- С момента своего визита к Стесселю я чувствую себя крайне расстроенным
враждебным отношением ко мне крепостного начальства, - говорил Макаров. -
Поскольку мы заняли Артур только для того, чтобы иметь стоянку для флота,
вполне естественно, что и крепость создана для его защиты. Тем приятнее мне
было так легко и просто договориться с вами, господа.
- Я вполне разделяю вашу точку зрения, Степан Осипович, - ответил Белый,
- и прошу завтра же прислать матросов-сигнальщиков хотя бы на наши важнейшие
батареи - Золотую гору и Электрический Утес.
- В свою очередь, я прошу вас также помочь мне на Ляотешане, - попросил
Макаров.
- Я повидаю начальника инженеров крепости полковника Григоренко, - сказал
Кондратенко, - и в ближайшие же дни вместе с ним и Василием Федоровичем
выберу там места для установки батарей; наметим попутно и направление новых
дорог.
- Я надеюсь, господа, что вы позволите мне отныне считать вас своими
союзниками в деле обороны ПортАртура, - закончил адмирал.
Макаров проводил генералов до самого трапа и приказал Дукельскому
сопровождать их до пристани. Когда шлюпка отошла, Макаров стал прохаживаться
по палубе. Он понял, что сегодня он нашел себе точку опоры в Артуре.
Утром Звонарев был вызван в Управление артиллерии. Вместе с ним на
линейку села и Шурка Назаренко, отправлявшаяся на курсы сестер. День выдался
ясный, солнечный, слегка ветреный. Море расстилалось перед глазами до самого
горизонта. Ни одного корабля, ни одного дымка не было видно.
- Хорошо сегодня, - заметил Звонарев.
- Должно, японцы в обед явятся. Они всегда, как только ясно, обязательно
приходят к Артуру.
- Вы уже привыкли к обстрелу, Шура?
- Привыкла, только когда близко снаряды рвутся, то страшно бывает. Тогда
я в погреб ховаюсь, и там мне совсем не страшно.
- Будете сестрой, придется вам и на позициях бывать, - там страшнее
будет, чем у нас.
- Папаня намедни сказывал, что по Утесу бьют самые что ни на есть большие
пушки у японцев. Хотят они его вконец разбить, чтобы он им на море не мешал.
Хоть бы эта война поскорей кончилась да опять помирному жить!
- Замуж торопитесь?
- Об этом я и не думаю. Учиться хочу.
- Зато Пахомов, верно, ждет не дождется, когда вам шестнадцать лет
исполнится.
- Пусть ждет, все равно я за него не пойду, - угрюмо проговорила девушка.
- Противен он мне.
Разговаривая, они незаметно доехали до Управления артиллерии. Шурка
Назаренко пошла к Варе, а Звонарев к генералу. Белый встретил его очень
радушно.
- Я хочу поручить вам одно важное дело-установку орудий на Ляотешане.
Работа спешная и в двухнедельный срок должна быть окончена, - сообщил
генерал.
- Боюсь, что я не справлюсь с этой работой. Я ведь еще очень мало понимаю
в артиллерийском деле.
- Зайдите сейчас к Гобято, я ему уже говорил об этом.
Звонарев откланялся и пошел в мастерские. Он не застал Гобято там, зато
встретил в механическом цехе очень утомленного Братовского.
- Сильно устаете? - спросил его Звонарев.
- Не столько от работы, сколько от стояния под ранцем да от внеочередных
нарядов. Нельзя ли мне к вам, ваше благородие, на Электрический Утес? -
попросил Братовский.
- Сегодня же об этом переговорю с капитаном. Только вам делать у нас
сейчас нечего. Работы по переделке закончились, сам я назначен на установку
орудий на Ляотешане, на Электрическом, верно, не буду вовсе бывать.
Звонарев вернулся в Управление, где наконец застал Гобято.
- С Ляотешанем ерунда какая-то получается. Мы отдаем морякам свои пушки,
они их с помощью пехоты устанавливают, а обслуживать батареи будем мы, а не
моряки. Пока все это не разъяснится, к этой работе приступать нечего. Вас же
попрошу сейчас побывать на Двадцать второй батарее у Вамензона. Посмотрите,
в каком состоянии у них орудия и лафеты, можно ли им увеличить заряд для
получения большей дальности. Что же касается углов возвышения, так они и
сейчас стреляют при предельном возвышении. Лошадь вам сейчас подадут, я уже
об этом распорядился.
