без умолку, не дожидаясь ответа, да я и не мог
отвечать.
После пушечного выстрела долгое время была тишина, а потом раздался
залп из ружей.
И опять тишина. И потом впереди над лесом, в четверти мили от нас,
взвился британский флаг.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЧАСТОКОЛ
16. ДАЛЬНЕЙШИЕ СОБЫТИЯ ИЗЛОЖЕНЫ ДОКТОРОМ. КАК БЫЛ ПОКИНУТ КОРАБЛЬ
Обе шлюпки отчалили от "Испаньолы" около половины второго, или,
выражаясь по-морскому, когда пробило три склянки. Капитан, сквайр и я
сидели в каюте и совещались о том, что делать. Если бы дул хоть самый
легкий ветер, мы напали бы врасплох на шестерых мятежников, оставшихся на
корабле, снялись бы с якоря и ушли в море. Но ветра не было. А тут еще
явился Хантер и сообщил, что Джим Хокинс проскользнул в шлюпку и уехал
вместе с пиратами на берег.
Мы, конечно, ни минуты не думали, что Джим Хокинс изменник, но очень
за него беспокоились. Матросы, с которыми он уехал, были так раздражены,
что, признаться, мы не надеялись увидеть Джима снова. Мы поспешили на
палубу. Смола пузырями выступила в пазах. Кругом в воздухе стояло такое
зловоние от болотных испарений, что меня чуть не стошнило. В этом
отвратительном проливе пахло лихорадкой и дизентерией. Шестеро негодяев
угрюмо сидели под парусом на баке. Шлюпки стояли на берегу возле устья
какой-то речонки, и в каждой сидел матрос. Один из них насвистывал
