опушку. Передо мной до самого горизонта простиралось озаренное солнцем
море, а возле берега кипел и пенился прибой.
Я ни разу не видел, чтобы море около Острова Сокровищ было спокойно.
Даже в ясные дни, когда солнце сияет ослепительно и воздух неподвижен,
громадные валы с грохотом катятся на внешний берег. На острове едва ли
существует такое место, где можно было бы укрыться от шума прибоя.
Я шел по берегу, наслаждаясь прогулкой. Наконец, решив, что я зашел
уже достаточно далеко на юг, я осторожно пополз под прикрытием густых
кустов вверх, на хребет косы.
Позади меня было море, впереди бухта. Морской ветер, как бы
утомившись своей собственной яростью, утихал. Его сменили легкие воздушные
течения с юга и юго-востока, которые несли с собой густой туман. В
проливе, защищенном Островом Скелета, была такая же неподвижная
свинцово-тусклая вода, как в тот день, когда мы впервые его увидели.
"Испаньола" вся, от вершины мачты до ватерлинии, с повисшим черным флагом,
отражалась, как в зеркале.
Возле корабля я увидел ялик. На корме сидел Сильвер. Его я узнал бы
на любом расстоянии. Он разговаривал с двумя пиратами, перегнувшимися к
нему через борт корабля. У одного из них на голове торчал красный колпак.
Это был тот самый негодяй, который недавно перелезал через частокол. Они
болтали и смеялись, но меня отделяла от них целая миля, и, понятно, я не
мог расслышать ни слова. Потом до меня донесся страшный, нечеловеческий
крик. Сначала я испугался, но затем узнал голос Капитана Флинта, попугая.
Мне даже почудилось, что я разглядел пеструю птицу на руке у Сильвера.
Ялик отчалил и понесся к берегу, а человек в красном колпаке вместе
со своим товарищем спустился в каюту.
Солнце скрылось за Подзорной Трубой, туман сгустился, быстро темнело.
Я понял, что нельзя терять ни минуты, если я хочу найти лодку сегодня.
Белая скала была хорошо видна сквозь заросли, но находилась она
довольно далеко, примерно одну восьмую мили по косе, и я потратил немало
времени, чтобы до нее добраться. Часто я полз на четвереньках в кустах.
Была уже почти ночь, когда я коснулся руками шершавых боков скалы. Под ней
находилась небольшая ложбина, поросшая зеленым мохом. Эта ложбина была
скрыта от взоров песчаными дюнами и малорослым кустарником, едва
достигавшим моих колен. В ее глубине я увидел шатер из козьих шкур. В
Англии такие шатры возят с собой цыгане.
Я спустился в ложбину, приподнял край шатра и нашел там лодку Бена
Ганна. Из всех самодельных лодок эта была, так сказать, самая самодельная.
Бен сколотил из крепкого дерева кривобокую раму, обшил ее козьими шкурами
мехом внутрь - вот и вся лодка. Не знаю, как выдерживала она взрослого
человека - даже я помещался в ней с трудом. Внутри я нашел очень низкую
скамейку, подпорку для ног и весло с двумя лопастями.
Никогда прежде я не видел плетеных рыбачьих челнов, на которых
плавали древние британцы. Но впоследствии мне удалось познакомиться с
ними. Чтобы вы яснее представили себе лодку Бена Ганна, скажу, что она
была похожа на самое первое и самое неудачное из этих суденышек. И все же
она обладала главными преимуществами древнего человека: была легка, и ее
свободно можно было переносить с места на место.
Теперь, вы можете подумать, раз я нашел лодку, мне оставалось
вернуться в блокгауз. Но тем временем в голове у меня возник новый план. Я
был так доволен этим планом, что никакому капитану Смоллетту не удалось бы
заставить меня от него отказаться. Я задумал, пользуясь ночной темнотой,
подплыть к "Испаньоле" и перерезать якорный канал. Пусть течение выбросит
ее на берег где угодно. Я был убежден, что разбойники, получившие такой
отпор сегодня утром, собираются поднять якорь и уйти в море. Этому надо
помешать, пока не поздно. На корабле в распоряжении вахтенных не осталось
ни одной шлюпки, и, следовательно, эту затею можно выполнить без особого
риска.