Двадцать вторая батарея шестидюймовых береговых пушек Канэ была
расположена на самом левом фланге берегового фронта, на стыке с сухопутной
линией обороны. Благодаря этому она была приспособлена почти к круговому
обстрелу и в сторону моря и в сторону суши. Дорога туда шла в объезд Золотой
горы с севера, где ее отроги значительно понижались. По пути они миновали
так называемые дачные места, куда переезжали в летнее время семьи офицеров
порт-артурского гарнизона. Здесь берег спускался к морю более полого,
растительность была сравнительно богаче и, наконец, имелось несколько
небольших пляжиков для купанья. Сейчас все дачи были заколочены, заборы у
палисадников поломаны, и только собаки уныло бродили между строениями.
Дальше до батареи шло шоссе, по которому пришлось ехать около часа.
В складках прибрежных сопок расположились казармы для артиллеристов. Тут
же вблизи в небольшой делянке находился офицерский флигель, к которому и
подъехал Звонарев.
Командир батареи капитан Вамензон был предупрежден Гобято о приезде
прапорщика и встретил его, как жданного гостя,
- Милости прошу! Очень рад вас видеть. Я столько наслышался о ваших
успехах по переделке орудий, что давно хотел познакомиться с вами, -
рассыпался он, крепко пожимая руку Звонареву. - Быть может, перекусите с
дороги? Я только что сел за стол, - пригласил Вамензон.
- Не откажусь, так как сегодня еще ничего не ел с самого утра, -
согласился Звонарев.
Капитан ввел его в маленькую столовую, в углу которой виднелась большая
икона с горящей перед ней лампадкой. В комнате уже был накрыт стол на две
персоны, стояли миски с борщом и кашей.
- Прошу садиться, - подставил стул капитан. - Питаюсь я из солдатского
котла. "Щи да каша-пища наша", как говорит наша русская пословица. Это и
дешевле и лучше в отношении контроля за солдатской едой. Артельщики все воры
и жулики, за ними всегда нужен глаз да глаз. У меня на этот счет очень
строго; как начнет плохо кормить, проворуется, - долой! Кашевару, кроме
того, задницу полирую время от времени, - распространялся капитан. - Золотой
народ наши солдатики: неприхотливы, терпеливы, богобоязненны, царябатюшку
любят до самозабвения. Конечно, есть отдельные прохвосты, но с ни ми я не
церемонюсь. Кулак и розга прекрасно исправляют самых строптивых. Выпьем же
за наш великий русский народ, - налил капитан две большие рюмки водки.
Звонарев с ним чокнулся.
Щи были жирные, наваристые, с крошеным мясом. Каша, поджаренная с салом,
так и таяла во рту. Хлеб был хотя и черный, но хорошо выпеченный.
- У вас прекрасно кормят в роте, - похвалил Звонарев. - На Электрическом
Утесе, к сожалению, гораздо хуже.
- Воруют сильно, потому и пища у вас плохая У Жуковского жену и детей
из-под носа украдут, он и то не заметит: витает где-то в облаках. Все со
своей культурностью носится: "Я против порки и мордобоя, я за развитого и
образованного солдата... - а на деле у вас, простите, - кабак, - критиковал
Вамензон. - Из вашей роты по всей артиллерии либеральная зараза ползет.
Солдаты-то у вас чуть ли не газеты читают. Это же полный разврат! Начнет
солдат газеты читать, начнет думать, - мало ли до чего он додумается! Нет
уж, я предпочитаю иметь у себя неграмотных. Да и на что это солдату? Он
должен только выполнять приказания начальства, думать ему совершенно не о
чем и незачем; за него обо всем начальство подумает. Право, я считаю, что
хорошо было бы иметь солдат совсем даже без головы. В сущности, она им
совершенно не нужна, разве только для украшения!
- А как же фейерверкеры, наводчики, писаря?
- Этим, пожалуй, можно было бы оставить головы вроде органчика, чтобы
заводить их, когда нужно.