Поджидая, когда окончательно стемнеет, я сел на песок и принялся
грызть сухари. Трудно представить себе ночь, более подходящую для
задуманного мною предприятия. Все небо заволокло густым туманов. Когда
погасли последние дневные лучи, абсолютная тьма окутала Остров Сокровищ. И
когда наконец я, взвалив на плечи челнок, вышел из лощины и, спотыкаясь,
побрел к воде, среди полного мрака светились только два огонька: в первом
я узнал большой костер на берегу, на болоте, возле которого пьянствовали
пираты; другой огонек был, в сущности, заслонен от меня: это светилось
кормовое окно корабля, повернутого ко мне носом. Я видел только световое
пятно озаренного им тумана.
Отлив уже начался, и между водой и берегом обнажился широкий пояс
мокрого песка. Много раз я по щиколотку погружался в жидкую грязь, прежде
чем нагнал отступающую воду. Пройдя несколько шагов вброд, я проворно
спустил челнок на поверхность воды, килем вниз.
23. ВО ВЛАСТИ ОТЛИВА
Челнок, как я и предполагал, оказался вполне подходящим для человека
моего роста и веса. Был он легок и подвижен, но вместе с тем до такой
степени кривобок и вертляв, что управлять им не было возможности. Делай с
ним что хочешь, из кожи лезь, а он все кружится да кружится. Сам Бен Ганн
потом признавался, что плавать на этом челноке может лишь тот, кто "уже
привык к его норову".
Разумеется, я еще не успел привыкнуть к "норову" челнока. Он охотно
плыл в любом направлении, кроме того, которое было мне нужно. Чаще всего
он поворачивал к берегу, и, не будь отлива, я ни за что не добрался бы до
корабля. На мое счастье, отлив подхватил меня и понес. Он нес меня прямо к
"Испаньоле".
Сначала я заметил пятно, которое было еще чернее, чем окружающая
тьма. Потом различил очертания корпуса и мачт. И через мгновение (потому
что чем дальше я заплывал, тем быстрее гнал меня отлив) я оказался возле
якорного каната и ухватился за него.
Якорный канат был натянут, как тетива, - с такой силой корабль
стремился сорваться с якоря. Под его днищем отлив бурлил и шумел, как
горный поток. Один удар моего ножа - и "Испаньола" помчится туда, куда ее
понесет течение.
Однако я вовремя догадался, что туго натянутый канат, если его
перерезать сразу, ударит меня с силой лошадиного копыта. Челнок мой
перевернется, и я пойду ко дну. Я остановился и принялся ждать. Если бы не
удачный случай, я, вероятно, отказался бы в конце концов от своего
намерения. Но легкий ветерок, сначала юго-восточный, потом южный, с
наступлением ночи мало-помалу превращался в юго-западный. Пока я медлил,
налетевший внезапно шквал двинул "Испаньолу" против течения. Канат, к моей
великой радости, ослабел, и рука моя, которой я за него держался, на
мгновение погрузилась в воду.
Поняв, что нельзя терять ни секунды, я выхватил свой складной нож,
открыл его зубами и одно за другим принялся перерезать волокна каната.
Когда осталось перерезать всего два волокна, канат натянулся опять, и я
начал поджидать следующего порыва ветра.
Из каюты давно уже доносились громкие голоса. Но, сказать по правде,
я так был поглощен своим делом, что не обращал на них никакого внимания.
Теперь от нечего делать я стал прислушиваться.
Я узнал голос второго боцмана, Израэля Хендса, того самого, который
некогда был у Флинта канониром. Другой голос принадлежал, без сомнения,
моему приятелю в красном колпаке. Оба, судя по голосам, были вдребезги
пьяны и продолжали пить. Один из них с пьяным криком открыл кормовой
иллюминатор и что-то швырнул в воду - по всей вероятности, пустую бутылку.