- Я не разделяю вашей точки зрения, господин капитан. Современная военная
техника, насколько я с ней познакомился, требует известного культурного
уровня.
- К сожалению, вы во многом правы. В этом все наше несчастье. Но
образованный солдат всегда в то же время будет и развращенным. Избежать
этого очень трудно, если не невозможно. Всегда найдутся подлые агитаторы,
которые сумеют быстро развратить любого солдата. С этими подлецами я
расправлялся бы беспощадно, - всех вешал бы, как бешеных собак, особенно
проклятых жидов. Ненавижу это иудино племя!
- Вы преувеличиваете значение евреев как агитаторов. Русские в такой же
мере причастны к пропаганде, как и евреи, - сказал Звонарев.
- Это все жндовствующие русские, нигилисты, анархисты, социалисты и
прочая сволочь. Вырезать бы всех до единого. Очистить нашу Россию от них раз
и навсегда! - кричал Вамензон, возбужденный и красный, азартно размахивая в
воздухе столовым ножом и, видимо, воображая себя участником погрома.
- Едва ли мы с вами, господин капитан, убедим друг друга. Разрешите вас
поблагодарить за хлеб-соль, - поднялся Звонарев, - я двинусь на батарею для
осмотра пушек.
- Жаль, жаль, что вы не разделяете моих взглядов. Впрочем, вы у нас
человек временный и случайный. У настоящих офицеров русской армии ненависть
к евреям должна быть в крови. С детства нужно будущих офицеров воспитывать в
этом духе, - продолжал Вамензон. - Я пройду вместе с вами на батарею.
Проходя по дороге мимо казармы, Звонарев увидел человек тридцать солдат,
стоящих под винтовками. На лицах многих были синяки, ссадины и кровоподтеки.
Капитан подошел к ним и стал внимательно оглядывать каждого из них.
- Голову выше! - крикнул он на низкорослого, но необычайно широкоплечего
солдата, с мрачной злостью смотрящего на него. Солдат чуть-чуть поднял вверх
подбородок.
- Выше, чертов сын! - И Вамензон с силой ударил его по подбородку снизу
вверх, так что у того стукнули зубы. - Я тебя научу, как у меня в роте
служить, всю дурь твою из тебя выбью.
Звонарен вздрогнул, увидев, с какой ненавистью посмотрел избитый на
своего командира.
- Он вас убьет когда-нибудь, - заметил прапорщик, когда они пошли дальше.
- Кто? Блохин? Я прикажу его выпороть завтра, как Сидорову козу, шелковый
станет. Хамье это я знаю: чем их больше бьешь, тем они тебя больше любят.
- Боюсь, что вы ошибаетесь.
- На то вы и, простите за выражение, шпак, чтобы бояться этой скотины. Я
в бараний рог согну любого солдата, он же мне потом будет руки целовать, -
презрительно проговорил капитан.
На батарее в стену бетонного траверса между средними орудиями была
вделана большая икона. Перед ней горела неугасимая лампада. Подойдя к иконе,
Вамензон набожно снял фуражку и широко перекрестился.
- Это наши небесные покровительницы, святые Вера, Надежда, Любовь и
матерь их София, - пояснил капитан. - В честь Веры Алексеевны Стессель. Она
нам и лампадку к ней поднесла фунтов в пять чистого серебра. Не хотите ли
полюбоваться?
Звонарев осмотрел массивную лампаду, на которой было вырезано славянской
вязью "Дар батарее N 22 от ее превосходительства В. А. Стессель. 17 сентября
1903 г.".
- Значит, ваша батарея имеет не только небесных, но и земных
покровительниц, к тому же весьма влиятельных?
- Я сообщаю Вере Алексеевне обо всем происходящем на батарее. У нас было
двое раненых двадцать седьмого января, и оба получили от нее именные кресты
и подарки. Кроме того, с начала войны она прислала всем солдатам по
нательному кресту и свое благословение, - рассказывал Вамензон.
"Интересно знать, что получил ты сам?" - подумал Звонарев.
- Солдаты очень чтут своих небесных патронесс? - вслух спросил он.
- Каждый вечер человек двадцать можно видеть около иконы; пришлось даже
сделать деревянный настил, чтобы молящиеся не пачкали шинелей, становясь на