Впрочем, они не только пили: они бешено ссорились. Ругательства сыпались
градом, и иногда мне казалось, что дело доходит до драки. Однако голоса
стихали, и ссора прекращалась; потом возникала снова, чтобы через
несколько минут прекратиться опять.
На берегу между стволами деревьев я видел огонь костра. Там кто-то
пел старинную скучную, однообразную матросскую песню с завывающей трелью в
конце каждой строки. Во время нашего плавания я много раз слышал эту
песню. Она была так длинна, что ни один певец не мог пропеть ее всю и
тянул до тех пор, пока у него хватало терпения. Я запомнил из нее только
несколько слов:
Все семьдесят пять не вернулись домой -
Они потонули в пучине морской.
Я подумал, что эта грустная песня, вероятно, вполне соответствует
печали, охватившей пиратов, которые потеряли сегодня утром стольких
товарищей. Однако вскоре я убедился своими глазами, что в действительности
эти морские бандиты бесчувственны, как море, по которому они плавают.
Наконец опять налетел порыв ветра. Шхуна снова двинулась ко мне в
темноте. Я почувствовал, что канат снова ослабел, и одним сильным ударом
перерезал последние волокна.
На мой челнок ветер не оказывал никакого влияния, и я внезапно
очутился под самым бортом "Испаньолы". Шхуна медленно поворачивалась
вокруг собственной оси, увлекаемая течением.
Я греб изо всех сил, каждое мгновение ожидая, что меня опрокинет. Но
шхуна тянула мой челнок за собой, я никак не мог расстаться с ней и только
медленно передвигался от носа к корме. Наконец она стала удаляться, и я
уже надеялся избавиться от опасного соседства. Однако тут в руки мне
попался конец висевшего на корме каната. Я тотчас же ухватился за него.
Зачем я сделал это, не знаю. Вероятно, бессознательно. Но когда канат
оказался в моих руках и я убедился, что он привязан крепко, мною вдруг
овладело любопытство, и я решил заглянуть в иллюминатор каюты.
Перебирая руками, я подтянулся на канате. Мне это грозило страшной
опасностью: челнок мог опрокинуться каждую секунду. Приподнявшись, я
увидел часть каюты и потолок.
Тем временем шхуна и ее спутник, челнок, быстро неслись по течению.
Мы уже поравнялись с костром на берегу. Корабль громко "заговорил", как
выражаются моряки, то есть начал с шумом рассекать волны, и, пока я не
заглянул в окошко, я не мог понять, почему оставленные для охраны
разбойники не поднимают тревоги. Однако одного взгляда было достаточно,
чтобы понять все. А я, стоя в своем зыбком челноке, мог действительно
кинуть в каюту только один взгляд. Хендс и его товарищи, ухватив друг
друга за горло, дрались не на жизнь, а на смерть.
Я опустился на скамью. Еще мгновение - и челнок опрокинулся бы.
Передо мной все еще мелькали свирепые, налитые кровью лица пиратов,
озаренные тусклым светом коптящей лампы. Я зажмурился, чтобы дать глазам
снова привыкнуть к темноте.
Бесконечная баллада наконец прекратилась, и пирующие у костра
затянули знакомую мне песню:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Пей, и дьявол тебя доведет до конца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Размышляя о том, что сейчас вытворяют ром и дьявол в каюте
"Испаньолы", я с удивлением почувствовал внезапный толчок. Мой челнок
резко накренился и круто переменил курс. Быстрота течения до странности
увеличилась.
Я открыл глаза. Вокруг меня, искрясь легким фосфорическим светом,
шумели, пенясь гребнями, мелкие волны. "Испаньола", за которой меня несло
в нескольких ярдах, тоже, казалось, изменила свой курс. Я смутно видел ее
мачты в темном небе. Да, чем больше я вглядывался, тем тверже убеждался,
что ее теперь несет к югу.
Я обернулся, и сердце мое чуть не разорвалось от страха: костер горел
теперь как раз у меня за спиной. Значит, течение круто повернуло вправо,
